11 августа 1998
Теперь Ракушка была единственным местом, где Джинни Уизли могла пересечься с Поттером. Разумеется, лишь изредка. Большую часть времени герой Магической Британии проводил на Площади Гриммо, для неё теперь недоступной. По словам Рона, он безвылазно сидел в комнате Сириуса, запершись на всевозможные чары. Подолгу ничего не ел. И не подпускал к себе никого, кроме Кикимера. Одним словом, Поттер страдал. По крайней мере, так нравилось думать Джинни. В иной ситуации ей, наверное, было бы грустно. Она бы испытывала к нему нечто сродни сочувствию или жалости. Не в полной мере — Джинни с трудом удавалось испытывать её к кому-то, кроме, быть может, себя. Это было даже забавно. Жалость была отвратительна. Теперь, после войны, она казалась чем-то... бессмысленным? Не заслуживающим внимания? Усилий? Да... Вот только перестать жалеть себя — это так... сложно. В любом случае, очередная вспышка депрессии бывшего парня не пробуждала внутри совершенно ничего, кроме раздражения. «Мальчик-Который-Вечно-Страдает». Мерлин, помоги... Гарри, Рон и Гермиона появлялись в гостях у Уизли по праздникам, приезжая отметить чей-нибудь день рождения или годовщину свадьбы. Они сверкали улыбками, трепались о всяких пустяках с Артуром Уизли. Дарили подарки. Как всегда было раньше. Словно ничего и не изменилось. «Какая восхитительная ложь», — подумала Джинни, левитируя мёртвую муху на самую вершину импровизированной пирамиды. Пирамиды, сложенной из скрюченных тел насекомых. Теперь подоконник в спальне не использовался никак иначе. Муха зависла в воздухе на мгновение, прежде чем аккуратно опуститься на уложенных друг на друга сверчков. Да, такие у Джинни Уизли были нынче интересы: строить башни из умервщлённых чарами насекомых, которым не повезло пробраться в дом брезгливой до мозга костей Флёр Делакур. «Вернее, Уизли», — поправила она себя. Теперь Флёр Делакур носила фамилию Уизли. Строить пирамиды, чтобы затем их поджигать. Строить и поджигать. Джинни начала заниматься подобным ещё в Хогвартсе. В том самом Хогвартсе, в директорском кресле которого восседал, как оказалось, двойной агент Альбуса Дамблдора. Кто бы мог тогда подумать, что Снейп в конечном итоге окажется «воином света». Забавно, учитывая происходившее за закрытыми школьными дверями в том году. Пытки, непростительные заклятия, унижения полукровок, голод, отравленные завтраки гриффиндорцев, пиры Пожирателей на выходных… Но что Ежедневный пророк написал, то все и подхватили. Сам Ежедневный пророк закрепил за Снейпом титул святого воина, а значит, сомневаться в этом никто уже не считал нужным. В конце концов, ведь он помогал самому Гарри Поттеру. А Джинни весь прошлый год приходилось корчиться под Круциатусом, и насылать его на перепуганных полукровок-младшекурсников. Никто из близких не знал, конечно. Она всем лгала. Но она насылала. Нечасто, но иногда даже её удавалось сломить. — Джинни, милая, ты не поможешь ta maman с цветами? — Флёр легонько постучала в дверь костяшками пальцев, прежде чем заглянуть в комнату. Одним резким движением палочки Джинни испарила свою отвратительную пирамиду. Она успела раньше, чем Флёр смогла что-то разглядеть. Ни к чему было семье узнавать о странных увлечениях милой, маленькой Джинни. — Конечно, — Уизли, натянув самую доброжелательную улыбку, на какую только была способна, легко поднялась с изголовья кровати. — Чудесно! — ответная улыбка Флёр была куда более искренней. «Чудесно, — мрачно подумала Джинни, следуя за ней на кухню. — Чудесно, что волшебница, убившая Беллатрису Лестрейндж, вдруг не может справиться с украшением в гостиной. Чудесно, что приходится постоянно быть на глазах, ведь тихо сидеть в своей комнате нынче сродни преступлению — вдруг снова возьмешься за старое? Вдруг снова решишься поупражняться в секо, и кончик палочки снова случайно вспорхнет над голубой венозной дорожкой?..» — О, а вот и именинница! — мама торопливо вытерла руки о передник и подскочила к дочери. — А я тебя обыскалась. Помоги мне, будь так добра, с цветами. У меня совершенно ни на что не хватает времени, а гости-то вот-вот заявятся. Джинни скосила глаза на напольные маятниковые часы. Без четверти семь. — Ты точно не хочешь пе'геодеться? — шепнула Флёр. — Я могла бы помочь с п'гической… — Нет, Флёр, не нужно. — Но твое семнадцатилетие… — Мне это не нужно, – прозвучало немного резче, чем Джинни хотела. Но Флёр всё равно не сдавалась: — Ну же, — между бровей француженки наметилась морщинка, ничуть её не красившая. — Нужно показать ду'гачку Потте'гу, что он поте'гял! — Флёр! — прикрикнула Джинни. Её щеки вспыхнули. Флёр скривила губы и отвернулась. Но Джинни успела заметить, как сжались её кулаки. Флёр редко позволяла кому-то повышать на неё голос. Но… но ведь Джинни потеряла брата. Но ведь Джинни бросил парень. Но ведь Джинни из них из всех самая младшенькая. «Сука французская», — Джинни выдавила миролюбивую улыбку ей в спину, — только лишь за тем, чтобы стереть обеспокоенное выражение с лица матери, не более того, — и извлекла палочку из рукава блузки. А вот и они — унижения, терпеть которые её обрёк Мальчик-Который-Выжил, причём терпеть постоянно. Нескончаемая жалость теперь шла от всех: матери, братьев, Флёр, Гермионы. И самого Гарри Поттера. О, его взгляд прямо сочился жалостью каждый раз, стоило ему случайно скользнуть по её лицу каждую их мордредову встречу. Больше всего на свете Джинни Уизли сейчас хотелось бы хлопнуть дверью собственной билло-флёровой гостевой спальни и сесть на спинку кровати, продолжив строить пирамиды из дохлых мух. Строить и поджигать. Строить и поджигать. Это освобождало от ненужных эмоций. Помогало думать, сосредотачиваться на мыслях, сейчас действительно важных. И среди всех мыслей преимущество было отдано тем, что были окрашены местью. И Гарри Поттеру, как главной в ней фигуре. Мальчику-Который-Возомнил-О-Себе-Непозволительно-Много. Но вместо этого она взмахнула палочкой и отлеветировала к люстре цветочную гирлянду. «Пионы, ну конечно, — стебли, связанные в один длинный жгут, принялись кое-как оплетать абажур, — ведь это так необычно. Не какие-то там обыкновенные розы. Нет, слишком просто, слишком банально. А вот пионы, м-м-м... Это очень «нет'гивиально, madame Weasley». Джинни Уизли любила розы. Раньше ей, конечно, было вообще всё равно, но теперь она определенно обожала розы. Будь её воля, вся Ракушка была бы заставлена ими. Ведь Флёр их так ненавидит. Под чутким руководством Молли Уизли маленькая и до зубного скрежета раздражающе чистая гостиная Ракушки преобразилась в… Цветущим садом Джинни смогла бы назвать её лишь с большой натяжкой. Хотя задумка, она в том не сомневалась, была именно таковой. Цветочная гирлянда оплела люстру, и теперь с неё свисали редкие, но пышные (нужно отдать Флёр должное) бутоны — розовые и белые, обреченно склонившие головы, словно они собрались увядать. Под ними раскинулся длинный, обернутый белой скатертью, стол, на котором тоже стояли пионы в длинных бутылочных горлышках. К счастью, канареечно желтые этикетки, ранее кричавшие оранжевой надписью о предыдущем их содержании, удалось бесследно сорвать. Разумеется, в Ракушке были и нормальные вазы, и Джинни была уверена, что ими заставлен весь дом, — куда ни плюнь, везде французский фарфор. Но все отчего-то решили, будто бутылки из-под сливочного пива подойдут гораздо лучше — «c'est tellement frais!». Джинни не имела понятия, что это значит. Но догадывалась, что дело снова в «о'гигинальности». Будь Джинни такой, какой была раньше, — какой она была до смерти Фреда и до предательства Гарри, — то закатила бы такой скандал, что Флёр и впредь побоялась бы совать свой нос в дела Джинни. Молчала бы, лишь поджимая губы в её присутствии. И никогда-никогда она не заставила бы её маму плести гирлянды из мордредовых пионов. И гостиная чёртовой Ракушки не походила бы на дешёвый зефир. И уж точно не в день совершеннолетия Джинни. Но сейчас Джинни было глубоко наплевать и на цвет скатерти, и на гирлянду, и на розовых зачарованных бабочек, порхающих на обоях. И пускай гостиная выглядела так, будто Джинни исполнялось не семнадцать, а семь, ей было всё равно. Ведь какая разница, если сегодняшний день — последний шанс отомстить Гарри Поттеру. Последний шанс, прежде чем её снова отошлют в школу, и неизвестно когда она ещё сможет его увидеть. «Желательно никогда», — Джинни закончила с гирляндой и присела на спинку дивана, наблюдая за матерью, зачаровывающей бокалы, которые должны были самостоятельно наполняться, словно на каком дорогом приёме. Словно это могло бы превратить мелкую Ракушку в ни больше ни меньше Малфой-мэнор. Джинни хотелось блевать от этих вечных попыток казаться не теми, кем была её семья на самом деле. «Но ведь и ты эту черту унаследовала, а, Джинкси?» Она стиснула зубы, желая голосу Фреда в голове поскорее заткнуться. Будь Джинни такой, какой была раньше, подговорила бы братьев-близнецов заколдовать бокалы так, чтоб те вместо сливочного пива и сока тянули огневиски из флёро-билловых подвалов. Она бы напилась, стащила из отцовского пиджака маггловские сигареты, забралась на крышу перед рассветом и прямо там уснула за размышлениями о том, что станет делать теперь, когда у неё развязаны руки. В магическом смысле. Но сегодня она будет пить не алкоголь, а только лишь тыквенный сок, что и к лучшему: её разуму стоит оставаться ясным. А вот Гарри Поттеру, следуя её тщательно продуманному плану, предстояло упиться до потери сознания. И она о том позаботится. «Спасибо, Наземникус Флетчер». Часы с маятником пробили семь. И, будто то было негласным сигналом, двор за окном наполнился хлопками трансгрессии. Первыми прибыли Лавгуды. Джинни любила Луну, поэтому её появление заставило губы дрогнуть в улыбке, а сердце забиться чуть чаще. Луна хоть и была близкой подругой, но не лучшей, — Джинни не считала, что понятие лучшего друга вообще имеет право на существование, им ведь не по пять лет. Но Джинни всё равно не считала нужным посвящать Луну в свои мерзкие планы. Мерзкие, ведь то, что она собралась предпринять — это отвратительно и ужасно, и совершенно недостойно гриффиндорки и Уизли. И это было последним, что могла бы одобрить Полумна. И это осознание было тем, что только в очередной раз доказывало: её план совершенен. — С днем рождения, Джинни, — впорхнув в гостиную, Луна протянула подруге маленький голубой сверток. — Спасибо, что пришла, — Джинни улыбнулась почти такой же тёплой улыбкой, какая часто появлялась на её губах раньше. Почти. Она спешно развернула пергамент: — О, Мерлин! Это... очень мило, Луна! Спасибо! Говоря по правде, она едва удержалась от иного восклицания «Мордред!» — так стремительно из-под голубого пергамента вылетел маленький жемчужный снитч. Подвеска-снитч на тонкой цепочке. — Он летает не высоко, едва ли на полфута, не беспокойся. Так, что цепочка не причинит тебе вреда, — пояснила Луна. «А жаль», — промелькнуло у Джинни в голове. — Спасибо, — повторила она вместо этого. — Он реагирует на твое настроение. Но тебе всегда будет достаточно просто пожелать, чтобы он перестал двигаться. Джинни повесила подарок на шею. Мистер Лавгуд, задрав голову, стоял за спиной дочери, разглядывая гирлянду на люстре. В гостиной появились миссис Тонкс с Тедди на руках. Молли Уизли тут же подскочила к ним, лопоча что-то на языке младенцев. — Идем, папочка, — Луна потянула мистера Лавгуда за рукав голубой мантии, но тот по-прежнему пялился на люстру. До чего же он странный. — Джинни наверняка захотят поздравить и остальные. «К сожалению», — вновь подумала именинница и вымученно улыбнулась Полумне. — Тебе просто нужно расслабиться, — с небольшим укором напоследок шепнула та. Джинни честно пыталась. Андромеда Тонкс подарила ей перчатки для квиддича, а Тедди щедро обслюнявил ей блузку. Джинни поспешила усадить его на диван, чтобы не пришлось идти переодеваться. Следом за Тонкс ее поздравили Джордж с Анджелиной… Джинни всё никак не могла простить брату столь скорую замену Фреда. Хоть она и понимала, что в действительности помолвка с Джонсон не могла считаться предательством. Джордж… ему куда тяжелее, чем ей самой. И всё же, теперь у Джорджа была Анджелина. А у Джинни теперь... Джинни пыталась быть милой и расслабленной изо всех сил. Она принимала подарки, бросалась в объятия, улыбалась так широко, что болели щёки. И всё равно ей казалось, будто совершенно каждый, от Невилла до Чарли, видел, что всё это — сплошная ложь. За стол уже успели усадить всех гостей: Невилл с бабушкой расположились рядом с Лавгудами, что похоже не сильно радовало госпожу Лонгботтом. Джордж и Анджелина сидели напротив Билла и Флёр, папа и мама возглавляли стол с разных концов. Андромеда Тонкс и Тедди соседствовали с Джинни на диване, а напротив них застыли Чарли рядом с Перси, пришедший со своей невестой Одри… А затем тройной хлопок во дворе возвестил о прибытии самых ожидаемых, самых важных персон. Главных Героев Магической Британии: Рона, Гермионы. И Гарри Поттера.***
Гарри Поттер был до безобразия наивен. И как раньше Джинни того не замечала? Неужели в действительности кто-то мог быть настолько удачливым? Как, во имя Мерлина, ему вообще удалось одержать победу над Волан-де-Мортом? Ответ мог быть лишь один: Гарри Поттер был до безобразия везучим. «Но не в этот раз», — подумала Джинни, незаметно выписывая палочкой в воздухе вензеля под столом. Третий бокал. Поттер осушил уже третий бокал с паленым пойлом от Наземникуса Флетчера. На вкус, впрочем, ничем не отличающимся от так любимого Мальчиком-Который-Всех-Победил сливочного пива. «Еще немного, и он отключится», — Джинни не пребывала в таком хорошем настроении, вероятно, с позапрошлого Рождества. Того самого Рождества, когда они полночи целовались под лестницей. — За всех Уизли! — Гарри с таким грохотом поднялся со своего места, что за столом на мгновение повисла тишина. И лишь звон едва не полетевших на пол бокалов её нарушил. — За мою вторую семью! Гарри отсалютовал бокалом, расплескав половину его содержимого. Гермиона озабоченно на него поглядела. Гермиона была проблемой. Но, к счастью, Джинни хватило ума подлить Наземникусова пойла и ей, правда, не так много, да ещё и пришлось мешать с обычным сливочным пивом. Но этого было достаточно, чтобы бдительность потеряла и сама Грейнджер. Всё это было несложно. Ведь никто, совершенно никто из них не ждал удара в спину. Только не здесь. Билл, Джордж, Рон и отец… Они закапывали себя сами, предпочитая зачарованным бокалам с нескончаемым сливочным пивом огневиски. Щёки Флер и Одри тоже красноречиво розовели – «ну какой же п'газдник и без champagne». К ним грозились присоединиться и Анджелина с миссис Лонгботтом. Все это было так просто. До смешного легко. За Гарри повторили и все остальные, кто с пьяными, а кто с обеспокоенными улыбками наблюдая за тем, как тот осушил бокал в один глоток. Руки с напитками взлетели в воздух, и хор возбужденных голосов прогремел: — За всех Уизли! — За Уизли! — вторила им Джинни с небольшим отставанием. И веселье, прозвучавшее в её голосе, заставило взгляд Луны задумчиво прилипнуть к лицу подруги. Луна Лавгуд и Молли Уизли были второй проблемой. И если маму было несложно отвлечь, — всё же отец был уже достаточно хорош, так что все внимание старшей миссис Уизли сосредотачивалось лишь на нём, — то вот Полумна Лавгуд вообще ничего не пила. Но Джинни знала, что ни сама Луна, ни мистер Лавгуд допоздна у них не задержатся: ни один из них не любил шумные посиделки. Как впрочем и Лонгботтомы — бабушке Невилла было уже прилично за... сколько? Двести?.. Миссис Тонкс и Тедди и вовсе уже со всеми простились. Хлопок их трансгрессии прозвучал с четверть часа назад: Тедди пора было спать. «Мерлин, храни милого Тедди». Оставались лишь Перси и Чарли. И если с первым тоже всё было невозможно легко — он так же самозабвенно следил за Одри, как мама за папой, — то что было делать со вторым оставалось пока неясно. И он был третьей — и последней — проблемой. Разумеется, Джинни могла заменить напиток и в его бокале. Но ей не хотелось поить палью Наземникуса никого из членов семьи. Всё же, как бы сильно не поехала её крыша, а родные — это родные. Чарли мирно потягивал вино эльфийского производства, которое сам же и притащил. Джинни украдкой поглядывала на него, надеясь, что в конце концов и этот её брат захмелеет. Но Чарли пока пьянеть не спешил. Впрочем, это только пока. — Ну так как, Джинни? — из размышлений о старшем брате Джинни вывел задумчивый голос Луны. И её холодная рука, коснувшаяся плеча, заставила ту покрыться гусиной кожей. — Прости, — младшая Уизли спешно отвернулась от брата. — Что? — Пойдешь танцевать? — повторила Полумна. Джинни с мгновение вглядывалась в её лицо, прежде чем расплыться в улыбке, впрочем, натянутой: — Да, почему бы и нет. Она позволила подруге увлечь себя в соседнюю комнату, где под неспешную мелодию зачарованного граммофона уже покачивался мистер Лавгуд. Луна остановилась неподалеку от своего отца и тоже начала свой странный танец. Её движения напоминали всё те же покачивания из стороны в сторону. Но в отличие от Ксенофилиуса, взгляд которого блуждал по развешанным вдоль стен полкам со всяким французским хламом, глаза Луны рассматривали лицо подруги. Решив не замечать этого, Джинни принялась отзеркаливать ее танец. — Что ты задумала? — вдруг будто бы невзначай поинтересовалась Полумна, совершив какой-то до смешного нелепый пируэт. — В каком смысле? — Джинни запретила себе останавливаться и, вместо этого, закружилась, позволяя юбке вспорхнуть над коленями. — Мне кажется, Гарри слишком весел для трёх бокалов сливочного пива, — задумчиво отозвалась Полумна, — ты так не думаешь? — В самом деле? Быть может, он давно не пил? — Джинни… — Или начал еще до прихода сюда? Они, кстати, как раз опоздали. — Сдается мне, — протянула Луна, тоже неспешно закружившись на цыпочках, — что в его бокале вовсе не сливочное пиво. — Думаешь? — И не вино. И не огневиски... Джинни промолчала. «Не смей останавливаться», — приказала она себе, заставляя себя кружиться быстрее. Кружиться так быстро, что когда она начнет замедляться, то вся комната закачается перед глазами. — Что бы ты не задумала, — а вот Полумна остановилась и сразу же пошатнулась, неловко схватившись за спинку кресла. — Будь осторожней. — О чем ты? — Лишь временной бывает безнаказанность, — пропела Луна. «Что?» Комната вокруг превратилась в сплошное смазанное пятно. Даже цветов в нём толком никаких не осталось, лишь светло-серый, в оттенок которого были выкрашены здесь стены. — Папочка, скоро садовые гномы совсем нас потеряют, — раздался откуда-то сбоку голос подруги. — Верно, милая. Наверное, пора домой. — Я тоже так думаю. Джинни не останавливалась. Юбка шелестела на ветру, словно крылья бабочки. Мистер Лавгуд повторил свое поздравление, которое уже и так несколько раз звучало за столом, а затем они с Луной ушли. И едва Джинни почувствовала, что осталась в комнате совсем одна, так сразу же и остановилась. Как и ожидалось, стены с полом принялись раскачиваться перед глазами. Но всё это было ерундой по сравнению с тем, как часто забилось сердце Джинни Уизли. До завершения плана оставалось всё меньше шагов.***
«Наконец-то этот глупый фарс закончился», — подумала Джинни, провожая взглядом маму, поддерживавшей под руку шатающегося отца и тащившей его наверх по лестнице в спальню. Рон с Гермионой уединились во второй гостевой комнате, и что бы там не происходило, едва ли кто-то из них покажет нос до утра. Всё шло как нельзя лучше. Джинни позволила себе незаметно пригубить вина из полупустого стакана Чарли. Ей нельзя было пьянеть, но немного вина лишь прибавит храбрости. Невилл, будучи единственным трезвым мужчиной кроме Перси, уже трансгрессировал Джорджа и Анжелину домой, после чего, приобняв за плечи захмелевшую бабушку, вернулся домой и сам. С зачарованной скатерти сами собой исчезали пустые тарелки. Джинни едва успела уберечь свою, которая стала подозрительно подрагивать сразу после того, как девушка взяла с неё последний кусок печеночного пирога. Перси, Одри и Чарли шумно прощались с Биллом на кухне, откуда доносились чересчур громкие, сдобренные алкогольным весельем, голоса. Джинни закинула в рот остатки пирога и скосила глаза на Гарри Поттера. В гостиной они остались наедине. А в сознании Джинни только она сама. Сам Поттер лежал, будучи в совершенной отключке. «Только бы он не помер, — скучающе подумала Джинни. — Хотя было бы очень забавно. Мальчик-Дважды-Переживший-Смертельное-Заклинание умер… от передозировки алкоголем». И вполне закономерно. Но Джинни не хотела этого, как бы она не злилась. Первая часть плана была выполнена блестяще. Осталось дождаться, когда по домам разойдутся оставшиеся гости, а Билл поднимется в комнату к своей жене. И тогда настанет момент, когда Джинни приступит к следующей стадии. Часы с маятником пробили три ночи, когда младшая Уизли осталась единственной бодрствующей в доме. Проводив братьев, Билл тактично удалился к себе, заметив, что Джинни не слишком спешит покидать компанию бывшего парня. Её милый, вежливый Билл, пожалуй, был самым воспитанным из всех детей Уизли. Он точно пошел в отца. Дождавшись полнейшей тишины в доме, Джинни потушила свечи и повернулась к Поттеру. Пока все расходились, его успело три раза вывернуть. Первые два Джинни участливо применяла к ковру Экскуро. Но на третий раз некому было за ней исподтишка наблюдать. А потому Джинни спокойно позволила Герою Магической Британии наслаждаться отдыхом в собственной рвоте. В конце концов, он с таким усердием пытался в ней очутиться. Гарри Поттер казался брошенной в нелепой позе игрушкой. Одна нога на полу, все остальное тело неподвижно валяется на диване. Его рот раскрыт, и весь первый этаж сотрясает влажный храп. Гарри Поттер был так… отвратителен. Джинни скривила губы. Прятаться больше не от кого. Нацеплять лживые улыбки — тоже. Она быстро подошла к Поттеру и направила на него палочку: — Акцио, медальон, — ничего не произошло. Что же, это было вполне ожидаемо. Джинни догадывалась, что манящие чары здесь не сработают. Но все же не удержалась. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, девушка опустилась на колени. «Только бы не вляпаться». Лужа рвоты была просто огромной. Это что, его недельный рацион? Не мог же он столько поглотить за вечер. Джинни перевернула Поттера на бок и пошарила руками под его маггловской курткой. На всякий случай. Вдруг перепрятал. Гарри заерзал под её пальцами, и Джинни пришлось ненадолго остановиться. Подождав, пока он успокоится, Уизли продолжила поиски. Во внутренних карманах куртки ничего не оказалось – впрочем, вполне ожидаемо. Не став даже ощупывать рубашку, Джинни пошла самым очевидным путем. Рывком расстегнув верхние пуговицы, она обнажила его ключицы. Цепочка блеснула в ночном сером свете окна. Там же, где была всегда. «Очень легко!» — Специалис ревелио, — прошептала Джинни, палочкой выписывая полукруг над его шеей. Ничего. Герой Магической Британии не потрудился наложить никаких, даже простеньких, чар на предмет такой высокой для него ценности, что он до сих пор таскал его везде при себе. Не где-нибудь, а прямо на шее, — как Джинни и помнила. А ведь она столько раз советовала ему зачаровать медальон. «Слава Мерлину за твоё упрямство. И тупость». Цепочка столько времени провисела на его шее, что Джинни перестала помнить, каково это — не ощущать серебряных звеньев под пальцами, когда обнимаешь его. Он получил медальон в наследство от Дамблдора, вместе со снитчем, скрывающим, как оказалось, воскрешающий камень. А потому и сомневаться в том, что и эта безделушка тоже была ценной, очень ценной, не приходилось. Её длинные пальцы прошлись вверх по цепочке. Раз — и замок легко поддается. Два — и цепочка соскальзывает с его груди. Три — и вот уже медальон зажат у нее в кулаке и приятно холодит кожу ладони. Четыре — и на губах Джинни играет улыбка. «Вот и всё». Она поднялась на ноги, насмешливо разглядывая лицо бывшего парня. Вот она его и переиграла. От пьянящего чувства победы тело пробрала приятная дрожь. На снитче, подаренном Дамблдором, от прикосновений Поттера проступали буквы. Гравировка, появляющаяся лишь на пару секунд. «Я открываюсь под конец». На медальоне же надписи никакой не было. Он не реагировал ни на дыхание, ни на прикосновения. Но к нему прилагалась записка. Совсем коротенькая, вспыхнувшая через несколько мгновений после того, как Гарри Поттер обнаружил ее — узкий лоскуток пергамента, обернутый вокруг кулона: «На случай, если все пойдет не так». Что это значило никто из них так и не смог понять. Но одно оставалось ясным как день: что-то очень, очень важное скрывалось внутри. Медальон совершенно никак не удавалось открыть. Они все пытались. Даже сама Джинни. Тогда ей еще доверяли. Но ни заклинания, ни сила, — ничего не работало. Медальон оставался наглухо запертым. И сколько по нему не лобызали губами, сколько не ковыряли ногтями, не пытались подцепить зубами, — всё тщетно. Ах, как им всем хотелось разгадать секрет этого мордредова медальона. Всем им. И Джинни тоже. Она мечтала отличиться на этой проклятой войне хоть в чём-то. Тоже стать своего рода героиней. Хотя бы в их узком кругу. Но теперь это уже не имело значения. Джиневра Уизли позволит хранить Дамблдоровой безделушке свои секреты, чтобы там не скрывалось за этой круглой, позолоченной створкой. Теперь у неё были свои интересы. Интересы иного характера. Спешно нацепив медальон на шею, Джинни забросила его за ворот блузки. Она ещё раз скользнула брезгливым взглядом по скрюченной фигуре, застывшей на полу в собственной рвоте. И удалилась в свою спальню. «Ждать осталось недолго, — подумала Джинни, — лишь до рассвета». А пока ей следует тоже немного передохнуть. Не спать, нет. Ещё проворонит нужное время, и выбраться из-под чуткого надзора матери и вовсе станет невозможным. Ей нужно просто перевести дух, — от волнения руки всё ещё неприятно подёргивало. В её комнате было так тихо, что тишина казалась какой-то ненастоящей. Не естественной. Кровать так и манила. Одеяло, которое Джинни никогда не заправляла, было приглашающе откинуто. Но сегодня ей не следует поддаваться соблазнам. Уснув, она точно не сможет заставить себя разлепить глаза на рассвете. Изо дня в день просыпаться становилось все тяжелее. Иной раз она могла проспать часов восемнадцать, — по крайней мере так было в первые несколько суток после смерти Фреда. И после того, как Поттер выкинул её из своей жизни. Миновав постель, Джинни забралась на подоконник. Прямиком туда, где обыкновенно ненадежно стояли её отвратительные насекомовы башни. Стекло приятно холодило плечо. Сизый свет ночного неба делал все в комнате черно-серым. Словно колдография в Ежедневном пророке. Джинни сжала сквозь блузку еще хранивший тепло Гарри Поттера медальон. И сморгнула… что это? Слёзы? «Ты все делаешь правильно». Джинни Уизли сомневалась. Теперь, когда половина пути уже пройдена. Когда давать заднюю было хоть и совсем неразумно, но ещё возможно. «Не упускай своего шанса». Что есть хорошо, а что плохо? Родители всю жизнь учили, что все измеряется общественными нормами и моралью. Негласными сводами правил, которых с детства придерживались все вокруг. «Так уж и все?» Ей же всегда казалось, что это зависит от того, с чьей стороны посмотреть... Она старательно отмахивалась от этих умозаключений. Неправильных. Постыдных. Запихивала куда поглубже. Но в последнее время игнорировать эту слепую, непонятно как появившуюся веру в правдивость таких выводов, становилось всё тяжелее. К примеру, их расставание с Поттером... Для влюбленной в него дурочки Патил это хорошо. Для Риты Скитер — хорошо. Для Рона тоже хорошо: его всегда отчего-то нервировали их отношения, кто знает, быть может, он знал что-то такое... А для Джинни — плохо. Или убийство Беллатрисы Лестрейндж. Для всего мира, за исключением шибко лояльных Волан-де-Морту, это было хорошо. Но вот для Молли Уизли это было плохо. Это подкосило её. Сломало. Как бы она не пыталась храбриться. Она ведь была теперь убийцей. А с этим смириться совсем не так просто, что бы там не писали в Пророке о том, будто Пожирателей смерти можно не считать людьми. «Ликвидировать Пожирателя смерти — что ядовитого паука раздавить», — едко сообщали черные печатные буквы. Ликвидировать. Не убить. «Вот только так уж много людей сумеют растоптать паука, если можно просто его прогнать?» Лгать по общепринятым законам, — плохо. А лгать во спасение — хорошо. Убивать — плохо. А убивать врагов — хорошо. Везде есть эти «а», «а», «а», — исключения, лишь подтверждающие правила. Но иной раз их настолько много, будто бы на деле это правило само по себе является исключением из исключений, а не наоборот. Джинни, замучившая саму себя мыслями, едва не задремала, прижавшись лбом к стеклу. Но первые рассветные лучи ободрили её. Мягко соскочив с подоконника, она призвала из шкафа длинную черную мантию. Сунула ноги в тяжелые фредовы старые ботинки. И стянула волосы в хвост. Облачившись в мантию и опустив на глаза капюшон, она бесшумно выскользнула из комнаты. Заперла заклинанием дверь, чтобы раньше времени её исчезновение случайно не обнаружил кто-то перепутавший с похмелья спальни, и вышла на задний двор. Кинув взволнованный взгляд на родительское окно, Джинни одернула мантию. Покрепче перехватила палочку в правой руке. Отошла подальше от дома. И аппарировала.***
Лютный переулок был последним местом, где Джинни Уизли стоило бы находиться. Тесная улица, мощеная булыжником, до скользкой гладкости отполирована временем. Тёмная и мрачная. Жуткая, как и само название. Джинни ступила в него, вся внутренне трепеща. Ещё никогда раньше ей не приходилось бывать тут. «Что ты забыла здесь, Джинкси?» Уизли сглотнула. Рассветные лучи едва попадали сюда, словно на переулок было наложено заклинание, заставляющее солнечный свет обходить его стороной. Невысокие здания из тёмно-серого кирпича неприветливо нависали над её тощей фигуркой. Джинни шла торопливо, стараясь не сильно глазеть по сторонам. Не привлекать внимания. Не вызывать любопытства у пока ещё редких, но подозрительно безмолвных прохожих. Они скользили мимо неё будто тени. Бесшумно, молча. Полы мантии Джинни шелестели по неровным рядам гладких камней, едва слышно — в любом другом месте уловить этих звуков не удалось бы. Но не здесь. Тишина Лютного переулка была кладбищенской. «Я всё ещё могу вернуться…» Джинни спешно отогнала ненужные мысли. Нет, она не станет. Не с медальоном уж точно. С новой мантией, купленной у мадам Малкин, — возможно. Джинни никогда не покупали мантий от «Мадам Малкин». Нет, все мантии ей достались от братьев, а то и вовсе от благотворительных фондов, как было с платьем для Святочного бала. Быть может, она заглянет и в магазин мётел… Не ради метлы, конечно. Такую обновку объяснить будет слишком уж сложно. Но, быть может… компас для метлы? Или новый набор для полировки? Их-то она сможет как-нибудь утаить от матери. Но, конечно, самое главное, что она прихватит с собой в Ракушку — это ключик от новенькой банковской ячейки. Всё же ей теперь семнадцать, и нет надобности прятать галеоны под матрас или в наволочку. Нет. Она откроет счёт в Гринготтсе. Она заимеет свои собственные, личные деньги. И не мало. Начальный капитал, который она отыщет способ преумножить. И об этом никто не узнает. «Не только месть Поттеру, но и выгода для себя, помнишь?» Свободной от палочки рукой она нащупала под мантией медальон Дамблдора и сжала его для уверенности. Не только месть Поттеру, но и выгода для себя. «Горбин и Бэркес» нашёлся быстро. Слава Мерлину, лавка расположилась не особенно далеко от выхода из переулка. Нырнув в узкую арку под переходом, соединяющим паб «Белая виверна» с тату-салоном некоего Маркуса Скаррса, — если верить выцветшим табличкам, — Джинни оказалась аккурат перед входом в лавку тёмно-магических артефактов. Она на мгновение застыла в смятении. Мерлин, что она делает? «Хватит, Джинни! Соберись». Она протянула руку. Пальцы коснулись латунной ручки. Спасительная прохлада придала ей сил. Она толкнула дверь. Глиняные цилиндрики глухо звякнули над головой. Первый шаг был сделан. Но отступить всё ещё было не поздно. Джинни обвела быстрым взглядом внутреннее убранство лавки. Её взору предстал аскетичный прилавок, за которым стояли длинные ряды стеллажей, касающиеся потолочных сводов и уходящие двумя рядами далеко в темноту. «Ещё не поздно», — предательски шепнул внутренний голос. И тот голос не принадлежал Фреду или Реддлу. Этот голос был тоненьким, дрожащим голоском самой Джинни. Прежней. Той прежней Джинни, ещё не побывавшей в Хогвартсе, ещё не встретившейся с проклятым дневником. Не подвергавшей пыткам первокурсников. Не участвовавшей в сражениях. Не терявшей брата. С пыльных полок на неё взирали высушенные головы гоблинов; зеркала, подернутые чернотой; шкатулки, посеревшие, оскверненные темной магией; изумрудные, рубиновые, жемчужные броши, не блестевшие на скудном свету, как полагается драгоценностям. Гребни, статуэтки — фарфоровые и деревянные, африканские маски… Запах подгнившего дерева, ржавчины и сырости окружили её. У Джинни всё поплыло перед глазами. Казалось, её затягивало в водоворот чего-то мерзкого, низменного, неизбежного… Ещё немного, и она захлебнётся в его тягучих зловонных водах. Чьи-то голоса зашептались у неё в голове. «Мерлин…», — на глаза навернулись слезы. В висках стучало. Джинни отступила назад, на улицу. «Что же я делаю?» Лёгкий ветерок мягко коснулся ее волос. Уличная свежесть немного отрезвила ее. «Отступись». Она уже собиралась отпустить ручку. Покинуть это место. Сбежать. — Мисс? Голос, окликнувший её, показался таким далеким, что Уизли не сразу сообразила, что тот звучит наяву. Не у неё в голове. — Вам плохо, мисс? — человек, всё то время, как оказалось, находившийся прямо напротив входа, отделился от темноты и вышел из-за прилавка. Джинни моргнула. Голоса в голове исчезли. Она шагнула обратно в лавку. Дверь мягко закрылась за её спиной. Глиняные цилиндрики снова ненавязчиво звякнули где-то там, в высоте свода дверного проема. — Мисс? — человек, мужчина лет шестидесяти с седыми бакенбардами и кустистыми бровями, оказался прямо перед ней. Джинни склонила голову, пряча глаза под капюшоном. — Нет, — голос сорвался почти на писк, и Джинни прочистила горло. — О, нет, мистер… — Горбин, мисс. «Владелец!» — живот скрутило от паники. — Д-да, — промямлила она. И разозлилась на себя. Резко распрямила спину. Представила себя Пэнси Паркинсон. Драко Малфоем. Теодором Ноттом. Всеми вместе взятыми. — Да, разумеется, — на этот раз голос звучал увереннее, надменнее. «Отлично. Так и продолжай!» — Что привело юную мисс в мою скромную лавку? Да и в такой ранний час… Джинни заставила себя задрать подбородок и быстро обошла Горбина. Его близость была неприятна. Она подошла к прилавку. Без лишних вопросов за прилавок вернулся и торговец. — Мне бы хотелось продать кое-что, — сообщила Джинни тоном настолько деловитым, на какой только была способна. Теперь она воображала себя собственной матерью, выбивающей скидку у мерзкой торговки на барахолке. — Что-то интересное, мисс? — Думаю, вам понравится. Джинни быстро запустила свободную от палочки руку за ворот блузки. И завозилась с замком. Горбин стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Он едва слышно мычал какую-то одному ему известную мелодию. Довольно весёлую. На его прилавке в узкой банке за засаленным стеклом плавали чьи-то глаза. Одной рукой у Джинни расстегнуть цепочку не получилось и, как бы она того не избегала, ей пришлось ненадолго оставить владельца лавки без незаметного прицела. Освободившись от медальона, Уизли, не выпуская краев цепочки из кулака, положила тот на прилавок. Капюшон мешал обзору. Джинни не могла видеть глаз Горбина. Но по морщинам, разрезавшим его подбородок, по тишине, повисшей между ними, она поняла: не прогадала. Дамблдорова безделушка была ценной. Очень ценной. — Позволит ли мисс поинтересоваться, — протянул Горбин. «До чего противный у него голос. Будто стонут его древние полки под всем этим мерзким темномагическим хламом». — Откуда у юной мисс столь… забавная мелочь? — Не позволит, — отрезала Джинни. Горбин усмехнулся. — И сколько мисс хочет за эту безделицу? Сколько? О, Джинни надеялась, что это он ей скажет. В конце концов, Мордред его раздери, это он здесь знаток артефактов! Сама Джинни понятия не имела сколько может стоить подобная вещь. Сто галеонов? А может быть, и вовсе тысячу? — Пятьсот галеонов, — выпалила она, не подумав. — Пятьсот? — Горбин расхохотался. Нехорошо. Совершенно нехорошо. От его смеха спина Джинни покрылась гусиной кожей. — Милая моя, я не дам вам за него больше двадцати. «Двадцать?!» — Джинни была так огорошена, что даже не заметила, как резко изменился его тон. Его «милая моя» звучало почти как угроза. Но Джинни не обратила внимание и на это. Она была в ярости. И что куда хуже, она была в панике. Он что, решил обмануть ее? Не слишком ли нагло для начала торгов? Может ли Дамблдорова игрушка ничего не стоить? «Да нет же, лицо Горбина было красноречиво. Весьма красноречиво». — Пятьсот галеонов, — упрямо повторила она. И куда подевалась вся её уверенность? Отчего голос едва не дрожит? — Это барахло не стоит и двадцати, дорогуша, — оскалился Горбин. — Но Горбин щедрый… не злоупотребляй его добротой. — Пятьсот, — процедила она. — Бери двадцатку или проваливай ко всем чертям! — он стремительно подался вперед. Джинни было отшатнулась, но ладонь торговца, вмиг с хлопком накрывшая медальон, не дала ей далеко отстраниться. Цепочка между ними угрожающе натянулась. — Отлично, — рявкнула Джинни, резко дёргая за цепочку и вскинув палочку прямо мужчине в лицо. — Значит, я ухожу! Но тот не спешил отпускать. Уизли подалась вперёд и дёрнула снова, торговец же в тот же миг рванул медальон на себя. От их недолгой борьбы капюшон слетел с её головы, подставляя бледное, в едва заметных веснушках лицо тусклому магазинному свету. Мгновение, и медальон безжизненно повис в пальцах Уизли. — О, прошу вас, не горячитесь, милая мисс, — глаза торговца хищно вцепились в её лицо. Горбин поднял вверх обе ладони в примирительном жесте. — Быть может, старик сплоховал. Прошу, не уходите-с. Сейчас… — он медленно, спиной, отступил к стеллажам за прилавком. — Мне нужно свериться с кое-какими… записями. Быть может, мой вердикт… м-м.. изменится... — Неужели? — прошипела Джинни, резко натягивая капюшон обратно. Теперь тот снова спадал на глаза. — О, милая мисс, откуда же старику было знать, что вы не любите-с торговаться… — Горбин скользнул в темноту. Сердце Джинни стучало где-то высоко в горле. Она ощутила вкус желчи на языке. «Он видел твое лицо! — пронеслось в голове. — Уходи!» Но нет, Джинни никуда не уйдет без своих пятисот галеонов. Видел и видел. Забудет. Мало, что ли, проходит через него покупателей и продавцов? «Сейчас же!» На кону пятьсот галеонов. В банковской ячейке её семьи не было и ста. Ещё мгновение, и её заняли совсем иные мысли. «Не продешевила ли ты?» Что, если назвать цену повыше? Джинни крепче сжала палочку, все еще направленную в темноту, надежно укрывающую владельца. — Я первый раз в таких местах, сэр, — ледяным тоном, подражая всем известным ей слизеринцам, пояснила она. — Обыкновенно такими вещами занимается мой отец. «Полуправда — вот секрет идеальной лжи», — учили её идеально овальные с лёгкими засечками буквы, выведенные невидимой рукой призрака-Реддла. Дневник Тома Реддла вообще многому сумел её обучить. Потихоньку день за днём вытягивая жизнь из её глупого тощего тельца. — О, разумеется, — раздался голос торговца откуда-то из глубины магазина. Он был дальше, чем Джинни думала. – Тогда мне всё ясно. А кто же у мисс, — ей показалось, или она слышит в его голосе веселье? — Отец? Он сделал акцент на последнем слове, и Джинни вдруг стало отчаянно зябко в этой душной, пропитанной множеством мерзких запахов лавке. — Не Ваше дело! — выплюнула она. Горбин затих. Затихла будто бы вся его лавка. Перестали даже тикать часы на стене, покрытые слоем пыли толщиной в палец. Сделалось совсем душно. Чужие голоса вновь невнятным хором зашептались у неё в голове. Запахи стали острее. Ржавчина, сырость. И гниль. Глаза в банке, стоявшей на краю прилавка, медленно повернули к ней свои зрачки. Джинни замутило. Всё внутри неё буквально кричало о том, что здесь что-то не так. Но она упорно продолжала стоять посреди магазина, нацелив палочку в темноту, поглотившую его владельца. Где-то вдалеке раздались хлопки. Джинни резко обернулась и напряженно уставилась сквозь почерневшую от грязи витрину на улицу. Но та оставалась пустой. — Вы правы, мисс, — раздался над самым её ухом голос торговца. Джинни вздрогнула и обернулась. Он стоял так близко… Так близко, что она могла разглядеть мелкие волоски, торчавшие из родинки на его подбородке! — Старина Горбин чуть не заставил вас продешевить. Она отшатнулась, вновь наставляя на него палочку. — О, мисс, я бы вас попросил, — поморщился Горбин, нисколько, впрочем, её выпада не испугавшись. — Вот. Я сверился с записями моего многоуважаемого приятеля Бэркеса… Только сейчас Джинни заметила толстенный фолиант, зажатый между его локтем и грудью. Уизли ощутила, как пот собрался над её верхней губой. Она спешно стёрла его рукавом мантии. Рука с палочкой предательски дрожала. — Да, пятьсот галеонов, отличная цена, мисс, — Горбин обнажил неровный ряд желтых, как глаза саламандры, зубов. — От… — Джинни попыталась сглотнуть неприятный комок, встрявший поперек горла. – Отлично. Деньги вперед. — Как будет угодно моей милой мисс, — мужчина неспешно вернулся к прилавку. Джинни шагнула следом, стараясь не замечать, какой хищной сделалась его ухмылка. — Мисс хочет с разменом или же нет? Сикли, кнаты — нам это понадобится? — Нет! И попрошу вас поторопиться. Она, вдруг запоздало обнаружив, что медальон все еще безвольно болтается на зажатой в пальцах цепочке, резко намотала её на руку, стиснув золотой кругляшок в кулаке. Она не расстанется с ним, пока деньги не окажутся в поясной сумке! Гермиона научила её заклятию незримого расширения, — туда поместится хоть пятьсот галеонов, хоть десять тысяч. «Не продешевила ли ты?» С громким стуком Горбин поставил на прилавок небольшой чёрный сундук. Когда он откинул крышку, петли противно скрипнули. Одним резким движением торговец перевернул сундук на бок. Золотые монеты со звоном покатились по прилавку. Глаза Джинни расширились. О, их было так много... Целая гора золота — и прямо здесь, перед ней. Доводилось ли ей когда-нибудь видеть его столько и сразу? Торговец собрал рассыпавшиеся монеты в кучу. Сдвинул её на край прилавка и принялся… отсчитывать. Глаза Джинни опасно сощурились. — Вы… — она с такой силой сжала медальон, что он больно впечатался в кожу ладони. — Не могли бы… быстрее? Горбин строил башенки из отсчитанных монет. Клал по одной. Медленно. Невероятно медленно. И молчал. — Я прошу прощения, — напомнила о себе Джинни. Её голос дрожал. От нетерпения ли? От страха? От злости? Она сама не знала ответа. — Милая мисс должна простить старика, — промурлыкал торговец. — Глаза совсем подводят меня. Не хочу вас обсчитать ненароком, прошу прощения. Джинни стиснула зубы, не найдя, что ему возразить. Как заставить трёклятого старика хотя бы двигаться побыстрее? То, с какой скоростью он перекладывал монеты из одной кучи в другую, заставляло её скрежетать зубами. Это выводило её из себя. Медальон врезался в ладонь, едва не поранив кожу. За спиной тихо звякнули глиняные цилиндрики. Свежий ветерок всколыхнул полы мантии Джинни. «Мерлин, только этого не хватало», — со злостью подумала девушка. Она хотела было обернуться, поглядеть, кого ещё принесла нелёгкая к Горбину в такую рань, как вдруг… Резким движением зачерпнув приличную горсть монет, торговец швырнул их Джинни прямо в лицо. Со всей силы. Галлеоны ударились об её скулы и нос, рассекли бровь и губы. От внезапной боли перед глазами взорвался сноп белых искр. От неожиданности Джинни, неуклюже попятившись, запнулась о собственные ноги и с грохотом повалилась на пол. Кровь из рассеченной брови застлала глаза. От резкой боли Уизли на несколько мгновений потеряла способность соображать. Ударившись лопатками об пол, Джинни непроизвольно разжала пальцы. Палочка вылетела из её руки и с тихим хрустом покатилась по сору на полу... — Это и вправду она, — грубые руки, затянутые в черную кожу перчаток, рванули Уизли вверх за капюшон. Шнурок мантии врезался в горло. Джинни поперхнулась воздухом. Девушка попыталась сморгнуть кровь. Осмотреться. Попыталась вывернуться из затянутых в перчатки рук. С грохотом закрылись створками витрины «Горбин и Бэркес». Лавка погрузилась во мрак. «Мать твою!» Джинни вскинула голову. И не увидела ничего. Кроме, разве что, сияющих в темноте серебристых масок Пожирателей смерти. «Что?!» — Можете забирать её, — бросил откуда-то из глубин мрака Горбин. — Но не раньше, чем я получу Печать Нивелита! — Где она? — Пожиратель так сильно потянул на себя её капюшон, что шнурок мантии перекрыл Джинни кислород. Она захрипела. — Давай, маленькая поттеровская шлюшка, — просипел голос прямо ей в ухо. — Будь хорошей девочкой, отдай старику то, что он просит! Джинни забилась в его руках, за что получила сильный удар в висок. И будь в помещении не так темно, она бы заметила, как сильно почернело в глазах. — Ты оглохла?! Где сраная печать? Собрав последние силы, Уизли рванула шнурок мантии. Тот легко поддался и она бросилась в сторону, ощутив, что тяжесть накидки оставляет плечи. — Сука! Люмос! Джинни на четвереньках поползла вперёд, шаря свободной рукой по полу. Второй, с зажатым в ней медальоном, она стёрла кровь с глаз. И позолоченный кругляшок больно царапнул кожу щеки. — Аларте Аскендаре! — Диффиндо! — Арресто моментум! Проклятия, посыпавшиеся с разных сторон, заставили её откатиться в сторону. Ударивший в прилавок золотой луч выбил из него щепки. Джинни едва успела закрыть локтём лицо. — Бомбарда! — Остолбеней! Вспыхни! «Где моя палочка?!» — Секо! — Инкарцеро! Грохот взорвавшегося стеллажа оглушил её. Она, уворачиваясь от заклинаний, быстро-быстро заперебирала ногами и руками. Словно крыса, бегущая от тяжелый ботинок хозяина дома. — Дьявол, мой магазин! — раздался откуда-то сзади вопль Горбина. — Немедленно прекратите! — Редукто! Конфундус! — Круцио! Она едва успела увернуться от ярко-алого луча. Тот угодил в полку прямо над ней. Огромный стеклянный шар, отскочив, покатился вниз и в следующий миг разбился об голову всё ещё ползающей на четвереньках Джинни. Боль. Она ослепила её. Оглушила её. Но лишь на долю секунды. Джинни не поняла, когда рухнула на пол, а плохо ошкуренные паркетные доски стесали кожу на подбородке. Но поняла, что крик, сотрясающий сейчас лавку, вырывается из собственной глотки. А сама она скользит на животе по грязным паркетным доскам. В следующий миг она врезалась головой в очередной стеллаж. И крик оборвался. Медальон вылетел из ладони — сверкнувший золотом кругляшок, заляпанный её кровью. Но хватаясь за последние осколки сознания, она успела сжать кончик цепочки и дернуть её на себя. В глазах совсем потемнело. Джинни Уизли не сумела увидеть, как, прошкрябав по полу, медальон распахнулся. Зато сумела увидеть невозможной яркости белую вспышку, полоснувшую по глазам. Будто два огромных лезвия протыкают зрачки. Уизли завизжала, зажмурившись. Но это её не спасло. Ей было так больно... Она, вероятно, ослепнет. В нос резко ударил металлический запах. Из легких выбило остатки воздуха. И голос Фреда едва различимо прошелестел в голове: — Что же ты наделала, Джинкси…