Сочувствие не всегда значит прощение, Поражения редко пахнут виной. Театральность для клоуна – вознесение, Как выражение чувств для них – бой Смех затерялся среди ликов страха, Истомой течёт по их венам покой.
Джером огляделся в тщетной попытке увидеть что-то помимо полосатой формы и скучных блеклых стен, но окружение не изменилось волшебным образом, на что он отчаянно надеялся. В Аркхеме были две вещи, приводящие его в исступление: еда и скука. Первая зачастую была совершенно несъедобной и неприятно напоминающей о положении, в котором он оказался, а вторая — всеобъемлющей и ни на миг его не покидающей. Отчасти это было для них наказанием: преступники с такими психическими отклонениями, как у них, по их разумению, заслуживали куда больших мук, чем простое лишение свободы, и вещи, в большом мире кажущиеся незначительными, для них становились единственно важными — потому отобрать у них такие мелочи, как аппетитная еда и развлечения, выходящие за рамки истёртой колоды карт, было закономерным. Джером не возражал. Еда была для него только лишь способом продлить своё существование, несмотря на то, что порой ему хотелось очутиться в поместье Уэйнов, с Брюсом напротив него и миской малинового смузи в руках. Он мог стерпеть странную массу, которую повара в этой дыре упорно называли кашей. Но сказать того же самого о скуке он не мог. Джером был человеком действия. Для него сидеть на месте, ничего не делая и принимая своё наказание, было немыслимо. — Валеска, — позвал его низкий, едва различимый из-за хрипов голос. Джером лениво повернул голову в сторону скрипнувшей решётки. Другие заключённые, развлекающиеся картами, бессмысленными разговорами и драками, заметно притихли, наблюдая за ним. Он был для них страшен, опасен. Они все знали его, помнили, каким жестоким он может быть, и потому недоумевали из-за того, что на этот раз он не потрудился подмять их под себя и встать у вершины, как было в прошлом. Джерому было просто… всё равно. — Это я! — крикнул он, растягивая губы в улыбке. Охранник направился к нему, держа руку на кобуре, и Джером оттолкнулся ногами от стены, к которой прислонялся. Комната, до этого видимая им вверх ногами, вернулась в изначальное положение, и Джером в раздражении одёрнул задравшуюся от его кувырков рубашку. — К тебе посетитель, урод, — рявкнул охранник, но не осмелился тронуть его, чтобы подтолкнуть, как это делалось со всеми заключёнными. Джером воспрял духом. Он пробыл в Аркхеме уже больше месяца, но никто не навещал его, несмотря на то, что он просил Брюса сделать это. Не то, чтобы он ждал возможности снова увидеть его, подсчитывая дни, как влюблённая школьница. Джером изогнулся, проскальзывая мимо охранника, попутно потоптавшись на его ногах, и направился к решётке, едва сдерживая своё нетерпение. Другой охранник, дождавшись пока его коллега встанет позади Джерома, открыл дверь и выпустил его наружу. Джером отсалютовал им обоим и последовал за третьим, который защёлкнул у него на руках тяжёлые наручники больше похожие на средневековые кандалы и, не церемонясь, потащил его в нужном направлении. Джером не возражал против грубости. Его сердце безумно колотилось от мысли, что совсем скоро он встретится с Брюсом, и ему не желалось думать о том, как он отомстит очередной своре охранников, допускавших с заключёнными вольности, прямо сейчас. Он уже проходил через это и не раз, но новые лица среди охраны всегда забывали о судьбе своих предшественников. Это было их упущением. — Без глупостей, — проворчал мужчина и открыл перед ним дверь. Он проводил его внутрь, заставил сесть на привинченный к полу стул и пристегнул цепь к крюкам, которые растянули его руки вдоль разных сторон стола, не позволяя толком пошевелиться. Джером едва обратил на его действия внимание, наблюдая за своим посетителем. Разочарование боролось в нём с любопытством, но он ничего не говорил, ожидая, пока охранник закончит. Джеремайя тоже молчал. Охранник подёргал за цепи, проверяя надёжность, и бросив на Джеремайю такой же неприязненный взгляд, как и на Джерома, молча вышел. Джером постукивал пальцами по столу, наблюдая за братом. Джеремайя выглядел хорошо. Аккуратная причёска, строгий костюм, виднеющийся из-под складок пальто, ровный тон кожи, не испорченный даже синяками под глазами. Джером почти расстроился из-за того, что не стал для него причиной кошмаров и недосыпа. — Джером, — негромко поздоровался Джеремайя, сцепив руки в замок и положив их на стол перед собой. Джером очень хотел отзеркалить его позу, чтобы поддразнить, но цепи надёжно держали его руки порознь. — Скажи, что пришёл, чтобы позлорадствовать. Джеремайя поправил очки. Он нервничал, но Джером знал, что это никогда не мешало ему получать то, чего он хотел. — Мы оба знаем, что я здесь не поэтому, — он бросил на Джерома ровный взгляд, но Джером видел в его глазах всё, что хотел знать. Джеремайя был доволен тем, как сложились их судьбы. Доволен тем, где они оба в итоге оказались, доволен страданиями, которые причинил Джерому своими действиями. Джером собирался выбраться отсюда и разрушить всё, чем Джеремайя дорожил. И на этот раз Брюс не отвлечёт его, каким бы замечательным отвлечением он ни был. — Тебе пришёл мой подарок? Руки Джеремайи на секунду напряглись, словно он хотел сжать ладони в кулаки, но тут же снова расслабились. Джером видел, как их пробивает мелкая дрожь, но не мог понять, чем она вызвана: страхом или гневом? — Благодаря Брюсу я избежал той участи, на которую ты хотел меня обречь. Джером надул губы, тщательно скрывая любые реакции, которые появились у него от небрежного, фамильярного упоминания его братом Брюса. Джеремайя был здесь, чтобы увидеть, во что превратился Джером, он был почти уверен в этом. Заключённые уже поговаривали, что Крейн что-то сломал в нём, сделал его слабым, но Джером знал: часы, проведённые наедине со своими кошмарами сделали его сильнее. Дымка, оставленная смертью от рук Тео Галавана, наконец, рассеялась, позволяя видеть яснее и чётче. Он изменился, а жалкие психи приняли его трансформацию за слабость. — Снова ведёт себя, как герой, а? — ухмыльнулся он беззаботно. Он повёл плечами, сбрасывая напряжение, сковавшее его плечи и спину. Неудобное положение, не позволяющее ему откинуться на спинку стула или просто сменить положение, заставляло его мышцы неприятно ныть. — Почему ты зациклен на нём? Джерома слегка удивил этот прямой вопрос, но очевидное желание Джеремайи услышать ответ удивило больше. Он склонил голову набок и немного подался вперёд, разглядывая своего близнеца. Джером сощурился и резко и громко стукнул ладонями по столу, сделав настолько большой размах, какой позволяли цепи. Джеремайя вздрогнул от громкого хлопка и звона цепей, но не попытался отстраниться и отойти подальше. Джером облизнул губы и схватился за стол, до боли впившись пальцами в металлические края. — Любопытство сгубило кошку. — Хорошо, что я не кошка, — огрызнулся Джеремайя, сидя раздражающе неподвижно, несмотря на сою очевидную нервозность. — Почему бы тебе не спросить у него самого? — Потому что он понятия не имеет. Джером упёрся ногами в ножки стола, чтобы не вскочить от охватившего его разочарования. Джеремайя действительно контактировал с Брюсом. И если судить по самодовольству в его глазах, далеко не один раз. — Или он просто не хочет тебе говорить, — указал Джером, потянув за цепи. Они гремели и скрипели, но сдвинуться с места у него не получилось. Джеремайя наблюдал за ним некоторое время, прежде чем снова заговорить. — Он обычный. — Джером ощетинился, желая вырвать Джеремайе язык за то, что он сказал о Брюсе такое, но его брат продолжил, словно не замечая его злости. — Он не сумасшедший, как ты. Обычный. Удивительно добрый, понимающий и щедрый, невероятный. Но в нём нет ничего, что привлекло бы такого монстра, как ты. Джером засмеялся. Джеремайя понятия не имел. — Брюси такой же, как и я, — отсмеявшись, прошептал он, совершенно уверенный в том, что говорил. — В нём есть то же, что есть во мне, ты, идиот. И он так восхитительно хорош в борьбе с тем, что я принял. Джеремайя смотрел так, будто не верил. Джером задумался в чём причина того, что его обычно проницательный брат был настолько слеп в отношении Брюса. Вероятно, сыграло роль то, что Брюс хотел, чтобы все верили, что он был пай-мальчиком. Он тщательно скрывал всё тёмное, что в нём было, старательно поддерживая фасад принца Готэма. Брюс не переставал бороться и прятать эту борьбу от чужих глаз. А Джеремайя был именно что чужаком для него. Но Джером… Джером видел. — Или ты хочешь верить в это, — ровно сказал Джеремайя, и Джером засмеялся. Эхо его смеха разнеслось по комнате, и Джером понял, что уже очень давно не выпускал это наружу, давно не смеялся, слишком увлечённый тем, что происходил внутри него по милости Крейна. Джеремайя напомнил ему, почему Джером вообще всё ещё дышал, а не лежал сломанной куклой на твёрдом, холодном асфальте. — Передай Брюсу, что я скучаю. Джером знал, что эти слова останутся в той комнате, но Джеремайе и не нужно было ничего передавать. Он знал, что Брюс осведомлён о чувствах Джерома, о его потребности снова увидеть того, кто держал осколок зеркала у его горла и позаботился о том, что его раны, нанесённые руками дяди, были излечены. Брюс знал, но Джерому отчаянно хотелось напомнить ему обо всем лично, чтобы убедиться, что он не был им забыт. Дверь за его спиной открылась, послышались тяжёлые шаги, и Джером сжал в руках цепи до побеления костяшек. Джеремайя ухмылялся, когда его выводили из комнаты.***
Брюс выглядел хорошо — он часто улыбался, в нём чувствовался покой. Так казалось со стороны. Джером не приближался, держась в тени, наблюдая за плавными изгибами его подружки-кошки, которая навещала Брюса пару раз в неделю. Она была как его слабым местом, так и тем, что Джерому не позволено было трогать, если он не хотел абсолютной ненависти и непринятия. И как бы ни были приятны эти образы в его сознании, Джером знал, что едва заметная улыбка, тёплая и хрупкая, была для него предпочтительнее ненависти. Он становился таким отвратительно мягким. Джером огляделся, не обращая внимания на царапающие кожу ветки, и, приметив маленькую птицу, которая поместилась бы в одной его ладони, молниеносно вскинул руку, поймал её и одним уверенным, резким движением свернул ей шею. Птица упала на землю с едва слышимым шелестом примятых перьев, и Джером осклабился. Может быть, он не был таким уж мягким. Просто Брюс теперь тоже был его слабым местом, также как дворецкий, кошка и Джимбо для Брюса. Может быть, Джером тоже был для него слабым местом. А если и не был, всегда мог стать. Руки под перчатками зудели. Джером знал, что это из-за ещё не высохшей до конца крови на них, и он был рад, что белая ткань скрывала за собой этот неприглядный штрих, от которого Джером не успел избавиться. Он поправил воротник, пригладил волосы и со вздохом опустился на землю, чтобы кусты скрыли его более надёжно. Он никак не мог дождаться ухода кошки. Джером наблюдал за Брюсом уже несколько дней и сегодняшний вечер должен был стать тем самым, когда они, наконец, встретятся, но визит Селины Кайл спутал ему карты. Джером лёг на спину и посмотрел на небо. Кроны деревьев почти полностью скрывали за собой бархатную поверхность, усыпанную звёздами, но иногда кусочки ночного неба проглядывали сквозь листву и Джером считал их с незнакомым трепетом в груди. Он чувствовал покой, хотя и знал, как глупо и непостоянно это чувство. Брюс был совсем рядом, пусть и не знал о его присутствии, и этого оказалось достаточно для того, чтобы неистовое нечто, бушевавшее у него внутри, в поражении опустило голову, присмирев и натянув на его лицо умиротворённое выражение. Джером презирал самого себя в данный момент, но не хотел останавливаться. Брюс подарил ему нечто куда большее, чем подозревал, и это незнание с его стороны вызывало горечь, но Джером также полагал, что тем приятнее будет всё ему объяснить. Их первая встреча после всех этих месяцев заключения. Единственное, что Джером слышал о Брюсе за это время — то, что удалось почерпнуть в новостях, когда им изредка позволяли посмотреть телевизор, и этого было столь мало, что у Джерома чесались руки разведать больше. Планирование побега с учётом того, что Аркхем учёл свои прошлые ошибки в его удержании, было занимательным, однако мысль о том, что Джеремайя мог наложить на Брюса свои грязные руки подстёгивала его, торопила, не позволяя прочувствовать удовольствие от хорошо выполненной работы в полной мере. Джером был творцом — художником, у которого каждый мазок был причинным и дополнял картину. Видеть, как воплощаются в жизнь его идеи, всегда было приятно. Тем не менее, приятнее было представлять свои творения аудитории, которая — к его бесконечному недоумению и презрению — редко оценивала его труд по заслугам. Но Брюс всегда видел всё, что Джером вкладывал в свои выступления. Он был единственно достойной аудиторией, и Джером хотел впечатлить его. Листья тихо шелестели на слабом ветру, из особняка Уэйнов падал жёлтый, тёплый свет. Джером приподнялся на локтях и посмотрел на дом, но не увидел ни единого силуэта в окне. Он мог представить, как Брюс и Селина потчуют друг друга историями, смеются, а Альфред приносит им новые закуски, изредка вставляя язвительную фразу или шутливое предостережение. Он плохо знал этих людей — ему близок был только Брюс, и никто иной не был нужен, — но было на удивление легко вообразить нечто подобное. Нет, их встреча должна была произойти не сегодня. Он не хотел нарушать момент покоя Брюса, если этот покой был хотя бы вполовину также прекрасен, как покой Джерома. Они могли увидеться завтра, или в тот день, когда Джером будет готов. Когда кровь будет смыта с его рук, а капитан Гордон, наконец, соизволит рассказать Брюсу о его побеге. Когда Джером узнает всё то, что пропустил за эти месяцы, когда у него будет план и цель. Когда он подготовит всё для того, чтобы их встреча стала грандиозной и яркой, такой, какую Брюс не забудет. Встреча, во время которой всё внимание Брюса будет сосредоточено только на нём, а спецэффекты воздадут должное его таланту шоумена. Джером поднялся, бесшумно, незаметно, и побрёл прочь, сняв перчатки и бросив их на землю. Руки обдало холодным ночным воздухом, пальцы были тёмными от крови и липли друг к другу. Джером бросил последний взгляд на поместье и мысленно пообещал Брюсу, что скоро они непременно встретятся. Луна освещала ему путь, когда он без промедлений целеустремлённо пошёл в выбранном направлении.***
Капитан Гордон, конечно, не в первый раз приходил к Брюсу, чтобы сообщить плохую новость. Не в первый раз он приходил и для того, чтобы сообщить о том, что Брюса требуют в заложники, и не в первый раз это требование предъявил Джером. Вся эта ситуация была далеко не нова для Брюса, но она удивила и разозлила его также, как и в тот самый первый раз. — Просто смешно. Капитан Гордон выглядел так, словно не мог не согласиться с этой оценкой. Брюс вспомнил, сколько раз был на грани того, чтобы навестить Джером в Аркхеме, от чего его останавливали лишь Альфред и здравый смысл, и почувствовал, как участилось у него сердцебиение. — Мы много часов пытались решить проблему, не прибегая к тому, чтобы снова пойти у него на поводу, но у нас заканчиваются время и идеи. Если ты не придёшь к нему через полтора часа, — Джим посмотрел на часы, — точнее, через час и шестнадцать минут, все заложники будут мертвы. Брюс одёрнул рукав водолазки, проверив, на месте ли отмычки. Перед глазами мелькали фотографии из той злополучной газеты, осколок зеркала, ухмылка Джерома, блеск в его глазах. Его странно поникшая фигура в комнате для допросов, кипенно-белая рубашка и яркие рыжие волосы. Джером был безумен и непредсказуем. Брюс никогда не мог сказать, что он собирается сделать в тот или иной момент, и это было самым опасным в нём. Незнание того, как поступит твой враг — и враг ли? — оставляло в напряжении, доводило до исступления, пугало. — Я понимаю и не виню вас. Капитан Гордон фыркнул. — Ты к нему не пойдёшь. Хватило одного раза. Мы хотим немного схитрить. — Брюс заинтересованно приподнял бровь, и Джим продолжил. — Он забаррикадировался внутри здания мэрии. Закрыл все потайные ходы, заминировал окна и двери, посадил на крыши снайперов. Всё здание заполнил его культ. Но сам он не выходит наружу. Говорит с нами исключительно через видеосвязь. Брюс нахмурился. Ему не нравилось то, куда клонился этот разговор. — И? — Тебе придётся пройти туда с нами, но ты не будешь входить. Мы снимем то, что ты готов войти и отправим ему подтверждение, но вместо тебя внутрь зайдёт офицер под прикрытием. Хватит одной ошибки со стороны Джерома, чтобы разрушить эту «крепость». — И одной ошибки с вашей, чтобы убить всех тех, кого он держит в заложниках, — более холодно, чем намеревался, осадил Брюс. — Мы не можем так рисковать. — Но и твоей жизнью рисковать мы тоже не можем. Брюс хотел бы сказать ему, что верит в то, что Джером не причинит ему вреда, но не мог, опасаясь того, что его сочтут либо сумасшедшим, либо и вовсе заподозрят в пособничестве. Тем не менее, он не собирался соглашаться на условия, которые наверняка приведут к смертям невинных. — Одна жизнь в обмен на десятки. Скольких Джером держит? Работники, посетители? Сам мэр? Они могут получить более осязаемый шанс на выживание, если мы будем действовать, следуя логике, а не чувствам. — Брюс… — Личные привязанности затмевают ваше профессиональное суждение, капитан, — на этот раз более мягко сказал Брюс. — Я верю, что вы пытаетесь защитить меня. Это ваш долг и ваш личный выбор. Однако я здраво оцениваю риски и, как и вы, понимаю, какой вариант для нас более приемлем. Пришёл ли Джером в себя после газа Крейна? Смеялся ли он также часто, как раньше, помнил ли о том, что говорил Брюсу в тот день в полицейском участке? «Ты — единственный, кто когда-либо защищал меня. Я хотел увидеть тебя, мой герой». Брюс помнил, с каким благоговением Джером говорил о нём, как верил в то, что Брюс способен всех защитить, сокрушить своих врагов, спасти Готэм. Тогда в его глаза было столько чистой, незамутнённой веры, что Брюс опешил, не поверив в его честность, несмотря на то, каким искренним был Джером в тот день. Будет ли он таким же сейчас? Сохранил ли он эту глупую, выбивающую землю из-под ног веру? — Ты — гражданско лицо. Ты не должен вступать в этот конфликт, если в наших силах этого избежать. Брюс бросил взгляд на Альфреда, который уже подготовил для него одежду и удобную для драки обувь, и твёрдо встретился взглядом с капитаном Гордоном. Даже если Джером решит, что снова хочет перерезать ему горло — и почему эта мысль кажется неожиданно абсурдной? — Брюс обязан был быть там. Невинные жизни в Готэме всегда были разменной монетой, чем-то, чем Джером любил торговаться и разбрасываться. Дети, представители полиции, высшие слои населения, простые обыватели — его жестокость попробовал на вкус каждый. И Брюс отчаянно желал того, что когда-нибудь такой порядок вещей рухнет. Глупо было мечтать о мире во всём мире, но желание того, чтобы люди чувствовали себя в безопасности в собственном доме, было более чем сбыточным. Однако он не мог не думать о том, что Джерому нет места в том мире, где люди чувствуют себя в безопасности. Джером был хаосом, разрушающим уверенность в завтрашнем дне; он был пророком, проповедующем грех. Он был смертью, жестокостью и страхом. Брюс видел рядом с ним лишь дымящиеся руины Готэма, тела тысяч невинных. — Вот тут вы ошибаетесь, капитан Гордон. Джером — моя ответственность. Я должен это сделать. Смех Джерома редко означал счастье. Он был порождением жестокости, ликования и мрачного веселья. Брюсу нравился его смех, пускающий по коже дрожь и заставляющий каждую мышцу в его теле петь в предвкушении предстоящей битвы. Джером смеялся, чтобы скрыть боль. Он смеялся, чтобы обесценить страдания, причинённые им городу и людям. Он смеялся, чтобы показать себя, чтобы напугать. Иногда он смеялся, чтобы не заплакать. Капитан Гордон устало вздохнул, придя к пониманию, что с ним бесполезно спорить, и принялся объяснять, что должен сделать Брюс, чтобы полиция могла войти внутрь раньше, чем того хотел Джером, и Брюс внимательно слушал, предвкушая их встречу. Сердце у него учащённо билось в трепетном волнении.