Искусство фейерверка

      Гроза мерно пожирала город, протыкая небо белыми молниями. А ангел в свете их всполохов казался то смольно-чёрным, то белее снега.       Было страшно, но уже не так. Она подползла по мокрой земле, в которой утопали колени, к щели меж металлических заслонок и отодвинула одну из них. А потом она во все глаза уставилась на ангела, прекрасное сильное существо с огромными крыльями, раскинувшимися в стороны. Это было страшнее и величественнее разверзшихся небес небес и опрокинувшихся на землю водопадов.       Она затаила дыхание и чувствовала, что биение сердца сейчас разорвёт её изнутри. Сердце дрожало вместе с телом и отчаянно металось, словно хотело пробить кости и вырваться наружу.       А ангел сражался.       Вода с неё текла ручьём, мокрые от ливня волосы липли ко лбу, а она не могла оторвать взгляда от ангела. Вокруг ангела что-то летало, свистело и шумело, хотя грохот грозы перекрывал почти всё. Ангел же не знал промаха и оставался спокойным, даже не дрогнул ни разу. Крики и скрежет стали затихать. А крылья ангела будто были не из перьев, а из чего-то тоньше. Стоило понаблюдать, присмотреться, и тогда стало ясно: это бумага. Её спас бумажный ангел.       А она вдруг поняла, что знает ангела. Но это, это…       Форма у ангела была чёрная, закрывала всё тело, как плащ. А голова… Сначала она не поверила, что видит то, что видит, но дождалась, когда снова сверкнёт молния, и тогда стало ясно: волосы у ангела были синие. А в волосах белый цветок.       Это была девушка, и имя её было прекрасно знакомо. С этой мысли, пронзительной и яркой, как грохот с молнией, всё и началось. Она вдруг совершенно ясно поняла, что знает ангела — ангела звали Конан. И это было не тем, что хотелось выяснить в криво сколоченной хибарке, залитой дождём.       Конан.       Почему?       Она же…       Она вдруг подумала, что если вокруг сумятица и поножовщина, покорёженные здания тоскливо скулят, гремит гроза, то Конан посреди этого хаоса — и правда спасительница. И она вовремя вспомнила, что у неё тело ребёнка, болезненно щуплое и слабое. А ведь такое несчастное, отощалое существо убивать никто не будет. По крайней мере, Конан не должна. Хотя уверенность в этом таяла с каждой секундой, но Конан ведь не станет убивать ребёнка. Не станет?       Она застыла в нерешительности, скорёжившись под отогнутым металлическим листом. А Конан распростёрла руки, и вверх взметнулось несколько бумажных листов. Они мигом сложились в острые сюрикены и окружили хозяйку, готовые защищать. Бумажные, с виду ерунда, которая быстро сломается, но она знала, что эти сюрикены могут спокойно проткнуть. Потому что она недавно видела то же самое, только не тут, а с экрана ноутбука.       Она знала Конан, потому что смотрела и читала про неё. И про других тоже. Но это ведь совершенно ненормальное дело — находиться сейчас рядом с той, которая со страниц манги. Это сумасшествие. Это… Не случается?       Какой ужас.

Так не бывает.

Это всё обман.

      Хотя кому нужно её обманывать так?       Она подумала, что сошла с ума, но даже если так, она всё равно хотела остаться живой. Умирать как-то, знаете ли, не здорово. Даже если ты обезумел. Даже если всё это не по-настоящему. Умирать больно, а жить хочется.       Поэтому она, слушая шипящий шум в ушах, попыталась справиться с почти безжизненным телом, болью в грудной клетке от озверевшего сердцебиения и снова посмотрела на Конан. А судя по плащу, совсем тёмному, без красных облаков, Акацуки ещё не существовало. Вернее, уже существовало, просто Акацуки ещё не превратились в то… Во что загнало их время.       Она моргнула, сглотнула ком у горла и нырнула из-под металлического листа под дождь. Хибарка лязгнула, громыхнула и затихла. А потом Конан обернулась, и к детскому телу с недетской душой ринулась сотня сюрикенов.       Она не успела испугаться, даже крикнуть: «Не надо, я хорошая!», она просто замерла и вылупилась на Конан, забыв закрыть рот. Неряшливо подвязанное платье липло к телу, у ног плескалась лужа, всё наполняемая дождём.       Конан опустилась на землю, коснувшись ногами грязи. И она была так прекрасна, так величава, её движения сквозили спокойствием и силой. В самом деле ангел. Конан быстрым хмурым взглядом окинула маленькое тело, посмотрела в глаза и коротко выдохнула. Сюрикены отступили и спрятались в складках её плаща, слившись с ним в единое целое.       — Прости. Я не увидела, что ты ребёнок.       И тут она поняла, что гроза стихла, остался только дождь. Она пережила запоздалый страх, почувствовала, как её бросило в холодный пот, и кивнула дрожащей головой.       Конан оглянулась, поняла, что всё тихо, и подобрала пару клинков, позабытых владельцами. Кунаи, вот как они назывались. А недалеко лежала пара тел. Они были опрокинуты вниз лицом, прямо в грязь. Кажется, это те первые, которые… Ну, между собой и сами себя. Это не Конан их убила, она бы не стала.       Это пока не та Конан, которая убивает. И она сейчас уходила.       А взрослому разуму, заточённому в теле ребёнка, стало понятно: больше её защищать не будут. По крайней мере, все те, кто не-Конан. Потому что она в Амэгакуре, здесь не помогают и не покрывают, здесь каждый сам за себя. Вот же повезло. Какая удача — оказаться в маленькой Скрытой деревне, страдавшей от междуусобиц, от глобальных войн и от внутренней ненависти.       Она поперхнулась воздухом, а потом её чуть не вырвало, было бы чем. Она в смятении наблюдала, как Конан счищает с кунаев грязь и прячет их в подсумок. А потом уходит. И она, конечно же, бросилась следом. Потому что она не придумала, кто ещё ей сможет помочь, если не Конан. Вот если и Конан велит ей уйти, тогда придётся лечь и помирать. А пока… Пока она попытается хотя бы понять, в каком времени оказалась.       Шлёпая босыми ногами по грязи, она подлетела к Конан и ухватилась за плащ. Конан посмотрела на неё удивлённо и с некоторым недоумением. А она, едва не плача, уставилась на Конан испуганными глазами и обняла её ногу такую большую в сравнении с детским телом.       — Ты что? — спросила Конан. — Тебе что-то нужно?       Она захотела кивнуть, но вместо этого мелко задрожала. Всё потемнело, она грохнулась в лужу, в панике нащупала ботинок Конан и вцепилась так, что сама уже не могла разжать окоченевшие пальцы.       — Вставай, — велела Конан, подхватила её сильными руками и поставила на землю.       Стоять сил почти не было. А она, кажется, теряла сознание. Рот сам собой скривился, а по щекам потекло что-то горячее и солёное. Конан опустилась перед ней на корточки и спросила:       — Есть хочешь?       Она сгорбилась и судорожно закивала, едва видя лицо Конан. Та вздохнула и сказала:       — Не плачь. Пойдём.       И Конан взяла её за руку. Она чувствовала, какая тёплая у Конан ладонь, как сжимаются пальцы, как отличаются на ощупь от шершавой кожи гладкие ногти. Она вдруг осознала, что у неё самой руки теплеют, и поняла: это значит живая.