tell me your problems

      — Ау, Скорпион! — ворчит Эскель, когда упомянутая лошадь бьет его головой.       Это уже третий раз за последние пару минут, поэтому ведьмак может с уверенностью заключить, что она жалуется на чрезмерную медлительность Лютика. Эскель согласился бы с ней, но на самом деле он понятия не имеет, сколько времени нужно для того, чтобы уйти от портного с целым нарядом, поэтому он продолжает ждать.       Он ждет.       И ждет.       И получает еще два удара головой от Скорпиона.       И ждет.       И…       — Эскель!       Он поворачивает голову и видит лучезарно улыбающегося ему Лютика с небольшой сумкой на плече. Эскелю требуется несколько секунд, чтобы понять, что изменилось. Он чувствует себя полнейшим придурком, потому что на барде теперь совершенно другой наряд, который разительно отличается от предыдущего блекло-голубого. Он без понятия, как чуть не пропустил эту деталь.       — Ну, что думаешь? — спрашивает Лютик. Его глаза блестят пуще прежнего.       Эскель моргает.       — Выглядит иначе.       И это действительно так. Его рубашка темно-серого цвета, всего на один оттенок светлее тени, а брюки и дублет — темно-красные, украшенные серебряными спиралевидными узорами и черными пуговицами; которые, к слову, выглядят слишком изящно, чтобы функционировать должным образом. Лютик закатывает глаза.       — Спасибо, дорогой, а я и не заметил.       — Выглядит, э-э, очень эффектно, — еще раз пробует Эскель, пытаясь морально отойти от осознания, что каким-то образом сочетание цветов всего бардовского наряда делает его глаза еще ярче.       К счастью, Лютика, похоже, не сильно беспокоят его бестолковые отзывы. Его вниманием завладевает Скорпион, подходя ближе к барду, и тот нежно проводит пальцами по ее гриве.       — Прости, что так долго. Но не волнуйся, девочка, я нашел тебе немного яблок.       Эскель завороженно наблюдает, как Лютик достает из кармана яблоко и протягивает его лошади — на этот раз без каких-либо колебаний или чувства вины. Странно, но все же приятно осознавать, что они по какой-то причине в таких хороших отношениях.       — Мне правда жаль, что я так задержался. Рафаль как раз кое-что заканчивал — очень впечатляющее платье, должен сказать — и отказывался отпускать меня, пока я не купил два комплекта, хотя я множество раз говорил ему, что меня кое-кто ждет!       Посмеиваясь, Эскель качает головой.       — Все в порядке, мы были не против подождать. Особенно, если это значит, что теперь ты больше похож на, эм-м…       На лице Лютика расцветает улыбка.       — На себя? На барда? На того, с кем бы ты хотел, чтобы тебя видели? На настоящего мастера свободных искусств?       Эскель начинает кивать, но следом же хмурится. Прежде чем он успевает выразить недовольство на формулировки Лютика, бард прочищает горло.       — Итак, не время ли выдвигаться в путь? Ты вроде говорил о путешествии на север. Пена была бы самым очевидным местом для следующей остановки, но если ты не собираешься как можно дольше ценить возможность ночлега под надежной крышей, тогда, полагаю, мы могли бы просто идти вдоль реки?       — Мы можем остановиться на ночь в корчме, — отвечает Эскель, немного сбитый с толку.       — Отлично! Я почти уверен, что не разрушил там ни одного брака, так что все должно пройти как по маслу. Пойдем? — спрашивает Лютик, протягивая ведьмаку руку.       Эскель слишком занят, чтобы вовремя сообразить, удивляясь, как Лютик так плавно меняет темы разговора. К сожалению, он понимает, что что-то упустил, только когда чувствует в воздухе кислый запах.       Мысленно чертыхаясь, ведьмак моргает, возвращаясь к реальности. Всего лишь секундой позже он замечает, как Лютик отдергивает от него свою руку. Эскель тянется, чтобы удержать ее, прежде чем бард поймет все неправильно, и нежно переплетает их пальцы.       — Эй, что случилось?       Лютик медленно выдыхает.       — На мгновение я подумал, что ты мог… передумать. Насчет… этого, — выдавливает он, сжимая руку ведьмака в своей. — Пока я жив — этого не случится, птенчик, — обещает Эскель. Он более чем счастлив той небольшой, пахнущей медом улыбке, которую получает в ответ.       Скорпион снова бьет его головой, и в этот момент он вспоминает, о чем собирался спросить.       — Ты сказал, что купил два комплекта?       — Да? — Лютик хмурится. — Я правда пытался сказать ему, что мне действительно нужен только один, но Рафаль был так непреклонен, ты бы его видел! Лекция о моде из его уст могла бы посоперничать с моей собственной, серьезно! Но я, честно говоря, не хотел…       — Нет-нет, Лютик, подожди, — перебивает Эскель, — все в порядке. Я рад, что у тебя теперь больше одного наряда, в конце концов, в этом и был смысл. Я просто хотел спросить, не хочешь ли ты привязать сумку к лошади? Она вроде не тяжелая, да и мы идем пешком, так что для Скорпиона это не составит труда.       Губы Лютика образовывают практически идеальный круг, прежде чем его щеки вспыхивают, и он кивает.       — О. Что ж, это было бы замечательно. Ты, безоговорочно, самый добрый человек на всем континенте!       Эскель не может не задаться вопросом, с какими людьми Лютик привык иметь дело, если подобная незначительная мелочь выбивает его из колеи. Есть у него на уме один очевидный вариант, но он уверен, что ожидания барда основываются не только на общении с Геральтом, поэтому на этот раз он воздерживается от проклятий в сторону брата.       Он также ненадолго задумывается, есть ли вообще что-то в этой сумке: она такая легкая по сравнению с его собственными; особенно с доспехами, которые ведьмаку приходится таскать с собой буквально везде. Но Лютик не пахнет так, будто солгал, поэтому Эскель не рискует вдаваться в расспросы, когда привязывает сумку к Скорпиону.       — Можно мне?.. — Лютик обрывает себя на полуфразе, затем делает глубокий вдох и пробует еще раз. — Можно мне обратно мою лютню?       — Тебе не нужно спрашивать, — отвечает Эскель, с легкостью передавая барду чехол.       Лютик кивает с видимым облегчением и перекидывает ремешок через плечо, туда, где до этого была сумка. Хотя, если судить по расслабляющемуся телу барда, именно сумка заменяла место лютни, а не наоборот. Это напоминает Эскелю о том, как успокаивающе ощущаются мечи за его спиной; он рад, что в жизни Лютика тоже есть вещи, дарующие ему комфорт.       Они трогаются в путь; в одной руке Эскель держит поводья Скорпиона, а в другой — руку Лютика. Немного странно, что обе его руки заняты, но он совершенно точно не жалуется. Если быть честным, то он делает прямо противоположное.       — Почему красный? — через некоторое время спрашивает ведьмак.       Лютик подпрыгивает, и его хватка на руке Эскеля на мгновение усиливается почти до боли. Он тихо посмеивается; его пульс приходит в норму.       — Все очень просто, дорогой — он напомнил мне о тебе. Я подумал, что было бы справедливо, если бы мой новый образ отражал того, кто побудил меня на его создание.       Эскелю приходится на пару секунд прикрыть глаза, чтобы осмыслить слова Лютика. Он не уверен, какой ответ ожидал, — что-то связанное с поэтичностью или перерождением, возможно, — но явно не такую непринужденную искренность. В чем он уверен, так это в том, что новообретенный теплый узел в его животе связан с оказанной ему честью.       — Спасибо, — тихо отвечает Эскель, — но в этом не было необходимости.       Лютик поворачивается к нему, приподняв бровь.       — У тебя тоже не было необходимости откладывать наше путешествие, но вот они мы. А теперь перестань отвергать мою благодарность, или я заставлю тебя слушать ее в каждой таверне, в которой мы будем останавливаться.       — А разве ты уже этого не делаешь? — отмечает ведьмак.       — Это не в счет! — спорит Лютик. — И это выгодно нам обоим.       Вероятно, так оно и есть, но у Эскеля ощущение, что их причины были бы несколько иными. Однако он не произносит больше ни слова, нежно притягивая Лютика к себе, пока их плечи не соприкасаются; и наслаждается тем, как дыхание барда становится слегка прерывистым, прежде чем тот снова расслабляется, сладко пахнущий шелком и солнечным светом.       Он никогда раньше не был в тесном контакте с кем-либо так долго, но это приятные изменения. Через какое-то время Лютик начинает напевать себе под нос, размахивая руками в такт мелодии, и Эскель заставляет себя не отвлекать и не перебивать его, потому что, боги милостивые, это так успокаивает.       Как и следовало ожидать, мгновением позже Лютик замирает, переставая напевать, и смотрит вокруг себя, как котенок, пойманный за тем, что стащил что-то со стола.       — Прости, я…       — Не должен извиняться, — заканчивает за него Эскель с улыбкой, которая, как ему хотелось бы, должна была быть такой же ласковой, какой он и подразумевал.       — Точно, — соглашается Лютик, после рассмеявшись. — Ты не слышал эту песню раньше?       Эскель качает головой.       — Я должен был ее узнать?       — Я бы удивился, — говорит Лютик, — потому что я взял ее из ветхого тома, написанного на Старшей Речи, который украл из древнего склепа глубоко в лесу.       — Ты что? — Эскель хмурится, не уверенный, стоит ли ему беспокоиться о том, как Лютик проводит свой досуг, вызывая мстительных духов или что-то в этом роде.       Лютику требуется минута, чтобы перестать смеяться.       — Ну хорошо, я соврал. Не было никакого древнего склепа, и я ничего не крал… в тот раз. Но песня и правда из старого тома, написанного на Старшей Речи.       Эскель вздыхает, но тут же сдается, заходясь смехом, когда Скорпион пихает его боком, чем вызывает у Лютика счастливую улыбку.       — Ну хоть кому-то из вас это показалось забавным, какой же у нее выдающийся вкус! Эй, это заслуживает большего, чем простое закатывание глаз!       — Возможно, — соглашается Эскель, чувствуя себя чуть-чуть виноватым за упомянутое действие. Чуть-чуть.       Лютик фыркает.       — Мы оба знаем, что тебя это тоже втайне забавляет. Хочешь послушать? Ты знаешь Старшую Речь?       Эскель пожимает плечами.       — Немного. Скорее всего недостаточно, чтобы понять смысл песни.       — Посмотрим!       Только Эскель в действительности не видит, потому что понимает, наверное, от силы дюжину из пары сотен слов, которые поет Лютик. В любом случае звучит чарующе. Ощущается тоже чарующе, потому что Лютик выстукивает ритм на тыльной стороне ладони Эскеля, и он солгал бы, если бы сказал, что не чувствует возникающего по всей его руке тепла.       Он не уверен, что понимает истинный смысл песни; тон Лютика наполнен надеждой, агонией и какой-то задумчивостью: все вместе звучит так, будто вырвано из снов падших ангелов. Его голос не дрожит ни на йоту, и все же нотки беспокойства сквозят в его словах: обещание, которое грозит быть нарушенным; желание, разрывающееся между реализацией и гибелью. Песня прекрасна, но также вызывает горечь и боль. Эскель никогда раньше не слышал ничего подобного.       У Лютика перехватывает дыхание, когда он заканчивает: лицо раскраснелось, глаза сверкают, и Эскель жалеет, что не понял бóльшую часть спетого, чтобы он мог правильно выразить свое восхищение.       — Это было изумительно, — шепчет он наконец.       — Так и есть, — соглашается Лютик, отдышавшись. Его улыбка настолько широка, что кажется, будто она вот-вот сбежит с его лица. — Прошли годы, но ощущение, будто я выучил ее только вчера. Я и сам понимаю не каждое слово, но вместе они все равно имеют смысл. Как тайна, которую можно разгадать, только если ее спеть.       Эскель без понятия, что он имеет в виду, но звучит поэтично и, кажется, в бардовском стиле. Так что ведьмак утвердительно мычит в ответ и позволяет тишине окутать их, пока они продолжают свой путь. Не то чтобы тишина длится долго.       — Так почему ты носишь красный? — спрашивает Лютик.       Неподготовленный к такому вопросу, Эскель теряется.       — Не видно пятен крови?       Их пальцы крепко переплетены между собой, и это значит, что Эскель вынужден остановиться, когда Лютик замирает на месте. Его лицо комично выражает шок.       — Боги, Лютик, я… я пошутил. На самом деле это не… Просто приятный цвет, — выпаливает ведьмак, разрываясь между смехом и руганью на самого себя за то, что ответил так легкомысленно.       Эскель клянется, что буквально видит выдох Лютика. Ему требуется всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя, после чего он тыкает указательным пальцем ведьмаку в грудь.       — Никогда так не шути. Я прекрасно знаю, что вам, ведьмакам, нравится думать, будто вы можете получить любую рану, истечь кровью, а затем залатать себя, как заблагорассудится, но это не так. Вы не можете и не должны, и клянусь, если бы я был какой-нибудь важной шишкой, я бы объявил вне закона не… не беречь себя. Вы, противные, эгоистичные, толстокожие, прекрасные существа. Нет! Агх, это должно было подразумеваться как нотация!       Эскель все еще разрывается между смехом и руганью, но на этот раз он осознает еще один наиболее привлекательный вариант, который заключается в том, чтобы прижать Лютика к себе и держать его в объятиях какое-то время. Долгое время. Очень долгое время, на самом деле.       Лютик зарывается носом в шею Эскеля, а Эскель, в свою очередь, поднимает одну из рук, чтобы обхватить ладонью затылок Лютика, нежно проводя пальцами по его волосам.              Лютик вздрагивает от прикосновения, но лишь крепче прижимается к ведьмаку, что Эскель рассматривает как разрешение продолжать; он терпеливо ожидает, пока запах увядающих цветов между ними растворится в более спокойные волны чернил, розы и восхода солнца.              — Прости, — бормочет Эскель.       Тихо вздыхая, Лютик отстраняется.       — Нет, это ты меня прости. Я…       — Ты не обязан объясняться, — говорит Эскель, учитывая, что он был бы очень признателен за объяснение столь резкой реакции.       Лютик качает головой, смахивая непролитые слезы из своих глаз.       — Я хочу, чтобы ты знал, что ты не виноват… Это все… песня. Это довольно сильная история, и я забыл, сколько адских усилий требуется, чтобы правильно ее передать. В передаче историй задействовано очень много эмоций, знаешь?       Эскель не знает, если честно.       Он хочет спросить по поводу песни, о чем бы Лютик ни пел. Он хочет спросить, о чем именно идет речь, в чем заключалась тайна и почему это было адски сложно передать, но… Последнее, что он хочет, — это чтобы Лютик запаниковал и утонул в чувстве вины, поэтому он проглатывает свои вопросы.       — Могу представить, — говорит Эскель, улыбаясь.       Лютик улыбается в ответ, поднимая обе руки, и мягко кладет их по обе стороны от его лица, проводя большими пальцами по щекам ведьмака.       — У тебя наимилейшая улыбка, Эскель.       Когда Эскель пытается отстраниться, Лютик наклоняется вперед и притягивает его ближе, пока их носы не соприкасаются. Его руки удерживают голову Эскеля на месте, не причиняя ни малейшей боли.       — Не беги от моих слов, дорогой, это всего лишь правда, и она рано или поздно настигнет тебя.       — Почему это звучит, как угроза? — спрашивает Эскель. Он чувствует странный ком в горле.       Рассмеявшись, Лютик снова проводит большими пальцами рук по щекам Эскеля, на этот раз прослеживая его шрамы.       — Это и есть угроза. Я максимально угрожаю.       Эскель смеется. Он слышит, как Скорпион фыркает, и это только больше смешит его; Лютик присоединяется к нему, пока они оба не вынуждены отстраниться друг от друга, чтобы не упасть и не пораниться. Что ж, падение точно не навредит ведьмаку, но Эскель не хочет рисковать своим бардом.       — Замолчи, я могу быть угрожающим! — восклицает Лютик. Правда он слишком старается отдышаться от сильного приступа смеха, чтобы казалось, что он говорит правду.       — Конечно. Я очень напуган, — отвечает Эскель, хотя это совсем не ложь.       Какая-то часть его действительно чувствует угрозу: та часть, которая никогда не считала его улыбку милой, его голос добрым, а поступки достойными песни.       Хотя, возможно, это та угроза, которой стоит посмотреть в глаза, думает Эскель. Затем рука Лютика снова скользит в его ладонь, и он решает, что это определенно та угроза, которую стоит принять, широко раскинув руки.       Скорпион, должно быть, согласна с ним, потому что она чуть не ломает ему нос, когда ворочает головой, заставляя ведьмака подойти ближе к барду. Они снова соприкасаются плечами при ходьбе, идеально шагая в ногу друг с другом.       — Темные глубины пустой любви, ложь, которую ты видишь над… поверхностью…       Эскель стонет, когда Лютик опять начинает петь. Ему все еще не очень комфортно так часто слышать о себе, но они оба знают, что дело, скорее, в исполнении, потому что быть увековеченным в песне — честь, от которой ведьмак не откажется.       Эскель не представляет, как Лютик может идти и петь одновременно; он делает мысленную пометку сделать привал, когда бард закончит песню. Текст буквально захлестывает его, потому что он слишком сильно сосредоточен на том, как Лютик продолжает раскачивать их руки или отбивать ритм пальцами на его коже. На этот раз в его голосе нет той едва уловимой меланхолии.       — Не страшись, если рядом опасность…       Эскель косо смотрит на Лютика, потому что он уверен, что в прошлый раз бард упоминал сирену, а не обычную опасность. Лютик лишь ухмыляется и подмигивает ведьмаку, когда их взгляды встречаются.       — Ибо волчья роза ни на миг не отпустит твою руку.       Эскель улыбается в ответ, крепче сжимая руку Лютика. Он не совсем понимает, как передать то, что чувствует то же самое, поэтому просто приподнимает бровь.       — Я мог бы поклясться, что в прошлый раз была рифма.       Лютик на мгновение обиженно фыркает, прежде чем пихнуть ведьмака локтем в бок.       — Я же не собираюсь петь это в тавернах. Было бы неправильно, если бы десятки незнакомцев украли твои прекрасные руки.       — Не волнуйся, птенчик, это не та услуга, которую я предлагаю кому попало, — смеется Эскель. Откровенно говоря, он вообще не уверен, что подобное кого-то заинтересует.       — Что ж, я намерен использовать это в полной мере, — снова подмигивает Лютик.       Эскель кивает. Его скулы практически сводит от того, что на этот раз он улыбается гораздо дольше, чем привык.       — С превеликим удовольствием.       Лютик сияет; его лицо все еще пылает от долгого пения, и Эскель абсолютно уверен, что, будь он бардом, он бы сочинил об этом балладу.       — Полагаю, нам стоит сделать перерыв, — говорит Эскель пару минут спустя, когда они добираются до подходящего места для привала — небольшой поляны, не слишком далекой от дороги.       Как по сигналу, Скорпион ржет и останавливается.       — Ну, с этим я не поспорю, — усмехается Лютик.       И на этот раз, когда они делят трапезу, — они сидят рядом друг с другом, время от времени сталкиваясь локтями и коленями.       Эскель изумляется, как что-то настолько новое, незнакомое и граничащее с угрозой может ощущаться так правильно.