Бриллианты в пыли

Свадебный наряд сулит счастье не только будущему новобрачному, но и тому, кому поручено его сшить. Но какая же с ним морока! В первый раз Илай обрадовался, когда отец доверил столь деликатную работу ему, а не взялся сам. Тот попрекал за огрехи, говорил прямо: если он испортит ткань, то заплатит со своих сбережений. Илай разминал пальцы, борясь с дрожью, но рубашку не испортил, не считая крохотной мелочи, почти незаметной на вороте — бисерину пришил не в то место. Но огрех легко исправил. Когда Лими, заказчик, с которым в детстве Илай носился наперегонки по улице, остался доволен; когда гости оценили его свадебный наряд, тогда отец признался, кому именно доверил и кройку, и пошив. Сегодняшний свадебный наряд — всего лишь четвёртый в жизни Илая. Если в первый раз пошив прошёл легче, потому что в моде была просторная одежда, скрадывавшая недостатки вроде жировых складок — и прятавшая достоинства в виде стройных бёдер, то теперь всё осложнялось тем, что тело будущих новобрачных менялось ко дню свадьбы. За второй наряд Илай вернул деньги, скопленные на восточноэлметские отрезы (благо не потратил, потому что торгового судна он так и не дождался — до сих пор. Видимо, утонуло или захвачено пиратами). Не оставил срезы подлиннее, чтобы появилась возможность их расшить, а заказчик, сын старосты одной из деревень, краснея от гнева, пообещал, что эта портняжная мастерская закроется. Илай взволновался, но время шло, а ничего не случилось. Брошенные ему слова оказались не больше, чем словами, но урок он усвоил — раз и навсегда. В третий раз свадьба не состоялась, за одеждой никто не пришёл. В четвёртый всё должно пройти удачно. Наряд на маленьком, с казавшейся большой и тяжёлой головой на худой шее омеге сел удачно и даже не подчеркнул выпиравшие кости. Сложная фигура, но Илай не сомневался в успехе, потому что омега всегда улыбался, когда приходил на примерки. Теперь законченная одежда ждала своего хозяина на манекене, а Илай молча слушал ругань Керта. Тот бранился не оттого, что сто петель у того получалось плохо выметать. Напротив: как раз таки со сто первой тот возился, тогда как другие получались хорошими. — Наконец-то… — буркнул Керт. «Наконец-то», — мысленно повторил Илай и вздохнул, когда его напарник не срезал, а скусил нитку. Керт не верил в приметы — и те словно боялись его, обходили стороной. Он брался шить тем, кому отказывал Илай, поэтому мастерская под названием, подходившим ювелирной, а не швейной мастерской — «Бриллианты в пыли» не бедствовала. Керт выпрямил спину, покрутил головой так, что в шее хрустнуло. Он выглянул в окно, заслонив свет, после развязал пояс халата. — Слышишь? Зай зазывает покупателей. — Очень светлая, заметная на загорелой коже почти белая бровь дёрнулась. Илай сглотнул слюну. В животе заурчало, потому что он проголодался, но всё же отказался. — Ну и напрасно. Руки не из задницы, голым не останешься, сошьёшь себе гардероб, а всё равно тебя понесло туда, куда и остальных. Утром хоть жрал? Сине-зелёные, как море, глаза широко раскрылись. Удивительно красивые — на них обратил внимание Илай, когда впервые познакомился с Кертом. — Ел. — Точнее, пытался, но не смог проглотить ни кусочка омлета с поджаренным хлебом, пока его «братец» осушал чашку с молоком. Противно было глядеть на ненавистную физиономию — настолько, что даже от воспоминаний затошнило. Тем лучше. Одежда перестанет трещать по швам. Скорее бы Керт ушёл за своими пирожными! Как назло, тот не торопился, пристально глядел невероятными глазами и покусывал полную нижнюю губу. Ещё и не шевелился, только мял стянутую с белобрысой головы палевую косынку. — Врёшь. — Ну вот, началось. — И не спал, и не ел… Встречался с Элву? Илай посмотрел в деревянный потолок, взял ножницы и провёл подушечкой пальца по лезвию, будто проверяя, не требовалось ли заточить, а на деле — чтобы хоть на что-то отвлечься. Керт — друг, причём настолько близкий, что позволял себе лезть в личное. Отец и то перестал совать нос в любовные отношения сына. Точнее, они заключили сделку: Илай не тащит Элву к ним в дом, а Набур не чинит препятствия. А вот второго сына тот просто приволок, поставил первого перед фактом и поселил в доме. Ещё и в мастерскую даже на мгновение не заглянул, чтобы проследить за делами, а всё внимание отдал своему любимчику Азару. — Будто ты не знаешь, что произошло! — Илай сомкнул кольца и положил ножницы на стол. — У меня Сольи попытались выведать. Отправил их в пешее путешествие… Спросить у твоего отца то есть. Нередко казалось, что сплетники торговали слухами. Иначе зачем их собирать? — Как думаешь, захочется есть после таких новостей? — фыркнул он. — Почему нет? За завтраком можно познакомиться с братом. За первым вряд ли, а вот за десятым он расскажет, как жил… — Керт, далеко не первый и не последний сын в семье Мёльдисов, должен помнить, каково это, когда родители отдавали больше любви другому чаду. Прочувствовал всю «прелесть» их равнодушия, иначе бы они не запихнули его в ту треклятую школу. Значит, не нужен им — какой по счёту? — сын, и это неудивительно: они долго ждали ребёнка, который смог бы продолжить род, но у них появлялся один бета за другим. Илай сжал ладони в кулаки. — Ты в своём уме? Видеть его не могу! — Он зажмурился и потёр виски. Голова закружилась. Может, и правда одно пирожное не повредит? — Ладно, остынь, пока меня не будет. Я быстро! — бросил Керт уже у двери. Легко сказать! Илай снял косынку и утёр ею взмокший лоб, откинул чёрную прядь. Напрасно отрастил длинные волосы, всё равно они выбивались из хвоста. У Керта даже до плеч не доставали, но чудом не мешали. У Керта всё почему-то наоборот. Илай отогнал назойливые воспоминания о растерянном взгляде зелёных глаз «братца», искоса бросаемом на него, и задумался о вчерашней дурацкой ссоре. Он согласился бы заночевать даже на полу, вдыхать запах скипидара и терпеть гнусные шуточки Колгана, лишь бы рядом с Элву — и подальше от отца. Увы, желание неосуществимо. Хоть бы за готовой одеждой явились, а то ведь та ждала полдня своего хозяина! Илая не удивило бы, если бы за заказом явилось двое, чего он не любил: если тому, на кого шился наряд, результат нравился, то второй — друг или родитель, — как правило, выискивал, к чему бы придраться. Он приободрился и бросился к двери в надежде, что, наконец-то, пришли те, кого он ждал. Но разочаровался и замер у стойки: явились, увы, не заказчики и даже не Керт с пирожными. — Вот здесь происходит то, чем мы живём. Точнее, уже он… — Набур кивнул в сторону враз окаменевшего Илая, — живёт, а я пожинаю то, что когда-то вложил — в мастерскую и в него. Дыхание перехватило от его слов. Илай взглянул на руки. Они подрагивали. Ни шить, ни выкроить, ни даже снять мерки, проклятье, он больше не сможет. А всё потому, что только что понял, насколько был прав Элву, когда говорил, что Набуру нужен сын для того, чтобы приносить деньги в семью. Азар, уже одетый в другие штаны, тоже короткие, но новенькие, однотонные сливового оттенка, перехваченные на голенях завязками, и голубую рубашку без пуговиц и с треугольным вырезом, смело шмыгнул внутрь и принялся с детским любопытством разглядывать обстановку. В зелёных глазах мелькнуло восхищение, на губах — полуулыбка, но Илая от его восторга передёрнуло. — Ничего не трогай, иначе воткну булавку в руку, — предупредил он и поискал глазами булавочницу. Как назло, та запропастилась. Видимо, затерялась под лоскутами. Азар моргнул и отдёрнул пальцы от лежавшего у края портняжного стола мелка. Тот упал и раскололся на две части. Сумел-таки подгадить, крысёныш… Хорошо бы отец его отвёз туда, откуда взял. Было бы замечательно, если бы Илай сумел вытравить воспоминания об Азаре эл-Рее раз и навсегда, но не получится, если он не потеряет память, как герой из купленного на набережной романа. Илай шумно выдохнул и поднялся, после подошёл к свадебному наряду. Жилет, расшитый стеклярусом, с воротником-стойкой ему удался. Пуговицы в два ряда. Одежда выглажена, осталось её примерить и отпустить счастливца в завтрашний день. Мысли исчезли, когда дверь снова открылась. Она медленно, натужно отворялась, когда входил отец, и распахивалась, когда врывался Керт. — Доброго дня, — поприветствовал тот. — Я не прогуливаю, просто есть охота. — Тебя никто не упрекает, — бросил Набур. Керт положил на стол — не на свой, конечно — промасленный свёрток, затем — и он, погань, туда же — сделал шаг к Азару. «Братец», оказывается, долговязый, заметил Илай, выше Керта. Даже ростом уродился в отца, ублюдок. — Будем знакомы. Я Керт, а ты, должно быть, Азар? — Керт протянул ладонь. — Именно, — улыбнулся «братец» пухлыми губами. — Я тут, как ты понял, шью и подчиняюсь твоему отцу, но это не мешает дружить с твоим братом. — Да что же Керт такой болтливый? От одного его ненавязчивого «братом» Илай дёрнулся. — Я купил пирожные. Залежавшуюся ночную рубашку, про которую жрец Сивали сказал, что она для блудников, а не для него, продал, но уже другому жрецу — Янерра. Значит, ни для каких не блудников, просто жречишке лишь бы прицепиться. — Зашелестел свёрток. — Угощайся. Ма́лым я любил сладости, но у нас было заведено так: кто сильнее, тот и ел. Понятно, что старшие сильнее. — В последних словах Илай уловил горечь, которую вряд ли бы заметил, если бы не знал Керта. — Угощайся. Зай сегодня испёк. Азар перетянул внимание на себя, ещё и посмел широкими ручищами потянуться к пирожным, купленным не для него. Керт прав, ничего не случится, если Илай съест одно. Кто сильнее, тот и ест, в конце концов. Он успел взять пирожное до того, как к свёртку прикоснулся Азар, после надкусил. Сытно, крем, как всегда, хорошо взбит. А вот сахара Зай всыпал сверх меры, и получилось слишком сладко — до тошноты. Илай едва успел оттолкнуть отца и выбежать во внутренний двор, как его скрутило. «Надеюсь, усвоил урок, что бывает, когда жадничаешь», — вспомнился строгий тон Адрея эл-Рея. «Усвоил. Не ел бы, если бы ублюдок, которого отец наблудил при твоей жизни, не появился здесь». Воздух отдавал кислятиной. Попить бы, но вода в бочке нагрелась за день. К колодцу бы сходить, набрать свежей. Илай сделал шаг к двери. Голова закружилась, и он упал бы, если бы его не поддержали за обе руки. Илай послушно вошёл внутрь, не менее послушно уселся и обхватил голову руками. Хватит… Себе врать хватит. Придётся придумать, что сказать отцу, чьи большие ладони ласково — совсем как в детстве — поглаживали его плечи. Тот не должен ни о чём догадаться раньше, чем Илай сообщит весть Элву. — Господин Набур, м-может, я в храм за жрецом Ян-нерра?.. — Керт, чей рот редко закрывался, заиканием не походил на себя. — Я мигом — туда и обратно. Илай поднял голову, когда звон в ушах утих, и поймал испуганные взгляды — отца, Керта. Даже стоявший поодаль Азар и тот широко распахнул зелёные глаза. — Не надо, — прошелестел Илай. — Мне уже лучше. Он почувствовал, как запылали щёки. Значит, к лицу прилила кровь от пронзительного взгляда чёрных, со словно подёрнутым белёсой дымкой зрачком глаз. — Не суетись, — осадил Керта отец и, по-прежнему строго глядя, добавил: — Потому что надо завтракать плотно и… — он сжал губы и широкие ноздри, — спать много, — добавил едва слышно. Прямо сейчас ты отправишься домой. Элш оставил обед. Илай согласен, но при условии, что братец не будет ошиваться поблизости. Нет, он согласен в любом случае. Если уж выставлять голод причиной полуобморока, то нужно играть до конца. — Я запакую наряд, когда за ним придут, — пообещал Керт, провожая семью. Братец, вопреки желанию, не ушёл. Илай слышал его шаги, пока плёлся до дома. Взглядов, брошенных в их сторону, слишком много. Прохожие начинали переговариваться, когда видели семью эл-Реев — всю, а не её часть. Проклятье, вздумалось же отцу купить дом на другой стороне улицы, а старый отвести под мастерскую! Да, второй, из камня, просторен, но в первом прошло детство Илая. Понятно, почему купил жилище побольше — готовился перетащить в него наследника. Виски взмокли, Илай остановился, чтобы их вытереть, после бросился вдогонку за отцом. Не так давно сплетникам этой части города надоело чесать языки о его романе с нищим, ночевавшим в мастерской, и то не своей, а двоюродного брата художником. Со временем к Азару эл-Рею все привыкнут, кроме Илая. Невозможно смириться не с просто изменой отца, а многолетней ложью.

***

Почти вся одежда стала тесной. Просторные рубашки, вышедшие из моды, остались, но в скором времени ни в одни штаны Илай не влезет. В придачу скоро наступит осень и похолодает, понадобится по-другому скроенная просторная одежда. Благо отрез камлота остался… Вечер выдался жарким, но внутри у Илая похолодело. Будь Илай по-прежнему единственным сыном, рассчитывал бы на то, ему будет позволено поселить Элву в этом доме. Но теперь у отца появился другой любимчик, поэтому придётся забыть и об этой комнате, и о побегах в окно — тайных до тех пор, пока кто-то зрячий не увидел, что из него вылезают. Вчера Илай шмыгнул в него, чтобы не оставаться на ужин с «братцем». Сегодня его никто не держал. Отец даже поднялся с кресла и даже не уточнил, а утвердил: — Уж не спектакль ли ты разыграл с дурнотой, чтобы уйти пораньше? «Уж не мой ли братец тебе это подсказал?» — хотелось спросить, но отец невольно подал идею, как выпутаться и оттянуть приход жреца Янерра. — Так и есть! — Илай потеребил край надетой навыпуск пудрового оттенка, с синим восточноэлметским орнаментом рубашки с рукавами до локтя и широким полукруглым воротом. Сделать несколько шагов к арочной резной двери он не успел. Отец взял за руку — крепко, но не грубо. От младшего чада успел набраться прыти? — И врать научился. — Сердце ёкнуло. Неужели догадался раньше времени? — Элш убирает твой горшок и видит, что там. А ещё — слышит всё. Старый доносчик-слуга, переспрашивавший несколько раз, что приготовить, слышал, как Илая тошнило. — Отвяжись! — Тот ойкнул, когда вывернул руку и тем самым причинил себе боль. Вдох-выдох… — Ах, да, теперь мне можно не верить. У тебя-то появился любимчик, а я — лишний! — Дурак! — донеслось до него сквозь шелест крон, когда он выскочил во двор и понёсся по хорошо знакомой дороге — сначала вымощенной булыжником, после песчаной. Элву, к удивлению, отыскался в мастерской. В этот раз он не делал наброски ничьего голого тела и, похоже, не брал в руки кисть. Работал Колган — он всегда работал. Элву же сидел на табурете, на который вставали натурщики. Он поднялся, завидев, кто именно пришёл. — Рад тебя видеть! — присвистнул он. — Или ты к Колгану пришёл позировать? — Заткнись! — раздалось из-за мольберта, из-под которого виднелись только ноги в клетчатых штанах. — Шли бы вы отсюда и не мешали. — Нет, так нет. Предположил это, потому что у тебя дурной вкус. — Внутри оборвалось, когда Илай услышал эти слова. У Элву была привычка обидно шутить, пришлось с ней смириться. Раньше он не говорил мерзости при посторонних, даже при родиче. Прилюдная ехидца показалась настолько гадкой, что Илай тут же захотел уйти, даже к отцу и ненавистному братцу, но пересилил себя. Сильную обиду затаил Элву за вчерашнюю ссору, раз позволил себе унижение. Но он должен узнать важное. У него нет семьи, у которой Илай заберёт мужа и отца, в отличие от папашки Азара. — Пойдём, — буркнул Элву, на ходу заправив рубаху в штаны. Снова набережная. Хотелось поговорить под рокот волн, крики чаек, сидя, скрестив ноги и прячась от весеннего холода в объятиях и деля один плед на двоих, на той самой дюне, на которой Элву не сдержался и повязал его, после попытался всё исправить, но бесполезно и болезненно для них обоих — узел сильно раздулся, и, пока не опал сам, вынуть член из тела Илая не смог. Но всё пошло не по намеченному им плану. Как назло, по набережной прогуливался Руцци, как и вчера, в соломенной шляпе. Он запускал руку в кулёк и отправлял ко рту. Махнул ею, завидев Элву, и отвернулся. — А, хорош зад, — хохотнул тот. — Если бы не кривая рожа… Ты говорил, когда был худее, что не готов раздеться перед Колганом. Могу взять с тебя лицо, а с него… — указал на Руцци, — тело. Как тебе такой вариант? …то есть заменить тело Илая на чужое. Неужели кто-то в своём уме согласился бы на такое? Захотелось как можно скорее завершить разговор и отправиться домой, поэтому Илай выбросил из головы все слова, какими собирался подготовить почву, и просто выпалил: — Ты — будущий отец. — Ха, все мы будущие отцы! — хохотнул Элву. Смех резко стих, ненадолго повисла напряжённая пауза. — Ты что несёшь? Серые глаза округлились, рот искривился. Гримаса враз сделала красивое лицо неприятным — настолько, что Элву ничто, кроме омерзения до тех пор, пока его черты не разгладились, не вызвал. — То, что ты должен знать, не больше, — ответил Илай. Ему хотелось на этом закончить, но неопределённость не позволила развернуться и уйти, и он терпеливо смотрел в серые глаза. Взгляд растерянный, подметил он. Неудивительно: никто не готов к такому. Он сам долго отметал очевидное — до сегодняшнего дня. Они стояли — до тех пор, пока на них не прикрикнули, затребовав, чтобы отошли в сторону. Элву направился в сторону пляжа. Илаю не хотелось туда. Ноги подкосились, когда он ступил на песок и сделал несколько шагов. В конце концов он взялся за широкое запястье. Элву вырвал руку — брезгливо, будто сбросил с себя что-то склизкое. — Уверен?.. — уточнил он. — Более чем. — А я нет, — вздох, отчётливо различимый даже в шуме волн. — Я у тебя не был первым. А вот этот упрёк более болезненный, чем брошенные лицо сомнения в отцовстве. Элву не только их высказал, но и попрекнул прошлым, оставшимся в школе, где учащиеся созревали из детей до юнцов с плотскими желаниями. Илай — не исключение, как и Керт. Оба покинули её уже не невинными. Оба старались не вспоминать, что творили. Почему, почему ложь, от которой тошно, — спасение? Почему она во благо, а правда — во вред? — Я тебе не изменял, — голос дрогнул, когда Илай проговорил это. — Почему я должен тебе верить? — Элву даже головы не повернул, а проследил за парившей над морем чайкой. Пляж, к удивлению, почти пуст, несмотря на раннее время, но разговор не располагал к нежностям, увы. Илай только что прошёл через то, о чём читал не в одном из «набережных» романов и о чём слышал. Думал, что умнее других и ни за что не допустит ошибку. Оказалось, дурак дураком. В любовных романах омеги справлялись с проблемой сами и даже находили пару, которая любила их детей. Но в книгах случалось всё, в жизни же по-другому. В любовных романах омеги однозначно желали детей. Илай же в этом не был уверен, но жуткую боль избавления от последствий любви испытать не хотел. Он не желал идти за Элву, но жаждал завершить разговор. Даже здесь и сейчас он не понимал, чего хотел, поэтому стоял и глядел на удалявшийся силуэт — до тех пор, пока к нему не пристали двое, с обветренными лицами, с банданами на головах и в полурасстёгнутых рубашках, далёких от какой-либо моды. У одного в руках — бутылка, другой зажимал зубами трубку. — Бросил? Ну и нахрен тебе этот сосунок? Настоящие моряки смогут утешить такого красавчика. Илай бросился бежать — уж слишком жутко, неопрятно выглядели моряки. И несло от них мерзкой смесью табака и перегара — настолько сильно, что их собственные запахи не различались. За что именно он зацепился и упал плашмя в песок, он не понял. Понял только одно — не успеет убежать, голоса прозвучали совсем рядом. От беспомощности Илай разрыдался. — Глянь, Ди, каков придурок! Начитаются дрянных книг — и айда судить по мордам, — сказавший это даже не засмеялся, скорее заржал. — Не реви. Вставай, отведём тебя, крысёныш сухопутный, туда, где стражи, — пробасил его друг. Завоняло табаком — видимо, выпустил дым. Илай не воспротивился, когда моряки его подхватили под две руки и рывком поставили на ноги. Неприятные с виду типы, но с ними он ощутил себя в безопасности. Подобное чувство он никогда не испытывал в компании Элву. Странно… Надо бы убежать, но ни сил, ни желания не осталось, к тому же его спутники не делали ничего предосудительного, не считая того, что передавали друг другу бутылку. Они не настаивали, когда Илай отказался отпить, бросили только: — Напрасно. Полегчало бы. Илай не любил крепкие, обжигавшие рот напитки вроде рома. Однажды попробовал, после желание отпало, когда он утолил любопытство. Моряки же отпивали из бутылки, будто страдавшие жаждой — воду. Вероятно, именно по этой причине на набережной они привлекли внимание двух стражей. Те, услыхав заверения Илая, что всё в порядке, удалились. Любитель табака и трубки — Ди, вспомнилось имя — вытряхнул пепел прямо на землю, после недовольно пробасил: — Экие дурни! Будто не видели, что мы его не волокли силой. Да проще в кусты на дюнах оттащить, чем на люди! Неприятные слова, мерзкие. Илай, рассудив, что ничто ему не угрожает (иначе бы сейчас уже валялся в кустах со спущенными штанами), поблагодарил моряков за помощь, на что получил очередную колкость: — Жаль, что не передумал, красавчик! — Он по своей крысе сохнет, не видишь, что ли? — грубо ответил Ди. — Всегда давался диву: что находит дурни в таких слабаках, а? Даже не бросился на выручку, позволил увести… Тьфу, я б и руки не стал марать об это ничтожество! Слишком резко высказались моряки о том, кого не знали. Слабак не уехал бы из семьи, чтобы стать тем, кем хотел, а не служить в Легионе, куда его пытались запихнуть родители. Илай так не смог. Исколотые пальцы, изрезанные нитками — случалось всякое, — из-за которых получил замечание от Элву, что неприятно, когда он касается чувствительных мест. Глаза, пребывавшие в напряжении, слезились. Отец сумел сшить из Илая портного, и тот просто-напросто не видел себя кем-то другим. Элву пытался вылепить себя сам. — Он не слабак, он художник, — оправдал его Илай. — Он одурманенный, — бросил Ди приятелю. — Такие сопляки умеют одурманивать, потому что никто в здравом смысле не посмотрит в их сторону. Ничего, дурман пройдёт. Главное, чтобы без последствий… Илай прощаться не стал, но за помощь поблагодарил и оставил неприятную компанию. Для начала эти дурни пусть вымоются, выстирают и выгладят одежду. Глядишь, на них взглянет хотя бы криволицый потаскун Руцци, который, зная, что Элву несвободен, всё равно стрелял глазками. И пусть перестанут лакать ром. И пусть смотрят вслед до того, как бросить упрёк вроде: «Не выручил любимого». Элву ушёл далеко вперёд и не заметил, что Илай отстал — вот и вся причина, а не то, что они себе придумали! Домой он вернулся, когда ещё не стемнело. Отец, как всегда, в кресле, разве что теперь не один: кот, крупный и чёрный, вернулся и теперь лежал, свернувшись калачиком, на его коленях. Азар устроился на плетёном коврике прямо на полу. Уселся, скрестив ноги. Его улыбка пропала, когда Илай подошёл, чтобы пожелать доброй ночи — не ему, а отцу, — заодно — и погладить мехового блудника с подходившей как никакая иная кличкой Черныш. Ухо порвано, заметил он. Ох уж эти коты, отвоёвывавшие территорию, считавшую своей! Если бы Илай так мог — прогнать чужака с места, где жил! — Ты сегодня рано. Поссорился со своим?.. — Набур потянул носом. Ясно, ловил чужой запах. — Ну-ка дыхни на меня! Будто не со взрослым первенцем, а с четырнадцатилетним отроком разговаривал, честное слово! Пусть Азара бы обнюхивал. Илаю же бояться нечего, поэтому он склонился над лицом отца и выдохнул. — Курил не я. Я постоял рядом, — пояснил он, не вдаваясь в подробности, где и с кем провёл этот вечер. — Это я уже однажды слышал, — хохотнул отец, — но с той разницей, что тогда ты солгал. Было такое. Илай попробовал табак, но закашлялся, из глаз брызнули слёзы. Вкус дыма показался мерзким, во рту, казалось, Черныш — тогда он едва успел вырасти во взрослого кота — пометил. Отец не стал наказывать, объяснив это тем, что Илай себя наказал кашлем, от которого болело за грудиной. Смешок за спиной напомнил, что в семье появился лишний. Треклятый братец сорвал иллюзию, что всё осталось, как раньше. — Я, в отличие от тебя, ничего не таил полтора десятка лет! — Илай обернулся и через плечо посмотрел на причину собственного дурного настроения. Азар не скалил зубы. Напротив, выпятил нижнюю губу, как готовый расплакаться ребёнок. Кот заворчал, когда Илай снял его с колен отца и понёс, прижимая к груди. Будет спать в его постели, как раньше. Братец едва появился, а уже немало отобрал. Не хватало, чтобы и Черныша переманил к себе. Оказавшись в спальне, Илай отпустил кота, поставил лампу на прикроватный столик, после распустил волосы, расчесал их пальцами. Раздался стук в дверь, и он, надеясь, что пришёл Элш, чтобы уточнить, не надо ли чего, открыл её. Готовая сорваться просьба нагреть воды застыла на губах. Пришёл не слуга, а младший братец, будь он неладен. Кто его воспитал, наглеца? Кто внушил, что вламываться на чужую территорию — и в жизнь — допустимо? Держать гостя на пороге, даже незваного, верх неприличия, поэтому Илай впустил его и, закрыв дверь, бросил прямо в лоб: — Говори, зачем пришёл, и проваливай. Я хочу спать. Спать в столь раннее время не собирался, но братцу об этом было знать необязательно. Уж не всхлип ли он услышал? Этот дылда собрался разреветься? — Я-а… — Азар не заревел, только замялся, — хочу п-познакомиться… Ясно, пришёл, чтобы отнять время. — Мы ещё вчера познакомились, — огрызнулся Илай. — Не вижу смысла в этой беседе. — А я вижу! — Азар заявил неожиданно уверенно. И во взгляде упорство — совсем как у отца, даром что глаза другие. — Т-ты же и дальше будешь меня ненавидеть, а я… — в уголках сверкнули-таки слёзы, — гадать дальше за что. Я не сделал тебе ничего дурного. Рот искривился. Неприятно — видеть, как он собрался реветь. Надоел… — За что?! — Илая разобрал смех. — Ты ещё смеешь спрашивать такое? А сам не в силах догадаться? — Ком подступил к горлу — уж слишком много на него в последнее время навалилось. Чего доброго, начнут реветь вдвоём белугой. — Ах, да, не твоему же родителю лгал отец, а моему. Азар, до того, как скрыться, со всей дури хлопнув дверью, посмотрел с таким отчаянием, что Илаю стало совестно, но всего лишь на мгновение. Всхлипы, донёсшиеся из его спальни, дали понять — всё же разревелся. Пусть отец его утешает. Пусть думает, что Илай — мразь, обидевшая его любимчика. Старший сын для него лишний, бывший нужным до тех пор, пока дурные слухи не испортили доброе время и отогнали всех, за кого его можно было выгодно отдать замуж. Тем лучше. Всё равно никто, Кроме Элву, Илаю не нужен, а сейчас — и подавно. — Кс-кс, — позвал он. Черныш не отозвался. Неужели удрал, когда дверь открылась? Окно-то закрыто! Да уж, притащил братец дурное с собой, кот и тот не выдержал. Илай подошёл к постели, разулся и улёгся в чём был. Сил не осталось… Ничего страшного, вымоется утром. Если он, прободрствовав половину ночи, поднимался рано — чем раньше справлялся с заказами, тем больше прибыли ему это приносило, — то, улёгшись сейчас, пробудится до рассвета.