Подмастерье

      Три вещи, которые случились со мной за последние дни. Мама уехала в Балтимор. Кажется, навсегда. Сейчас я живу с Дереком под одной крышей. Мы до сих пор не сказали друг другу ни слова. Я приняла предложение Человека в маске и собираюсь посетить красный шатер еще раз. Да что там — уже стою на пороге. Цирковые огни расстилаются передо мной сверкающей дорожкой — только хлебных крошек не хватает. Озноб охватывает спину и плечи, нарочно вытягиваюсь по струнке, боясь дышать. Мне мерзко от слабости, от постоянных попыток побега и вороха подозрений… — Прошу вас, — из-за полотна высовывается бледная бескостная рука, маняще перебирает длинными пальцами. Это та самая дама, открывавшая шоу — никак не могу вспомнить имя. Ну что же, терять мне уже нечего. Проскальзываю в холодный полумрак. В этот раз зал пуст, и выглядит гораздо приятнее — провожатая не дает мне задержаться и осмотреться, тянет прямиком в закулисье. Щебечет что-то об устройстве циркового шатра, и, кажется, прекрасно понимает, я ее не слушаю. Она, наверное, к такому привыкла. — Скоро вернётся Хозяин, — вещает с чуть натянутой улыбкой. Оглядываюсь в поисках прочих актёров цирка, но мы здесь одни: наверное, директор решил не смущать гостью… Почему я здесь? Разве это не странно — выловить в проходе незнакомую зрительницу, завести с ней откровенно чудной разговор, а потом с величайшей непринуждённостью пригласить на экскурсию… Да нет. Странно другое. Какого черта я согласилась? Хотя, этому тоже быстро находится объяснение. Мне нужно что угодно, любой предлог, чтобы выйти из чужого дома. И, быть может, за занятным разговором я хоть на секунду забуду, что мама меня оставила. — Простите, что заставил вас ждать, Сара, — Человек в маске появляется незаметно, как будто все время наблюдал за мной из тени. Я не могу прочесть выражение его лица, однако бьюсь об заклад — он удивлен. Наверняка думал, что я не осмелюсь прийти. Не на ту напал. — Ничего, — на этот раз я подготовилась и могу спокойно смотреть ему в глаза, — я понимаю, у директора цирка каждый день полон забот. — Вы правы. Мои чудики, — усмехается, — давно стали для меня больше, чем просто труппой. Мы семья, как бы безумно это ни звучало. Каждое его слово умело вырывает из меня уверенность — до конца, с корнем. Семья — последнее, о чем мне хочется говорить сейчас. Отчего же мне кажется, что ему об этом прекрасно известно? — Пройдемте, — мужчина галантно предлагает мне руку, — Жоззи успела показать вам немного, сейчас увидите остальное. Его ладонь холодная и гладкая, как будто хватаюсь за манекен. Мы выходим в смежную комнату, замечаю накрытый стол — стараюсь не смотреть в сторону еды, предчувствую, этого делать не стоит. Из угла слышится жадное чавканье. — Мордогрыз, — с легкой укоризной произносит Человек в маске, — в конце концов, у нас гости. Это невежливо. — Простите, хозяин, — маленькое морщинистое существо почти бросается мне под ноги, с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать. Знаю, за мной внимательно наблюдают. — Какая милая девочка, — карлик, прозванный Мордогрызом, придирчиво меня осматривает, — она останется с нами? Хозяин! Человек в маске давит смешок. — Нет, этого не будет. А тебе давно пора спать, — в его тоне слышится сталь, от которой я неосознанно поёживаюсь. Не хотелось бы мне ему перечить. Разумеется, Мордогрыз убирается восвояси. — Прошу прощения за его манеры, надеюсь, вы понимаете — не все чудики знакомы с правилами этикета. Как он умудряется совмещать в своих словах сожаление и иронию? Мое внимание неожиданно привлекает ширма, стоящая у наименее освещённой стены большой трапезной. Лишь на мгновение за тканью проглядывают очертания дверцы. — У вас там тайная комната? Куда только девается вся робость? Надеюсь, ему польстит мое внимание к деталям. Неожиданно напряжение нарастает с новой силой — кажется, директору цирка мой вопрос не пришелся по вкусу. А вот это уже весьма, весьма интересно. Будь здесь Дерек, наверняка предположил бы, что в той комнатушке складируется контрабанда. — Нет, это лишь чулан для реквизита, — Человек говорит с прежней любезностью, только теперь от нее веет угрозой. Замираю и умолкаю, хотя невероятно хочется съязвить — мол, позвали на экскурсию, так покажите все. На самом деле мне до чертиков хочется уйти. Меня пугает каждая случайно скользящая тень, шум ветра снаружи, дыхание моего спутника — оно настолько ровное, что кажется ненастоящим. — Боюсь, мне уже пора, — бормочу, отступая. Он торжествует — ощущаю по накалившемуся воздуху. — Верно, Сара. Вы боитесь — это я уже вижу. И все же прошу, составьте мне компанию, — он жестом приглашает к огромному столу, — поверьте, законы гостеприимства для меня священны. Я вас не трону. Хочется намекнуть, что это не смешно. Сама не замечаю, как оказываюсь сидящей напротив него. Смутное дежавю в который раз хватает за горло. До сих пор не могу сказать точно, посещал ли Человек в маске мои кошмары. Почему так пугающе все равно? — Не стесняйтесь, — он легко кивает в сторону, замечаю доверху наполненный бокал. Бесстрашно отпиваю: вино слишком приторное и, кажется, почти сразу ударяет в голову. — Почему стол сервирован для троих? К нам должен еще кто-то присоединиться? — Мне действительно любопытно. Быть может, хозяин цирка лукавил, говоря о моей исключительности. — Это — просто-напросто одна из множества моих маленьких слабостей. Надеюсь, вы простите мне ее. Поверьте, сегодня никто не потревожит нас. И все-таки меня не покидает ощущение — он лжёт. И моё появление — лишь прелюдия к по-настоящему важному для него событию. Каждая из разрозненных мыслей-ниточек сводит с ума, душный полумрак давит, заставляя искать спасение в свежем винном привкусе. Человек в маске наблюдает за мной, не притрагиваясь к еде. Наконец неожиданно спрашивает. — Мне любопытно, почему вы не досмотрели представление до конца. Сочли шоу аморальным? Кажется, он собирается толкнуть что-то философское — мне полагается сидеть и смирно слушать. Однако алкоголь развязывает язык. — Да плевать мне было на ваше шоу. На миг воцаряется молчание, а потом я впервые слышу его смех — бархатистый, но режущий слух. — Как откровенно. Мне нравится. Вы не спешите снимать свою маску… — О чем вы? — О, не старайтесь сделать вид, что не понимаете. Все мы их носим — так или иначе, — я снова слышу, как он смеется, — поверьте мне, в вопросах масок я могу считаться экспертом. Когда-то изготавливал лучшие в городе. Неужели он готов приоткрыть завесу тайны и рассказать о себе? А как же ореол загадочности? Отпиваю еще вина, всматриваюсь в выразительный узор маски, уже ни капли не стесняясь. Но директор цирка обрывает рассказ, так и не начав. — Знаете, Сара, ваше общество нельзя назвать тривиальным — за то, что смогли меня развлечь, хочу вам кое-что показать. — Я не одна из ваших актрис, чтобы вас развлекать, — определенно, он не случайно выбрал именно это слово. Не вижу лица под маской, но кожей чувствую гадкую улыбку. Он поднимается из-за стола, иду следом, возвращаемся в общий зал. Там по-прежнему сидит Жоззи, только теперь к ней присоединился Мордогрыз, рядом пристроилась не знакомая мне актриса. Линялое розовое платье, заплывшие глаза слишком малы для уродливого лица… Жалость вперемешку с отвращением заставляет чуть скосить взгляд. — Атлатонин, — мягко зовет Человек в маске, — подойди, поздоровайся с нашей очаровательной гостьей. Она идет неловко, прихрамывая, постоянно оглядываясь — точно не понимает толком, где находится. Мне становится неожиданно стыдно рассматривать ее слишком пристально. — Она не кажется слишком равнодушной по отношению к вам? — вкрадчиво интересуется Человек. — Не понимаю… Снова молчание. Точь-в-точь тщательно отрепетированная немая сцена в театре. Из этой идиллической картины выпадает только странный, загнанный взор Атлатонин: она вглядывается в мое лицо, так и буравит глазами. Как потерявшийся ребенок, пытающийся в каждом прохожем отыскать материнские черты. Что-то режет по сердцу, так, что на миг перестаю дышать от резкой боли. — Боюсь, Атлатонин устала, — Хозяин цирка берет женщину за руку, кивает Жоззи, — прошу прощения, я оставлю вас ненадолго. Меньше всего на свете мне хочется оказаться наедине с Мордогрызом, злобный карлик только того и ждет. Он подбирается ко мне так близко, что чувствую гнилостный запах, исходящий из его рта. — Хочешь дружить? — маленький грубый кулак тыкает меня в бок, — Мордогрыз хороший друг. Он мог бы рассказать что-нибудь интересное… Полагаю, если откажусь, ничего хорошего из этого не выйдет. — Хорошо, Мордогрыз. Будем дружить. По отвратительным чертам карлика растекается довольная улыбка. Оглядывается на темный проем, в котором исчезли Жоззи, Атлатонин и Человек в маске. — Хозяин сегодня добрый, — доверительно шепчет чудик, — это все потому, что она скоро явится. Жоззи её ненавидит. Ещё бы… Хозяин всем дарил маски. Но не ей. Его слова напоминают несвязный бред, вслушиваюсь, стараясь разобрать хоть что-нибудь. Мордогрыз видит мое замешательство и снова усмехается. — Я ведь не всегда был таким… и у меня когда-то была семья. Кровь леденеет в жилах, и даже алкоголь не в силах ее разогнать. — Ч-что ты говоришь? С каждым мгновением действо все меньше напоминает игру. — А ты подумай, — он откровенно злорадствует, — ты же умная девочка. Другие Хозяину не нравятся. На, держи, — неожиданно он что-то вкладывает мне в ладонь, отдергиваюсь от липких пальцев, но все же хватаю затрепанный картонный квадратик. Что это…фотография? — Я тоже сегодня добрый, — усмехается Мордогрыз, — еще кое-что могу подарить. Света как будто стало меньше, я ничего не могу различить среди неясных очертаний. Он снова сует что-то мне в руки, на этот раз похоже на кусок ткани, и запах такой знакомый… Осознание заставляет вскрикнуть. Это…это ведь мамины духи. Это её шарф! Нет… первое, безумное, но осязаемое, что приходит в голову — Ни на секунду больше тут не останусь! Уношусь прочь по коридору под злобный хохот Мордогрыза, натыкаюсь на ширму, сваливаю груду странных коробок, но все равно бегу, пока ноги не приводят к выходу… Отдышаться могу только на свежем воздухе, когда зловещий цирк совершенно скрывается из вида. Уже поздний вечер — скоро станет совсем темно. Мама, что они с тобой сделали? Вспоминаю о смятой бумажке, все еще зажатой в ладони. Медленно подношу ее к глазам, откровенно боясь того, что могу увидеть. Это фотография, старая, но не сказать, чтобы совсем древняя. Краски подстёрлись, однако композиция угадывается вполне недурно — кажется, это актёры цирка во главе с Человеком в маске позируют на фоне яркого шатра. Узнаю Жоззи, Мордогрыза, сиамцев Мэри и Дэри…нет только Атлатонин. Рядом с директором кто-то незнакомый, приглядываюсь — это женщина. Длинное изумрудное платье в пол, руки в перчатках — стоит вполоборота, Человек приобнимает ее за плечи. Всматриваюсь в неясные, чуть размытые черты — незнакомка гораздо моложе, чем показалось сначала. Она глядит на мужчину то ли с обожанием, то ли с неприкрытой ненавистью… На самом деле я узнаю ее в тот же миг, как увидела. Просто до последнего не хочу верить. Как же так, Северина? Как ты могла? Воспаленное сознание и так переполнено мыслями, они едва не высыпаются наружу серным дождём — уцепляюсь только за одну. Это даже не мысль, это — всего лишь слово. Но мне хватает его, чтобы остаться на поверхности канувшего в бездну сознания. Дерек. *** Бегу со всех ног, зимний воздух вокруг меня, кажется, кипит — жаль только, скорость от этого не прибавляется. В голове вертится громадный красочный калейдоскоп: воспоминания, догадки, да и просто откровенный бред… Мне не хватает рационального зерна, цепких пальцев, способных распутать весь этот клубок. Машины шерифа перед домом нет — неужели еще не вернулся? Отчего-то становится не по себе: я волнуюсь, серьёзно? Отец Дерека не раздумывал ни минуты, когда узнал о том, что мама уехала. Он предложил мне пожить у них так, точно это само собой разумелось: хотя отношения у нас далеко не лучшие… Я не знаю, смогу ли когда-нибудь оказать ему столь же неоценимую услугу. Впрочем, всё к лучшему. Я думаю о чем угодно, но вовсе не о словах, которые собираюсь сказать. Неожиданно натыкаюсь на чье-то плечо. — Проклятье! — Мой мозг настолько взбудоражен нафантазированными ужасами, что я готова прямо здесь окочуриться. — Какого чёрта ты пропадаешь, Сара?! Это всего лишь Дерек. И, кажется, я в очередной раз довела его до ручки. Стоп, он что, собирался искать меня? — Зато ты удостоил меня своим вниманием спустя несколько дней молчания, — даже язвить нормально не получается. Он сразу это замечает. — Что с тобой? Говори. Произносит это так, точно уже готов биться не на жизнь, а на смерть за право узнать, что меня тревожит. — Пойдем в дом, — скрыть дрожь больше не получается, она прошибает меня с головы до щиколоток. Еще секунда — ноги перестанут держать. Дерек обхватывает за талию, не спрашивая разрешения. Позволяю вести себя, в кои-то веки не пытаясь все держать под контролем. Запах маминых духов еще со мной, он становится тошнотворным, а шарф, перекинутый через шею, ощущается как удавка. Не замечаю, как мы переступаем порог, как падаю в ближайшее кресло. Стараюсь сфокусировать взгляд на парне, он садится передо мной на корточки, пристально смотрит в глаза. Болит голова… как же хочется провалиться в сон и ничего, ничего не чувствовать! Он ищет ответ в моем взгляде, и, кажется, уже понимает. Пробую заговорить, но получается лишь сдавленное мычание, единственное, что могу сделать — тяну на трясущихся ладонях затертую фотографию. Хватает, вглядывается — резко прикусывает губу. Вижу, как вздрагивают сильные плечи. Прости меня, Дерек. Я не поверила тебе, но все равно прибежала за помощью, и ты не прогнал меня с глаз подальше. Почему? Почему ты еще меня терпишь? — Что они такое? — Он пытается скрыть подступающий к горлу ком, мы оба слишком хорошо понимаем это. Повинуясь минутному порыву, кладу руки ему на плечи, в этом жесте нет ничего противоестественного — во всяком случае, я того не чувствую. — Не знаю, — шепчу, судорожно сглатывая, — она с ним заодно, это очевидно. И все же какая-то часть меня отказывается всему этому верить. — Он…забрал маму, — вздрагиваю и всхлипываю, — я не знаю, что он сделал с ней. Дерек, мне страшно… мне страшно, что я никогда ее не увижу, может быть, я все выдумала, и на самом деле она правда уехала, но мне так не кажется — я была там, была в цирке, он глумился, откровенно издевался, он…ты… Ты должен мне поверить. Осекаюсь. Я не могу о таком просить. Точно не после всего, что сделала. Избегаю его взгляда, смотрю куда-то в пустоту — лишь бы не видеть немого осуждения, которое, я уверена, переполняет его всего. Наш порочный круг вечного недоверия, кажется, не разорвётся никогда. — Я должна вернуться туда. Из-под земли достану этого проклятого Человека в маске и заставлю за все ответить! Мягко заправив выбившуюся прядь мне за ухо, он задерживается взглядом на моём подбородке. — Я пойду с тобой. Ты, надеюсь, это понимаешь? — Спасибо, что… — слова снова даются слишком тяжело, ворочаю их, как камни, — не бросил меня. Не будь во мне столько адреналина, я никогда не смогла бы этого сказать. — Какая же ты глупая, Сара, — осекается, но не отводит глаз. Я вижу, как внутренняя борьба проступает на его лице. Все внутри и так горит, да что там — полыхает, я понимаю, сейчас не время для трепетных объяснений, но не могу больше жить в этих вечных недомолвках. Он, кажется, тоже. — Что бы ты сделала, если бы один идиот позволил себе наглость…признаться в том, что чувствует? Дерек не успевает закончить — какая-то сила толкает меня вперед, обхватываю его голову обеими руками, приближаю его лицо к своему. Что я делаю? Разве это правильно? Да к черту, к черту все! — Я бы сказала, что он действительно идиот, ведь мог признаться гораздо раньше. Не спрашивая ни его, ни себя, свожу расстояние между нами к нулю и целую этот слишком напряжённый рот — жадно, так, будто мне дан один последний поцелуй на всю жизнь. Его руки снова на моей талии, и неожиданно почти всем телом ощущаю тоненькую светлую нить спокойствия — соломинку, за которую можно уцепиться посреди всей этой круговерти кошмаров. Мы целуемся и вздрагиваем в унисон, наэлектризованные болью и нахлынувшим возбуждением. Что это — бред на грани войны? Или что-то гораздо важнее всей моей глупой никчёмной жизни? Он отстраняется первым, внимательно смотрит из-под густых бровей, наверняка ищет во мне малейший признак недовольства или разочарования. Не находит. А затем резко выдыхает. — Отец уехал в участок не просто так. Пару часов назад умерла копиистка, которая работала с картиной Уайта. Помнишь, он говорил? Само полотно украдено, но, папа говорит, все улики указывают на Майкла. Чёрт побери… *** В музее сегодня неожиданно многолюдно. Народ собрался на выставку: толпятся возле развешанных по стенам картин, щурятся, разглядывают. Еще и симпатичный гид пытается что-то вещать. Я предпочла бы уйти отсюда поскорее: полагаю, в лавке миссис Хилл найдется гораздо больше интересного антиквариата, раз уж на то пошло. Однако Северина внимательно слушает, и что-то подсказывает мне, ничего больше не слышит. — Взгляните, эта картина по праву считается одним из лучших творений Фредерика Уайта. Художник изобразил публичную казнь девушки, обвинённой в ведьмовстве, …посмотрите, как точно он передал эмоции каждого человека на полотне. Гнев, ярость, исступление — о, гений Уайта действительно заслуживает признания. Становится так тихо, что слышатся завывания ветра снаружи. Кажется, опять собирается буря. Неожиданно гробовое молчание нарушается наглейшим образом. — Как вы считаете, кто на картине страдает больше — девушка или люди, наблюдающие за всесожжением? Северина буравит симпатичного гида тяжелым как гранит взглядом. Он присматривается к ней и, мне кажется, даже смущается от такого натиска. — Я полагаю, это очевидно. Подумайте, каково это — гореть заживо… Она беззастенчиво усмехается, как бы невзначай протягивая руки в его сторону. Кто-то с отвращением вскрикивает. Хочется утащить ее отсюда, но, чувствую, что не смогу даже сдвинуть эту непоколебимую глыбу с места. — Мне кажется, здесь есть, о чём поспорить, — гид совсем растерялся, старается не смотреть в ее сторону, — подумайте, девушка сгорит — её боль продлится несколько минут. А что будет с теми, кто ее осудил? Вина не просто опалит их души, она продолжит жечь до конца жизни. Северина умолкает, к моему горлу подкатывает тошнотворный ком — и, кажется, все присутствующие разделяют мои ощущения. *** Я не хочу ничего говорить и решать. Однако иначе нельзя. Дерек все еще обнимает меня, и, кажется, лишь это спасает остатки разума от окончательного разброда. В комнате совсем темно, мы не видим даже очертаний мебели — кажется, город почувствовал, что мы противимся его воле. Как он накажет нас? — Нам нужно в участок… Майкл невиновен. Нет, сперва в цирк…чёрт, — никакого плана у меня нет, и, кажется, не предвидится. Слишком долго говорить о моих сумбурных догадках, слишком страшно произносить что-то вслух. Какие же мы беспомощные, какая же я…слабая. Он порывается ответить, но вдруг мы оба замираем. Кто-то со всей силы колотит в дверь. Стою, не двигаясь — стук напоминает ритмичный барабанный бой… Мы преодолеваем эти несколько шагов, не разделяясь — но Дерек первый хватается за дверную ручку. С порывом стылого вьюжного ветра в комнату прорывается снег, крупные хлопья обжигают лицо, на пороге пусто… Что-то мерцает на мертвенно-бледном снежном покрове, приглядываюсь — это фиолетовые цветы. Замечаю еще один, и еще… проклятые растения стелются яркой тропинкой, одно за другим. Посыл однозначно ясен. Я больше не держусь — не могу. Грожу кулаком закрытому снежными тучами сентфорскому небу, и кричу: За чтоза-что-за-чтозачтозачтозачто?! Дерек с силой натягивает на меня зимнее пальто — это отрезвляет. — Ты остаёшься здесь, дожидаешься отца. Вы приведете патруль. — Чёрта с два. К тому же, искренне сомневаюсь, что будет куда вести. На удивление, перепалка быстро заканчивается. — Я возьму пистолет. Жди здесь. Он исчезает в безликом дверном провале. А я снова и снова вглядываюсь в полыхающие неестественным фиолетовым венчики. Цветы манят, зовут за собой — мне кажется, это не шум ветра в голых древесных ветвях, а их глухие голоса. Что, если это души всех, кого уничтожил проклятый Человек в маске со своей соратницей? Я умру, но сделаю все, чтобы они ушли со мной. Уверена? Внутренний голос откровенно издевается. Так некстати вспоминаю холодные ладони Северины на своих плечах, ее тихий успокаивающий голос — она всегда находила нужные слова… И тогда, в битве с Писадейрой — защитила нас, не бросила. Почему? Смутно, отдаленно понимаю — запах чёрного морозника чем-то напоминает ее духи. Решимости во мне все меньше, Дерек приходит вовремя. Мы не говорим, только идем вперед — дорога сама ложится под ноги. Говорят, идти в объятия смерти всегда легко. Мы пробираемся между редких домов на окраине, отходим все дальше — понимаю, что движемся к лесу. Смотрю только перед собой, пытаюсь выговорить хоть слово — бесполезно, бессмысленно, морок оседает на плечи. Мне нужно сказать Дереку…сказать…очень важное… — Это… — разум туманится, собираю слова по частям, надеясь, что они не потеряются в хрустальных снегах, — по-настоящему. Мы… — снова усилие, — по-настоящему. Ответа не различаю, только чувствую знакомое дыхание рядом. Мы дойдем до конца. Непременно дойдем. Поляна предстает перед нами неожиданно — узнаю пейзаж из сна. Выжженный круг, рогатая статуя…и две фигуры, сотканные из мрака. Он — спрятанная под маской ухмылка, отвратительно притягательный — будто вовсе нас не замечает. Глядит лишь на неё. Я впервые вижу Северину в платье: на темном подоле переливаются снежинки-искорки…или похищенные на одну ночь звезды? Руки и шея обнажены, но я не вижу и дюйма кожи — всё сплошь усеяно цветами. КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ