Лгунья

      

21 июля 1944

                    — Как твоё имя, дитя?       Тёмная комната с одной лишь кроватью и задёрнутые занавески бордового цвета. Занавески — это обман. За ними лишь серый камень. В этой комнате не было окон. Воздух в ней стоял сырой и холодный. И витал кислый, удушающе кислый запах плесени. Отвратительный, мерзкий настолько, что хотелось загнать пальцы в нос по самые костяшки. И выдрать его оттуда.       — Я не знаю.       Ложь. Или нет?       Она его разочаровала. Он не подаёт виду, лицо не меняется ни на мгновение, — всё тот же добродушный взгляд, мягкая улыбка, затаившаяся в уголках губ. Но глаза леденеют. А воздух вокруг становится ещё холоднее. Она его разочаровала. Снова.       — Как твоё имя?       Они пытаются опять и опять. Но всё бесполезно. Пустая трата времени, не иначе.       Вокруг его глаз сотни мелких морщинок. Очки холодно бликуют в свете факела.       — Не знаю! — и снова ложь. Или нет? Скорее, полуправда.       Разочарование и усталость застывают в его глазах, в то время как горечь и страх будто бы навсегда поселяются в её душе, отравляя её разум.       — Давай попробуем с заклинанием? — мягко предлагает он. — Ещё разок. Что думаешь?       Ей всё равно. Она просто кивает, переводя взгляд на бордовые занавески. Ей не нравится смотреть, как он наводит на неё палочку.       — Легилименс.       Мысли беспорядочно носятся в голове. Они больше ей не подвластны. Чужое присутствие отчетливо ощущается. Чьи-то пальцы копаются прямо там, в её мозгах. Она видит то же, что видит он.       Тёмная комната с одной лишь кроватью и бордовые задернутые занавески. А за ними — лишь серый камень, никакого окна. Она проверяла.       Одни и те же вопросы: «как твоё имя?», «сколько тебе лет?», «где ты живешь?», «что ты помнишь о магии?»... И одни и те же ответы, сводящиеся лишь к тому, что она не знает и не помнит совсем ничего.       Только недавние воспоминания о последних событиях, тех, что произошли уже после того, как она очнулась на жёстких простынях в комнате с бледно-жёлтыми стенами. «В Мунго» — так ей сообщили. Как выяснилось, «Мунго» — это больница. И туда её доставили двое волшебников по имени Кристоф Розье и Том Реддл. Два имени, в которые она вцепилась сразу, страстно желая, чтобы это что-то дало...       Но это не дало ничего. Как ничего не дало и имя Карактака Бэрка, торговца и владельца того самого магазина, в котором, по словам мистера Розье и мистера Реддла, она появилась буквально из ниоткуда.       Её называли «пациентка Бонэм». Как ей объяснили, в Мунго давали эту фамилию всем безымянным больным и всем новорожденным брошенным детям в честь Святого Мунго Бонэма, имя которого носила и сама больница. Эту фамилию давали и всем недееспособным пациентам, к которым не приходили ни родственники, ни друзья. Всем неизвестным.       Вот так вот просто. Пациентка Бонэм. Или же ещё проще: Бонэм.       Когда за ней пришёл этот человек, Альбус Дамблдор, она успела провести в сознании меньше суток. Успела узнать о том, что она волшебница, и о том, что пальцы помнили, как держать палочку, а язык — как произносить заклинания. Она помнила, как говорить и ходить, и что на любую непонятную ситуацию из горла сам собою вырывался вздох: «Мерлин». Что она, собственно, знала, кто такой Мерлин, но не имела ни малейшего понятия о том, что такое Лютный переулок и на каком факультете в школе она учится или училась. Не помнила, у кого покупала палочку, как звали её родителей. И сколько ей лет. И какой сейчас год. И кто она вообще такая.       Ей успели рассказать о том, кто и при каких обстоятельствах её обнаружил. И ей рассказали о том, что никаких проклятий выявлено не было и физически она совершенно здорова.       Она успела узнать, что никто не приходил навестить её. И, хотя о ней и дали объявление в газету, писем от родственников или знакомых в больницу не поступало. А ведь без сознания она провела там больше недели. Успела она узнать и о том, что доставившие её в Мунго мистер Розье и мистер Реддл никогда её раньше не видели. И что ей их имена тоже совершенно ни о чем не говорят.       Она успела понять, что совершенно ничего о себе не знает. Не помнит. И было лишь одно слово, что отзывалось странным трепетом где-то внутри: «Хогвартс». Она знала, что это школа. Не помнила, доводилось ли ей там учиться, но точно знала, что слышать о ней приходилось.       Колдомедики зацепились за это, как за спасительную соломинку. И вызвали в госпиталь некоего Армандо Диппета.       Но вместо него явился другой человек — Альбус Дамблдор. Он забрал её в Хогвартс, с позволения колдомедиков. И её собственного. Альбус Дамблдор пользовался уважением и явно доверием. Её с легкостью отпустили. А она сама и не сопротивлялась.       Маггловскую Британию сотрясали бомбёжки. Мунго и другие магические больницы были переполнены волшебниками-жертвами неволшебной войны. Ресурсов, как мест, так и персонала, катастрофически не хватало. Ей успели дать это понять. Почти сразу. Ей не хотелось занимать чью-то койку. Койку человека, возможно, нуждающегося в медицинской помощи куда больше, чем она сама. К тому же (и ей было немного стыдно самой себе в том признаваться), у нее были и свои причины, чтобы сменить больничную палату на одну из комнат волшебной школы. Она надеялась, что сможет вспомнить. А ещё находиться в отделении для душевнобольных было тяжело.       Она рассчитывала, что, переступив порог Хогвартса, она узнает о себе всё. Надеялась, что воспоминания заполнят пустоту внутри её головы. Эту тяжелую, болезненную дырку где-то в глубине разума.       Но реальность оказалась жестокой. Потому что, переступив порог Хогварста, она не вспомнила ничего.       Она не узнавала его. Этот величественный, древний замок, пускай и пустовавший в разгар июля. Не узнавала её и сама школа: ни призраки, удивленно косящиеся на неё, проплывая мимо; ни картины, живые, двигающиеся, говорившие с ней самой и между собой; ни даже сам директор — Армандо Диппет.       Ни тем более Альбус Дамблдор — заместитель директора и профессор Трансфигурации. А теперь ещё и её личный доктор и тюремщик в одном лице. Её ночной кошмар, следующий всегда по пятам, стоило ей ступить в коридоры школы.       Даже странная говорящая шляпа — такая древняя и затасканная, казавшаяся неуместным хламом во всей этой помпезности и великолепии замка – и та, очутившись у нее на голове, не смогла сообщить ничего нового. Она не знала эту странную девчонку, посмевшую потревожить её в разгар лета. И Бонэм — так она привыкла себя называть — сорвала пугающую вещицу с головы, прежде чем услышать на какой факультет её собираются отослать.       Большую часть времени в Хогвартсе пациентка Бонэм проводила в душной сырой комнате где-то в подземельях. Альбус Дамблдор раз в день выводил её на прогулку по замку или его территории. Но он всегда запирал за собой дверь, когда возвращал пленницу назад. Ей было запрещено покидать комнату без присмотра.       — Из соображений твоей безопасности, — объяснял Армандо Диппет. Казалось, ему не особенно нравилось, что чужачка находится на территории его школы.       В Книге Душ Хогвартса — толстенном фолианте, жутко древнем и с виду очень хрупком, казалось, дотронься, и страницы рассыпятся прямо под пальцами, — тоже не было никаких записей о волшебнице, которую бы никто не знал. Диппет связался со всеми магическими семьями, чьи дети по тем или иным причинам не посещали школу, но выяснилось, что ни у кого из них не терялись молодые родственницы. Диппет предположил, что она могла бы быть американкой. Но выговор её был британский. Чистый.       Пациентка Бонэм была загадкой. Ещё одной тайной Хогвартса. Личной головоломкой Альбуса Дамблдора. И одной из сенсаций Ежедневного пророка. К счастью, репортёров на территорию школы никто не пускал. И ни колдомедики Мунго, ни Диппет, ни Дамблдор не считали уместным травмировать девушку ещё и бестактными вопросами журналистов.       Но она видела пару выпусков.       Её фотография, отвратительная, сделанная без разрешения до того как она пришла в сознание: на больничной койке, с впалыми щеками и разбитой губой, хоть и не была на первой полосе, но с завидной регулярностью появлялась где-то на третьей.       И нельзя было сказать, будто бы ей не было лестно такое внимание. Она была кем-то сродни знаменитости. Соседствовала с новостями о Грин-де-Вальде и Гитлере. С магическими открытиями, сообщениями о помолвках родовитых волшебников и некрологами.       И все равно ничто не могло вытащить её из того ужаса, в который затягивала неизвестность.       «Как твоё имя?», «сколько тебе лет?», «кто твои родители?», «кто учил тебя колдовать?», «где твоя палочка?»       Он, Дамблдор, спрашивал снова и снова. Задавал одни и те же вопросы. И чаще других: про её имя. А она снова и снова повторяла: «не знаю». Повторяла, как заведённая. Повторяла как мантру, молитву. Но это было… неправдой.       На самом деле, она кое-что о себе все-таки знала. Она знала, что её зовут Джинкси. Или, быть может, не зовут. Быть может, это что-то сродни прозвищу… Она не была уверена, но…       Так называл её голос, иногда разговаривающий с ней в голове. Он приходил к ней совсем редко. Был чужим и одновременно очень знакомым. Приятным, успокаивающим. И странным. Он говорил с ней, но она точно знала, что он не озвучивал её собственные мысли. Он был словно сам по себе. И это немного её пугало. Она быстро сообразила, что и в магическом мире слышать голоса — плохо. Неправильно.       Она боялась его. Но необъяснимо радовалась, когда он приходил. Редко, он появлялся очень-преочень редко. Она хотела и то же время не хотела, чтобы он говорил с ней. Она боялась, что её упекут в Мунго до конца её дней. И боялась, что не сможет жить, если потеряет ещё и его. Её единственную зацепку. И она тщательно скрывала его от Альбуса Дамблдора.       «О, Мордред!» — Бонем отшатывается, закрывая руками лицо.       — О, да у нас никак намечен прогресс, — вдруг раздаётся голос её надзирателя.       «Нет. Нет-нет-нет»       Она чувствует, как вспыхнули щеки.       — Никто не станет отсылать тебя обратно в Мунго, — его голос звучит успокаивающе. — Потеря памяти — недуг очень непростой. Нет ничего удивительного, что у него есть свои… неудобные последствия. Человеческое сознание… разум — явления весьма сложные. И весьма хрупкие. Быть может, твой мозг нашел лазейку. Но…       Она отнимает от лица ладони. Смотрит на него настороженно. Но с надеждой.       — Дитя, я не смогу помочь тебе, если ты будешь пытаться хранить от меня секреты.       Она снова краснеет и стыдливо опускает глаза.       — Как его зовут? Этот голос.       — Я не знаю, – и это чистая правда. Она действительно не знает.       — А твое имя? Я могу называть тебя «Джинкси»?       — Нет! — выпаливает она. Резко и грубо. И сразу тушуется под его укоризненным взглядом.       Ему нельзя так её называть. Это кажется ей неправильным.       «Никому нельзя»       — Почему?       — Это не моё имя, — уже спокойнее отвечает она.       Однажды она спросила у голоса: «Моё имя — Джинкси?»       А он ответил «нет», и исчез. Надолго. Он молчал столько времени, что она отчаялась услышать его вновь. И она поклялась больше не спрашивать его ни о чем подобном.       — Нет?       — Нет.       — Быть может, Дженни?       — Не знаю. Нет.       — Джинджер?       — Нет.       — Хм… а как насчёт Джин?       Она на миг задумывается. Имя отзывается чем-то смутно знакомым. Какие-то неясные образы возникают в её голове. Кажется, будто, протяни руку — и она все поймёт. Но…       — Не… я не знаю, — устало произносит она. — Звучит очень-очень на что-то похоже… Я не уверена.       — Тебе что-то оно напоминает.       — Н-н… Да. Вроде бы… да.       — Я могу пока так тебя называть? Джин Бонэм. Это лучше, чем иметь только фамилию, верно? – он хитро подмигивает.       «Временную», – проносится в голове. Но такая уж у неё теперь была жизнь. Временное имя. Временная фамилия. Джин Бонэм — так её не зовут. Она никакая не Джин Бонэм.       Но она согласно кивает. И он встает со стула, довольно прищурившись. Впервые за долгое время. Недели.       — Тебе стоит отдохнуть, — говорит он напоследок, и уходит. Щёлкает замок. Она откидывается на кровать и смотрит в бордовый балдахин.       «Отчего всегда бордовый?»       «Этот цвет тебе подходит, Джинкси», — шепчет голос в её голове. Она улыбается.       «А какой еще подходит?»       «Многие цвета тебе к лицу».       «Например?» — настаивает она.       Воздух вокруг неё начинает мерцать. Так иногда случается, когда к ней приходит голос. Она не уверена, что это происходит в действительности. Что она видит его наяву. Что мерцание — не галлюцинация.       Она видит его только в те моменты, когда очень-преочень измотана... Только после долгих часов под заклинанием Легилименс. Должно быть, она просто выдумала его — это мерцание.       «Белый. Чёрный. Зелёный. И… золотой».       «Золотой?» — переспрашивает она.              Но мерцание вокруг вдруг пропадает. Она устала. Очень-очень устала. И глаза закрываются. Голос ушёл. Она чувствует это. И обреченно вздыхает. Уже вечер. Её клонит в сон. Ей нужны силы. Завтра предстоит поход с Дамблдором в библиотеку. Он давно ей уже обещал.       Ей много где хотелось ещё побывать. Например, в Косом переулке — Дамблдор много о нём рассказывал. Или в лавке волшебных палочек у Олливандера — она мечтала о волшебной палочке. Своей собственной. Диппет считал, что ей нужно практиковаться в магии, объясняя это тем, что иначе недуг может усугубиться ещё и нерастраченной волшебной энергией. Палочки, которыми ей довелось попользоваться, не желали слушаться ее как следует.       А ведь скоро ей предстояли экзамены. Ни Диппет, ни Дамблдор не хотели, чтобы она просиживала в школе штаны, пока воспоминания сами собой не вернутся. Раз само нахождение в Хогвартсе было пока единственной рекомендованной ей терапией - за исключением долгих бесед с её надзирателем – то она должна обучаться. Быть окружена сверстниками. Что может пойти ей на пользу больше, чем социализация?       В конце концов, это точно было лучше, чем быть запертой в отделении для пациентов с ментальными недугами.       А еще ей безумно хотелось побывать в магазине у Карактака Бэркеса. Но в этом вопросе, как и в вопросе свободного передвижения, Дамблдор был непреклонен. В Лютный переулок ей соваться было запрещено.       А ещё ей невозможно хотелось встретиться с ними, её спасителями — Кристофом Розье и Томом Реддлом. Кто они? Сколько им лет? Почему они помогли ей?       Она засыпает. И на грани сна и яви к ней вдруг снова приходит голос.       «Не зачем тебе зацикливаться на них, Джин..с..и».       Голос звучит совсем далеко и не внятно. Она едва разбирает, что тот говорит. Матрас затягивает её куда-то далеко-далеко.       И она не осознает, но едва слышно шепчет:        — Джинни.