Столица мира

      — Так, теперь попробуй сама, — воодушевленно предлагал я.       Я убрал руки с её талии и плеча, и через минуту практики у Алисы отлично получалось быстро ходить с шиной без опоры. Конечно, передвигалась она неказисто, словно игрушечный солдатик которого двигал ребенок, но что еще можно было ожидать? По крайней мере, она не опускала голову, хоть по ее выражению лица был вполне понятен настрой. А был он не лучше, чем у меня. Она прекрасно осознавалась мизерность шансов на успех всего этого похода.        Я разложил вещи по рюкзакам и подсумкам, сложил все самое легкое в ее рюкзак, а сам взял подсумки, и рюкзак с пайками, MР-60 и патронами. Снайперскую винтовку пришлось оставить. Слишком тяжелая, да и пользы от нее мало. Алиса спорила о том, стоит ее брать или нет. Когда она смотрела на винтовку, что-то такое странное горело в ее глазах. Я долго спорил с ней о том, стоит ли брать винтовку. Так много всего она оставила тут без раздумий, и только за нее она в прямом и переносном смысле зацепилась. Я как мог, пытался объяснить ей, насколько этот крупнокалиберный балласт будет нам мешать, но она и слушать не хотела.       Только сейчас, когда вся эта тревога и ругань прошли, я вдруг начал догадываться, что та винтовка, наверное, значила для нее что-то сакральное. Как жаль, что тогда я этого не понял. Как жаль, что она этого не объяснила. Она сдалась под напором моих аргументов, но последний ее взгляд на винтовку был таким горестным, какой не каждый из нас сможет бросить и на живого человека. Когда мы перед выходом раздавили на двоих еще банку тушенки, в ней еще тлело это кислое чувство. Но стоило мне встать из-за стола, как и он потонуло в вязком унылом безразличии, из-под которого, как мне тогда казалось, что-то человеческое выныривает лишь в моменты редких отливов.       Надежда дойти до госпиталя раньше, чем станет слишком поздно была призрачной, но в ином случае Алису ждала бы гарантированная смерть или потеря возможности двигаться, что в ее положении по-сути было одно и то же.       Выйдя из подъезда я сразу почувствовал запах горелого пшена. Нехороший знак. Так пахнет Циглин. Ужасный отравляющий газ, который правда из-за чрезмерной тяжести не пользовался особой популярностью. Облако стелилось так низко, что высокий человек стоя в полный рост в ботинках на завышенной подошве вполне мог свободно дышать не вдыхая газ находясь головой над облаком вещества.              Однако на тех, кто его вдыхал, Циглин оказывал ужасающий эффект. Через несколько минут после вдоха у человека истончаются и лопаются сосуды слизистой. Вещество быстро реагирует, не успевая дойти куда-то ниже головы, но и этого становится достаточно. Очень скоро начинается кровотечение из всех крупных отверстий от глаз и носа до крупных пор. Человек быстро умирает либо захлебнувшись кровью, либо, чаще, от кровоизлияния в мозг.       Со временем, циглин разъедает все ткани до которых может добраться, через пару часов после смерти о мягких тканях головы, будь то хрящи, мышцы или мозг, останется лишь воспоминание. Это жуткое зрелище, когда там, где раньше было уникальное лицо и целый мир в мозгу, теперь только безликий почерневший от химической реакции череп, и запах ванили в память о мозге.       Говорят, в бою везет тому, кто перед смертью падает лицом в землю. Причин тому много, одни говорят, что в таких случаях смерть не дразнит тебя небом, другие, что так в горячке боя легче сказать «прощайте!». Но опуская лирику, многие твердят, что дело именно в циглине. Опустится ночь и ты обретешь недолгий покой. А утром, если твое лицо все-таки оказалось перед солнцем, лучи света снова упадут на твой череп, температура вырастет, реакция продолжится, а к закату от головы останется только кусочек затылочной кости на дне стального шлема. И больше ничего, ни одного напоминания о том, кем ты был до этого, лишь запекшаяся косточка, и лужица, посмотрев в которую, если повезет, кто-то увидит твое отражение…       В прочем, запах горелого пшена воздух приобретал уже тогда, когда концентрация газа в нем становилась минимальной и безопасной. Меня пугало другое. За газовой атакой вскоре должна была следовать атака пехотная. Наткнуться на вооруженных солдат для нас означало бы мгновенную смерть. Оставалось надеяться, что газ из планируемой области атаки в нашу сторону сдул непредвиденный ветер.       Я не чувствовал какого-либо дискомфорта пока шел, хоть и был нагружен как вол. А вот Алисе явно было тяжелее и тяжелее с каждым шагом. Я знал, что она сильная и догадывался, что она переживала вещи куда страшнее. Но от того что я никак не мог как-нибудь облегчить ее состояние мне становилось тяжелее на душе. Ветер волнения завывал в голове. Ни о чем больше не получалось думать.       Мы прошли каких-то сто метров как у Алисы появилась отдышка. Я успел оторваться от нее. Как бы медленно я не старался идти, она никак не успевала. Когда я понял, насколько далеко она позади, я встал на месте. Ждал, ждал, наверное несколько секунд, но казалось, что времени прошло предостаточно. Развернувшись, я увидел вполне ожидаемое, но от того не менее тяжкое зрелище. Она медленно превозмогая боль шла вперед. Мелкими прерывистыми шагами она семенила, а в ее глазах горел недобрый огонь, неприязнь и отторжение по отношению ко мне. Иного и ожидать было глупо, по чьей вине ей пришлось все это пережить, как не по моей?       Я пошел ей навстречу и в ее взгляде, помимо неприязни возникло презрение. Ее глубоко уязвляло то, что я, начав идти назад в ее глазах показывал свое превосходство. Будто бы ее задевал сам факт того что она не идет впереди меня. А факт того, что я так просто делаю шаг назад, и вовсе выбешивал ее. Она видела себя слабой, и это ей претило, но что еще хуже, своим поступком, в ее глазах я выставил слабым себя.       — Может сделаем перерыв, — предложил я, когда расстояние между нами сократилась до метра.       — Если будем отдыхать через каждые полтора шага, то никогда не доберёмся до госпиталя, — когда она возражала, несмотря на агрессивный вид, ее голос звучал совершенно безэмоционально. Не знаю, от того ли это, что она не считала меня достойным эмоций, или из-за давящей усталости, но речь ее стала совсем безжизненной.       — Если на полпути будучи усталыми и измотанными мы встретимся с врагом, — парировал я. — То вообще никуда не доберемся.       — Ладно…       Вряд ли она была со мной согласна, скорее просто так устала что не хотела спорить.       — Вот и хорошо, остановимся там, — говорил я указывая на небольшое здание с другой стороны улицы, напоминающие не то кофейню, не то бар.       Зайдя внутрь я помог Алисе лечь на диван, отложил вещи и уже хотел пойти на кухню заведения, в надежде, что там осталось еще что-нибудь чем мог бы пополнить запасы пропитания.       Здание было таким же запустелым, как и тот дом. Должно быть, в этом городе все бесхозные, проветренные вихрем войны дома были на одно лицо.       Вдруг я услышал нарастающий рев мотора, размывший сумеречную тишину. Я прижался к стеклу в поисках шума. Это явно был не самолет, скорее очень крупный грузовик или… Танк! Не успел я сам дойти до этой мысли, как заметил в трех сотнях метрах от нас стального монстра, поворачивающего на нашу улицу. Леопард, образца первой половины 60-х, довольно тихий для своего мотора. Это объясняло, почему его стало слышно лишь так близко. Я уже хотел помочь Алисе укрыться, после чего бросится прятаться самому, когда вдруг вспомнил что стекла кофейни глухо затонированы. Когда танк был в пятидесяти метрах от нас, за шумом мотора послышался ритмичный звук шагов и солдатский хор распевающий песнь Хорста Весселя.       Так странно было смотреть на проходящую мимо колонну, отделенную от тебя лишь тонким стеклом, но находящуюся словно вовсе в другом мире. Будто бы это и не окно, а стенка террариума. Вот только запертой в стеклянной коробке змеей я видел отнюдь не их, а себя самого.       Железный гигант медленно прополз мимо кофейни, погребая под своими гусеницами хрупкий, зависший над улицей, пусть холодный и мертвый, но спокойный, в суете хаоса на миг ставший мирным, воздух. За танком маршировали 60 или 80 Эсэсовцев. Широкая походка, самодовольные лица, нахальная уверенность. Настоящая отвага идиотов. Они шли с засученными рукавами, будто бы сейчас совсем не осень. Они задирали подбородки вверх и распевали военно-патриотические марши, считая, что, они хозяева и господа этого города и этого мира. Я не трепетал, не боялся и не молился богу чтобы они прошли мимо. Я лишь кипел бессильной злобой к ним. Я хотел выйти и прикончить столько уродов сколько смогу пока они не убьют меня. Но я знал, что это того не стоит, что моя цель важнее.       Когда солнце зашторенное серой пеленой туч окончательно взошло, и мы могли идти не в полутьме, а при полноценном свете, когда темно-синий купол неба наконец стал серым, мы продолжили свой путь.       Я все так же легко шагал, а Алиса хоть сперва и шла почти в ногу со мной, но минут через 15 снова начала сбавлять темп. Мою голову снова начало продувать сквозняком вины и тревоги. Я так боялся, что мы не сможем дойти, или придем в пустое здание, или, что когда мы дойдем, будет уже слишком поздно, и я смогу лишь наблюдать как цветок Алисы увядает по моей вине. Потому что я поддался страху и не мог мыслить здраво, когда услышал ее шаги наверху. Я замедлил шаг чтобы Алиса могла нагнать меня.       — Дай мне рюкзак, — попросил я.       Она послушно передает его мне.       — Хватит, ты и так много тяжелого несешь, — воскликнула она, когда поняла, что я не собираюсь что-то оттуда доставать, а просто забираю его, чтобы понести самому.       — Тебе нужно тратить меньше сил, — отрезал я.       Конечно я понимал, что это бессмысленное действие, ей больно не от груза, а от воспаления, но я должен был хотя бы имитировать заботу и помощь, хотя бы попытаться протянуть соломинку, как бы безнадежно она не утопала в сером море этого города. Даже не для нее, а для собственного успокоения. Однако она приободрилась, и стала идти несколько быстрее. Я как мог, подстроился под ее шаг, и мы шли почти в ногу. В скором времени боль усилилась до того, что даже этой волевой девушке стало сложно её терпеть.       — Эрих, — неожиданно спросила она. — У тебя осталось обезболивающие?       — Только анестетики, — мой голос был очень подавленным.       — Справа по улице метров через пятьдесят должна быть аптека, может быть там ещё что-то еще осталось.       — Хорошо…              Так и было. Зайдя внутрь я сказал Алисе затаится где-нибудь в углу. На случай если вдруг появится опасность. А сам начал быстро обшаривать все полки на наличие каких-либо обезболивающих. Но эти полки, что изобиловали разнообразием пестрых флаконов и коробок, словно прятали от меня то единственное, что мне было нужно. В основном попадались анальгетики на основе Амфетаминов, я собирал их, но пытался найти что-нибудь не такое мощное и без сильных побочных эффектов.       — Наконец-то! — приглушенно воскликнул я, когда наконец заметил нужный препарат.       Я даже не успел обрадоваться, когда услышал скрип двери, ведущей к черному ходу. Кинув беспокойный взгляд на Алису, и увидев, что она спряталась в шкаф, я нырнул под стойку, нащупал в кобуре пистолет и прижал к себе пузырьки с таблетками.       В помещение вошли несколько человек, вроде двое, по крайней мере через щель в стойке я увидел только две пары ног. Скрючившись так, что мой подбородок уперся в пол, я смог разглядеть их. Белокурый мужчина лет двадцати в форме с шевроном армейского медика. А рядом с ним русый мальчишка не старше шестнадцати, с сумками, в которые они собирали все медикаменты, что находили.       — Ищи катетеры и шприцы, — бросил старший. — Их больше всего не хватает.       — Ага, — кивнул паренек.       Медик пошел за стойку. Редкие, дорогие и все рецептурные препараты находились в отдельной комнате. Меня он не заметил даже проходя в нескольких сантиметрах от моего лица. Через несколько минут я услышал нарастающий гул автомобильного мотора. Увлеченные сбором медики, не услышали рева даже когда прямо у аптеки остановился монструозный, обвешанный пушками и кустарно забронированный грузовик L10000. Старший был так увлечен сборами, что даже его не заметил. Полминуты спустя он застегнул сумку, видимо собрав все, что мог и повернулся к помощнику.       — Артур собирай свое добро, у меня вс…       Его прервал выстрел, прошедший через голову мальчика насквозь.       — Ар…       На сей раз его прервал я, затянув к себе под стойку.       — Что орешь? Жить расхотелось? — сердито прошептал я.       — Да они ж моего…       Я дал ему отрезвляющую пощечину.       — Веди себя тише и думай, как нам выбраться, если не хочешь отправиться к нему на встречу, — с уже нескрываемым гневом шептал я.       — Хорошо, с-сейчас.       Он выкинул какую-то флягу из-за стойки. В мгновение помещение заполнилось густым дымом. Я бросился к шкафу за Алисой, но увидел, что та уже ковыляет на выход.       Пробежав через черный ход я лицезрел машину на которой в аптеку пожаловали медики, и на которой нам пришлось бы уходить от преследования. Фольксваген T1, наверное, самый массовый автомобиль в Германии после жука. Партизаны, сторонники Геринга массово применяли такие машины с кустарно установленными пулеметами и гранатометами, когда Силезию заняли Войска СС. Конкретно на этом фургоне оружия не было. Был только большой красный крест. Мы очень быстро погрузились в машину, в голове у меня было только одно: Лишь бы оторваться, лишь бы оторваться. Удача улыбнулась нам во все тридцать два, полевой медик, да еще и на машине. Неужели у Алисы есть шанс?       — Ганс, мы повстречали бандитов, езжай по резервной и не смей выходить на главную! — взволнованно протараторил белокурый седому бородатому водителю.       — Да как тут на резервную, завалено все! — хриплым низким голосом спросил шофер.       — Уж постарайся, на главной бандитский броневик.       — Прорвемся!       Я не видел лица водителя, но был уверен, что сейчас в его глазах сверкнул азартный огонек.       Он выехал на главную вопреки всем предупреждениям. Бандиты явно удивились такой наглости, однако сориентировались быстро и поспешили на своем грузовике в след за нами. Посмотрев назад я ужаснулся, из правого окна кабины торчала длинная труба, пушка, калибром не меньше 5-и сантиметров, по-видимому, являвшаяся главным калибром этого импровизированного бронеавтомобиля. Не успел я в полной мере осознать наше незавидное положение, как прогремел оглушительный выстрел. Но Ганс видать был водителем от бога, молниеносное движение руля позволило минимизировать ущерб от выстрела, лишь незначительные осколки посекли наш Фольксваген.       — Заворачивай направо черт тебя дери! — орал белокурый.       — Да хрена с два. Эти гады хорошо отстрелялись, руль клинит, так что только вилять можно, — ворчал старый.       — Тогда жди и готовься вилять!       Шофер явно нервничал, его руки на руле сильно дрожали, а сам что-то нашептывал себе под нос, на каком-то иностранном языке, толи на польском, толи на Чешском.       — Вправо жмись, — снова кричит медик. — Жди… жди… жди… Влево!       Снаряд пролетел мимо нас, и взорвался врезавшись в дом, но не нанеся фургону урона.       — Семь секунд, — задумчиво протянул медик. — Теперь вправо.       Старый кивнул и вжался в сиденье. Белокурый повернулся ко мне.       — А ты, хватай гранатомет! Вылезай из люка, отстреливайся, чего сидишь?!       — Понял, — растерянно, и на самом деле ничего не понимая, произнес я.       Преследователь открыл пулеметную стрельбу. От чего-то пули не наносили кляйнвагену никакого серьезного вреда. Может их гильзы были набиты тем же «прекрасным» паленым порохом, что и пули того пресловутого пистолета, может вообще были холостыми.       — Чего ждёшь? — орал медик. Вылезай и стреляй!       — Да как тут вылезешь, — ссылался я на пулеметную стрельбу. — Вон как кроет.       Может пули и холостые, но проверять не хотелось. На лице белокурого появилась бессильная злоба, он понимал, что ситуация безвыходная.       — Три… — снова начал отсчитывал время до выстрела тот.       В эту секунду пулемет замолчал, я высунулся из люка.       — Два…       Прицелился.       — Один…       В ту секунду, когда я нажал на спуск кляйнваген вильнул влево. Моя ракета улетела в здание, а через мгновение пушка выстрелила.       — Пулемет не ведет подавляющий огонь, он пристреливается! — осенило меня.       — Пристреливался, — зло добавил белокурый. — Теперь то он знает, что у тебя гранатомёт.       Пулемет начавший стрельбу в эту же секунду, и теперь стрелявший уже выше корпуса подтверждал данное предположение. У меня было чуть меньше семи секунд, чтобы придумать решение. Может открыть дверь и стрельнуть через неё? Нет, гранатомёт тяжёлый, вывалюсь.       — Три… — Нервно отсчитывал белокурый.       Может резко затормозить? Нет, вряд ли грузовик просто проскочит мимо, скорее протаранит нас. Может просто вместе с Алисой выпрыгнуть? Нет, на такой скорости наверняка что-нибудь себе сломаю, двое раненых точно не дойдут до госпиталя.       — Два… — невозмутимо продолжал медик.       Я наконец понял, что это конец. Все кончено. Если нас и не настигнет снаряд, то врежемся в дом не первом же резком повороте. Это действительно последние минуты моей жизни. Не было той паники. Того хаоса в голове как раньше. То было ожидание в неопределенности, сейчас все было ясно, я хотел просто напоследок приобнять Алису, сказать ей «Прости». Прости за то, что я тогда оказался за углом. Прости что решил перевязать тебя, продлив твои мучения. Прости за то, что предложил идти в госпиталь, зная, что мы не дойдем. Прости меня, за все. В тот момент я чувствовал себя настоящим уродом.       — Один…       Я кинул взор на медика, интересно что он чувствует сейчас, а что чувствует водитель? Водитель хотя бы уже успел пожить, а мы, умираем молодыми.       Вдруг машина дернулась, но взрыва не прогремело.       — Выжидает гнида! — процедил медик.       Я снова окинул его взглядом, мой глаз зацепился за продолговатую шестигранную гранату у него на поясе. Точно! Нельзя было медлить ни мгновения, за секунду я сорвал с его пояса гранату, выкинул ее в люк на крыше и тут же бросился к окну, пролетев по высокой дуге граната разорвалась прямо у кабины грузовика. Пулемет замолчал, если он и не был поврежден, то его расчет уж точно посекло осколками или контузило.       Не теряя ни секунды белокурый выхватил из спрятанного за откидным сиденьем ящика пару бутылок зажигательной смеси, и высунувшись из люка закинул их друг за другом в грузовик. Тот охваченный огнем, начал смещаться в сторону, пока не врезался в здание.       Почувствовав, что опасность миновала белокурый без сил упал на сиденье.       — А я только в азарт вошел, на самом интересном месте умерли… — он издал нервный смешок. — Ну ты и выдумал! — восхищенно пробормотал он.       — Да, задали вы ему жару, — подтвердил шофер.       — Ларс, — наконец представился медик, протягивая мне руку.       — Эрих, — буркнул я пожимая её.       Старый остановил машину. Я выбрался из нее. Как приятно было снова почувствовать твердую и статичную землю под ногами, я чуть не пустился в пляс от радости. Снаружи машина выглядела куда плачевнее чем изнутри, вылезший наружу шофер, который оказался настоящим великаном, ростом под два метра, подтвердил мои опасения.       — Дальше мы на ней никуда не уедем, — грустно произнес он.       Вылезший из машины Ларс оглянулся по сторонам.       — Ганс, мы ведь сейчас на Ницшештрассе? — спросил тот.       — Да, наверное, — Протянул Ганс, неуверенно смотря по сторонам. — Должно быть на ней.       — Глянь, — Ларс показал на выпирающий из брусчатки бугор входа в метро.       Когда мы подошли к задраенным гермоворотам, Ларс снял со стены телефонную трубку, секунд с 5 подождал, и проговорил в трубку:       — Позывной 17-32а, повторяю, позывной 17-32а, у нас машина поломалась, нам бы до госпиталя добраться.       Спустя десять секунд гермозатвор со скрежетом отворился…