Лгунья

       «3. Каким образом анимаги сочетают полиморфические заклинания и мортимагические?» Скрип перьев давно перестал раздражать Джинни Бонэм. Он не был чем-то сильно мелодичнее или приятнее скрежета вилки о тарелку. И все же, за пару месяцев в окружении свитков пергамента и чернильниц ей удалось к нему привыкнуть. «3. Каким образом анимаги сочетают полиморфические заклинания и мортимагические?» Вслед за неспокойным сентябрем, явился куда более скудный на события октябрь. И единственным, что не позволяло думать, будто жизнь превратилась в один сплошной, не заканчивающийся день, были деревья за окном, сгорающие в осеннем пожаре. Их листья пылали, сперва ярко, сильно. Пока не затухали, скукоживаясь и тлея. Запретный лес тихо, но верно умирал — медленно и вместе с тем быстро, день за днем. Менялся только он. А больше ничего. Бонэм отвернулась от окна, вновь снисходя до контрольной работы. Октябрь прошел… мимо. «3. Каким образом анимаги сочетают полиморфические заклинания и мортимагические?» Пергамент так и норовил скрутиться обратно в свиток под ладонями, приходилось заклинанием удерживать его расправленным — какое однажды подсказала Белинда. Как анимаги могут превращаться из животных обратно в людей без помощи палочки? Ответ был очевидным, но Джин не спешила вышкрябывать его своим корявеньким почерком в строке под вопросом. Ей было до ужаса скучно. Все это — Трансфигурация, Зельеварения, Чары — казалось, все это с ней уже было. Темы виделись пресными и простыми, теория грезилась ввести в летаргию, а заклинания выходили с первого раза: ладно и ловко. Их бесконечная отработка вызывала лишь желание удавиться с тоски. Ей было скучно. Им обоим — Джинни и Огрызку, так она прозвала про себя гребаный голос в голове. Ее страшную тайну, еще более жуткую, чем возможную принадлежность к неугодному семейству. Очередное подтверждение ее ненормальности. Ему не нравилось. Но именно им он и был — огрызком ее больного воображения, возомнившим себя какой-то самостоятельной личностью. «Напиши уже про беспалочковую магию, и сможешь убраться отсюда» — легок на помине. Джинни отложила перо, мстительно уставившись на пустующий кусок пергамента. Она мелочно выждет последних пары минут занятия. «Ты стала просто невыносима» Бледно-желтая бумага стала всем, на чем сосредоточились мысли Бонэм. Бледно-желтая бумага ни о чем не напоминала. Не провоцировала никаких ассоциаций. Просто лист пергамента. Просто он. Эта была самая простая из форм медитации — сосредоточиться на скучном объекте и не видеть ни перед собой, ни внутри себя ничего больше. Джинни с этим давно научилась отлично справляться. Джинни перешла от азов Окклюменции к теориям посложнее, даже к практике. Вот только от голоса в голове — от Огрызка — пока ничего так и не спасало. Контрольная окончилась с часовым боем. Джинни ставила точку в конце своей съехавшей вниз строчки, и вылетевший по мановению палочки Дамблдора пергамент сорвал кляксу с кончика пера. — Идем скорее, нам нужно обсудить с мальчиками костюмы, — Белинда больно дернула Бонэм за косу, веля быстрее спихивать вещи в школьную сумку. Джинни нарочито неторопливо утрамбовала письменные принадлежности на дне, сорвав у Нотт с губ нетерпеливое цыканье. Ей не было дела ни до предстоящего маскарада, ни до тайной вечеринки в гостевых залах после. Было плевать на костюмы и выпивку. В Хэллоуине — Самайне, ведь она не маглокровка — привлекали ее, пожалуй, лишь загадочные ритуалы, которые оставлялись на ночь. А до них еще предстояло дотерпеть. Дожить. Том Реддл обещал организовать все как надо — все для его «маленького кружка по интересам». Его туманные намеки на предстоящие выходные будоражили до чертиков. До гусиной кожи, мурашек, пробивающихся сквозь кожу. Джинни, конечно, прочитала о ритуалах Самайна все, что только смогла откопать. Но он все равно — нет ни малейших сомнений — Реддл все равно сумеет ее удивить. — Какие чары ты будешь применять? — жужжала Белинда, пока они спускались в Большой зал. — Головного пузыря, — едва слышно бросила Джинни. — Чтобы не слышать твою болтовню. Нотт все же услышала. Слизеринка даже замедлила шаг: — Да что с тобой такое? Злая как банши, какой уже день! Джинни прикрыла глаза, обругав себя за несдержанность. Она сама знала, что в последнее время была сама не своя. Ну как последнее время. Весь месяц. Хотя откуда бы ей вообще знать, каково это быть «самой своей»? Да и едва ли это можно было назвать удивительным. Почти каждую ночь ее мучили кошмары, насылаемые то ли Огрызком, то ли собственным недостижимым прошлым. Прямо оттуда – из-за толстой стены пустоты и беспамятства. Сколько ночей уже она нормально не спала? Еще были еженедельные сеансы с Дамблдором, ежевечерние практики Окклюменции с самой собой, скрывшись за плотным пологом от соседок. Отработки у Борджин, где приходилось обновлять заклинания на картах для игры во «Флирт цветов», заставляя бутоны оживать: качаться и распускаться. У Борджин было бесконечное количество гребаных колод. А еще были вечные комментарии Огрызка по поводу и без. Вечные головные боли. — Извини меня, — сказала Джинни. — Я просто… — Эй, вы двое! — раздался голос Араминты за спиной. Как обычно мелодичный. И как обычно недовольный. — Так сложно было подождать? Джинни и ее вялые извинения были позабыты Белиндой вмиг. Подобравшись и как-то хищнически оскалившись, Нотт медленно обернулась. Между ними с Мелифлуа была… молчаливая война. Нет, слизеринки вовсе не бросались друг в друга проклятиями, не задевали исподтишка — не при Джинни, да и вообще не на людях. Они желали друг дружке доброго вечера и доброго утра, приятного аппетита. Давили улыбки, настолько искусные, что заподозрить их в фальши было до того сложно, и все же… И все же между Араминтой и Белиндой шла жестокая, мерзкая бойня. Когда они появлялись в гостевых залах, то шли, как и обыкновенно, под ручку, сжимая с такой силы друг друга, что под их пальцами ткань рукава соперницы едва не трещал по швам. При их появлении воздух чуть ли не сверкал, становился разряженным, пахло сыростью, мокрой землей. Их взгляды, бросаемые друг на друга были холодными и острыми. И чудилось, попади под этот их перекрестный обмен, тебя изрежет на куски. Однажды — в пятницу, парой недель назад — когда Белинда выходила из ватеклозета, облаченная в непривычную для нее белую ночную сорочку, Бонэм увидела синяки, покрывающие ее левую руку. От плеча и до самого локтя. Черные, некрасивые — они не были похожи на космос засосов, как тогда у Араминты. Ни капли. Они выглядели как следы крепких ударов. Белинда усиленно втирала в них желтую мазь из мимозы — весь вечер. И этот удушливый запах стоял в комнате еще целую вечность. А еще спустя неделю Джинни коротала вечер, приправленный ужасной головной болью, подглядывая в щелку между двух занавесок полога Араминты. Мелифлуа некрасиво и плаксиво кривила лицо, таращясь в ручное зеркало в вензелистой раме. И сводила палочкой глубокие влажно-блестящие борозды на щеках и подбородке. Они до того основательно пропахали ее лицо, что казались даже не темно-красными — а просто черными. Бонэм не хотелось знать — да и не было слишком интересно — что между соседками происходило. Лишь хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Находиться с ними в одном дортуаре было… пожалуй, невыносимо. И немного страшно — хотя Бонэм отказывалась себе в этом до конца признаваться. — Прости, Минти, милая, — Белинда все улыбалась. — Заболтались. Джинни, несмотря на целый месяц их странной войны, так и не придумала, как следует себя вести. Когда повезло оказаться рядом сразу с обеими. — Про маскарад, — ляпнула Бонэм, молясь всем богам, чтобы они дошли, наконец уже, до Большого зала. — Ах, бал! — Араминта всплеснула руками, окончательно равняясь с соседками. — Я собираюсь перекрасить волосы. В рыжий. Такой истинно колдовской цвет. Джинни скосила глаза. Но, вопреки ожиданиям, Араминта на нее не смотрела. Нет. Мелифлуа сверлила глазами Белинду. Будто ожидая чего-то. Чего? Впрочем, подобные странности между этими двумя творилось постоянно. — Да, и вправду чудесный цвет, — откликнулась Белинда. — Жаль не всем идет. «Мерлин, помоги» — едва не застонала вслух Бонэм. Когда они вошли, наконец, в обеденную залу, первым делом Джинни принялась искать глазами Тома Реддла. Это вошло ей давно в привычку. Хотела она того или нет, а взгляд сам собою принимался скользить по макушкам и лицам студентов, пытаясь отыскать лишь одно — каждый мерлинов раз, стоило очутиться в Большом зале. Том Реддл на завтрак всегда приходил в числе первых. Нет, даже не так. Самым первым. До преподавателей и заспанных, всегда недовольных, двигающихся со скоростью полудохлой черепахи студентов. Джинни, в отличие от школьного старосты, не была ранней пташкой. А потому сама появлялась на завтраке лишь незадолго до того, как сам он чинно снимал с коленей салфетку, складывал ее пополам и оставлял на скамье, прежде чем двинуться к выходу. Бонэм долго игнорировала собственную салфетку, полагая, что в свои — сколько ей там? шестнадцать? семнадцать? — сумеет справиться с чем угодно, не заляпав школьную форму. Однако Белинда в конце концов сделала ей вежливое замечание — очень мило, полушепотом. И пришлось следовать этикету. К слову, кроме слизеринцев — всех поголовно — правила этого придерживались только Слизнорт, Борджин и Диппет. И совершенно никто из студентов других факультетов. Том Реддл вместе со всеми приходил лишь на обед: ведь расписание у семикурсников было плотным. А вот на ужине застать его Бонэм тоже не всегда приходилось. Задерживаясь то в библиотеке, то на отработке Борджин, а иногда вообще просыпая, падая в постель, истерзанная головной болью, после обеда — Бонэм успевала разве, что на реддловский десерт. Брусничный пирог — всегда один и тот же, словно личное ее проклятье — Реддл медленно доедал аккурат к ее приходу. Огрызок считал, что Джинни Бонэм была им одержима. Отпускал насмешливые комментарии, каждый раз, когда мысли возвращались к школьному старосте — что было довольно часто. Но и немудрено: Реддл давал раз в неделю — по пятницам — ей личные уроки Окклюменции. В потайном коридоре за Зеркалом. А еще один раз в неделю — по воскресеньям — днем они вместе изучали книги из Выручай-комнаты: там же в Зазеркалье, расположившись на стоящих до неприличия близко друг к другу креслах. Огрызок считал, что Джинни Бонэм была им одержима. А Джинни Бонэм считала, что если даже и так, то школьный староста — не самая худшая из ее одержимостей. Том Реддл сидел на своем месте — в середине стола. С Элиасом Ноттом по правую руку и Гильемом Мальсибером по левую. Рядом с ним по-очереди сидели все мальчики из их «маленького кружка по интересам» — с разной регулярностью. Но никогда никто, кроме Нотта, Лестрейнджа, Мальсибера, Эйвери и Блэка. И никогда никто из девочек. Джинни опустилась на привычное свое место — между Белиндой и Таисой. Напротив Блэка, тот был через три человека от Реддла. Араминта заняла место напротив самого школьного старосты. Она сидела там с третьего октября — а до того: всегда на противоположной скамье, рядом с Ноттом. Почему и что там между ними изменилось — Бонэм не имела понятия. — Мальчики, нам нужно знать, в чем вы идете, — завела старую свою песню Белинда. Впрочем, сперва она все же удосужилась дождаться, пока негромкая беседа между Реддлом и Мальсибером окончится. — Тебе сложно будет не гармонировать со своим спутником, — Орион бросил насмешливый взгляд на Элиаса Нотта. — Мы все должны гармонировать, — едко парировала Нотт. — Мы должны друг другу соответствовать. Мы должны быть лучшими. — Мы будем в черном, — Мальсибер снисходительно посмотрел на слизеринку. — Этого недоста… — У нас есть разговор поважнее, — Гильем не позволил Белинде даже окончить мысль, вновь поворачиваясь к школьному старосте. Джинни тоже посмотрела на Тома Реддла. Впрочем, тот — как и всегда — не выдал никакой совершенно реакции, неторопливо и аккуратно расправляясь с цыпленком на собственной тарелке. Белинда замолчала, коротким взмахом палочки придвигая к себе супницу. Ее было… почти жаль. Больше за весь обед Нотт так не сказала и слова.       

***

       — Я вспомнила кое-что, — сказала Джинни и захлопнула учебник Окклюменции. Том Реддл, сидевший напротив и крутящий в пальцах палочку, ожидая, когда она будет готова к его вторжению в разум, не повел и бровью. — Кое-что важное, — настаивала слизеринка. Школьный староста смотрел будто сквозь нее, погрязнув в собственных размышлениях. Он часто так делал. А потому она, вздохнув, попробовала снова: — Я кое-что вспомнила. — Я жаловался на слух? — палочка в пальцах Реддла замерла. Джинни нахмурилась, окидывая взглядом всю его фигуру: — Ты ничего не ответил. — Тебе вдруг стало требоваться мое разрешение? — Реддл, наконец, сфокусировал взгляд на лице слизеринки. — Хорошо. Ну, вперед, продолжай. Джинни выдавила саркастическую улыбку, едва не скрипнув зубами: — Да нет, раз тебе не интересно, — она демонстративно открыла учебник. — Оставлю это при себе. «Переходишь границы», — поучительно сообщил Огрызок. Джинни уставилась в «Основы Окклюменции», начисто игнорируя демонический голос. Они были в Зазеркалье, как каждую пятницу и воскресенье до этого. В этом узком коридоре, объятом полумраком. В креслах — не мягких и не жестких, что стояли так близко, что колени слизеринцев почти касались друг друга. Освещенные неровным пламенем факелов на стенах. Это место могло бы уже начать казаться Джинни почти безопасным. Убежищем, спокойным и… каким-то родным. Привычная маленькая крепость, куда не доходили ни мерзкие, озабоченные взгляды Дамблдора, ни вражда соседок по комнате, ни нравоучения Борджин. И так обязательно бы уже и случилось. Если бы не школьный староста, всегда составляющий ей компанию. Но понемногу — шаг за шагом — она училась привыкать и к его обществу. — Легилименс! — Стой… — вместо вопля с губ ее срывается лишь жалкий свист. А дверь в туалет с едва слышным скрежетом затворяется. «Сука!» — Ну, тепе’гь-то у нас сове’гшенно не так много в’гемени, — говорит он, склоняясь над сжвашейся на полу Джинни. — Где она, мадемуазель? Тело снова прошибает судорогой — но эта слабее, будто отголосок того, что пришлось пережить секундами ранее. Что это за проклятье? — Отвечайте сию же секунду. — Шипит француз, едва слышно, почти ласково. После чего совсем неуместно шепчет — Пожалуйста. — Где кто? — с трудом вдываливаетивает из себя Бонэм, против воли понимая, что испытывать терпение собеседника явно не стоит. Но что ему от нее нужно? — Печать Нивели’га, мадемуазель — подсказывает француз. Что? — Штучка, что забросила вас в Б’гитанию, мадемуазель. Что?! — Мы не ве’гим в твою амнезию, маленькая сука! — Вдруг рявкает он. И это совсем не вяжется с минувшим ласково-скучающим тоном. — В’гемя — деньги! Отвечай! «Что?!» — уже в третий раз хочет взвизгнуть Джинни. Но не успевает. Потому что терпение собеседника, похоже, кончается. — Твою мать! — Джинни отшатнулась, и кресло накренилось назад, вставая на дыбы. — Что ты делаешь?! — По-прежнему посредственно, Бонэм. — Реддл опустил палочку. Слизеринка резко подалась вперед, позволяя креслу вновь опуститься на все четыре ножки. Она тяжело дышала. Глаза, вытаращенные на школьного старосту, недобро блестели. — Ты мог просто попросить! — прошипела она. — Неужели? — школьный староста улыбнулся. И палочка снова затанцевала в его пальцах. — Попросить, — повторил он, словно смакуя каждую букву. И улыбка его сделалась только шире. Джинни закусила внутреннюю сторону щеки, все еще пытаясь прийти в себя после этой внезапной атаки. Ее пальцы дрожали. Так было всегда. Всегда, когда с ней подобное проделывал он. Ей было тошно от раздирающих нутро противоречий. После каждого сорвавшегося с губ школьного старосты заклинания легилименции. Этот необъяснимый клубок чувств. Всегда одних и тех же. Унижение. Обида. Боль. И возбуждение. Да-да. Между ними вновь повисла тишина, но вопреки предыдущим встречам, эта была совсем не спокойной. И точно уж не уютной. Бонэм уставилась в распахнутую на коленях книгу. «Уродец» Слизеринка всегда была собрана и готова держать оборону на сеансах легилименции у Дамблдора. Она всегда отпихивала подальше все эти «запретные» для профессора картинки. Теперь-то никак кроме «картинки» она и не могла описать тот сумбур, что вечно творился в голове. И все же, придумав для него хоть какую-то форму, ей было проще все структурировать. А значит — прятать самое важное. Еще только на пути к кабинету заместителя директора, вышагивая по пустым темным коридорам, Бонэм отчаянно выуживала из глубин памяти всякую ерунду. Утренние склоки у ватерклозета. Отработки у мадам Борджин. Завтраки, обеды и ужины. Она всегда оставляла какое-нибудь одно или два относительно рискованных воспоминаний — по совету Реддла. Так было правдоподобнее. Синяки Белинды. Разорванное лицо Араминты. Пока Дамблдор не мог заподозрить ее в изучении Окклюменции, он не стал бы насильно копать глубже. Вообще-то профессор — и Джинни это поняла лишь в сравнении с Реддлом на их тайных внеклассных занятиях по Окклюменции — действовал достаточно деликатно. Пытался отыскать хотя бы намеки на возвращение воспоминаний. Их вечерние сеансы часто из потрошения ее разума перетекали в долгую беседу, состоящую из наводящих вопросов и ее невнятных ответов. А потом обратно — в «Легилименс». Кроме постыдного сновидения и случившегося на вечеринке у Слизнорта, Дамблдор пока не засвидетельствовал ни одной странной и неуместно сцены в ее сознании. Как по волшебству, Бонэм не приходилось даже прикладывать особых усилий, отгораживаясь от чужеродной в ее памяти тетрадки в кожаной обложке. Или загадочного Гарри в Выручай-комнате. Или… С Томом Реддлом все было иначе. Школьный староста не церемонился с ней. Чем до дрожи пугал. Но и подкупал самую малость — если бы ее просили ответить честно. Да-да. Подкупал. Нравился. Нравился. Он врывался в сознание раскаленным острием ножа. Вгрызался в одну картинку за другой, как бы она не пыталась их гасить, как бы не желала заставить их просто исчезнуть, смениться пустотой. Он не был деликатным. Нет-нет. Под его напором голова грозилась разорваться на десятки ошметков. Запретные сцены вспыхивали так ярко, что готовы были ее ослепить. Это было до одури больно. Это было почему-то немного приятно, да-да. Реддл подбирался к самым запретным, но… Но тоже не видел ни разу — ни странного мальчика, блуждающего по подземельям. Ни тетрадки в кожаной обложке. Ни жуткую бойню и каменную стену, обрушившуюся на рыжеволосого паренька. Ни постыдный сон с собственным участием. А еще Том Реддл не знал о голосе. Огрызок… словно исчезал? Отовсюду — из ее памяти и мыслей. Даже из тех воспоминаний, в которых она — вроде как — спорила и ругалась с ним. Джинни думала было, что дело все в практике и медитациях. Что она научилась, наконец, запирать глубоко внутри себя, растворять, превращать в ничто, пустоту… самое-самое откровенное и запретное. В конце концов, именно голос был одним из страшнейших ее секретов. Но все же, что-то не давало ей до конца поверить в собственные успехи. Что-то… заставляло ее думать, будто тому могло быть другое объяснение. И она даже почти понимала какое. Просто не решалась заходить в своих размышления так далеко. Боялась делать это. — Печать Нивелира, — наконец нарушил тишину скучающий голос школьного старосты. Джинни, оторвавшись от бессмысленного изучения страницы учебника, подняла на него глаза. Ее так и подмывало спросить, знает ли он что-то об этом артефакте. Но, полагаясь на опыт предыдущего их общения, благоразумно додумалась позволить Реддлу рассуждать вслух. В конце концов, это было единственным способом узнать от него хоть что-нибудь за рамками их обычных «внеклассных занятий». Так что она прикусила язык. Да-да. — Никогда не слышал об этом, — развеял ее призрачные надежды слизеринец. И Джинни захотелось застонать от досады. Интересно, вспомни она подробности своей встречи с французским гомункулом раньше… Если бы первым, кто увидел ту сцену полностью, кто услышал бы слова о печати был… Дамблдор. Смог бы он дать ей необходимые ответы? Было ли в этом мире хоть что-то чего не знал профессор Трансфигурации? Нет-нет. Так может… может, стоило показать ему? «Он ничего бы тебе не сказал» — заметил голос. И это его замечание было вполне вероятно… справедливым. И все же… Джинни вдруг склонила голову набок. Вдруг улыбнулась. И взгляд Реддла, блуждающий где-то по стене за ее головой, метнулся к губам. — Весело? — поинтересовался он, прытко подмечая резкую перемену в ее настроении. — Самую малость, — честно отозвалась Джинни, представляя и… предвкушая реакцию школьного старосты, когда она поделится с ним своими… планами на этот вечер. Том Реддл откинулся на спинку кресла. Закинул ногу на ногу, медленно и манерно. Разместил руки на подлокотниках. И лишь затем спросил: — Поделишься? — А ты угадай, — улыбка на лице Бонэм сделалась шире. «Джинкси…» — раздалось на задворках сознания. — Угадать? — Да-да, — продолжала поддразнивать она. — Ну знаешь… Как в загадках. Ты ведь любишь загадки, мистер Загадка. "Мистер Загадка" едва заметно вскинул бровями, с интересом разглядывая ее лицо. Он наклонил голову набок и сделался похож на удивленного птенца. Эта внезапная ассоциация заставила Джинкси фыркнуть. — Тебе все-таки это нравится, да? Вопрос показался Бонэм совсем нелогичным. Неуместным. Она моргнула. Один раз, второй. Словно пытаясь прийти в себя. Но она ведь и так была в себе. И лишь затем открыла было рот, чтобы узнать, что Реддл имеет в виду. Но школьный староста опередил ее: — Когда тебе делают больно. «Когда ты это делаешь, да-да» — едва не сорвалось с губ. Но Джинни успела плотно их сжать, обругав себя последними словами. Ей вовсе не нравилось, когда ей делают больно. Ни Реддл, ни кто бы то ни было еще. Откуда вообще в голове появились подобные мысли? Это был снова Огрызок? Или… нет? — Все никак не мог взять в толк, почему ты вечно пытаешься лезть на рожон, — тем временем продолжил Том. — Но наши занятия весьма… полезны. Для нас обоих, верно? Джинни принялась изучать стену за его спиной. Едва ли он, действительно, ждал, будто она что-то ответит. Их… взаимодействие было странным. Чем-то не имеющим объяснений, наименования. Чем-то, что язык не повернулся бы назвать ни приятельством, ни дружбой, ни наставничеством. Хотя в какой-то степени… Нет-нет. Ни в какой степени. Соседнее кресло скрипнула, и взгляд Бонэм вновь метнулся к собеседнику. — Это так удивительно, — Реддл подался вперёд. А Джинни против воля пришлось вжаться в спинку своего, чтобы удержать прежнюю дистанцию между ними. Она вопросительно вскинула брови. — Разбирать тебя по кусочкам. — Продолжал школьный староста. — Знаешь, мне кажется, я, наконец, начал понимать. — Понимать «что»? — Спросила Бонэм, выпрямляя спину. «Меня?» — пронеслось тогда в голове. Или сам себя? Джинни испытующе посмотрела ему в глаза. Она не знала, действительно ли он не любил прямого зрительного контакта, или все остальные просто не решались на подобную дерзость. Реддл не отводил глаза первым. Почти никогда. Не сделал этого и теперь. — Что тебя развеселило? — вместо этого он перевёл тему. «Твоё раздутое самомнение, да-да» — Джинни пришлось едва не до крови вцепиться зубами в язык, чтобы не дать этим странным, лишним словам сорваться с него. Она сделала вдох. И медленный выдох. Ей вовсе не хотелось играть с школьным старостой в «раздразни змея». Не хотелось ведь? «Проклятье». — Подумала, что скажет Дамблдор, когда увидит этот утерянный кусок воспоминания сегодня вечером. — И новая улыбка, практически против воли, растянула ее губы. — И тебе показалось забавным допустить саму мысль об этом? — Ага, — вылетело изо рта. Снова захотелось прикусить язык. А в грудной клетке, вопреки всякой логике, зарождался смех. — И ещё более забавным озвучить ее мне? — Да-да, — улыбка Бонэм сделалась препакостливой. Палочка в пальцах Реддла прекратила свои странные танцы. Застыла, угрожающе нацелившись на слизеринку. И движимая голыми инстинктами, Джинни подскочила с кресла. «Что теперь?» — промелькнула в голове шальная мысль. — «Догонялки?» Том Реддл тоже поднялся. Но не спешил насылать на неё проклятья. А потому Джинкси тоже не спешила бежать. Только выжидающе глядела на него хитро прищуренными глазами. — Ты не будешь этого делать, — сообщил Реддл. Что именно он имел в виду, слизеринка не знала. Не будет убегать? Не будет рассказывать Дамблдору? И спросила лишь: — Почему? Она сделала короткий шаг к зеркалу: — Он-то знает побольше тебя. «Джинкси, не стоит» — голос Огрызка звучал… весело. Тоже вопреки всякой логике. Ему тоже, кажется, нравилась эта игра. — Ты знаешь почему, — с ленцой отозвался Реддл, не сводя с неё ни взгляда ни прицела палочки. — Потому что тебя это расстроит? — фыркнула Бонэм, отступая ещё на один маленький шаг к выходу. — Ты дашь ему ту информацию, в знании которой тебя не должны заподозрить. Улыбка вмиг слетела с ее губ. Беседа сворачивала не туда. . — Что ты имеешь в виду? — Ты и сама уже поняла, что я имею в виду. Ты быстро соображаешь, сколько ни пытаешься делать вид, будто это не так. Глупость тебе не к лицу, ты знаешь? И вдруг Джинкси ощутила, что… злится. Реддл всем своим видом кричал: я знаю поболее твоего. Его взгляд сделался снисходительным. Поза была по прежнему расслабленной. Он явно не видел в Бонэм угрозы — ни в ее идеях, ни во всей ее сущности. Это было, хоть и… верно, к большому сожалению. Но вместе с тем и обидно. Опять это чувство никчемности. — Хочешь… хочешь сказать, он итак знал про артефакт? — Едва слышно пробормотала она. Почему Реддл всегда и все знал лучше всех? Это раздражало. — Есть такое предположение, — ответил он. — Знает, что это за артефакт? Как он назывался? — Он забрал тебя из больницы. Его не удивило нападение ищейки Грин-де-Вальда. — Я была твоей наживкой, а не его! — А может нас обоих? — Том Реддл улыбался. Искренне и некрасиво. Джинкси скривила губы, пожирая взглядом его лицо. Ей было не смешно. Ей было больше не весело. Пальцы подрагивали от необъяснимой и сильной ярости. — Слизнорту очень повезло получить благословение директора на ослабление защитных барьеров, — насмешливо продолжал школьный староста. — Как думаешь, кто-то мог ему в этом помочь? — Ты бредишь! — прошипела Бонэм. — Неужели? Джинни ощутила, как затапливает жаром щеки. А внутри все медленно скручивалось от… чего? Злости? Обиды? Страха? Ей не хотелось, чтобы Реддл продолжал говорить. Но он все равно… — Он знает о тебе больше нас всех. Он провёл с тобой несколько месяцев летом. — Но я не помню, что… — попыталась возразить Бонэм. — Он провёл с тобой несколько месяцев. Наедине. Вот что Реддл вечно заставлял ее делать. Чувствовать. Заставлял сомневаться в себе. В своем собственном рассудке и памяти — а она и без того вечно им не доверяла. Но школьный староста из раза в раза толкал ее в еще большую пучину неуверенности. Зачем? Бонэм снова сделала глубокий вдох. И резкий выдох. Нужно было успокоиться. Выбить из колеи — этого он и добавился. Джинни сказала, вполне спокойно и почти миролюбиво: — Он ничего не дела… — И ты можешь быть в этом уверена? Не выдержав, Джинни крикнула во всю глотку: — Он не стирал мне память! Но старосту все это только забавляло. Не больше. Ее крики, конечно, никак не могли заставить его прекратить эту пытку. — И откуда ты можешь знать это наверняка? — его голос сделался мягким и вкрадчивым. — Хватит! — Как пожелаешь, — Реддл опустил палочку и шагнул к зеркалу. Джинни поджала губы, не двигаясь с места. Стояла каменным изваянием, пока школьный староста неторопливо приближался к ней. Слизеринка стиснула собственную палочку — незаметно, пряча руки в полах мантии. И поспешила переменить тему: — Мне надо придумать, чем заменить это воспоминание, — сухо сообщила она. А слизеринец остановился в непозволительной близости от нее. Ему всегда нравилось вторгаться в чужое личное пространство — Бонэм давно это приметила. Ей сделалось неуютно. И сглотнув вмиг образовавшийся душащий ком в горле, Джинни заставила себя продолжить: — Мне нужно придумать, чем я могла бы заменить его. Оно слишком волнует меня. Не уверена, что смогу… мне будет нелегко от него отвлечь Дамблдора. Реддл возвышался над ней. Стоял так близко, что подайся Бонэм чуть вперед и вымажет пудрой узел его галстука. — Ну тогда, — насмешливо сказал он. — Замени этим. Том Реддл наклонился и невесомо коснулся губами ее лба. И это... было словно ударом молнии. Знакомое ощущение — не ужасное, но и не приятное, просто странное — тягучей патокой расползалось по всему телу Бонэм. От места прикосновения его губ — сухих и холодных — до кончиков пальцев. Его... "братский", целомудренный поцелуй был долгим. И несмотря на странный лед губ жалил хуже раскаленных углей. Джинни запоздало вздрогнула, борясь с противоречивыми чувствами, заполняющими сознание. А затем… Школьный староста просто ушел.