Бриллианты в пыли

— Эт-то?.. — Илай эл-Рей напрочь забыл все слова, поэтому не смог подобрать нужные. Хотелось бы услышать, что это шутка. — Мой младший сын и твой единокровный брат. Знакомьтесь, — последнее слово Набур эл-Рей произнёс с нескрываемой издёвкой и усмехнулся в некогда чёрную, теперь почти полностью седую бороду. Ни сил, ни смелости поднять голову и взглянуть в лицо «брата» Илай в себе не нашёл, только взглянул на тощие ноги, затянутые в грязные чулки и обутые в поношенные туфли с закруглёнными носами, серые от дорожной пыли. Он вздрогнул и поднял голову, когда мальчишка сделал шаг вперёд, встал близко-близко, обдав запахом — таким, каким пахли уже созревшие альфы, после долгого пути крепким, насыщенным и, проклятье, со знакомыми, точь-в-точь, как у отца, нотками. Илай скрежетнул зубами, когда мальчик протянул ладонь, непомерно крупную по сравнению с худобой. Лицо узкое, подбородок острый, раздвоенный — один в один, как у отца до того, как тот отпустил бороду. А вот глаза чужие, насыщенно зелёные, каких в роду эл-Реев не было. Копну густых, иссиня-чёрных волос паренёк унаследовал от отца. — Не думал, что ты способен на такую мерзость! — Илай отвернулся от «брата». Пожимать ладонь в ответ он, разумеется, не собирался. Напротив: сложил руки и согнулся, будто у него заболел живот. — Что случилось, то случилось, — поддакнул Набур, — назад ничего не вернуть. Ещё и условия посмел ставить, надо же! Наблудил ребёнка невесть от кого, притащил в Лу-Руа в целом и в этот дом в частности, ещё и повёл себя, будто не предавал память мужа! — Прошу прощения, на стол накрывать? — вывел из раздумий голос Элша. Ну вот, теперь и слуга будет знать… Все будут знать — и шушукаться. Спасибо, отец! Илай стиснул зубы. Тянуло согнуться, но модные ныне плотно облегавшие бёдра штаны угрожали разойтись по швам. Надо было уделить время одежде и расшить их, да недосуг. Сесть с этим… За один стол?! Илай, будто ужаленный, бросился прочь — в спальню, запер дверь, задвинул засов и прижался к ней лбом — крепко-крепко. Он решился отойти от неё, когда боль от давления на лоб привела в чувство. Тот ещё, наверное, красавчик, озадачился Илай и подошёл к зеркалу. Так и оказалось — на лбу алело пятно, в чёрных глазах — лихорадочный блеск, будто он резко заболел, полная нижняя губа подрагивала — как всегда, когда он волновался. Волосы, старательно расчёсанные, напитанные маслом арганы, купленным у торговца из Восточного Элмета, растрепались. Лучше бы Илай собрал их в хвост. Шорох вывел из раздумий, вынудил сфокусировать брошенный в никуда взгляд. Илай обернулся. Показалось… Всего лишь ветерок качнул шторы из легчайшего сине-зелёного шёлка, остудил пылавшие щёки. Проклятье, как теперь уйти? Туфли, блестящие от гуталина, не успели пропитаться пылью, потому что Илай так и не покинул дом: отец не позволил этого сделать, заявив, что хочет его кое с кем познакомить. Илай надеялся, что тот привёл будущего зятя. В большинстве семей так принято, и эл-Реи — не исключение. Он было собрался воплотить усвоенный ещё в школе урок, как следовало отшить ненужного поклонника, в жизнь, но так и не смог. К повороту, который последовал, он должен был морально подготовиться, но не смог. От стука в дверь Илай вздрогнул, хотя и этого следовало ожидать. Вне сомнений, отец не оставит его в покое, всё сделает, чтобы навязать резко свалившегося, как восточноэлметская лепнина с потолка, на голову братца. Не позволит принять весть, если её вообще можно принять. — Господин Набур просил передать, чтобы вы немедленно вернулись! — Элш, разумеется, больше некому. — Неприлично игнорировать гостя! «Неприлично»… Будто «гость» в измятых коротких штанах и грязных полосатых чулках на тощих, как у фламинго, ногах выглядел прилично! Илай заметил дыру. Может, «братец» не умел есть приборами, а если учесть, что с дороги проголодался… Настало время, когда скудно позавтракавший омлетом Илай должен наброситься на еду, однако от мыслей о «госте» замутило. Тем лучше, что он не успеет привести себя в порядок. Хорошо, если одежда не порвётся, а лучше — если не перепачкается, но на такое везение рассчитывать не стоило. Илай взобрался на подоконник, после перекинул через него ноги и спрыгнул. Не посчастливилось. Он больно ударился коленкой, когда приземлился. Элш скосил траву, но не заметил камешек. Если не везло, то во всём… Илай, прихрамывая и едва сдерживая стон, побрёл прочь, обогнул дом из выбеленного морскими ветрами камня. Низенькая резная калитка скрипнула, когда он толкнул её ногой. Надо бы смазать петли, если вспомнится в суете, или поручить Элшу. Он на ходу пригладил волосы и одёрнул края ныне модной облегавшей тело голубой рубашки, которую не потребовалось заправлять в чудом оставшиеся целыми бежевые штаны… А нет, не целые. Это Илай понял, когда проследил за взглядом Грела, очкастого библиотекаря, проходившего мимо. Бросив приветствие, он рассмотрел колено. Не только грязь, но и дыра. Илай неспешно, потому что ушибленное колено не позволяло быстро передвигаться, побрёл по выложенной булыжником аллее. За поясом неприятно взмокло, и он старался держаться подальше от зазывал. Не до покупок. В Ремесленном квартале полно голосов — грубых и звонких, а ещё — писклявых детских. Илая местные знали. Здесь все друг друга знали в лицо, поэтому приходилось здороваться или кивать, а однажды — и услышать вслед: — Погляди, какой растрёпанный. Никак в окно удрал к этому… Илай не дослушал. Старики-сплетники в широкополых соломенных шляпах, чета Сольев, передали мастерскую старшему сыну, и теперь только и делали, что днями прогуливались, держась под руки. Они, едва различавшие крупные буквы на вывесках, замечали, что творилось у соседей. Именно они рассказали отцу, с кем видели Илая, и тот, недолюбливавший их за привычку совать крупные носы не в своё дело, и вовсе возненавидел и перестал здороваться. Илай прошёлся по широкой улице, обогнул торговые ряды и свернул в улочку, не выложенную булыжником. Благо он надел чулки, иначе ноги утопали бы в песке и появились мозоли. Сердце сладко заныло, когда он увидел знакомое здание с открытыми окнами. Пахло скипидаром и льняным маслом. Запахи стали насыщеннее, когда Илай дёрнул на себя резную ручку в виде выгнутого русала — символа Лу-Руа, некогда красивую, но теперь проржавевшую. Неясно, как можно днями находиться в этой вони, от которой разболелась голова. — Кто там?! — кто гаркнул, не разглядеть. Ничего, кроме коротких клетчатых штанов и голых, как у моряка, лодыжек, поросших светлыми волосками. Илай узнал Колгана по ногам — и не ошибся, когда увидел кудрявую русую макушку. — А, ты… Разочарование нескрываемое. Колган кого-то ждал, но не дождался? Хоть бы Илай пришёл не напрасно. В любом случае ему придётся объясниться с отцом, но не хотелось, чтобы побег оказался бесплодным. Хотелось погладить широкие скулы, заглянуть в голубые глаза, перебрать русые, легко выгоравшие волосы. — Привет, — махнул он рукой и ступил к мольберту. Колган пожевал кисточку. — Он на набережной, — буркнул он и уставился в полотно. — Понятно. — Сердце ёкнуло, хотя Илай смирился и с походами на набережную, и с беседами с миловидными омегами. Он тихонько прикрыл дверь — художники не любили, когда ею хлопали — и удалился. По пути — никого, а вот на набережной, как всегда, многолюдно. Пахло дымом — опять коптили свежевыловленную рыбу. Эх, купить бы тушку… Илай встал как вкопанный, на что получил грубое: — Ты охренел?! Дай пройти! Он отошёл в сторону, пропустив тащившего ящик, из которого остро пахло рыбой, грузчика, смуглого, с лоснившимся обветренным скуластым лицом. Платок грязный, измятый, рваная рубашка мало того, что без рукавов, ещё и расстёгнутая до пупка, обнажила смуглую, блестевшую от пота грудь. Неряха, не уважавший одежду… Но воображение Илая нарисовало песочную, как пляж Лу-Руа, рубашку с перламутровыми пуговицами — продетыми в петли, конечно, без воротника и рукавов. И не облегавшую, а просторную, заправленную в штаны, чтобы не стала тесной от обилия заварных пирожных. От воспоминаний о сладком креме в нежном тесте рот наполнился слюной. Сегодня Керт, как назло, притащил их в мастерскую. Илай сглатывал слюну, пока он ел. Он — пока — держал себя в руках. В это время на набережной, облюбованной горожанами для прогулок, всегда многолюдно. Благо стражи патрулировали её. Главное — не забредать в Портовый квартал, иначе избавиться от назойливого внимания изголодавшегося по ласкам моряка будет ой как сложно. Илай-то разумно избегал прогулок в этой части города, а вот Керта однажды занесло. Мысли враз улетучились, когда Илай увидел цель, ради которой выпрыгнул в окно. Как всегда — этюдник, короткие штаны в клетку, но не разного оттенка зелёного, а коричнево-серые. И тёмно-коричневый берет без пера, означавший, что тот, кто его носил, — человек искусства (по мнению разумных людей) или беспутный прожигатель жизни (как прозывали жрецы Четырёх). Илай улыбнулся и ускорил шаг, но притормозил, потому что под ноги бросился гонявший мяч черноволосый малец. Он моргнул. Семейка с выводком детворы загородила обзор, поэтому он не сразу заметил, что художник не один. И ладно бы работал, выводил контуры углём, но ведь просто беседовал с каким-то типом в соломенной шляпе! Даже не беседовал, а стоял — близко-близко, склонив голову и держа за подбородок! Ну что за день? Сначала отец не просто огорошил поступком, а вообще швырнул «братца» на голову Илая, будто грузчик ящик. Будто в подтверждение мыслям раздался грохот и неприличная брань, и они вывели из ступора и помогли взять себя в руки. «Ревновать к натурщику — всё равно, что мне тебя к твоим лоскутам и ниткам, — вспомнился упрёк. — Либо ты миришься с моим ремеслом, либо нам с тобой не по пути». Илай нашёл своё поведение глупым и смирился. Шаг неторопливый, полуулыбка — такое появление должно огорошить омегу в соломенной шляпе. Хорош, отметил Илай, одежда красиво облегала худощавое тело, а шёлковый шейный платок, сбившийся набок, походил оттенком на море. — Здравствуй, Элву! — позвал Илай. Художник отпустил злосчастный подбородок, повернул голову и улыбнулся: — Какая приятная неожиданность! С Виссо или Клаго, что ли, свалился? Почему такой встрёпанный? Илай выдохнул. Можно отпустить волнение. Элву пошутил — явно рад его видеть, хотя и приподнял брови, заметив дыру на колене. Значит, ничего у него с типом в шляпе не было. Тот скривил рот, рассмотрев Илая. Рассчитывал заслужить внимание привлекательного художника? Ха, не выйдет! — Приятно познакомиться, я Руцци, — криво улыбнулся омега и прикоснулся к полям шляпы. — Не буду вам мешать. — Счастливо, — махнул перепачканной углём рукой Элву, после повернул голову к Илаю: — Ты прав, на сегодня хватит. Он принялся собирать листы бумаги. Илай ему не помогал — сам он не любил, когда посторонние трогали его ножницы, его напёрстки, вышитую им же подушечку с иглами; не терпел, когда кто-то брал из корзины катушку с нитками, или лекало, или ножницы, или булавку, крючок — да что угодно. Илай поднял стакан. Монеты звякнули на дне, сверкнуло даже серебро. Негусто, но Элву временами зарабатывал меньше. Забрав у него стакан, тот ссыпал деньги в висевшую на поясе мошну. Элву, пристроив на плече этюдник, махнул рукой. Илай побрёл за ним. Куда они направлялись, он не уточнил. Он это знал, и его всё устраивало. Куда важнее остаться наедине. Хотелось поделиться тем, что не поведать отцу. Илай, проголодавшийся, надеялся, что Элву купит копчёную рыбу, чей запах усиливался по мере того, как они направлялись к пляжу. Были бы при себе монеты, купил бы сам. Сплошное разочарование сегодня! Глупо-глупо-глупо — обижаться на любимого за то, что тот не догадался о его желании. Поэтому Илай только сглотнул слюну и заговорил, когда они ступили на пляж, во время остановки: — Отец вернулся, — он наступил на задник и снял туфлю, — и не один, а с братом. Вечерело, алый солнечный диск висел низко над морем. Любители погреть кости на пляже разбрелись, и их ещё не сменили поклонники ночных прогулок, купаний, а также занятий любовью под шум волн. — С чьим братом? — уточнил Элву. Илай, стягивая чулок, поглядел на плетёную сандалию на пробковой подошве, после выпрямился. Разговаривать с ногами ему было неприятно, поэтому он заглянул в глубоко посаженные глаза, обрамлённые светлыми короткими, будто опалёнными ресницами. — С моим. Широкие светлые брови сошлись у переносицы, между ними пролегла складка. — С чьим?! — Элву моргнул. — Моим! Повисшая тишина показалась настолько плотной, что хотелось взять ножницы и надрезать её. Прохладный солёный ветерок, дувший с моря, не разогнал её. Элву моргнул. — Ты же говорил, что один у своего отца. Врал, что ли? Он всегда требовал, чтобы Илай ничего не утаивал, потому что сам ничего — и никого, например, натурщиков — прятать не собирался. — Не-ет, — оправдался тот. — Это отец мне врал. — Так-так, любопытно. Что происходит в вашей семье?! Илай, держа в руках обувь, брёл по нагретой за день воде. Элву держался в сторонке — до тех пор, пока они не вышли к поросшей кустарником дюне. Пришлось обуться, чтобы взобраться на неё. После того, как оба устроились на траве, Илай начал рассказ — с трудом, потому что еле подобрал слова. Незадолго до своего возвращения Набур эл-Рей прислал письмо, что везёт единокровного брата Илая. Не верилось в это, ой как не верилось. Казалось: если проигнорировать просьбу позаботиться о гостевой комнате, то никакого брата не будет. Отец жестоко пошутил, он это мог. Илай сжёг письмо… …но от братца никуда не делся. — Значит, неудачно кончил! — Элву рассмеялся, и от этого стало горше. Илай ничего смешного в появлении в его жизни брата не видел. Он поёжился. Солнце почти закатилось. Холодало. — Не смешно. — Он уставился на Элву. Нос без горбинки, подбородок немного выдавался вперёд. Горделивый и красивый профиль. Он знал, что после смерти Адрея эл-Рея жизнь у Набура не закончилась, поэтому ждал мальчишку лет не старше десяти. Азару было больше — годов четырнадцать-пятнадцать. — Отец нагулял его, ещё не будучи вдовцом, — пояснил Илай. Загнанный глубоко внутрь ком боли подкатил к горлу и был готов вытечь слезами. — И? — Проклятье, от Элву ожидались слова поддержки, а не сухое «И»! Он хлопнул по коленям скрещённых ног и добавил: — Если боишься, что он оттяпает мастерскую и дом, то напрасно: незаконнорождённые не имеют на это права! Он знал многое, но не всегда его знания работали на него. — Если вспомнишь, мой отец родом из Восточного Элмета, а значит, может заключить несколько браков, и Четверо не воспротивятся, — пояснил Илай. — Хочешь сказать?.. — Элву не закончил вопрос. — Он законнорождённый. Илай ни разу не задумался, кому достанется мастерская. Его волновало другое — то, что отец прятал другую семью. Вот зачем он запихнул Илая в закрытую школу после смерти мужа — чтобы старший сын не мешал растить младшего. Мерзавец!.. Хотелось есть, но Илай предпочёл остаться голодным, лишь бы не идти домой. Нужно было попросить купить у Элву рыбу, чтобы в животе перестало урчать. — Он много лет лгал. Этого мало? — нарушил первым он тишину и уткнулся носом в плечо, вдохнул крепкий запах, от которого каждую встречу ухало сердце. Да что ж такое? Была опора — и та пропала, оставив после себя прохладу. Элву отодвинулся, его губы сжались в тонкую линию. — Проклятье, я-то решил, что ты по мне соскучился, — взмахнул он руками, — сбежал, потому что хотел меня увидеть. Но ты ищешь, кому бы поплакаться, что мастерская уплыла из твоих рук! Он неправ, Илай хотел его увидеть. Пожаловаться он мог бы завтра Керту. Хотя тот временами раздражал ненужными советами, но после беседы, как правило, становилось легче. Керт — первый, с кем Илай подружился в закрытой школе. Тогда его советы пригодились, потому что привыкнуть к новым условиям оказалось нелегко. — Хорошо, не буду, — согласился Илай и, подтянув колени к груди, устроил на них, а не на плече Элву, голову и уставился на море. Хорошо бы тот приобнял, притянул к себе. — Вот и славно, — буркнул Элву, протянул прядь — ласково-ласково — между пальцами. — Иди ко мне. Илай повернулся к нему, потянулся губами к его лицу. Он упивался вкусом поцелуя и крепким альфьим запахом, от которого кружилась голова и часто билось сердце; колкостью щетины на шее. Он упивался теплотой тела, твёрдостью стройных бёдер, которые он оседлал, под ягодицами. Даже вечерним холодком на оголившейся благодаря пальцам Элву груди он упивался… Но прикосновения губ к соску породили боль. Пора либо сшить новую одежду, либо надевать старую и давно уже не модную, но просторную. Ткань тесной рубашки натёрла нежную кожицу. Элву недовольно буркнул, когда Илай извернулся, но возмутиться ему тот не позволил. Коротко поцеловав в губы, легонько толкнул в грудь, вынудив лечь, задрал серую, в сумерках казавшуюся белой рубашку, и лизнул поросшую светлыми волосками грудь, после покрыл это место поцелуями; спустился ниже — к животу, приласкал и его… Илай понял, чего захотелось Элву, когда тот положил ладонь на темя и надавил. Благо клетчатые штаны просторные, чтобы их сдёрнуть, потребовалось всего лишь распустить завязку. Взяв в ладонь оголённый конец, Илай провёл ею от основания до крупной мясистой головки, оттянул крайнюю плоть и коснулся губами, после лизнул. Элву надавил на затылок, требуя, чтобы он взял глубже. Илай воспротивился, потому что его замутило, мыкнул и отстранился, переводя дыхание и борясь с подступившей тошнотой. — Что? — уточнил Элву. Возбуждение сошло на «нет», оставив после себя не сладкую истому, а болезненное нытьё в паху и ощущение липкости между ягодицами. — Не могу сегодня… Прости! — Илай, запахнув рубашку, чтобы вконец не продрогнуть, спустился с дюны и побежал к морю. Солёная вода перебила вкус предсемени, тошнота отступила. Илай перевёл дыхание. Вечер хорошо начинался, но он сам его испортил: сначала с чего-то решил, что Элву нужны его жалобы. Утолить свою страсть не смог и не помог утолить чужую. Только и осталось, что глядеть — сначала на полные Виссо и Клаго, затем — на Элву. Тот бережно положил этюдник на землю, после принялся раздеваться. Ясно: решил окунуться. Илай вслушивался в плеск воды и вспоминал сегодняшний день. Элву, проклятье, в первый вечер их знакомства точно так же касался к подбородку, поворачивал лицо — обращался так, как с сегодняшним незнакомцем. — Кстати, тот парень будет позировать? — уточнил он, когда Элву выбрался из воды и принялся одеваться. — Сам как думаешь, возьмусь за портрет такого убогого? — Лицо как лицо. Тень от шляпы не позволила рассмотреть как следует черты, но Илаю оно показалось красивым. — Оно асимметричное, поэтому он носит и шляпу, и чёлку набок, чтобы спрятать кривизну. — Да-а? Не заметил, — ответил Илай, надевая чулки. — А должен, — фыркнул Элву. — Не видишь асимметрию? В таком случае объяснимо желание твоего отца передать мастерскую постороннему. Что с ним случилось? Зачем ударил в саднившее место? Илай хотел попросить его пустить переночевать — хоть где-нибудь, лишь бы не дома, где за стенкой дрых этот… Не брат он, не брат! И не станет им никогда. Желание после едких слов сошло на нет, но и домой не хотелось. Если бы каждый пошёл своей дорогой, он проглотил бы застрявшую в горле обиду, потому что рядом не оказалось бы того, на кого он её держал — и на кого хотел выплеснуть: — Ты не потому ли зол, что я тебе сорвал свидание? — Илай рассмеялся — горько. — Я, знаешь ли, посмел прийти к тому, кто говорил, что любит… Обиду он высмеять не успел. И даже не успел понять, отчего спине и заду стало мокро, а в туфли набралась вода. — Давай руку! — Элву протянул свою. Илай ухватился за неё, тёплую, и попытался встать, но ноги заскользили по песчаному дну моря. — Фью, удержать тебя не могу. Советы есть меньше заварных пирожных ты по-прежнему не принимаешь. Поганый день закончился, но удары в больные места продолжаются. Начал отец, а закончил Элву. — Держись за руку, ну! — гаркнул тот, когда Илай вырвался и снова плюхнулся в воду. Предложил помощь, чтобы снова унизить? Илай поднялся без особого труда и побрёл — уже сам, дрожа от озноба. Редкие парочки, встреченные по пути, приходили за тем же, за чем и он с Элву. Он больше не прятал отношения с тех пор, как о них разболтали Сольи, поэтому не боялся, что его узнают. К тому же рождённых от выходца из Восточного Элмета и полукровки от колонистов и коренных жителей Чёрного Пути если можно пересчитать, то пальцам. На Лу-Руа Илай один такой… Хотя нет, уже не один. Про второго мужа отца ему неизвестно — и не хотелось этого выяснять. Пусть лучше мальчишка не попадается на глаза. — Куда? За тобой не угнаться! — Пусть Элву побегает, Илай не намерен замедлять шаг. На набережной он не обратил внимания на ворчание стражника, мол, «надоели жмущиеся по углам потаскуны», и свернул уже не на знакомую песчаную улочку, а отправился по освещённой магическими фонарями аллее, зажигаемыми послушником храма Четырёх каждый вечер. Пришлось сделать крюк, но так безопаснее: это место патрулировала стража. А вот Элву отправился более привычной доро́гой. Шагов позади не слышно. Раньше он всегда провожал, даже после ссоры, а сегодня на него что-то нашло, и он бросил — даже не любовника, а любимого — одного, стучавшего зубами от холода. Илай, чтобы согреться, побежал. Он пересёк хорошо знакомую днём и непривычно тихую аллею с пустыми прилавками. И вскрикнул, когда мимо пронёсся пёс, гавкнул и побежал дальше, и метнулся в сторону. Запыхавшись, замедлился и продолжил путь шагом. Сквозь ставни дома эл-Реев пробивался свет. Значит, отец не спал. Значит, последует очередной удар, разве что более привычный. Отец всегда был против отношений сына с художником, который за день мог заработать, а мог и не заработать. Слава далеко не ко всем приходила сразу. Набур эл-Рей должен это помнить, потому что приехал в Лу-Руа почти ни с чем — и сумел выбраться из нищеты. Быстро он забыл и своё прошлое, и ненависть родителей Адрея! Дремавший в кресле отец вздрогнул и опрокинул стоявший на ручке кресла бокал. Ясно, пил. Илай взглянул в его глаза — чёрные, похожие на его собственные — и не смог сдвинуться с места. В доме тепло, но он не согрелся и по-прежнему трясся. — Почему мокрый? — уточнил отец. — Решил искупаться, — сипло — простудился? — проговорил Илай и отвернулся, чтобы не глядеть в глаза. Потому что увидел в них не ярость, а отчаяние. — В одежде? — В одежде, — повторил Илай, как попугай, в детстве живший в его комнате. — Элш несколько раз грел воду… — Оставь меня в покое. — Можно вымыться завтра. Подняться рано — Илаю это давалось без труда — и привести себя в порядок, а пока — забыться во сне, если вообще удастся уснуть. Илай взял со стола свечу и направился по коридору к своей спальне. У приоткрытой двери остановился. Она взломана. Шаги вывели из размышлений. — Я боялся, что ты не выдержишь удар. Объясниться-то не позволил… — раздался голос отца. Перед Адреем точно так же оправдывался бы, если бы тот был жив? Илай развернулся к нему. — Как ты намерен объяснить, что одной семьи тебе было мало — так мало, что ты меня засунул в ту школу, чтобы избави… — кашель не позволил ему договорить. — Поговорим завтра, когда придёшь в себя. — Отец поправил полу халата и скрылся в спальне, некогда общей его и Адрея, чью память попрал, притащив в дом сына от невесть кого. Илай глядел на дрожавшее пламя. Насыщенный выдался день, дурацкий: с самого утра не задался — и закончился паршиво. Скрипнула дверь. В образовавшейся щели сверкнул зеленью большой глаз. «Братец», уставший с дороги, должен дрыхнуть без задних ног, но ему не спалось. Илай вошёл в спальню и подпёр дверь стулом — раз не сможет закрыться, то хотя бы скрип разбудит, если кто-то войдёт. Завтра — сегодня — новый день, не менее поганый, чем этот, но хотя бы в голове не будет такой каши.