***
Хотелось хоть какой-то ясности в происходящем. Чтобы твёрдо и ясно. Но это было сложно, ведь она даже не помнила, как умерла. А она точно умерла, что-то ей это подсказывало. Она не ощущала своего тела, не могла провернуть даже тот простой тест, где нужно дотронуться пальцем до кончика носа. Кажется, и пальцев-то у неё не было, а она сама представляла из себя что-то эфирное, призрачное. Интересно, а призраки могут потрогать свои тела? Она вот не могла. Как-то глупо это всё выходило. Она не знала, хочется ли ей спать, есть или нет, не знала в принципе, что чувствует. Это было странно — впервые не понимать, что с ней такое. Кажется, совсем недавно она зевала и думала над тем, как решить ту дурацкую задачу, и волновалась, что такими темпами опоздает в университет, куда поступила с огромным трудом, а теперь не может даже оправдать свои надежды и трудиться так, чтобы её не отчислили. Или это была не она? Точно ли она, а не совсем другая, такая же маленькая и незначимая деталька, но другая? Вспомнить не получалось. Ничего у неё сейчас не получалось… Впрочем, может, она ещё спит. Хотя ведь человек не может ощущать себя во время сна так явно и будто бы даже осознанно. А была ли это осознанность? От сложных вопросов её будто разрывало на части, волнение резво ползло вверх. Как же это сложно — знать, кто ты, где и зачем. И кто за это ответственен. Единственная чёткая мысль, наткнувшаяся на неё, была такая: сегодня вторник. А ещё шёл дождь. Так, слегка моросил, сделав утро пасмурным. А остальное — тишина. Она, в конце концов, попыталась вспомнить своё имя, но ничего не вышло. Да как же так, но ведь должно быть. Какая-нибудь Катя, Света, да хотя бы Антонина! Хотя… Может, не так оно и важно, это имя, если она ничего сейчас из себя не представляет. Вокруг неё вдруг зародился ураган, сжимая её в маленький комок. Это было не больно, просто страшно. А закричать опять не получалось. И вот её несуществующее тело едва не взрывалось. Темнота сгустилась и будто начала давить на голову, которой не было. А после стало вдруг настолько плохо и тошно, что захотелось зажмуриться и закричать, разве что отсутствие рта и глаз сильно мешало. Хоть тела у неё и не было, но появилось ощущение, что её скрутили в пружину и довели до предела, а потом отпустили. Всё. Это ведь всё? Кажется, она умерла до конца. Какая жалость. Её вдруг подбросило куда-то вверх, если в этом пространстве можно было разделять верх и низ, и опрокинуло. Она почувствовала себя так плохо, будто по ней проехались раз десять и раздавили в лепёшку. А потом совершенно явственно ощутился удар. Прямо в спину, болезненный, от которого и взрослый заплачет. И всё погасло.***
По ладоням что-то слабо стучало. Так ненавязчиво, но ощутимо. Сначала это принесло раздражение, но вместе с тем в разуме прорезалась очевидная мысль: руки, у неё были руки. Это неожиданное открытие заставило открыть глаза и судорожно вдохнуть. Она увидела серое небо и тучи. Капли, вполне себе материальные, барабанили по телу, её телу. По рукам, лицо, шее, животу, ногам. Это ощущение показалось ей потерянным и давно забытым. От него потянуло в слёзы — как старого доброго друга встретить спустя годы. Но плакать она пока боялась. Удар был, она его чувствовала, даже сейчас вон всё побаливало. А удариться можно только если ты существуешь. У неё и правда появилось тело, настоящее, материальное. Но слабое. Усталость ощутилась вдруг совершенно ясно, захотелось поспать или просто полежать, прикрыв глаза. Ладони несмело сжались в кулаки и тут же ослабли, пальцы безвольно распрямились и вновь коснулись чего-то влажного. Кажется, земли. Изо рта вырвался всхлип, потом более глубокий вздох. Она лежала в холодной дождевой луже, едва будучи в силах подняться. Было страшно поломать тело, от чего-то слишком уж хилое. Казалось, будто оно сжалось в размерах и обветшало. Ощущение совершенно неприятное вкупе с тем, что становилось прохладно. Она открыла глаза, проморгалась и подвигала руками. Несмело так, боясь, что лишний раз дёрнется, и они исчезнут. Лил дождь, а она лежала на мокрой земле, чувствуя, как холод начинает пробираться под одежду и заковывать в зябкие объятия. Тело хоть и было слабым, но её, кажется, слушалось. Она напрягла спину, поднялась и села. Это оказалось трудно, как если бы она была тщедушным человечком, изнурённым болезнями и голодом. Повозив вокруг себя руками, она поняла, что земля вся насквозь пропиталась водой и слиплась в комья. В голове эхом прошлого пронеслись слова матери: «Не сиди на холодном», но она даже не двинулась, просто закрыла глаза и устало, даже как-то тоскливо выдохнула. Ей её собственный голос показался слишком высоким и жалобным. Где бы тут поесть? Или хотя бы в тепло зайти, а то долго так она не протянет. Вдалеке высились унылые здания. Дождь всё моросил, а она даже с места не сдвинулась, тупо глазея на ноги. Они были босые и грязные. Тщедушное тело оказалось закутано в тряпьё — что-то вроде платья или кофты, разодранной и коряво подвязанной. При таком жалком виде сердце упало. А в разуме зародилось ещё кое-что: тело-то было детским, совсем не её родным. Маленькое, тощее, корявое. Она плохо разбиралась, да и судить, не оглядев себя со стороны (что было, конечно же, невозможно), нашла слишком трудным, но она дала бы себе навскидку лет пять, если не меньше. Себе. Ха. Но это ведь не она, она не ребёнок. Неподалёку раздался крик. Потом ещё один. Её медитация под дождём прервалась. Испуганно и совсем не по-взрослому пискнув, она завертела головой. Сердце быстро заколотилось. За пеленой дождя замаячили тёмные фигуры, что-то заискрилось. Что, что это? Местное хулиганьё или кто-то посерьёзнее? Она подорвалась на ноги и бросилась прочь, спотыкаясь и поскальзываясь на грязи. Надолго её не хватило — дыхание разом сбилось, ноги ослабли и стало совсем худо. Бежать не получалось. Ноги заскользили по луже, и она грохнулась оземь, руки шлёпнули по грязи, подняв холодные брызги. Над головой просвистело что-то, на что даже смотреть не хотелось, а потом совсем рядом в небольшую лачугу, похожую на бытовку, с силой врезалось и покорёжило стену тело. Загромыхал металл, сверху посыпалась гнилая стружка. Мужчина засипел, глаза его закатились, и он рухнул вниз, ободрав лицо об острые края. Она едва не задохнулась от испуга и зажала рот руками, чтобы не закричать. Теперь-то она могла орать, но было слишком страшно. Подобрав подол, она забилась под железный лист, край которого торчал в сторону, и отползла к стенке. Это был холодный, сырой закоулок, света здесь не оказалось. Сюда затекали грязные потоки из луж снаружи, а пахло так, будто кто-то умер. Было страшно пошевелиться, и она вжалась спиной в холодный металл, чувствуя, как перетряхивает маленькое костлявое тело. Снаружи всё-так же бушевало ненастье, и природное, и человеческое. Она ничего не понимала. Железная обивка дрожала с громким лязгом, люди снаружи орали то ли от злости, то ли от боли. Видно было плохо, ей доставались лишь обрывки через щель между железными листами. Но в руках у людей было оружие, что-то вроде ножей. Ножей ли? Ей это показалось смутно знакомым, но всё вокруг дрожало и громыхало так, что от страха она едва могла соображать. В таких свалках часто страдают те, кто отношения к поножовщине не имел. Она боялась оказаться одной из таких ребят. Хотелось домой, к заурядным конспектам и задачам, лишь бы к себе, лишь бы в тепло. И туда, где безопасно Несколько раз ей казалось, что она оглохла. Пальцы затыкали уши, пока она беззвучно скулила, моля, чтобы это закончилось. Кажется, сверкнула молния. А потом появился ангел. Она увидела лишь чуть-чуть, только краешек белых крыльев, сплётшихся в воздухе. Дыхание перехватило. Кажется, это была милость. Ангел её спасёт.