No Time To Crank The Sun

      …                          …                                                  …                                                                          …                                                                                                  …       Он, наконец, понимает, что с ним что-то случилось.       Он не сомневается в этом. Обычно пробуждение не даётся ему с таким трудом. Обычно, он просыпается моментально: все чувства включаются, как по щелчку пальцев.       Сейчас же он с трудом прорывается из сна. Будто плывёт против течения, соединяющего сознательное и бессознательное. Это угнетает безумно, но он продолжает остервенело пробивать себе путь в мир бодрствования.       Тёмные тени вырастают из ниоткуда прямо на границе осознанности, и бурлящий поток врезается в них с сокрушающей мощью.       Когда Зоро просыпается в следующий раз, он в состоянии определить, где находится, хоть ожидания и не совсем совпадают с реальностью.       Он лежит в спальне, из окна разливается мягкий утренний свет. Комната маленькая и непримечательная и сделана целиком из дерева, с окном — всего одним, но огромным, — и редко заставлена мебелью. Он понятия не имеет, чья это спальня или даже дом, частью которого она является. Единственное, что он может сказать наверняка, — дом стоит на земле, и пока что этого знания ему достаточно.       Зоро глубоко вздыхает, утопая спиной в жёстком матрасе. Приподнимает голову на жидкой подушке и понимает ещё одно — кровать слишком мала для его габаритов. Голые ступни бесхозно свисают с края.       «Стопудово что-то случилось, — размышляет он. Тело ощущается странно отяжелевшим, потрёпанным и разгорячённым, как от лихорадки. — Почему я такой уставший, я же только проснулся, — раздражённо думает он, сжимая ладонь в кулак. Когда он расслабляется, рука слегка подрагивает от напряжения. — Что за чёрт?».       Он пытается вспомнить, что такого могло произойти, что сейчас он такой расклеенный, и голову тут же простреливает болью. Он приоткрывает рот от неприятного ощущения, и эта реакция кажется невероятно знакомой. Выуживая руку из-под одеяла, он дотрагивается до виска и натыкается на туго обмотанные вокруг головы бинты.       «Минуточку, что я…»       Дверь в комнату открывается.       — Зоро! — восклицает Нами, подлетая к его кровати и откидывая от головы руку. — Не трогай. Только хуже сделаешь.       Он позволяет ей поругаться, но только потому, что поражён её внешностью. Он не знает, почему… Она выглядит так же, как и всегда, пусть волосы и собраны в неаккуратный пучок, который похож на наполовину очищенный мандарин, и залёгшие под глазами мешки и вспыхнувшие румянцем щеки контрастируют со слишком бледной кожей.       Нами замечает, как он пялится, и, должно быть, его физиономия ставит её в тупик, потому что она напрягается, будто готовит себя к худшему.       — Ч-что?       — Ты… — он облизывает губы, пытаясь подобрать слова. Мысли путаются, отказываясь выстраиваться в связное предложение. — Ты куда-то уходила? Такое ощущение… что я тебя… лет сто не видел?       И, по какой-то совершенно необъяснимой причине, их встреча напоминает скорее… воссоединение? И это полный абсурд, потому что Нами, вообще-то, всё это время… была… здесь?.. Но внезапно этот факт тоже кажется абсурдным. Почему он кажется абсурдным?       Нами тяжело опускается на стул рядом с кроватью, руки устало повисают вдоль туловища.       — Ох, Зоро, — выдыхает она в потолок. Закрывает лицо руками, будто стирая с него удивлённое выражение, на смену которому приходит выражение полного истощения. — Это я должна говорить тебе.       Он хмурится, не вполне понимая, что она имеет в виду.       — Это… я куда-то уходил?       За дверью в спальню слышатся приглушённые звуки. Низкие голоса и топот ног. В этом доме есть ещё люди, осознаёт он. И в который раз задаётся вопросом, кому же дом принадлежит и почему они вообще здесь находятся.       Нами не обращает на звуки никакого внимания.       — Не… физически, — говорит она. — Боже, с чего бы начать? Ну, для начала, тебе, наверное, стоит попить. Ты проспал несколько дней, наверняка жажда замучила…       — Погоди, что? — он пытается сесть, но руки варёной лапшой остаются просто лежать. К горлу подкатывает тошнота от одной только попытки пошевелиться. Комната начинает вращаться, и у него сбивает дыхание. Что за чёрт?       — Не двигайся слишком много, — говорит ему Нами, впустую, правда, потому что он и так не может двинуться. Она осторожно укладывает его голову обратно в постель. — Ты ещё не до конца восстановился.       — Почему я спал несколько дней? Мы с кем-то дрались что ли, или что?       Нами вздрагивает, будто до ужаса боялась этого вопроса. Она нервно чешет шею.       — Ты был болен, Зоро. То есть, очень серьёзно болен. Не какой-то там простудой или гриппом.       Он нахмуривается ещё сильнее.       — Болен…?       Это поэтому у него так сильно скребёт в горле и болит голова? Нет, обычная боль в горле и мигрень не выведут его из строя на несколько дней. Нами ведёт себя очень странно. С чего она такая заботливая и вся на нервах? Почему выглядит ещё более уставшей, чем он? «Так всё-таки была битва?». Обычно Нами наорала бы на него за безрассудство, едва он очнулся после очередного ранения. «Тогда почему она не ведёт себя как обычно?». Если только… битва ещё не закончилась.       Нами закусывает губу.       — Может, болен не совсем то слово. Как бы объяснить… Ну, Луффи и остальные отвели тебя к одной чокнутой ведьме, чтобы она вытащила у тебя из головы паразита, и она…       Голову прошивает болью.       — Кто?       — Что значит «кто»? — спрашивает Нами, её улыбка немного искривляется от волнения. — Луффи и ребята. Да ты чего. Фрэнки, Санджи и Усо…       С каждым следующим словом противная тянущая боль царапает под черепушкой будто битым стеклом. Она возникает на ровном месте, и он от неожиданности морщится.       — Зоро? — она вскакивает со стула. — Что такое? Что-то не так?       — Дерьмо, — только и может процедить он сквозь зубы.       Шаги за дверью становятся громче. Нами поворачивает голову, и Зоро замечает почти затянувшийся рубец у неё на шее.       — Блин, — говорит Нами. — Это, наверное, ребята.       Зоро переключает внимание на дверь.       — Какие ребята? — в недоумении шипит он. Такое ощущение, что голова под бинтами сейчас взорвётся. — Здесь ещё кто-то есть? Кто они, нахрен, такие?       Она кусает губы, напряжение начинает искриться в воздухе, будто вспышки электричества. Нами выглядит абсолютно беспомощной, переводя взгляд с него на дверь и обратно.       — Не может быть. Ты не пом…       Дверь распахивается, стукаясь о стену с громким бам!       Из-за боли, должно быть, что-то не так со зрением, потому что комнату заполняет толпа бесформенных теней. Они все говорят вразнобой, перекрикивая друг друга, но гомон всё равно перекрывает острая боль, клокочущая прямо в виске…       — Зоро! — задорно выкрикивает кто-то. — Ты проснулся!       — Мы так беспоко…!       — … наконец-то ты очнулся…!       — Ои, не толкайся…!       — Ребята, стойте, он ещё не…       Наконец, он слышит: — Как себя чувствуешь, Зоро? — но сознание ускользает раньше, чем он успевает дать ответ самому себе.       После того случая он начинает хуже спать, будто разуму не терпится поскорее проснуться.       Его крутит в вихре бессмысленных снов, от которых все пять чувств сходят с ума. Каждый раз он просыпает резко, словно из-под ног выбивает землю. Уже проснувшись, он, запыхавшийся и возбуждённый, бездумно моргает, но осознание потихоньку приходит.       Сны это воспоминания.       Он не уверен, в какой момент понял это. Может, когда проснулся, задыхаясь и изо всех сил вцепившись пальцами в матрас с повторяющимся, словно мантра, «Я Ророноа Зоро, мечник, я пират, плавающий по морям, чтобы достичь своей цели, я Ророноа Зоро, меч…» в голове.       Осознание оказывается таким неожиданным и при этом таким очевидным, что от противоречивости ему становится дурно.       Затем он засыпал снова, но сон не приносил ни грамма облегчения, потому что его лишь затягивало глубже в бурлящий водоворот забытых мыслей. Его снова выкидывало в реальность мощным импульсом, и с пробуждением он узнавал ещё какую-то деталь о самом себе, которой он даже не подозревал, что её не доставало.       И это повторялось снова, и снова, и снова, всю ночь, бесконечное число раз.       Как будто… он лишь контур, набросок — однотонный, без штриховки, без каких-либо градаций теней, и с очередным пробуждением и открытием кусочек наброска заполнялся краской.       Он ещё не там. Ещё нет.       — Ты не узнаёшь никого из них? — разочарованно спрашивает Нами.       Зоро лежит на кровати. Он не менял позу с тех пор, как проснулся. Он проснулся меньше часа назад, и голова раскалывается, как с особо жёсткого похмелья. Сон дался ему нелегко, так что свинцовые веки грозятся не подняться после того, как он моргнёт в следующий раз.       Нами сдувает маячащую перед глазами прядку. Она принимает его молчание за ответ.       — Блин. Я надеялась, что ты вспомнишь хоть кого-то из них, как меня. Проще всё не становится.       Зоро ничего не отвечает. Когда он проснулся, с трудом, как после запоя, Нами тут же спросила, вспомнил ли он кого-то из людей, что ввалились в комнату перед тем, как потерял сознание от боли (на что тут за зашипел, потому что он не теряет сознание от боли). Она пролепетала имена, ожидая от него реакции, но звучание каждого — незнакомого — имени отдавалось ломящей болью в затылке.       Зоро подносит руку к голове, чувствуя под ладонью грубую ткань бинтов. Острая боль гудит прямо за ухом, и он перемещает ладонь туда. Кожа начинает предупреждающе зудеть от прикосновения. Боль не такая сильная, но всё равно оставляет неприятный осадок.       Нами отбрасывает его руку в сторону.       — Не трогай, — повторяет она в сотый раз.       Он раздражённо вздыхает. Он знает, что не должен трогать, но ничего не может с собой поделать: зудящая боль напоминает о том, что произошедшая с ним ахинея — вовсе не ахинея, а произошла на самом деле и не является плодом поддетого горячкой воображения.       Теперь он знает, что с ним случилось.       Он не уверен, когда именно начал осознавать, но он точно знает…       Потеря памяти.       Он сглатывает ком в горле, подавляя рвотный позыв.       Впечатления от осознания пережитого жуткого опыта переливаются через край и мешают жить дальше, как воспалённая рана.       Он помнит Нами, помнит, как какие-то люди пытались убедить его в этом, помнит, что был не прав; помнит, как плавал на корабле и поднимался в гору, и чокнутую старуху, которая могла говорить с насекомыми. Но ярче всего он помнит боль. И именно это раздражает больше всего.       События последних недель возвращаются к нему кусками, складываясь в несуразную мозаику и ещё больше сбивая с толку. Но вот конкретные детали, как чьи-то имена… что ж… на этом Зоро тормозит окончательно.       Потому что, когда бы он ни пытался вспомнить, с кем был всё это время, он видит лишь тьму.       Вместо людей в сознании вырисовываются лишь бесформенные чёрные кляксы и линии.       Призраки.       Он знает, что это люди, и он знает, что он их знает, но просто не может увидеть их. Разум затянул забытых людей из его жизни тёмной вуалью, и, как бы он ни старался, — он не может разглядеть, кто за ней скрывается.       Он опять поднимает руку и рассеянно потирает забинтованную голову.       — Болит? — тихо спрашивает кто-то.       В комнате теперь одна из тех теней.       Маленькое чёрное пятнышко, это выглядит так несуразно, будто капнули чёрными, сильно разбавленными водой чернилами на чистый холст. У него нет ни определённой формы, ни каких-либо затемнений или контуров. Ничего, по чему можно было бы определить, мужчина это или женщина, или вообще человек или какое-то другое существо. Просто чёрная клякса вместо тела, которое вырвали из реальности.       Но он шестым чувством чует, что оно смотрит на него с беспокойством. Чуть погодя он врёт, отвечая:       — … Нет.       Очень странно говорить с пятном. Нами, похоже, не осознаёт, что прямо посреди комнаты будто разверзся чёрный портал, с которым преспокойно разговаривает. Она говорит с пятном так, будто оно — человек, как если бы она видела, кто за ним скрывается. Кто бы за ним ни скрывался.       То же самое было и с людьми, ввалившимися в комнату ранее. Дверь распахнулась, и спальню буквально залило чернотой. Зоро даже показалось, что его просто мгновенно вырубило, но потом Нами сказала, что они были его накама. Людьми, которых он знал… но забыл.       Это было так чертовски странно.       — Обязательно скажи мне, если будет болеть, Зоро, — говорит ему чёрная клякса. — Я же врач, в конце концов.       Точно. Врач. Оно упоминало это раньше, когда в первый раз вошло в комнату и Зоро пялился на него, как на саму смерть. Нами тогда поспешила заверить, что это друг, что его — его — зовут… как-то, и что он один из тех, кого он забыл. Она думала, что его реакция вызвана тем, что он видит врага, но на деле он видел безликого призрака. Чёрное пятно ёжилось за дверью, пока Нами не показала жестом, что можно войти, и Зоро отчётливо слышал звенящие в голосе слёзы, когда оно представилось доктором.       И Зоро, будучи истощённым до крайности и, возможно, находясь в бреду, принял сей факт с тяжёлым вздохом. А что оставалось делать? Учитывая всё сверхстранное дерьмо, что с ним случилось, что-то угодно было возможно.       Он не сказал ни Нами, ни чёрной кляксе, что видит. Решил, что с этим он должен разобраться сам.       Чёрная клякса-доктор продолжает смешивать содержимое различных склянок в пиале. Субстанция пахнет просто отвратительно, так что живот Зоро скручивается в морской узел, и он надеется, что, над чем бы доктор ни колдовал, ему не придётся глотать результат его творений.       Нами снова закусывает губу, как делает всегда, когда не может решить, озвучивать ли мысль, на которую точно не получит желаемого ответа. Наконец, она спрашивает кляксу:       — Он не должен уже хоть что-нибудь вспомнить? Я имею в виду, он знает, кто я, какого чёрта! Он забыл меня самой первой, как это понимать? Разве он не должен был вспомнить сначала тебя или ещё кого-нибудь?       Чёрная фигура отставляет склянку. Создаётся впечатление, что она увеличивается в размерах, когда делает вдох:       — Хотел бы я знать, Нами, но ты должна понимать, что само заболевание протекает абсолютно непредсказуемо. Я никогда раньше не сталкивался с чем-то подобным. Всё, что я могу, это пересказать слова Мойи-сан.       — Как будто то, что она сказала, прямо-таки информативно, — в расстройстве бросает Нами. — Даже эта ведьма не знает, как он будет восстанавливаться.       — Не ведьма, — говорит Зоро.       — Что?       Зоро моргает.       — Что? Она не ведьма, просто немного спятившая старушенция-фруктовик.       Она таращится на него, будто он отрастил вторую голову.       — Ты помнишь её?       — А почему бы мне её не помнить?       Она беспомощно открывает и закрывает рот, не в состоянии сформулировать ответ.       — Но… ты же только… — она вскидывает руку: — Видишь? Вот о чём я! Почему он помнит случайные отрывки, а не что-то связное?       Зоро супит брови: немного неприятно, когда о тебе говорят так, будто тебя нет в комнате. Но он благоразумно держит язык за зубами, потому что тоже не прочь получить ответ на вопрос.       — Опять же. Это неисследованная территория и для неё тоже. Она же сказала, что Зоро — единственный, кто вообще пережил это, — на этом Зоро ухмыляется, потому что нет ничего удивительного в том, что он преодолел очередное препятствие. Нами стреляет в него острым взглядом, и он закатывает глаза. Маленькое пятно продолжает: — Она предупредила, что может случиться всё что угодно. Нам надо набраться терпения. На Зоро всегда всё заживало как на собаке, когда он проспится. Он вспомнил тебя после нескольких дней сна, в конце концов, а сегодня уже не такой бледный…       — Но он не помнит тебя, — перебивает Нами.       — … Да, не помнит. Но, возможно, вспомнит, если ещё немного отдохнёт. Терпение.       Внезапно, голову, словно булыжником, пробивает воспоминание.       Несколько дней назад, за дверью, кто-то разговаривал. Несколько человек говорили о нём, обсуждали потерю памяти и как его вылечить. Особенно громко в голове звучит одна фраза. Они разговаривали с Нами, не с ним. Кто-то сказал, невероятно ласковым голосом: «Решение обязательно найдётся, Нами-сан. Нужно иметь терпение. Всё, что мы сейчас можем, — это терпеть и ждать, пока Зоро-сан не придёт в себя…».       Он помнит так много разговоров, слов, произнесённых разными голосами, которые потом эхом отскакивали от стенок черепной коробки на протяжении нескольких дней. Но сейчас слова воспринимаются по-другому. Тогда, люди пытались ему помочь. Люди, которых он забыл, как когда-то Нами, старались изо всех сил, даже находясь в отчаянии. Просто попытаться и помочь ему.       Он помнит, как терпеливы они были по отношению к нему. И помнит, как неподобающе вёл себя. «Нет, — поправляет он себя, — не неподобающе. Я вёл себя, как последний ублюдок».       Теперь, он понимает. Теперь он воспримет любое их слово, подумав десять раз наперёд. Не будет язвить, презрительно скалиться и огрызаться первым оскорблением, пришедшим в голову.       Он будет сидеть на кровати, давать им обсуждать его, будто его нет в комнате, позволять волноваться по пустякам, давать лекарства и просто суетиться с ним, как куры-наседки, чего он обычно терпеть не может. Он примет непривычность ситуации, чужеродную боль и состояние его тела. Примет чёрное призрачное пятно, что разговаривает с ним, примет тот факт, что это человек, которого он когда-то знал, но о котором нет ни единого намёка в его больном мозге.       На этот раз — он будет терпеть. «Я так многим им обязан».       Чёрная клякса прочищает горло.       — Эм, Зоро. Мне надо сменить повязки и смазать рану. Могу я…?       Он кивает, и клякса сдвигается, должно быть, протягивая руку ему за голову. «Выглядит очень знакомо», — думает Зоро, когда бинты начинают развязывать. Потом всплывает воспоминание — о жуке-паразите с ним в главной роли, сидящим на стуле и отданным на милость костлявых пальцев Мойи, ковыряющихся у него в башке, и на милость другим рукам, удерживающим его голову, — будто оно всегда там было.       Он моргает.       — Та старая кляча вскрыла мне голову, — внезапно говорит Зоро.       Чёрное пятно замирает, Нами нахмуривается, и Зоро гадает, не могли ли обжигающая боль и сомнительные медикаменты, что насильно в него влили той ночью, вызвать галлюцинации?       Произошедшее правда ощущается скорее сном. Ночным кошмаром, если быть точнее. Вокруг него кружили другие тени, но он отчётливо помнит хренову повелительницу насекомых, Мойю, что улыбалась ему кривыми зубами и держала скальпель в одной руке, а на плече у неё сидел жук.        — … так ведь? — уже с сомнением спрашивает Зоро.       Но бинты продолжают разматывать, и тонкий голос говорит:       — Да, да, всё верно. Мойя-сан провела процедуру, в ходе которой нужно было сделать надрез на твоей голове. Хм, на самом деле, думаю, было бы проще, если ты расскажешь, что последним помнишь из того дня. Если начнёт болеть голова, останавливайся, хорошо?       Что помнит он? Проходит пара мгновений, прежде чем удаётся собраться с мыслями.       — Я был… — начинает он, хмуря брови, пока пытается рассортировать разбегающиеся мысли. — Я был в доме, на горе. Шёл туда с какими-то людьми, но… — он пытается воспроизвести их образы, но всё, что он видит, это группу размытых теней разных форм и размеров. Он трясёт головой: — Там была старая карга, которая оказалась доктором, и она могла говорить с насекомыми. Способность Дьявольского фрукта. Она… достала жука у меня из башки, да? Из мозга, он ел мои воспоминания или что-то типо того…       Чёрное пятнышко одобрительно мычит на его слова. Потрёпанные бинты, выпачканные в запёкшейся крови, падают на матрас, и чёрная клякса начинает втирать странную белую мазь ему за ухом. От первого касания Зоро морщится, но вскоре расслабляется, когда последующая прохлада успокаивает полыхающую огнём рану.       В голове всплывает другое воспоминание, и приятного в нём мало. Зоро облизывает губы, чувствуя горьковатый привкус.       — Минуточку, в конце она заставила меня что-то выпить. Что она в меня влила? После этого меня вырубило.       Нами кривится, немного высовывая язык. «Плохой знак…».       Пятнышко продолжает:       — А, это. Эм, меня там не было, но из того, что рассказал Санджи, когда Мойя-сан извлекла паразита, она сразу же раздавила его, вмешала в какую-то тёмную жидкость и заставила тебя выпить. Когда Санджи спросил, зачем, она ответила, что так ты сможешь вернуть себе воспоминания. Потому что нейроны, что съел жук, всё ещё в его теле.       Зоро пялится на кляксу во все глаза, переваривая полученную информацию.       — Какого хера, — он проводит языком по ряду зубов. На тех будто осела сажа, смешанная с кислотой. — Я съел жука?       — Я тебя умоляю, — смеётся Нами, — будто ты не ел чего похуже, — она убирает грязные бинты и бросает их в мусорное ведро. — Но мне правда кажется, что эта Мойя на ходу это придумала. Вы же дрались с дозорными, в конце концов, поэтому я не виню её за такую импровизацию.       — Дозорными? — ах да, он помнит. В мелькающих в памяти фигурах можно вполне узнать дозорных. «Мда, эти сволочи как всегда выбрали самое подходящее время».       Нами кивает.       — Ага. Неудивительно, что дозорные последовали за вами в гору и атаковали прямо в разгар операции. Эти ребята всегда появлялись в самый неподходящий момент. Остаются верны себе. Но их вмешательство обернулось в итоге против них самих.       Зоро косит на неё взгляд.       — Что ты имеешь в виду?       — Без обид, но Мойя считает, что единственной причиной, по которой ей удалось достать паразита из твоей головы, было то, что один дозорный задушил тебя до полусмерти. Так ведь, Чоппер?       Ощупывание на его голове вновь останавливается, и сверху раздаётся очень деликатный, клинически размеренный голос:       — Её теория заключается в том, что удушье спровоцировало кислородное голодание мозга и, соответственно, чуть не убило Джию. Она, так же, как и ты, не могла дышать и поэтому выползла наружу в поисках кислорода. Как тонущий человек стремится к поверхности из толщи воды. Когда Мойя-сан доползла до тебя, Джия была очень близко к линии надреза, так что ей оставалось только выковырять её.       — Тебе невероятно повезло, — заключает Нами.       — … ха, — вырывается у Зоро после неприлично затянувшейся паузы.       Он отрешённо трёт шею, ощущая под пальцами налитые синяками следы чужих рук. Воспоминания о воцарившемся после нападения дозорных хаосе, о том, насколько жалок он был, что не мог дать отпор даже невооружённому дозорному, обжигают и без того одуревшую голову. «В тот момент я совершенно точно не чувствовал себя счастливчиком».       Повезло.       Он раз за разом прокручивает в голове слово. «Мне определённо не повезло с тем, как всё началось, — думает он, вспоминая череду злосчастных событий, начавшихся с какой-то тупой букашки, заползшей ему в голову, — но повезло с тем, как всё закончилось».       Он кивает сам себе.       — Да, — говорит он в потолок. — Звучит логично.