светлое крафтовое прошлое.

       Гудки. Невероятно, как можно за одну секунду разрушить всё, что пыталась строить целый год? Гудки. Я еле стою на ногах. Настолько пьяна, что не в состоянии здраво мыслить. Гудки. Нет смысла надеяться на что-то. Она всё равно не возьмёт трубку. Никогда не брала, после такого болезненного разрыва. Разрывов, но она никогда не прекратит отрицать то, что их было больше, чем один. Гудки. Эти бесконечные гудки, которые так выводят меня из себя. — Да?       И я теряю дар речи. Хочу прижаться губами к теплому телефону, бесконечно молчать и слушать тихое дыхание на том проводе. Я хочу ощущать её присутствие рядом с собой. — Ирене, я… — Не звони сюда больше.       Гудки. А потом тишина. Такая оглушающая. Я ничего не слышу, кроме неё. Меня, кажется, контузило. Кровь идёт из ушей, потому что барабанные перепонки взорвались, не в состоянии слышать эту пустоту. Мне так страшно. Я совсем не помню, как вызвала себе такси, как села в машину, куда поехала. Лишь помню, как медленно ползла по ступенькам до четвертого этажа, хотя жила на третьем.       Два стука в дверь. Ни шагов, ни шороха. На третий раз прикладываю больше силы. И правда, срабатывает. Я отшатываюсь назад, пытаясь не свалиться в обморок. В глазах темнеет. Прижимаюсь головой к подъездной стене. А она такая холодная, выкрашенная в бежевый цвет, так же, как и год назад. Слышу слабый щелчок, заставляющий меня оторваться от неё. Кажется, что стою твёрдо, но в глазах вертолеты летают, а ноги так и норовят оторваться от земли. — Тамара?       Смотрю ей в глаза. Теперь омут там прозрачный, рыбок не видно, лишь пузырьки. Видно, плакала недавно. Из-за моего звонка, конечно. — Прости, я уже ухожу — разворачиваюсь, ноги путаются между собой, стараюсь не упасть.       Она смотрит вслед. Ну же, останови меня. Я знаю, что уже поздно и ничего не вернуть, но хотя бы сейчас. Скажи мне, чтобы я осталась. Скажи это. Я ведь так нужна тебе. Я… — Нет.       Чувствую, как теплые руки обвивают меня со спины. Она плачет, прижимает к себе моё пьяное тело, шепчет что-то. Что именно, я разбираю с трудом. — Не уходи.       Слишком больно. Мне трудно удержаться. Тоже плачу, как малое дитя, сжимая её руку в своей. А она не отпускает, лишь сильнее жмётся и бесконечно всхлипывает: «Не уходи, не уходи, не уходи…». Если бы ты осталась тогда, всё могло бы быть иначе. Но мы ведь так любим всё разрушать, да, Ирене?

***

      Солнечное летнее (между прочим, выходное) утро встретило меня не совсем радушно. С момента моего пробуждения, прошло около пары часов, а я всё ещё жалею, что открыла сегодня глаза. Меня тошнило, и, порой, кружилась голова из-за того, что я слишком переволновалась, обдумывая вчера наши отношения с Ирене. Фернандо всё утро носился со мной как курица-наседка, предлагая завтрак, и заботливо интересуясь о моём самочувствии, каждые пять минут. Я обожаю своего старика, но меня немного начинало это раздражать. — Во сколько ты позвала её? — спрашивает Фер, делая последний глоток пива, которое он не допил вчера, уснув на середине нашего совместного просмотра «Солнцестояния». Кстати, блондинки и правда очень-очень в моём вкусе. — Ближе к трем — ковыряю ложкой разноцветные хлопья. — А сейчас время? — он разглядывает настенные часы. Я никогда не понимала, как по ним чётко понять который час, но мне и не нужно смотреть куда-либо, чтобы знать точный ответ на его вопрос. — Четыре ноль семь — говорю три слова, и Рони сочувствующе кивает головой. Будто, блять, знает наверняка, что она не придёт. А вот я надежды терять не собираюсь, потому что знаю, насколько сильно может опаздывать Феррейро. — Я пойду, полежу в своей комнате — бубню себе под нос, попутно ставя тарелку в раковину и замачивая её водой, чтобы потом было легче отмыть. — Также плохо себя чувствуешь? — обеспокоенным голосом интересуется он. — Мне уже лучше, спасибо за твою заботу — я сушу руки полотенцем и подхожу ближе к Рони, целуя его в щетинистую щёку. Он довольно улыбается, провожая меня с кухни обожаемым отцовским взглядом, которым одаривает меня всегда.       Ирене должна была прийти уже как больше часа назад. Хожу по комнате взад-вперед и всё никак не могу собраться с мыслями. Я настраивала себя на этот разговор практически всю неделю, изводя себя до истощения и увиливая от многочисленных вопросов: «С тобой всё хорошо? Ты какая-то отстраненная и задумчивая. Точно всё нормально?». О том, что меня так сильно гложет, знает только Рони, и то, я не хотела этого, но слова сами полились из меня после второй бутылки пива, которое нам привезли знакомые из Германии.       Наши отношения с Ирене… Что-то очень сильно эмоциональное. Как в хорошем плане, так и в плохом. Но в последнее время, мне казалось, будто коэффициент плохого в наших отношениях, перевалил за коэффициент хорошего. Феррейро так сильно была помешана на том, чтобы скрыть наши отношения от посторонних глаз, что совершенно не замечала того, что скрыла кое-что очень важное от своих. Всё становилось хуже с каждым днём, ссоры были чаще и без ведомых причин, а совместное времяпрепровождение превратилось во что-то на подобие: «Нам нельзя находиться вдвоём у окна, вдруг нас кто-то увидит?». И это так больно. Больно быть той, кто непременно любит девушек, но даже не может сказать о том, что любит одну. Одну единственную, такую неотразимую, с голубым небом в глазах, полным летающих над морем чаек и, похожими на только взошедшие в поле колосья, волосами. Такую шутливую, прекрасную, талантливую, глупую, трусливую, чертову Ирене Феррейро.       Я слышу звонок в дверь и подхожу ближе к входу своей спальни, вслушиваясь в каждый шорох. Слышится щелчок замка и до боли знакомый голос в коридоре. Вспомнишь лучик, вот и солнышко. — Тами тебя уже заждалась — Рони обменивается парой слов с, только вошедшей, Ирене — Она в своей комнате. — Спасибо, Фернандо.       Шаги. Ещё пара таких же, и блондинка уже будет стоять у двери в мою комнату, переминаясь с ноги на ногу, как она это делает всегда. Сердце пропускает глухие рваные удары, один за одним, будто пытаясь меня оглушить. Я слышу его везде: в ушах, в голове, в желудке, даже в пятках. С чего я должна начать этот непростой разговор? Кажется, я ужасно паникую. Мои мысли прерывает стук, от которого я вздрагиваю. — Тами, я могу войти? — практически шепчет она и я готова сдаться прямо сейчас. — Входи — отвечаю, глупо стоя прямо напротив двери с, засунутыми в карманы пижамных штанов, руками.       И она заходит. Как всегда, солнечная и улыбчивая, стискивает меня в своих крепких объятиях, пробираясь ловкими пальцами мне под футболку. Серьезно, я готова сдаться. Я готова сдаваться под её ласками миллиарды раз, лишь бы отложить этот разговор в самый дальний угол, продолжая делать вид, что у нас с ней всё хорошо. Но «делать вид» мне совсем не нравится, поэтому, с огромным усилием и неимоверным желанием остаться в этих объятиях подольше, я отталкиваю её. Лицо Ирене искажается в недоумении. — Я хотела поговорить с тобой, Ирене — слова даются мне тяжело, в горле всё мгновенно пересыхает, побуждая предательский кашель вырваться наружу. Я держу себя в руках и прочищаю горло небольшим «кхм-кхм». — Что-то не так? Насчет чего именно? — она говорит обеспокоенно и, кажется, в её голосе прослеживаются нотки страха. Девушка совершенно не умеет контролировать себя, к чему я морально (вроде как) подготовила себя заранее. — Это насчет нас.       Кому-то такое начало разговора покажется ничем, кто-то подумает: «А что, если это шаг на что-то большее, чем просто отношения?». Но, посмотрев в глаза Феррейро, мне сразу становится всё ясно. Она понимает, что я имею ввиду под этой фразой и сразу даёт понять мне, что тоже думала над этим. — А что насчет нас? — Ирене до последнего будет пытаться прикинуться дурочкой, пока не скажешь ей прямо в лицо. Она этого и добивается, личного признания, а не скрытых, увиливающих от ответа, намеков. — Насчёт того, что происходит в последнее время между нами — на лице голубоглазой всё такое же недоумение — Насчёт нашей затворнической жизни.       Блондинка опускает глаза в пол. Я знаю, что сейчас она начнёт оправдываться. В этом нет никаких сомнений. — Слушай, я… — Я знаю, что тебе нужно время. Знаю, что ты не готова раскрыть наши отношения, но, блять!.. — я на грани, я хочу накричать на неё, высказать всё, что накипело, но нельзя. Я должна владеть собой и своими эмоциями, чтобы всё не запороть. — Прости, что повысила голос. Я хотела сказать, что не заставляю тебя целоваться со мной у всех на виду и говорить каждому встречному: «Эй, а вы знали, что она моя девушка?». Я просто хочу немного признания с твоей стороны? Реального понимания того, что мы с тобой взрослые люди, состоящие в отношениях и это не какая-то детская игра в «секретики». — Я не… — Просто выйди со мной на улицу хоть раз, рука об руку. Не думая о том, что подумают о нас люди, ведь им абсолютно наплевать, Ирене — слова лились потоком, хотелось излить всю душу, наконец, избавиться от мучительных мыслей и упасть в её объятия, стараясь надеяться на лучший исход. — Тамара… — Я так устала от этого и не хочу… — Да ты можешь не перебивать меня?! — вскрикивает она, и я дергаюсь от такой резкой реакции — Думаешь, ты знаешь, какого это, жить в вечном страхе, что тебя осудят за что-либо? Что тебя будут обсуждать в плохом ключе? Как это, например, случилось с моим высказыванием про пансексуалов и бисексуалов в одном из интервью. Ты помнишь, Тамара? Помнишь, как я рыдала в твоё плечо, после прочтения тех твиттов? Меня называли «панфобкой» и желали смерти люди, живущие с нами на одном материке, в одной стране, в одном, блять, чертовом городе! — Причём здесь это? — я могла бы просто молча слушать её импульсивные всплески, а потом прижать в свои объятия и успокоить, как это обычно было. Но моё обещание себе гласило: «Не поддавайся манипуляции. Её нужно направить на выход из собственной зоны комфорта, иначе ничего не изменится». И я собираюсь его сдержать, продолжая спорить — Я говорю тебе насчет того, что мне некомфортно, а ты вновь переводишь всё внимание на себя, не желая слушать то, что я чувствую. — Потому что ты давишь на меня — её щеки покраснели, голос задрожал и стал на пол тона тише — Ты торопишь меня, а я чувствую себя таким, блять, дерьмом, что не готова дать тебе того, что ты хочешь.       Вот она. Вторая часть манипуляций, которая называется «жалость». У меня было много времени на анализ наших с Феррейро ссор, и каждая из них шла по одному и тому же сценарию. Я говорила или делала что-то не то (по мнению Ирене), она закатывала истерику, гнобила себя, а я её жалела. Мне тяжело было понять это, но даже Чезко начал замечать, что здесь что-то не так. — Поэтому надо было целовать ту девушку? В баре, после моего концерта.       Кажется, я хожу по тонкому льду. Мы никогда не обсуждали это и глаза Ирене становятся в разы больше, после услышанного. — Что? — переспрашивает она, будто не веря в то, что я начала этот разговор. — Ты могла отказаться от задания, но ты пошла и поцеловала её, прямо на моих глазах. Прямо на глазах у Алекса и Рут. На глазах у всех — внутри что-то неприятно колет, но я каким-то образом продолжаю сохранять своё самообладание. А вот блондинка уже чуть ли не в слезах стоит. — Я не могла отказаться! Это же была просто игра, я бы… Меня бы посчитали трусихой! Тем более ты видела взгляд Ивана?! Он точно что-то зна… — Ты. Могла. Отказаться. — перебиваю её и произношу медленно каждое слово, чтобы они ей в подкорку мозга въелись и заставили вдуматься хоть на секунду — Ты себе всё придумала, Ирене. Когда ты отказалась от задания, твои слова поддержала Рут. Она бы за тебя горой встала, ты это прекрасно знаешь. Алекс сделал бы тоже самое. Иван был влюблен в тебя и хотел, чтобы ты играла по его правилам, что ты и сделала. А я ведь и правда сначала думала, что ты выберешь меня — из моего рта вырывается что-то вроде печальной усмешки. На деле, я ещё никогда в жизни не чувствовала себя настолько дерьмово и смело одновременно.       Феррейро молчит, пытаясь переварить услышанное. Я не понимаю, что сейчас происходит в её голове, но, смотря на стекающие по её щекам и горлу слезы, там всё пиздецки плохо. — Я не хотела, чтобы все узнали. Мне было страшно, Тамара — всхлипнув, наконец-таки ответила Ирене — А почему ты молчала? Почему ты ничего не сказала? Не вступилась за меня, за свою девушку?       Видимо, она обозначает себя в роли моей девушки только когда ей нужно выставить меня виноватой или просто ради своей выгоды. Это бьет мне под дых боксерской перчаткой. — Ты ведешь себя как маленькая, Ирене — я встаю напротив неё и смотрю ей прямо в глаза — Ты не хочешь решать проблемы, не хочешь брать на себя ответственность, постоянно перевешивая её на меня. Ты всегда была такой. — А ты вечно давила на меня со своим ебучим: «Когда я уже смогу публично любить тебя?». Будто я нужна тебе в качестве какого-то трофея или аксессуара. Собачки, с которой не стыдно выйти в люди, да? — она повышала голос, пытаясь стереть слезы, но они потоком продолжали литься, оставляя на её щеках красные соленые дорожки, постепенно ведущие по подбородку и вниз.       Во время ссор всегда так происходит. Но это переходит все рамки. Фразы, произнесенные из её уст, так сильно обижают меня, что я, в прямом смысле, хочу выгнать Ирене из дома и сказать ей больше не приходить сюда. Уйти из моей жизни. Эта мысль пугает, сразу же, как только закрадывается в мой мозг. — Знаешь, Ирене — вот она, грань. Стоит перейти её и прекратить страдания. Но смогу ли я?.. — Мне кажется, что пора заканчивать с этим.       Она рыдает в голос, но после моей фразы мгновенно затихает. Слезы не перестают литься из её огромных жабьих глаз, отчего это выглядит жутковато и печально. — Ты же не?.. — надежда всегда умирает последней, правда? — Я не знаю, но… думаю, что именно это сейчас и происходит — отвечаю так невнятно, как могу, будто бы сама не желая верить в, сказанные мной, слова. — Но я же… Я люблю тебя — такое тихое, неуверенное с её стороны. Она ещё никогда не произносила эту фразу так. Будто одно лишь дуновение ветра разрушит всё, что пытались построить. Превратит наши жизни в руины. Мы в шаге от этого и я боюсь представить, что будет дальше. Я больше не могу сдерживать эмоции и даю волю своим слезам. — Я тоже тебя люблю — вижу, будто она расслабляется, но я и правда, кажется, сделала свой выбор — Прости.       После этого «Прости» дыхание Ирене учащается и, кажется, будто она в шаге от панической атаки. Её реакция меня пугает, заставляет беспокоиться и рассыпаться на тысячи лепестков хрупкое, вялое сердце. Что же я натворила? Ещё не поздно все исправить, но девушка, которую я так сильно люблю, разворачивается, собираясь покинуть мою комнату, квартиру. В конце концов, кажется, и мою жизнь тоже. — Не уходи.       Она останавливается на секунду. Трясётся всем телом, роняет слезы на мятую футболку. Прислушивается. Сбитое дыхание, всхлипы. Здесь больше нет места для боли. Здесь больше нет места для неё.