Счастье любит покушать

Дима стоял на коленях, без жалости длинную рубаху о траву пачкая, да о сырую, холодную землю. Не успел даже сапоги надеть, так босиком и выбежал на улицу, едва бледная как сама смерть Юля в избу влетела с недобрыми вестями. — Игорь на войну собирается. — выдохнула девушка и на скамью упала, платок цветной с огненных волос стягивая, его же к губам прижимая. — Не плачь ты, Димка. Не роняй зря слезы, оставь их на встречу нашу скорую, от счастья тогда и наплачешься. — шепчет воин, в глаза заплаканные заглядывая и плеч дрожащих едва касаясь. Сам за неосторожность себя клянет. Хотел ведь уйти тихо, сердце мальчишечье раньше времени не волнуя, да не смог, поддался желанию эгоистичному глаза изумрудные увидеть перед отъездом. Как знать, быть может в последний раз. — Не ходи ты, Игорь. Молю тебя, не ходи на войну... — всхлипывает парнишка, да так за возлюбленного цепляется, что тот уж бояться начинает, как бы не пришлось силком Димку от себя оттаскивать. Этого бы душа воина не выдержала, остался бы, как пить дать, остался бы. — Солнце моё ясное... — грубая ладонь в волосы цвета ржи зарывается, вторая на щеку бледную ложится, слезы с неё горячие смахивая. — Что ж хоронишь ты меня раньше времени? Разобьем мы поляков подлых, да вернусь я к тебе здоровее прежнего, вот увидишь. Заживём, Димка, не один век жить с тобой будем, горя не знать. А сейчас не плачь ты, душа моя, дай же на тебя перед разлукой наглядеться. Юноша губы кусает, трясётся весь, не то от холода, не то от рыданий громких, но видно, пытается слезы новые в себе удержать. А Игорь улыбается лишь мягко, да губами сухими влажных щёк касается, потом скул, потом уголков прикрытых глаз, а после уж в уста целует, надеясь ворчание смешное услышать про то, что "борода колется" мальчишке, али "руки не туда легли". Дима, однако, молчит и лишь воздух прохладный судорожно ртом хватает в перерывах меж поцелуями, будто чувствует, не сможет он больше надышаться без Игоря. *** Перед глазами небо. Не синее, сумеречное, не голубое, утреннее. Серое, резаное ветвями куста ракитового, да вьющимся над раненым воином вороном. Птица плачет громко, но и жаждет несчастного смерти, чует кусок лакомый. — Не каркай ты, чёрный ворон. Жив я ещё... — хрипит Игорь, да впервые в слова собственные не верит, чувствует как кровь горячая по боку струится на землю холодную, как рука, рану зажимающая, немеет. Звери не ошибаются, а птицы так и вовсе наперёд знают как век сложится. Вот и Игорь слышит вскоре тяжелый стук копыт, после чего блеклое солнце перекрывает силуэт вражеского война. Будто сама смерть над молодцем склонилась, а не человек. Оно и ясно, чего ещё ждать от противника? В плен не возьмёт, с едва живым мороки больно много, так сделает одолжение, коли муки Игоревы прекратит. Враг с коня бурого спускается и видно тогда становится, что юноша это. Молодой, едва Димки старше. Статный, голубоглазый, рыжеволосый. Такому бы с девками до зари песни распевать, а не в чистом поле с недобитками кончать. — Чай твоя была стрела... — с досадой произносит Игорь, без страха на наконечник, прямо в грудь направленный, глядя. — Моя. — сухо отвечает юноша, да не ястребом на воина глядит, вороном. — Знать, достойный ты стрелок, коли ни на Волге, ни за Днепром ни одна меня не коснулась. — улыбается слабо молодец и видит как дрожит рука рыжеволосого юноши, как холодеет взгляд, но не трещит уж от натяжения тетива. — Скажи, коли разговорчивый такой попался. Страшно умирать за час до победы-то? Ответом служит поляку улыбка широкая, на гримасу боли скорее похожая и слеза одинокая, скатившаяся по щеке воина. — Не страшно, ворон. Не страшно. Обидно разве что. Не сдержал я обещания. — сипит Игорь. — А коли так... Не сжалишься ли ты над умершим, ворон? Юноша совсем лук опускает, брови острые хмуря и не понимая, отчего зовёт воин его вороном. — Ежели пощады просить вздумал... — На кой пощада мне? Чувствую ведь, умираю. Ты мне другое пообещай. — сделав над собой усилие, Игорь руку отнимает от бока окровавленного, да пальцами онемевшими достаёт из-за пазухи белый платок. — Ты слетай-ка, чёрный ворон, на мою родную сторонку. Отыщи в Новгороде молодца, Димкой звать. Волосы из золота чистого, а глаза... Глаз таких во всем мире больше не сыскать, не перепутаешь. Воин все шепчет, а сам, признать стыдно, слезы ронял бы, оставь ему сил судьба. Потому что глаз этих ему больше не видать, как не видать и волос ржаных, смеха звонкого не слышать, такого, что и пение соловья не сравнится. Не касаться губ нежных, щёк алых, не прижимать к груди само солнце ясное. — Передай платочек, да скажи, что сыскал я себе невесту в чистом поле за рекой. Ты же меня с ней и обвенчай... Как пожелал того Игорь, так и случилось. Хрустнула ветвь под ногой поляка, а в тишине повисшей заплакал тоскливей ворон, над кустом ракитовым очерчивая круг. *** — Дима... — вздыхает Юля тяжело. — Сколько времени-то прошло. Вернулись уж те, кто уходил, так может... — Жив Игорь. — не желает мальчишка даже слушать девушку, повторяет одно как безумец. — Обещал он, Юленька, обещал. Красавица на друга полный сожаления взгляд бросает, да из избы выходит, но лишь за тем, чтобы вернуться через несколько минут. — Тебя видеть желают. Прогнать, али выйдешь? — осторожно вопрошает Юля. Молодец, поразмыслив недолго, кивает, хотя сердце его чует неладное. — Выйду Юля. Ты сядь, отдохни, и так весь день на ногах. Девушка с опаской посматривает вслед другу и, как позже выясняется, не зря. Не несёт всадник в чёрных одеяниях доброй вести. Он, встретив юношу тяжёлым, холодным взглядом, протянул тому окровавленный платок. Хотел, было, и слова передать, да не успел. Побледневший вмиг Дима пошатнулся, за сердце схватился, задышал загнанно, да повалился без чувств наземь.