×××
Эскель внутренне стонет, когда нос трактирщика морщится от отвращения. Это уже третий раз за весь их разговор, и он на порядок устал от этого. Он прекрасно знает, что весь покрыт внутренностями, спасибо и на этом, но делать он с этим ничего не собирается, пока не получит свою плату. В отказе от оплаты заказа нет ничего нового, но в этот раз Эскель нуждается в монетах — проклятый монстр разорвал его доспехи. — Неужели обязательно быть таким… — начинает трактирщик, явно собираясь разразиться в оскорблениях. Кто-то прерывает его, обвивая рукой плечи Эскеля. Прошла целая вечность с тех пор, как кто-то решался на нечто подобное, поэтому ведьмак в равной степени смущен и раздражен. И, возможно, он мог ненароком почувствовать некоторое облегчение, но не признался бы в том, как это приятно, даже самому себе. Поэтому он инстинктивно напрягается, борясь с каждым импульсом в своем теле, которое буквально кричит ему отстраниться. — Прекрасным? О, да, обязательно, — вмешивается незнакомец, и, внезапно, он почему-то перестает быть таким уж чужим. Эскель, на самом деле, нечастый гость в людных местах да и внимание на бардов редко обращает, но этот голос он узнал бы везде. — И поскольку этот очаровательный ведьмак оказал вашему городу услугу, в ваших же интересах не оскорблять его. И даже если бы не узнал — на всем континенте существует только один человек, который, как известно, имеет привычку защищать ведьмаков. Лютик искоса подмигивает ему, прежде чем многозначительно уставиться на трактирщика, который выглядит таким же растерянным, как и Эскель. Он не уверен, из-за чего именно: потому, что Лютик появился из ниоткуда, или же потому, что его только что назвали прекрасным и очаровательным. В любом случае, Эскель понимает, что не имеет ни малейшего понятия, что делать. — А теперь, будьте паинькой и приготовьте бедняге горячую ванну. Я знаю, что у вас не осталось свободных комнат, поэтому можете поставить ее в моей. Ну, то есть, если вы не хотите, чтобы я перестал играть? Лютик приподнимает бровь, и Эскель не может удержаться от усмешки, когда замечает поражение на лице трактирщика. — Нет, я… Конечно. Ванна будет готова, как только вы закончите выступление на сегодня. Мужчина немедленно исчезает, и Эскель, наконец, поворачивается к Лютику лицом. — Ты его бард. Если бы рука Лютика не была обвита вокруг его плеч, Эскель бы не почувствовал, как тот вздрогнул. Но озорные голубые глаза отвлекают его прежде, чем он успевает задать вопрос. — Я был. Сейчас же я просто бард, приказывающий тебе сесть и созерцать мое выступление. Эскель хмурится сильнее прежнего. — А если я откажусь? Лютик убирает руку с плеч Эскеля и упирает обе руки в свои бедра — в его глазах пляшут веселье и упрек. — Ты этого не сделаешь, потому что не воспользоваться действительно хорошей ванной — сплошное расточительство. Я категорически отказываюсь от такого исхода. — Ты мог бы сам принять ее, — указывает Эскель. Этот спор был заведомо проигрышным: они оба могут чувствовать цветочный аромат, исходящий от Лютика, что приводит к мысли — бард совсем недавно уже принимал ванну. Закатив глаза, Лютик берет Эскеля за руку и тащит в самый угол трактира, заставляя сесть и пододвигая к нему выпивку. — Пей, дорогой, он достаточно крепок, чтобы утолить твои ведьмачьи потребности. Пока Эскель теряется в догадках, как Лютик мог знать, что он собирается остаться — бард ускользает и обращает свое внимание к толпе. Вернее, обращает внимание толпы к себе. Очевидно, Геральт сильно недооценил бардовские способности Лютика. Он приковывает взгляды сразу же, как начинает играть на своей лютне, наполняя помещение энергией, которую Эскель ощущал только на охоте. Бард передвигается от стола к столу, следя за тем, чтобы внимание всех посетителей было обращено на него. Эскель чувствует легчайший укол горького замешательства, когда Лютик отказывается даже взглянуть в его сторону. Он помнит, как Геральт прокомментировал привычку барда привлекать его внимание во время выступлений. Он не может не задаться вопросом, не потому ли это, что он не так хорош, как Геральт; не так привлекателен, чтобы смотреть на него во время исполнения песни. Но когда какой-то постоялец начинает что-то недовольно ворчать о ведьмаках, и Лютик исподтишка проливает ему эль на колени, до Эскеля доходит, что это всего лишь часть бардовского плана. Лютик действительно следит, чтобы все внимание было сосредоточено исключительно на нем, а не на Эскеле, как будто чувствуя, насколько ведьмаку некомфортно. Трудно понять, почему кто-то, кто, возможно, даже имени его не знает, без каких-либо колебаний пошел ради него на такие меры. Но на самом деле, может ли он удивляться, когда перед ним тот самый бард, изменивший судьбу ведьмаков? Он просто не может понять, почему Геральта нет рядом и почему Лютик утверждает, что больше не является его бардом. Все они слышали множество песен о Белом Волке. Когда все кажутся довольными, оставляя барду монеты, Лютик сообщает об окончании своего выступления и чуть ли не падает на Эскеля. Он тяжело дышит, но тут же расползается в широкой улыбке, когда видит пустую кружку на столе. — Ты все же выпил, — говорит он довольно очевидную вещь. Эскель кивает. — На вкус неплохо. И он не лжет. Эль и правда был хорош: намного лучше большинства выпивки, что он когда-либо пробовал. — Я знаю, мой рецепт, — самодовольно усмехается Лютик. Эскель моргает. — Но как бы потрясающе ты не выглядел, пахнешь ты просто чудовищно. Кажется, ты согласился на ванну? Теоретически, он мог бы разорвать барда надвое, но в конце концов оказывается не в состоянии сопротивляться, когда Лютик ведет его к лестнице сквозь толпу. Они останавливаются перед трактирщиком, который вздыхает, когда замечает их. — Ваша ванна готова, бард. Лютик кивает, но с места не двигается, вскидывая бровь. — Думаю, вы задолжали моему другу некоторую сумму, не так ли? Эскель в замешательстве смотрит на Лютика, гадая, правильно ли он расслышал его. Почему он так опрометчиво связал себя с Эскелем узами дружбы, несмотря на то, что только что встретил его? Трактирщик, судя по всему, на этот раз понимает, что лучше не спорить, и просто протягивает мешочек с монетами, махая рукой. — Немного больше обещанного в качестве… извинений. На лице Лютика расцветает лучезарная улыбка. — Я знал, что у вас добрая душа! Возможно, мы сможем заработать вам больше монет с утреннего выступления. С этим обещанием он берет монеты и ведет их обоих наверх. Эскелю требуется мгновение, чтобы оценить, как Лютик может так легко взять ситуацию под полный контроль, прежде чем он понимает, что тоже стал жертвой одной из таких ситуаций. — Моя лошадь… — Я позаботился о ней, — перебивает Лютик, затаскивая его в комнату и подталкивая к ванне. — Правда? — спрашивает Эскель, снова хмурясь. — Прекращай напрягать свои лицевые мышцы, дорогой, конечно же я позаботился о ней. Я знаю, как работают ведьмаки, — забавляется Лютик. Эскель решает не отвечать, глупо уставившись на ванну, которую, он не мог поверить, принесли специально для него. По указанию трактирщика, который извинился за свои слова. Он не может не задуматься, почему Лютик называет его ласковыми прозвищами: потому что не знает, как еще к нему обращаться, или же он просто ведет себя так со всеми. Геральт как-то жаловался, что бард может быть ошеломляющим, так что второе предположение кажется более вероятным. — Тебе… нужно, чтобы я вышел? — Лютик прикусывает свою нижнюю губу. Его голос звучит так неуверенно: от прежнего Лютика, каким он был всего минуту назад, не осталось и следа, и Эскель понимает, что трясет головой в отрицании даже не успев обдумать другие варианты. — Это твоя комната, не мне вышвыривать тебя из нее, — медленно отвечает он. Лютик буквально начинает сиять. — Я не притронусь к твоим волосам, обещаю. Просто постарайся отмыть от себя этот отвратительный запах. Эскель кивает, и Лютик кладет мешочек с монетами на маленькую прикроватную тумбочку, прежде чем сесть на кровать и начать что-то писать. Через несколько минут Эскель погружается в воду, выскользнув из своих доспехов. По правде говоря, ванна простояла здесь уже какое-то время и не должна быть такой теплой; только если кому-то не было велено приготовить действительно горячую воду, подходящую для ведьмака. Эскель прикрывает глаза — ванна казалась поистине приятной по сравнению с холодными водами рек. Ему так хорошо, что он позволяет себе забыть обо всем остальном мире, чувствуя, как мышцы начинают медленно расслабляться. Он вспоминает о необходимости двигаться только тогда, когда слышит явное покашливание. Он распахивает глаза и садится прямо, разбрызгивая воду за края бадьи. Лютик сидит, чуть наклонившись вперед и ухмыляясь ему, но в выражении его лица нет совершенно ничего враждебного. — Я знаю, что сказал, мол, не притронусь к твоим волосам, но как долго ты собираешься оставлять в них всю эту зловонную дрянь? Эскель все еще пытается осознать, почему потерял бдительность в присутствии относительно незнакомого ему человека, когда понимает, что буквально забыл помыться. Лютик, на самом деле, не выглядит так, будто насмехается над ним. Он выглядит скорее немного расстроенным. — Все не так уж и плохо, — в конце концов говорит Эскель, сопротивляясь желанию улыбнуться, когда Лютик резко ахает. — Я прошу меня извинить? Ты находишься в одной комнате с моими восхитительными маслами и солью и еще смеешь утверждать, что внутренности какой-то твари пахнут лучше? Ну уж нет! Каким-то образом Лютик оказывается рядом с ванной в мгновение ока, почти свирепо глядя на него сверху вниз. — А теперь ты будешь сидеть спокойно, пока я позабочусь о твоих прекрасных волосах, понял? Эскель удивленно кивает. Он перестает удивляться, когда Лютик приступает к работе, поскольку у него попросту нет на это сил — теперь он пребывает в приятном, но все же потрясении. Пальцы Лютика скользят сквозь его волосы с тем же трепетом, с каким перебирают струны на лютне: мягко и нежно, но в то же время уверенно и умело, как будто он делал это уже миллион раз до этого. Неудивительно, что волосы Геральта всегда выглядели такими ухоженными. — Готово, — шепчет Лютик спустя, казалось бы, вечность. Эскель открывает глаза и призывает все свое самообладание, чтобы не застонать от потери прикосновений Лютика. Было бы крайне нелепо скучать по тому, что ты ощутил лишь однажды. — Спасибо, — отвечает он тоже шепотом, не желая, чтобы Лютик пожалел о том, что помог ему. К его удивлению, Лютик растерянно моргает, будто до этого его никогда не благодарили. В его глазах мелькает замешательство, прежде чем он приходит в себя и встает, мягко ему улыбаясь. — Мне только в радость, дорогой. Эскель хмурится при повторении этого прозвища, в очередной раз удивляясь, почему Лютик так свободно, так бездумно проявляет такую привязанность к нему. — Ты останешься на ночь? — вопрос Лютика выводит его из задумчивости. О. Он должен остаться? Не было ли чересчур грубым тоном воспользоваться за раз чьей-то ванной и комнатой, или же он должен просто составить компанию, чтобы заплатить за услугу? Лютик смеется. — Если будешь так напрягаться, то появятся морщины. Ты волен остаться, если хочешь, но я не буду настолько эгоистичным, чтобы настаивать. Он знает, что, вероятно, и не должен оставаться, но чувствует что-то настолько печальное в том, что Лютик не ожидает ничего взамен, — настолько по-ведьмачьи, — что в ответ просто улыбается барду. — Я должен тебе за ванну. Ты хочешь, чтобы я остался? Лютик смотрит на него в замешательстве, прежде чем его глаза загораются, и он улыбается так широко, что это выглядит практически болезненно. — А ты останешься? Вы, ведьмаки, такие теплые, а ночи иногда бывают ужасно холодными… Эскель делает паузу, переводя взгляд с Лютика на кровать, — единственную кровать, — чтобы убедиться, что он правильно истолковал его слова. — Ты хочешь, чтобы я… разделил с тобой постель? Лютик прикусывает нижнюю губу, похоже, сожалея о своих словах. Его руки беспокойно дергаются, когда он качает головой и отводит взгляд, убирая свои вещи с кровати на пол. — Нет-нет, прости, я не могу просить… С моей стороны было бы неправильно заставлять тебя делать то, что тебе не нравится. Комфорт — редкость для Эскеля, и, несмотря на репутацию барда, он начинает думать, что и для Лютика тоже. — Я не взял с собой спальный мешок, — непринужденно говорит Эскель. После небольшой паузы Лютик смотрит на него из-под бровей, хмурясь; затем легкая улыбка снова украшает его лицо. — Что ж, тогда тебе и правда придется разделить со мной постель. Нет нужды теперь напрягать эти впечатляющие мышцы, не так ли? Довольный от того, что от Лютика больше не веет запахом сожаления, Эскель, наконец, вылезает из бадьи. Глаза Лютика расширяются, и у него перехватывает дыхание. Он практически ныряет под кровать, и прежде чем Эскель успевает выразить хоть какое-то беспокойство, появляется мгновение спустя, протягивая ведьмаку небольшую стопку одежды. Его взгляд прикован к полу. — Я, эм… Твои вещи нуждаются в стирке, но можешь пока надеть вот это. — Откуда у тебя?.. Лютик пожимает плечами. — Возможно, я спас эту одежду от одного человека, который оставил ее покрываться пылью. Эскель заинтересован в остальной части истории, но предпочел бы не ставить Лютика в неловкое положение своими расспросами, поэтому просто берет одежду из рук барда и надевает ее. Как только он заканчивает, Лютик улыбается, устраиваясь под одеялом. — Собираешься присоединиться ко мне или будешь всю ночь любоваться обновками? Эскель фыркает, но проскальзывает под одеяло, не уверенный в том, насколько близко Лютик хочет, чтобы он находился. Он не знает точно, каким был Лютик с Геральтом, и даже если бы знал — нет никакой гарантии, что с ним будет точно так же. Но Лютик не испытывает ни малейшей неуверенности и поворачивается лицом к Эскелю, сворачиваясь калачиком. — Так нормально? — выдыхает Лютик. Эскель слегка дрожит. Он придвигается ближе вместо того, чтобы ответить вслух, испытывая облегчение, когда Лютик все понимает и улыбается, сокращая оставшееся между ними расстояние. Он, честно говоря, не знает, имеет ли на это право. Имеет ли право на такого рода близость кто-то вроде него. Кто-то вроде… ведьмака. — Доброй ночи, Эскель. О. Лютик знает его имя. Он точно знает, кто он такой, и все равно не только позволил, но и пригласил его остаться. С улыбкой, в которой он никогда бы никому не признался, Эскель ждет, пока бард уснет, чтобы оценить всю чистую и неподдельную доброту момента. Он даже и не замечает, как сам проваливается в сон.×××
Жизнь, наполненная любовью, никогда не казалась Эскелю вероятной, но Лютик делает ее буквально осязаемой. Он готов без раздумий отдать свою любовь Эскелю и даже его шрамам, так что было бы неправильно не позаботиться о том, чтобы отплатить ему сполна. На самом деле, вполне логично, что он помогает Лютику преодолеть проблемы, о которых тот даже и не подозревает. И делает он это определенно только потому, что обязан барду за улучшение своей репутации и заработанные монеты. И уж точно не потому, что что-то в его груди горит при мысли о том, что ранам Лютика никогда не будет позволено затянуться. Его собственные шрамы никогда и никуда не исчезнут, но он клянется залечить любые шрамы, о которых Лютик может и не догадываться, независимо от того, сколько времени это займет. В конце концов, это было бы справедливо.