***
И она правда старалась, как могла и как умела — каждый лишний час проводить с Силко. При этом видела, насколько недовольно смотрела на все это Вай. Но молчала. Пока молчала, и Джинкс была уверена, что в какой-то момент это выльется в серьезный разлад между ними. Хотя раньше они почти никогда не ругались. Но снова поссорились, когда Джинкс уже больше не могла терпеть холодное отношение сестры — ни к себе, ни к Силко. И взвилась в один момент, что та даже ни разу не сходила к нему, не поинтересовалась его самочувствием. Что он им не чужой человек, а Вай при этом ведет себя по-свински. Сестра тогда разбила себе кулак, когда с размаху впечатала его в стену под конец тирады Джинкс, из-за чего та запнулась на полуслове. А затем в воцарившемся молчании кинула на нее озлобленный взгляд и выплюнула: — Я уже была у него один раз. На этом хватит с меня. Он мне никто и теперь знает об этом. Не пытайся сделать нас семьей. Моей семьей были ты и Вандер. А теперь — только ты. Больше я не хочу на эту тему разговаривать. Силко, естественно, не говорил Джинкс о том, что Вай заходила к нему, а по реакции сестры стало ясно, что их с мужчиной разговор ничем хорошим не закончился. Так что девушка просто приняла это к сведению, решив больше данный вопрос не обсуждать — ни с Вайолет, ни с Силко.***
Спустя еще неделю, когда Джинкс кажется, что все вроде бы медленно, но идет в лучшую сторону, Силко ей сообщает, что ему, наконец, должны снять бинты. Он сам не знает, на что рассчитывать, но хочет, конечно, на лучшее. У Джинкс в этот день будет смена, потому она очень огорчена, что не сможет пойти с ним в качестве моральной поддержки; ее, естественно, все равно не пустят, но она бы дождалась его за дверями медотсека, на родной уже, неудобной скамеечке. А еще Джинкс ужасно, иррационально боится этого. Потому что знает — раз снимут повязки, значит, его скоро отправят на гражданку. И она останется одна. А когда, наконец, это происходит и Силко снимают швы и бинты, он понимает, что ни хрена не видит левым глазом. Молодой врач на его вопросы о том, возможно ли вернуть зрение в будущем, хотя бы на какой-то процент, отрицательно и с самым огромным сожалением, которое только может показать на своем лице, качает головой. — Хорошо, что кровь кайдзю вообще вас не убила. Это последнее, что Силко слышит перед тем, как ему дают в руки небольшое зеркало. И только при помощи каких-то остатков внутренней силы мужчина может удерживать его, чтобы оно не выпало и не разбилось. «Мне жаль. Но вы должны смириться». Силко лишь может подумать: к лучшему, что с утра додумался надеть толстовку с капюшоном, потому что пугать искалеченной мордой тех, кто ему встретится — это такое себе удовольствие. А когда открывает дверь, чтобы выйти в коридор, сталкивается с Севикой. В ту же секунду брови той сходятся на переносице, и она поджимает губы, но молчит. А вот Агата в ужасе распахивает глаза, а потом хмурится, зло кривит губы и бьет кулаком в стену позади себя: ей тяжело управлять своими эмоциями, она не умеет их скрывать. А потому Силко видит в этом жесте явное неприкрытое сожаление, по которому все становится предельно ясно. Но в ответ лишь пытается почти беззаботно ухмыльнуться, складывая на груди руки. — Зачем вы обе здесь? Севика раздраженно выдыхает, возводя к высокому потолку глаза. — Чтобы узнать, в порядке ли ты, идиот. Знаешь, друзья иногда так делают. Но, кажется, ты в норме, как я погляжу. Агата кидает на Севику удивленный взгляд, но Силко знает, что женщина говорит ему это, чтобы поддержать. Он не хочет выглядеть слабым — и она это знает. И потому позволяет ему побыть сильным хотя бы сейчас — даже с настолько поврежденным лицом, что смотреть в зеркало Силко в ближайшие месяцы вряд ли захочется. И мужчина кивает им, хотя про себя думает, что ни хрена он не в порядке. Но сам не знает, какая поддержка ему сейчас нужна. Возможно, новое лицо было бы очень кстати. А не полные сочувствия взгляды, от которых лишь тошно становится. И хочется выйти в окно. Или из кабины Егеря — тоже лететь высоковато. Только теперь ни к одному Егерю его и близко не подпустят без со-пилота. Что делало даже больнее, чем невидящий взгляд и изъеденная кислотой кожа. Кое-как Силко отделывается от женщин, чтобы наконец остаться одному у себя в комнате. Вот только когда это происходит, тьма и воспоминания снова начинают давить на него, не давая нормально вздохнуть. Через какое-то время, наполненное лишь самобичеванием, он заставляет себя пойти в ванную комнату. А затем поднимает взгляд на зеркало перед собой. Разглядывает шрамы, пересекающие верхнюю губу, и поднимает руку; пальцами проходится выше, по гладкой коже, натянутой от капель едкой, кислотной крови кайдзю, что попала на щеку, глаз, бровь и висок. «Глаз мы спасти не смогли», — первые слова хирурга, произнесенные сразу после операции, когда Силко наконец пришел в себя. Мужчина, еще до того, как с его лица сняли бинты, думал, что это, конечно, обидно и неприятно. Но все-таки в этом нет ничего страшного или критичного. Технологии сейчас скакнули вперед настолько, что поврежденный глаз можно заменить на бионический. Но, когда сегодня Силко видел сначала в медотсеке, а теперь — у себя в ванной, в зеркале, то, что вместо глаза у него — черное нечто, с красными вкраплениями в месте, где должна быть радужка — из-за крови кайдзю, что попала на лицо вместе с кислотой — а веко вовсе не закрывается, и моргать он в принципе больше не сможет, думает, что это — пиздец. И то, что он не хочет, чтобы Джинкс его таким видела. Что вообще не хочет, чтобы люди его теперь видели. И тут же эти мысли заглушает совершенно ядовитый, как эта чертова кровь кайдзю, внутренний голос: а ты вообще себя раньше в зеркало видел? Нашел из-за чего переживать. Твой со-пилот мертв, Егерь — на дне моря. Работа твоя окончена. Как и жизнь. Никому ты на гражданке не нужен. И тут — не нужен. Лучше бы ты сдох там, на дне океана, вместе с названным братом. Тебя хоть оплакали бы как героя. А теперь будешь век свой доживать, как изувеченная крыса. Смотри, не сдохни на какой-нибудь помойке, где тебе самое место. Силко прикрывает здоровый глаз, жмурит до всполохов и дергает головой, надеясь, что голос заткнется, а после вскидывает зажатые в кулак пальцы и впечатывает его в зеркало. Оно бьется с невыносимым грохотом, осыпается в раковину осколками, обагренными кровью мужчины, а тот может лишь смотреть на разбитое, уродливое отражение, такое же, как и вся его жизнь. И когда он, шатаясь и пачкая пол кровью, что капает густыми, крупными каплями с разбитых костяшек, медленно выходит из ванной, то опускается на кровать, натягивая капюшон толстовки на лицо, и думает, что в тридцать четыре года жизнь у него и правда закончилась. Но он даже не уверен, начиналась ли та вообще. Думает, что неплохо было бы накидаться до отключки — только вот с крепкими напитками в корпусе строго, да и смысла нет, когда ни дурь, ни алкоголь пилотов после пары лет пилотирования Егеря уже не берут.***
Джинкс весь день нервничает, и когда, наконец, заканчивает смену, то как можно быстрее приводит себя в порядок, перехватывает на лету что-то в столовой и спешит к Силко. Все еще злится, что с ней никто не поменялся сменами, хотя девушка не единожды просила (пусть попробует кто-то к ней еще раз с каким вопросом подойти, в глотку вцепится и не поморщится), потому что она хотела быть сегодня рядом с ним весь день. Поэтому ей оставалось надеяться лишь на то, что пилоты Мораны это сделали вместо нее. А когда оказывается у двери в комнату Силко, то замирает. Ей страшно: увидеть то, что стало с лицом Силко. И увидеть выражение этого лица. Девушка боялась разглядеть там отсутствие желания жить, чего она просто не вынесет. Потому что, черт возьми, она не знает, как можно помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогли. И все же, собравшись с духом, Джинкс тихо стучит. Но шагов по ту сторону двери не слышит. На секунду успевает подумать, что, может, хозяин отсутствует, но хмурится: время — десятый час вечера, и Силко точно должен быть у себя. Если, конечно, внезапно он с Севикой и Агатой не решили засесть в их комнате, что была на три двери дальше. Это было бы странным, ведь они и в обычное время так поздно не засиживались, а с учетом травмы Силко... Хотя, может, они не такие серьезные, как они оба думали? И медики базы сумели подлатать мужчину без сильных потерь, буквально сотворив чудо? Девушка видела медиков вне их места привычного обитания. И чудом было, если они не покалечили Силко еще больше. А потому ложных надежд она не питала, морально настраивая себя на то, что ей предстоит увидеть. Джинкс приняла бы Силко любым. Она уже так давно испытывает к нему чувства, что ей кажется, будто она родилась с ними. Но никогда и никому не признавалась — и что заметила лишь Агата. Дайте боги, чтобы только она. Женщина никому не растрезвонит, но вот если увидит Вай... Она и так ненавидит Силко, а если узнает, что Джинкс в него действительно влюблена, что это не всего лишь ее подростковые фантазии, то придушит мужчину собственными руками. Девушка боялась представить, в какую ярость впадет сестра — любому кайдзю фору даст. Но также она боялась, что Силко оттолкнет ее. Погрузится в бездну отчаяния еще больше. На ум сразу пришли слова Агаты, заставив Джинкс внутренне задрожать. А потому она в спешке давит на ручку двери, и та внезапно открывается; однако в комнате выключен свет, и Джинкс сводит брови еще сильнее, чувствуя, как от волнения убыстряется пульс. — Силко?.. Голос у нее хрипит, и она шарит левой рукой по стене в поисках выключателя, а когда находит и неяркий свет разрезает темноту, сглатывает. Видит сидящего на кровати мужчину, лицо которого скрыто капюшоном, и в глаза ей сразу же бросается разбитая в кровь рука; и то, что он даже не обратил внимания на ее приход. Джинкс захлопывает дверь и делает несколько шагов к нему, при этом даже не предполагая, чего ей ожидать. Затем присаживается рядом, но слов найти тоже не в состоянии. Перебирает их в голове, прокручивает. Но все не то, все не так. Звучит наигранно, не к месту. В итоге просто спрашивает: — Что произошло? Обхватив пальцами его израненную ладонь, еле проходится по костяшкам — кровь давно запеклась, но она чувствует под подушечками резаную от стекла кожу. И внутри все обрывается. Если он причинил себе боль, то что же послужило причиной для этого? Косится влево, но лица за капюшоном не видит. Хочет снять тот, всмотреться в лицо, в новые шрамы — но боится, что сделает этим только хуже. Причинит еще больше боли — уже моральной, не физической. Силко молчит, позволяя ей гладить его руку: нежно, словно одно ее неправильное движение, и он рассыпется. — Тебе сняли бинты? Как все... прошло? Он кивает, но все еще молчит. И чувствует, что девчонка тут же переключает все внимание с его руки на лицо. Благо он сидит к ней той стороной, что нормальная. Вдобавок отгороженный тканью, чтобы наверняка. Сгорбленный, сломанный. Ничтожество. И тут же чувствует, как защита в виде капюшона медленно тянется назад. Джинкс настойчивая и пойдет до конца. А затем на челюсти — невесомые прикосновения ее горячих пальцев. И одергивает голову. Словно этим оттолкнет Джинкс, и та уйдет, никогда не сумев увидеть это уродство. Однако девчонка упорно вновь обхватывает пальцами его челюсть, не сильно, но цепко, и медленно поворачивает в свою сторону. Силко смиряется, позволяя ей это сделать. Все равно рано или поздно подобное бы произошло. Так пусть она увидит то, каким он стал, сейчас. Пока мужчина не привязался к ней еще сильнее — куда, блядь, сильнее? — и не питал бы ложных надежд о том, что девушка сможет принять его таким. Даже не как мужчину — а как человека, с которым сможет быть рядом. Он ожидает от нее любой реакции, но не того, что та даже не поменяется в лице. Лишь ее синие глаза медленно двигаются, внимательно рассматривая, изучая. — Столько драмы из ничего. Я думала, будет хуже. А тут... Подумаешь, — девушка фыркает и усмехается, стараясь за бахвальством спрятать беспокойство за мужчину, но тот все равно видит его — в дрогнувших перед улыбкой губах, в чуть нахмуренных бровях. И чувствует в пальцах, что крепко вцепились в его запястье. — Шутишь? В ответ она лишь мотает головой, а когда хочет дотронуться до шрамов, то Силко вновь одергивает голову, рефлекторно, под ее вмиг погрустневшим взглядом. — Болит? Силко шумно выдыхает, прежде чем ответить. Джинкс хочет его поддержать, как умеет, что он прекрасно видит и чувствует, но не может перешагнуть грань, позволив ей дотронуться до этого. Если ему отвратительно смотреть на себя в зеркало, то Силко уверен, что Джинкс — тем более: просто она этого не показывает. Вандер слишком хорошо воспитал, чтобы она встала и ушла, оставив мужчину одного, с его шрамами — на лице, сердце и душе. — Нет. Просто… — он запинается, прищелкивает языком, будто объясняет что-то несмышлёному ребенку, а затем не выдерживает, — блядь, просто не хочу, чтобы ты видела это. Возможно, слова у него выходят грубее, чем он планировал, но девчонка словно пропускает их мимо ушей: — Я уже видела. — Ты поняла, что я имею в виду. — Думаешь, если я не дотронусь до шрамов, то их и не будет? Они исчезнут или типа того? Прости, но они никуда не денутся. И я никуда не денусь, даже если ты захочешь. Так что повернись ко мне и не дергайся. Я не хочу, чтобы ты думал, будто стал уродливым для меня. Это не так. Джинкс говорит слишком много и быстро, волнуется. Но ей важно донести эти слова до мужчины, который словно не слышит — или не хочет слышать. Он продолжает отворачивать от нее лицо, мученически вздыхая: — Джинкс. Только девчонка настырная, и чем старше становилась, тем сильнее это проявлялось. Настырная и не терпящая никаких правил или норм, которые ей не нравились. Стоит вспомнить хотя бы тот раз, когда она буквально упросила Силко начать с ней тренировки по кэндо, так, чтобы этого не знали ни Вандер, ни Вай. Потому что это было неправильно. Это значило, что она станет на шаг ближе к мечте быть пилотом. Это значило, что Силко потакает ей в этом, как боится Вандер. Это значило, что он опять делает то, что хочет Джинкс, не думая о последствиях. И если раньше его решения ни к чему плохому не приводили, то тогда... — Я ведь нравлюсь тебе. Зачем ты отталкиваешь меня? Силко вздрагивает, теряется, и в эту же секунду ее пальцы вновь разворачивают его лицо к ней, и она, не мешкая, прижимается к его губам с поцелуем. Прикрывает глаза, крепче сжимая пальцы, чтобы не отвернулся. И только теперь осознает, что делает, в страхе боясь даже шевельнуться. А потому не отстраняется, а лишь углубляет поцелуй, отчего мужчина дергается — но не пытается вырваться. В мыслях у них обоих пролетает воспоминание о той последней тренировке кэндо. Под самый конец, когда Джинкс уже дурачилась вместо того, чтобы драться всерьез, а Силко поддавался, она смогла уложить его на лопатки. Но все не пошло бы наперекосяк, не сделай он подсечку, из-за чего Джинкс упала прямо на него. Ей определенно было весело, а еще она явно не осознавала последствий. Просто забавы ради плотно обхватила его бедра своими, а палку вжала ему в грудь, так, чтобы он не смог скинуть ту с себя. А затем навалилась всем весом, склоняясь к его лицу. — Ты все равно проиграл. Он сначала даже усмехнулся, признавая поражение, но стоило ей начать ерзать на нем, то ему тут же стало не до шуток. — Джинкс, слезай. Но она лишь упрямо замотала головой и прикусила нижнюю губу, отчего у мужчины перехватило дыхание. — Только если выполнишь желание победителя. Силко успел лишь закатить глаза на ее вызывающе игривый тон (и где, блядь, научилась к семнадцати годам?), когда она прижалась своим ртом к его. И он сам не знает, почему тогда поддался на ее провокацию. А Джинкс помнит лишь то, как у нее сперло дыхание от этого. И то, как она явно ощутила его возбуждение — и поняла, что сама тоже возбудилась, стоило мурашкам пробежаться вдоль спины. И буквально через несколько секунд Силко сбросил ее с себя, а затем вскочил, как ужаленный. Тогда Джинкс почему-то даже не было страшно, но она жалела, что все случилось так быстро. Хотя, конечно, между ними ничего быть не могло — за связь с несовершеннолетней Силко бы не похвалили. Но сейчас преграды в виде возраста между ними нет, а потому Джинкс проводит языком по его губам, надеясь, что мужчина не оттолкнет ее, как тогда. Проходит несколько секунд, и девушка думает, что Силко сейчас все-таки отстранится от нее — снова — однако ощущает горячую, чуть подрагивающую ладонь на своем плече. И в этот же момент он прикусывает ее нижнюю губу и тянет на себя; осторожно, но так, что дыхание у обоих сбивается, и единственное, что Джинкс удается, — неосознанно всхлипнуть, а следом вцепиться пальцами в его толстовку. И прижать к себе, еще ближе. И только тогда он отстраняется. — Затем, Джинкс, что мне тридцать пять. А тебе всего восемнадцать. Она распахивает глаза, даже вначале не понимая, к чему он это сказал, когда Силко отворачивается от нее. А затем до девушки доходит, и она хмыкает, все еще цепляясь пальцами за плотную ткань одежды. — Тридцать четыре. Тебе тридцать пять через несколько месяцев. А вот мне девятнадцать через месяц. Любите вы, мужчины, преувеличивать — там, где не надо. Улыбка расползается по девичьему лицу, а затем она вдруг резко спрашивает: — Почему ты оттолкнул меня тогда, на тренировке? Она боялась, что мужчина даже не вспомнит этот момент, что точно морально убило бы ее. Но Силко вздрагивает и удивленно поднимает брови: — Тебе было шестнадцать. — Семнадцать. — Неважно. — С шестнадцати уже можно. Я была очень даже за! Джинкс щурится, до последнего собираясь играть по своим правилам. — А Вандер был бы очень даже против! Если бы он узнал, то оторвал бы мне голову! Точнее, вначале то, что ниже, а потом сразу голову. — Его тогда не было на тренировке. Никто бы не узнал. Ты ведь тоже был не против! — упрямо протянула Джинкс, смотря исподлобья. Силко раздраженно закатил глаза. — Я взрослый и разумный мужчина, я должен был себя контролировать. — У тебя тогда встал. Не ожидая такого от Джинкс, Силко чуть ли не давится воздухом, растерявшись, а затем выдает сквозь зубы: — Я могу контролировать все, кроме этого. Девушка же снова тянется к мужчине, но тот отворачивает от нее лицо, из-за чего Джинкс злится и чуть ли не рычит. — А сейчас-то тебя что останавливает?! Я уже совершеннолетняя, никаких проблем больше нет! И тебе явно понравилось со мной целоваться и тогда, и сейчас!.. Так в чем дело?! Силко вновь оборачивается к взбешенной девушке, а затем устало качает головой и словно нехотя выдавливает: — Меня все равно здесь никто держать не будет. Я ухожу завтра утром. Джинкс же словно столбенеет от услышанного. Да, она знала, что так будет, но не думала, что настолько быстро. И вообще, это ведь несправедливо! — Но... как? Почему так скоро?! Силко пожимает плечами — мужчина вообще был не удивлен, когда ему об этом сообщили. Единственное, за что ему обидно: он ведь обещал Вандеру присмотреть за девочками. Даже если одна абсолютно против этого. А выходит так, что даже последнее данное слово он сдержать не в состоянии. — Джинкс, — она вскидывает на него взгляд, — через три месяца они призовут меня обратно. Им нужно будет проверить меня, состояние, и, возможно, мне найдут нового со-пилота. Просто... Пообещай, что ты не поступишь в кадетский корпус. Пожалуйста. Ради меня. Я не хочу потерять еще и тебя. Он выжидающе смотрит на нее, пока взгляд девушки бегает по его лицу. А потом она медленно, неуверенно кивает. Словно думает совсем о другом. И через секунду вновь тянется к нему. Силко мешкает. Сейчас не место и не время. Он уйдет завтра — а она останется после этого здесь одна, без него. И пусть мужчина предупредил ее, вдруг Джинкс в действительности не осознает его слов? Думает, что если они сейчас это сделают, то Силко передумает, решит остаться? А заслужил ли он ее вообще? После всего, что сделал — и не сделал. Не спас ее крестного. Даже выполнить данное ему обещание мужчина уже не в силах. Но ему так плохо. Он словно остался на дне того гребаного моря, рядом с холодным телом названного брата, в Егере, который уже больше никогда не поднимется на бой. А увидев то, что стало с его лицом, Силко почувствовал, как его легкие наполняет едкая соленая вода. Проникает в кровь, под кожу, и дышать больно — и жить больно. Не хочется. А Джинкс такая горячая, живая, его. Хочет помочь, быть рядом — хоть он и не достоин. Но разве Силко идиот, чтобы отвергать этот подарок судьбы, что так жадно хочет отдать себя всю ему? Идиот, конечно. Но не настолько. Лишь несколько мгновений, и он все же отбрасывает все свои сомнения и утягивает девчонку за собой. Та податлива — словно не может поверить, что все это происходит наяву. Силко помогает ей избавиться от своего же свитшота, с которым та не расстается, а затем и от узких, в облипку джинс, сам оставаясь в одежде. А после — недолго любуется ее нагой красотой, проводя пальцами по животу, отчего Джинкс тяжело дышит и кусает нижнюю губу так, что у Силко уже крепко стоит. Проходится пальцами по ее горячей, нежной коже с внутренней стороны бедра, когда Джинкс подается навстречу его руке и уже стаскивает с себя нижнее белье, оставаясь только в топе на узких лямках. Она настолько напориста и уверена в своих действиях, что Силко не задумывается о том, был ли у нее кто-то — да и кто вообще мог приблизиться к ней на базе, когда она была под постоянным присмотром Вандера, Вай и самого Силко. Но, когда чувствует ее влагу на своих пальцах, все разумные мысли вылетают у него из головы. Он так долго этого хотел — надеясь, что никто и никогда об этом не узнает, осуждая себя за подобные мысли. Но теперь они стали реальностью, и Силко не может сдерживаться. Спускает спортивные брюки вместе с бельем и прижимается к Джинкс, заставляя ту вздрогнуть, чувствуя его возбуждение. А затем мужчина разводит ее бедра и одним резким движением входит. Делает только пару движений, когда понимает: что-то не так. Джинкс сжимается и впивается пальцами ему в больное плечо с такой силой, что то простреливает спазмом. Стискивает зубы и жмурит глаза, но всхлип все равно вырывается из ее рта. Тут же мужчина отстраняется и видит размазавшуюся кровь на ее бедрах. Осознание того, что он сделал, выбивает из него весь воздух, прежде чем он переводит испуганный взгляд на девчонку. Та сразу подтягивает длинные ноги к себе, перекрещивает лодыжки и стыдливо прижимает ладони к лицу, отворачиваясь. — Почему ты не сказала?.. Силко осторожно, но настойчиво притягивает ее к себе. Чувствует, что Джинкс хочет отстраниться, но не позволяет. Мужчина чувствует себя конченым уродом за то, что не догадался. Ведь это было так очевидно. А он, поддавшись низменным желаниям, даже не подумал о том, что Джинкс — девственница. Что он там говорил про «взрослого и разумного мужчину»? Животное, вот он кто. — Прости. Силко гладит подрагивающие девичьи плечи, узкую спину, и ему стыдно. Так стыдно, что он буквально не знает, как ему дальше ей в глаза смотреть. Когда Джинкс немного успокаивается, мужчина поднимается с кровати и быстрым шагом направляется в ванну. Хватает чистое, белоснежное полотенце, смачивает его в теплой воде и возвращается. Хочет помочь, но Джинкс сама забирает полотенце, дерганными движениями оттирая кровь, не поднимая при этом взгляда на мужчину. Он видит, как она нервно, почти до крови кусает губы, и чувствует себя от этого только хуже. И то, что ему придется утром уехать, вообще не делает ситуацию лучше. Мужчине хочется позорно сбежать из комнаты, но он не может — хотя бы потому, что это его, сука, комната, и идти ему некуда. И ответственность за свои решения Силко должен уже научиться принимать — хотя бы в тридцать четыре года. Прекрасный возраст для того, чтобы понять, что если ты включил идиота, будь добр, потом выключить. — Я могу что-то сделать?.. — «уже, блядь, сделал. Ты серьезно? Умнее спросить ничего не мог?» — Можно я... останусь с тобой? — Джинкс надевает белье и толстовку, скрывая бедра, которые еще недавно были испачканы кровью. Девушка нервно мнет пальцами ткань, словно боится поднять взгляд на Силко. Как будто бы это она виновата в том, что произошло, а не он. — Конечно. Если ты хочешь... Конечно да, Джинкс. Девушка нервно кивает и первой забирается под одеяло, прижимая ноги к груди и наконец кидает взгляд из-под челки на мужчину. Который, чувствуя себя, кажется, еще хуже, чем раньше, ложится рядом с ней. И позволяет прижаться к себе и уткнуться в его толстовку. И сам кладет руку Джинкс на спину, обнимая и зарываясь носом в ее волосы, что все еще пахнут шампунем. Джинкс уже не дрожит, но молчит, не зная, видимо, что сказать. И Силко не знает — боится, что любое его слово сделает ситуацию еще хуже. А еще жалеет, что уехать он должен утром, а не прямо сейчас. Вероятно, так для них обоих было бы гораздо лучше.