Держись за меня крепко

      Адриано уже почти научился не кривиться и не передергиваться, делая каждый глоток из выпитой уже на четверть бутылки этого самого отвратительного в его жизни виски. Опыта пить низкосортный, подкрашенный чем-то химическим, спирт у него до этого не было, но все бывает впервые. Как и впервые он чувствовал то, что происходило в его сердце и мыслях сейчас. Итан был далеко не первым его партнером, и не первым мужчиной, но еще никому не удавалось переворачивать в его жизни все с ног на голову вот так, не прилагая никаких усилий. Возможно, посоревноваться с ним могла бы Паола, девушка, с которой он когда-то, к счастью, чуть не создал семью, но Итан все равно выиграл бы у нее первенство по перекручиванию его души через мясорубку.       Сделав еще один глоток Адриано понял, что примерно к середине бутылки его неминуемо затошнит, но это не пугало — казалось, что хуже, чем сейчас, ему уже все равно не будет. По-крайней мере с физической тошнотой можно было справиться простыми нехитрыми действиями, а это априори обесценивало важность события.       Телефон раздражающе молчал, сколько бы Адриано его не разблокировал и не блокировал обратно, зато не молчала за дверью Феличе, чей излишне услужливый голос, объясняющий, что синьора Джаллини нет и ей не известно когда он появится, но когда появится «я обязательно Вам сообщу, спасибо за звонок, всего доброго» он услышал бы даже сквозь беруши в закрытой наглухо барокамере. Мысль о том, что ее нужно пересадить в противоположный угол приемной пришла с очередным глотком виски.       Спустя еще час, когда Адриано от скуки удалил лишние переписки, файлы и документы на своем телефоне, он с совершенно мазохистскими намерениями перешел в галерею, осознанно ища фотографии с Итаном, выполнив эту задачу без особых усилий. Он бездумно прокручивал галерею вперед-назад, не задерживаясь ни на одном фото, а затем наугад ткнул пальцем в первое попавшееся, и открыл его — кажется, это фото сделано на их четвертом свидании, когда фейерверк у моста Святого Ангела на западном берегу реки Тибр, застал их врасплох. Адриано как сейчас помнил тот момент: все звуки, каждое дуновение ветра, нещадно разносившее в разные стороны тонкие пряди длинных волос, болотистый речной запах, чувствовавшийся даже сквозь февральский холод и то, как резкий громкий звук неожиданно разорвавшегося за спиной салюта, заставил Итана от испуга стукнуться коленкой о дверь автомобиля, когда тот собирался в него сесть. Секундное замешательство и испугался уже Адриано, на которого неожиданный взрыв не произвел никакого впечатления, зато впечатлила «попытка» его спутника травмировать себе коленную чашечку. В какое-то мгновение он обогнул машину и, обеспокоенный, погладил ударенную ногу Итана, спрятавшего лицо в сгибе локтя, уложенного на крышу автомобиля. Если бы не громкие звуки за спиной, то Адриано обязательно услышал бы, как тот тихо хихикает, поражаясь собственной неуклюжести, а вовсе не корчится в болезненных муках, как ему показалось на первый взгляд. Итан поднял голову, реагируя на внезапное прикосновение, и встретился взглядом с Адриано, который тот час же почувствовал себя маньяком, крайне непотребно распускающим руки. Чтобы избежать неловкости, Адриано предложил ему сфотографироваться и Итан, не колеблясь, согласился, тут же выпрямляя спину и цепляя на лицо полуулыбку. Впоследствии, сталкиваясь с этим неоднократно, Адриано сделал умозаключение, что вот так позировать для фотографий — это такая милая и невинная профессиональная деформация Итана, выработанная годами: стоило ему увидеть наведенную на него камеру или телефон — он тут же вытягивался как королевский гвардеец и улыбался как мужская версия Моны Лизы, даже если это были личные фото с семьей или друзьями. Взглянув на фотографию еще раз, Адриано буквально почувствовал едва уловимый косметический аромат волос Итана, полоснувших тогда его лицо ветром, и закрыл ее. Так странно, в тот вечер они еще даже не поцеловались и чувствовали неловкость от простых прикосновений, однако уже в следующую встречу Адриано остался у него на ночь.       Спустя десяток секунд и очередной глоток алкоголя, его захмелевшую голову неожиданно посетила мысль о символичности места того фото: мост Святого Ангела ведущий к так называемому Печальному замку, который служил некогда усыпальницей императора Адриана и местом пребывания заключенных. Его Итан был незаслуженно обиженным им же ангелом, а ему самому хотелось поскорее получить свою усыпальницу и закрыться в ней, заключенному в тиски собственной вины, ревности и импульсивности. Незаслуженно, потому что степень вины Итана не соответствовала понесенному им наказанию, ведь Адриано, положа руку на сердце, был уверен, или просто очень надеялся, что на самом деле Итан верен ему.       Следующей случайно открытой фотографией была фотография Итана, которая была сделана во время их поездки в Маратею — небольшой город на юге Италии, в котором у семьи Адриано был небольшой домик. Те выходные были тоже по-своему памятные: тогда Итан познакомился с первым представителем семьи Адриано — его младшей на два года сестрой, а на той фотографии, сделанной со спины, он держал на руках крепко вцепившегося в его длинные волосы маленького племянника Адриано, имевшего совершенно противоположную шевелюру — его золотистые волосы скручивались в причудливые тугие завитушки. Несмотря на волнение Итана, невидимыми нитями передающееся заведомо спокойному и уверенному Адриано, знакомство и сами выходные прошли как нельзя лучше, ведь его чудесная сестра, казалось, сделала тогда все возможное, чтобы Итан почувствовал себя частью их семьи.       Понимая, что еще немного, и он скатится во внутреннюю молчаливую истерику, Адриано мельком пролистнул еще пару фотографий: вот селфи в машине после концерта, когда уже переодетый, но все еще растрепанный, немного румяный и абсолютно счастливый Итан, игриво скомандовал Адриано «Домой!» и тот не сдержался и чмокнул его мягкие, сладкие от выпитого шампанского, губы. Вот селфи в зеркале из отеля во французском Биарицце, куда они тайком летали прошлым летом в перерыве между концертами Итана и проектами Адриано; а вот дурашливая фотография, сделанная перед сном в постели в квартире Итана, когда Адриано двумя карандашами, словно китайскими палочками, наматывал волосы Итана словно лапшу и делал вид, что пережевывает их. Какие фотографии были сделаны до этой — он предпочел не вспоминать, чтобы не залезть в запароленную папку, предназначенную только для них двоих, и не растравить себе душу посильнее, побольнее, и окончательно не вымотать себя воспоминаниями аж до стона.       Он чувствовал себя жалким и отвратительным, позволяя опускаться себе до сантиментов с просмотром фотографий. Не хотел бы он сейчас видеть себя со стороны — взрослый, 38-летний мужчина, позорно напивающийся за этим несолидным занятием — что за дешевая трагикомедия с ним в главной роли. Для полноты картины осталось включить только жалостливую песенку о несчастной любви. «Боже правый» — Адриано раздраженно мотнул головой и принялся выискивать глазами свой бумажник, который обнаружился под его небрежно скинутым пиджаком на софе. Выудив оттуда наличные, он вышел из кабинета и направился к охраннику, которому поручил купить сигарет. Ему показалось или с его появлением в холле воцарилась неестественная тишина? На обратном пути лестница предательски покачнулась, и он был вынужден спешно вцепиться в перила, чуть притормаживая и надеясь, что этого никто не увидел — для полного счастья ему не хватало только перешептываний за спиной и недоуменных взглядов. Зайдя в приемную, он назидательно постучал указательным пальцем о монитор на столе Феличе, которая была занята явно не рабочей перепиской в мобильном: если он сегодня не планирует работать — это вовсе не значит, что не должна работать и вся компания.       Поборов в себе желание найти контакты доктора Ринальди, чтобы уточнить был ли у него на приеме Итан и насколько все серьезно (отличная мысль, как будто кто-то ему расскажет такую информацию по телефону), он снова глотнул свой мерзкий виски и начал скучающе «бродить» по новостным сайтам, чтобы отвлечь внимание. На одном из них появилась контекстная реклама, информирующая о самых глупых поисковых запросах. На первом месте значился вопрос «Как называется самец кукушки?» и, черт побери, он знает как он называется! Он называется проклятый напыщенный индюк и, более того, у него есть имя — Дамиано!       … Одно лишь мимолетное напоминание о нем приводило Адриано в состояние, близкое к бешенству. Он всегда присутствовал незримым третьим участником в их с Итаном отношениях и Адриано мог бы поклясться, что будь у него способность видеть невидимое, он вполне мог бы разглядеть его назойливый фантом буквально всюду, в каждом эпизоде их совместной жизни. К сожалению, каждый раз, все попытки этому сопротивляться заканчивались ссорой и недоумением Итана. В свою очередь, Адриано тоже никак не мог взять в толк такую его привязанность к нему. Если не брать в учет то, что они фактически выросли вместе, со всеми вытекающими из этого последствиями, было еще что-то, что связывало только их двоих. Он это чувствовал, но не мог дать этому подходящее название. Адриано никак не понимал, какое влияние имеет Дамиано на Итана, что не позволяло последнему четко и однозначно разграничить сферы своей жизни, в которых тот был совсем непрошенным гостем. Он был согласен с тем, что Дамиано был ведущим звеном, бесспорным лидером их группы, который тащил их все эти годы как локомотив, через все преграды и трудности ко всему, чего они достигли. И это вызывало уважение, несмотря на личную неприязнь. Но он не мог принять тот факт, что их работа так тесно смешана с личной жизнью и что Итан позволяет солировать Дамиано и здесь. Возможно, Дамиано был действительно неплохим парнем. Возможно, но убеждаться в этом не хотелось. В глазах Адриано он был откровенно чудаковатый и вовсе не в позитивном смысле этого слова. Он был сопляком с расшатанными нервами, неспособным контролировать себя и держать себя в руках. Да, он творческий и талантливый, он поэт с великолепными текстами, но, черт возьми, расплакаться на сцене? Пропасть на сутки, отключив телефон, потому что ему «пишется»? Отказываться от еды на несколько дней по той же причине? Его перепады настроения, из крайности в крайность в считанные секунды? И еще кучу дикостей, которые беспечно рассказывал ему о нем Итан. Да у этого Дамиано явно не все дома. Что он может дать Итану, помимо таких же расшатанных нервишек? Самым невинным прогнозом было совместное лечение в когда-то опробованном уже рехабе. И это для начала. Дальше — больше. Хороша романтика.       Итан был не тем человеком, которому могли бы пойти на пользу такие отношения, даже если не брать в расчет те самые паршивые сценарии, возникшие у Адриано в голове. Он был таким же творческим и со странностями, но эти странности были очаровательные и безобидные, в отличие от припадков Дамиано. А еще Итан был несравнимо чистым и наивным, несмотря на то, что фурия иногда в нем все же просыпалась. Он не мог оказывать дурное влияние, вместо этого впитывал окружающих как губка. С высоты представлений Адриано, человека более взрослого и практичного, родившегося в другое время и воспитанного другими принципами, союз двух творческих и неопытных людей — это неизбежный крах. Такой союз возможен только в их непосредственной деятельности и то, под чутким руководством и твердой рукой кого-то третьего. По мнению Адриано, этот пункт в их группе тоже очень хромал, что позволяло ему предполагать, что вскоре, после их стремительного взлета, может последовать такое же стремительное падение в небытие. Он этого не желал всем сердцем, и никогда не пытался осадить Итана подобными мыслями, но жизненный опыт позволял так рассуждать. И что будет тогда? Живущие с детства только этим, умеющие только это, они останутся ни с чем, лелея все свои разбитые мечты до глубокой, тяжелой депрессии и утопая в разочарованиях и обидах на себя, друг на друга и на весь мир в целом. Адриано не мог этого допустить, не мог оставаться сторонним наблюдателем и позволить Итану окончательно смешать работу и личное. Он не мнил себя вершителем судеб и единственно правильным вариантом для Итана, но он хотел быть другом и партнером для него, нужным и важным, к которому будут прислушиваться и ценить. Он хотел его защищать от всех невзгод, таких явных для него, но совершенно невидимых для Итана. Он знал жизнь гораздо больше него и искренне хотел уберечь Итана от всего, от чего мог уберечь. Потому что знал, что может. Потому что любил его.