Журнал

      Тсунаеши ожидала, что после снятия проклятия Аркобалено привычный уклад жизни изменится. Гиперинтуиция просто вопила об этом, мурашками пробегая по позвоночнику. И причина предчувствия — ее неподражаемый репетитор, который из младенца с огромными угольками глаз и смешными бакенбардами превратился во взрослого мужчину с низким бархатным голосом лет тридцати. Хотя завитки бакенбард остались на своем законном месте. — Хии, Реборн, почему ты настолько старше меня?! — тогда возмущенно вскрикнула Тсунаеши, шокировано рассматривая новую, либо же, наоборот, старую, наружность киллера, даже не предполагая о таком возрастном разрыве. Она всегда считала его просто лялькой, которая порой берет на себя слишком много. — Интересно, если я скажу тебе, что даже сейчас выгляжу намного моложе истинного возраста, твои глаза навсегда решат выскочить из орбит? — ответил Реборн. Лицо его сиял облегчением и искренним счастьем. С трудом Тсуна нашла в себе силы отвести взгляд, чтоб не смущаться.       Всю следующую неделю Реборн слегка напоминал погрязшего в самодовольстве и самолюбовании павлина. Наемный убийца явно наслаждался собой, своим телом. Он был счастлив, ибо ему, можно сказать, вернули его жизнь. Тсунаеши могла понять своего репетитора и такое поведение. Она на самом деле искренне радовалась снятию проклятья, но от того, как Реборн называл себя крутым перцем, хотелось закатывать глаза к съежившемуся мозгу.       Вообще, он вызывал желание не только закатывать глаза, но и желание рассмотреть его, запомнить новые черты лица, сравнить с воспоминаниями, запечатлеть в памяти. А Реборн говорил, что она пялится и за это порой ей прилетал щелбан или тычек меж нахмуренных бровей.       В итоге, спустя некоторое время, шестнадцатилетняя девушка приняла тот факт, что ее садист-репетитор привлекательный мужчина. С широкими плечами, красивой то ли улыбкой, то ли ухмылкой, весь такой пластичный, опасный. А еще он высокий, и это немножко бесит. — Какая же ты все-таки мелочь коротконогая, — заметил одним утром киллер, сидящий на кухне и попивающий свежесваренный кофе. В 7 часов Реборн уже был в идеально выглаженной рубашке и одет в свой любимый костюм. Только без пиджака. И подвернул рукава. Ламбо и И-пин в их маленьких милых пижамках носились по кухне: Ламбо-сан хотел немедленно приступить к утренней трапезе, И-пин же пыталась затащить теленка в ванную, чтобы тот сперва умылся и почистил зубы, а Нана наблюдала за детской возней не отходя от плиты. — И тебе доброе утро, — буркнула Тсунаеши, на что Реборн кивнул, — знаешь, мне только шестнадцать лет — я думаю, что еще вытянусь, — присев на стул рядом с репетитором, девушка боролась с бантом на груди, отказывающимся завязываться. Пока выигрывал наглый аксессуар. На столе уже остывала яичница с помидорами, на которую мужчина периодически кидал полный желания взгляд. — Я знаю о тебе все: ты расти перестала с тех пор, как перешла в среднюю школу. — У меня случился бы скачок роста, если бы ты позволил мне съедать мой завтрак! — Тсуна, наученная горьким опытом сожительства с Реборном, успела вовремя поднять тарелку у себя над головой за секунду до того, как мужчина смог похитить ее завтрак. — Перестань обвинять всех подряд в своих проблемах, дите безмозглое, — серьезно ответил Реборн, хотя глаза его улыбались.       Где-то на фоне раздался грохот и зарыдал Ламбо.       Изменение, несказанно обрадовавшее Тсунаеши — переезд взрослого дядьки из ее комнаты в соседнюю. Спасибо Нане, которая порой может проявить чудеса настойчивости.       Тсунаеши сидела на кровати и наблюдала за тем, как киллер снимал свой старый гамак, слегка драматично сжимая его в кулаке, выдерживая паузу. Она крепко обнимала подушку и махала ногами. — Перестань так делать, — Реборн смерил ее хмурым взглядом. — Почему? — И убери с лица нелепое победное выражение: я все это делаю только из глубокого уважения к маман, — проигнорировав вопрос, сказал мужчина. — Почему ты называешь ее «маман»? Я бы еще поняла, если бы ты, дедуля, называл ее внучкой или вроде того, — выражение лица девушки было пропитано ехидством, но в следующую же секунду оно было стерто прилетевшем в него учебником по истории.       Хотя Реборн и переехал в соседнюю комнату, девяносто процентов времени все равно обитал в компании девушки, уходя к себе только для сна или еще бог весть знает чего.       На первый взгляд изменения могли показаться лишь визуальными. Да, многие вещи остались на своих местах: спартанские тренировки, после которых было только одно желание: лечь, закрыть глаза и никогда больше не шевелиться; жестокие способы пробуждения, поднимающие уровень кортизола до невероятных значений; то, что ежедневно шестнадцатилетняя девочка-подросток оказывалась на волоске от смерти. Чудовищные, поражающие своей жестокостью и садизмом дополнительные занятия математикой тоже остались.       Самым страшным для Тсунаеши было то, что изменилось ее отношение к учителю. Иногда от его ухмылки у Савады начинали гореть уши и учащался пульс. Когда он стоял рядом — сжимался живот и маленькие волоски на шее вставали дыбом. Хотелось чаще задавать ему вопросы, узнать о репетиторе больше, но все попытки нарыть о себе какую-либо информацию Реборн обрубал на корню.       И, когда во время очередной тренировки получилось так, что Реборн был прижат к ней так преступно близко, Тсунаеши поняла, что влюбилась. И плевать, что в тот момент он ударил зазевавшуюся ученицу в живот — ни одна бабочка в тот момент не пострадала.