Синеглазый ворон

Зима выдалась хмурой и дождливой. Каждодневые сырость и слякоть стали привычны, а раскисшая земля снабжала достаточным уровнем скольжения всех унаров, ведь отныне в Лаик не проходило и дня без измазывания грязью: будь то все более обостряющиеся распри между молодыми дворянами или же игровые состязания, которые со временем перестали быть игровыми и отныне походили скорее на рутину, нежели диковинную забаву. С каждым днем сие действо лишалось простоты и юношеской непосредственности. Это уже не было простое опрокидывание противника на спину или сбивание с ног с едва различимой расчетливостью. Теперь каждое состязание представляло собой тактичную борьбу с искусно демонстрируемой жестокостью. Все унары имели уже свой собственный список не только уловок, но и травм, от факта которых капитан Арамона приходил в настоящий восторг. Ничего, что касалось изматывающих тренировок и ожесточенных схваток, не ускользало от жадных масляных глазенок: Арнольд замечал любой промах, любую хитрость и обман своих подопечных и по вечерам, в компании подогретого вина и камердинера, любезно докладывающего обо всех произошедших стычках, блаженно размышлял о том, кого он совсем скоро запихнет в конец своего злополучного списка, а кого выдвинет на первый план. Это было для капитана своеобразной отдушиной, особенно, если за день воспитанники Жеребьячего «загона» посильным трудом изматывали почти все его бедные нервы. Он их всех ненавидел. Ровно так же, как ненавидел всех прошлых и позапрошлых унаров. Ненавидел каждый выпуск с тех самых пор, как был лишь третьим ментором при не менее ненавистном полковнике Дювале. Кого-то из унаров презирал больше, кого-то меньше, но представься ему хоть одна возможность, с радостью бы променял любого из них на вино, деньги или хотя бы линарского жеребца. Да даже на корову некоторых из оных. «Проку было бы и то больше», — думал Арамона всякий раз, когда молодые дворяне демонстрировали свои породистые характеры, а их наследные вассалы наточенные этими самыми дворянами зубы. И особенно, прямо-таки наравне или даже значительно хуже вспыльчивого Окделла и настораживающе сдержанного Придда сознание капитана изводила и мучила самая мерзопакостная и опасная личность из всех унаров. Внебрачная дочь Катарины Ариго от самого Рокэ Алва. Рокэ Алва, который когда-то был его воспитанником. Самым мерзопакостным, опасным, хитрым и беспощадным унаром, готовым мастером клинка уже в те, юношеские годы, который по выходу из Лаик быстро превзошел своего наставника во всем. И пожалуй, в случае с точной копией его бывшего подопечного, Арнольд предпочел бы сразу заколоть юную наследницу Рокэ, будь у него на то право. Но у капитана его не было. Ни у кого не было. Даже дышать в сторону маркизы Алвасете было рискованно, ведь сам король прямо-таки расстилался перед будущей герцогиней: прощал любую дерзость, исполнял даже самую пустую женскую прихоть и нещадно баловал придворными сплетнями. Уже то, что дочь Рокэ Алва стала первой девушкой, оказавшейся в стенах Лаик на правах законного унара, вызывало у Арамоны жгучее раздражение, ведь доселе вход в пределы школы любым женщинам, — за исключением несчастной кухарки, — был строго заказан. Но власть, связи и уж тем более почтение Его Высокопреосвященства творили чудное. А сам черноволосый соберано лишь в очередной раз доказал всем, что ему подвластно невозможное, и снова, спустя столько лет, превратил жизнь своего бывшего ментора в сущий ад. Арнольд Арамона отдал бы все, чтобы посмотреть на разъевшееся лицо короля, когда тот всерьез задумается о возможном родстве своей любимой, дорогой и просто неподражаемой красавицы-жены с собственным маршалом. Впрочем, подумав об этом лишнюю минуту, капитан резко сморщился в самой пренебрежительной гримасе. — Вдруг Фердинанд уже обо всем узнал! Или знал с самого начала! — воскликнул он, не удержавшись, и на молчаливый вопрос камердинера, тут же обратившего на него скучающий взгляд, презрительно выплюнул: — Больная семейка! Мерзкие змеи, посланные самим Зеленоглазым! — О ком вы говорите, господин? — в недоумении нахмурился молодой Уилмак, давно привыкший к самодурству начальника. — Об этом чудовище! Чудовище и его неподражаемом отродье! Как я мечтаю об их смерти! О, как я мечтаю! Капитан тотчас зашелся нервной дрожью, чуть не выронив из рук полупустой кубок. И уже потребленная Арамоной доза крепкого теплого вина лишь усугубила положение. — Надо решиться, надо что-то сделать, пока она находится в стенах школы! Камердинер испуганно передернулся. Будь спесивость Арамоны хоть сотню раз ему знакома и привычна, такая нездоровая озабоченность начальника «загона» не унимала естественного человеческого страха. — Одумайтесь, господин капитан, — в поту зашептал Уилмак, догадавшись, о ком в сердцах мог говорить Арамона, — одумайтесь, Первый маршал за свою дочь… за, — от нервов парень на секунду лишился дара речи, — …за нее из нас всех душу вытрясет. Собакам скормит. Станет палачом, он… он, — камердинер побледнел, словно тотчас увидел самого Леворукого, бесспорно явившегося к нему в облике Рокэ Алва. И подобные блеяния Уилмака почти ввергли капитана в яростный припадок. Вскочив с пригретого места, Арамона одним разом снес со стола всю посуду, что была еще недавно щедро наполнена разными сытными яствами. Теми угощениями, что были доступны только ему одному в этом пропащем месте. Но даже это не унимало каждодневно нарастающего гнева капитана. Ничего не могло утолить его жажду мщения за те унижения и неудобства, коим в далеком прошлом подверг его нынешний маршал королевства. А лишнее упоминание камердинера о том, кем был этот страшный и жестокий человек ныне, о том, что он мог безнаказанно сотворить со всеми ними теперь, резало Арнольда по живому. Он знал. Знал, что все это чистой воды правда. И знание это приводило его в состояние, сравнимое с помешательством, состояние, вызывающее дикий трусливый ужас, вынуждающее изводиться в страшных муках и упиваться единственным, что ему оставалось — бурными и тугими мыслями, несбыточными, но заветными мечтами о сладострастной кончине той, кто в скором времени мог окончательно заменить Рокэ Алва на его страшном посту, а при самом отвратительном раскладе вещей и вовсе стать правой рукой нового короля подобно кардиналу. Короля, который лишь формально являлся сыном нынешнего владыки — Фердинанда II Оллара! Наследный Талигойский принц Герард Оллар был вторым ребенком Рокэ и Катарины, младшим братом Рэйв и старшим не так давно родившегося Карла. Детей этой порочной гадкой пары, собравшей в своих руках, казалось, все самые сильные карты, ждало яркое и шумное будущее. «Безжалостность членов рода Алва облачена в королевские камзолы, власть заключена в шпагах из морисской стали, а вседозволенность возложена золотыми брошами на плечи этих тайных прислужников Чужого» Арамона был готов подписаться под каждым словом безвестного автора. И сознание сей жестокой правды ввергало в пучину противления многих, но в Лаик не только капитан был неспокоен. Не только его мысли почти целиком и полностью принадлежали одному человеку. Эстебан. Этой зимой помимо погоды так ответственно о своей суровости заявлял и юный маркиз Сабве. Последние несколько недель он был темнее самых мрачных грозовых туч. Эстебан был не в духе. Эстебан устал так много думать о Рэйв и о своих чувствах к дочери не менее ненавистного им Рокэ Алва. До того, как эта несносная девчонка посмела влезть в его черную душу еще глубже, до того, как сумела забраться туда своими холодными красивыми руками, у него все было просто. Он просто ненавидел ее для себя и для всех окружающих. Думал о ней постоянно лишь от того, что презирал, а не от того, что ее страстные слова и лишенные страха порывы были такими чарующими. Без устали наблюдал лишь от того, что ждал провала, а не от того, что ее глаза, губы, волосы и даже походка были слишком выверенными, восхитительно угрожающими и просто излишне тлетворными для этого тревожного суетного мира. Зажимал по углам лишь от того, что надеялся своей грубостью выбить из нее спесивую дурь, но никак не от того, что ему нравилось ее касаться. Не от того, все это не от того, что он терял голову и самообладание только от упоминания о ней. Более он не позволит себе даже думать о подобной возмутительной истине. Никому не покажет, никому не расскажет, не признает и не примет. Его ждало блестящее будущее по меньшей мере рядом с властителем всей Оларии, а то и самим королем при самом удачном раскладе. И в череде столь грандиозных планов не было места ни Рэйв, с которой он мог легко обвенчаться и разжиться личным замком в лучших местах Кэналлоа или даже Оларии, ни их наследникам, коими они могли легко обзавестись, стоило только захотеть. Но Эстебан не хотел. Ни первого, ни второго. Так он велел себе думать. Юноша твердо решил, что более не поступится своим решением и планами. И так оно и было бы, если бы не плешивая учтивость и чрезмерная дерзость унара Константина Манро, посмевшего посягнуть на право, которое ему не принадлежало.