День за днем

      Доброе утро, мир, доброе утро, я. Какой пиздатый денек. Поспал от силы часа два. Люблю такое. Люблю отдыхать. Люблю сон. Люблю, просыпаться от мерзких удушающих кошмаров.       О-б-о-ж-а-ю.       К-л-а-с-с.       Думаю, что выпить с утра хлорки из-под раковины будет не так плохо, как выпить кофе и попытаться проснуться.       Видок у меня такой, будто я готов убивать.       Помню, меня как-то учитель наказал за такой убийственный взгляд. Сказал, что я слишком нагло на него смотрю, а позже выгнал за дверь. Да, а я всего лишь пытался его слушать и удержать глаза открытыми. Когда-нибудь я научусь расслаблять брови, когда-нибудь, когда высплюсь.       Смотрю на себя в зеркало в ванной: выгляжу чуть получше, если не считать глаз с разбитой сеткой капилляров. Опухоль с брови спала, скула поджила, удивительно, что раны на мне затягивались, а мышцы обрисовывались жестче и острее, хотя я почти не отдыхал, и не давал организму время восстановиться.       Сила молодости?       Хорошо, если так. Но сил все равно маловато.       Лицо перекошено и держится на последних каплях энергии, а все остальное делается на автоматизме. Я даже не осознаю, как ноги тащат меня в душ, как руки открывают кран, натирают кожу мочалкой. Не успеваю подумать, а уже выталкиваю свое еще сырое, но уже одетое и причесанное тело на улицу. Прохладный воздух приятно остужает виски. На мне жёлтая худи из курьерки и черные джинсы. В широком кармане посередине живота лежит телефон, из правой дырки тянется провод от наушников.       Сейчас воскресенье и слишком раннее утро, чтобы на улице было много прохожих, но я все равно затыкаю внешний мир музыкой, потому что она помогает мне взбодриться.       Раздирающий в кровь уши рок, да? А может, просто единственное, что ещё держит меня в тонусе? Нужно было включить что-то пафосное, чтобы растормошить себя из этого состояния… А может, лучше попсовое, вроде тех бойс-бэндов, которыми увлекаются девчонки? Ради интереса запускаю одну песню, но внезапно слышу знакомый, выкручивающий в сторону источника голову, шум и выдергиваю наушники одним рывком.       Ямаха?       Хонда?       Кавасаки?       Торможу у пешеходки и прямо передо мной, на светофоре замирает черный байк с мускулистым водилой в шлеме. Хмурость с моих бровей сразу сползает. Все, что я вижу следующие несколько секунд, это роскошного черного жеребца с блестящими покатыми боками, резной мордой и голодной до скорости грудью. Мотор так и рокочет, соблазняя прислонить руку, почувствовать…       Перевожу взгляд на велосипед у себя под ногами и разочарованно охаю. Никакого тебе мотора, никакой красоты.       Напротив… Кавасаки, хрен его пойми какой модели, еще бы разбираться в чем-то кроме марок. А ещё вот бы прокатиться на таком!       Или нет, Шань, надо мечтать крупнее, вот бы такого купить!       «Ага», — даю я себе мысленный подзатыльник. «Разбежался».       Мотоцикл срывается с места, когда пешеходам загорается красный, а я даже и не думал переходить дорогу, так и стою, тупо пялясь удаляющимся прекрасным звукам вслед. Кто это был? Хотя, какая разница? Увижу ли я его когда-нибудь ещё? Навряд ли.       Мечтательно вздыхаю, надавливаю ногой на педаль и проезжаю по пешеходному переходу быстро, на последних секундах зелёного цвета, от чего велосипед слегка скрипит на поворотах. От дома до «Удобного» недалеко, но тётушка настаивает, чтобы я приходил пораньше. Пролажу под рольставнями, так как открываться за полчаса пока не хочется, и включаю внутри свет. Его хватает, чтобы осветить только переднюю часть, а в дальних частях магазина, распространяя мистически-зеленоватый свет, гудят холодильники и какой-то моторчик равномерно пощелкивает. Все эти звуки не слышно днем, когда тут люди и из колонок навязчиво играет музыка, чередующаяся с рекламными вставками: «Удобный — отличный ассортимент, дружелюбный персонал и скромные цены»; «Удобный — ваш магазин бесподобный». Поначалу я перекладывал в голове эти фразы с другими, рифмующимися, но более едкими словами, вроде «Удобный — ваш камень надгробный» или «Удобный — низкопробный ассортимент, злобный персонал и стрёмные цены», но потом мне стало скучно, и я перестал концентрироваться на чем-то, кроме «бип-бип-бип» — так товар проходит на кассе.       Сейчас это место было похоже на те супермаркеты из зомбиапокалипсисов. Тихо, никого нет, казалось, можно взять, что хочешь, а единственная угроза — это быть съеденным. Иногда я мечтал о таком. Мир, в котором с полок можно взять, что угодно, а большая часть человечества вымерла — звучит романтично. Звучит, как единственный вариант мира, в котором я не буду кому-то чем-то обязанным, чтобы вот так просто и без зазрения совести взять, что хочу. Но толку думать об этом? Пора бы уже привыкать к взрослой жизни, Мо Гуань Шань.       Пока я иду включать свет в дальней части, в голове проносятся все эти сцены из фильмов и игр, в которых на персонажа внезапно выпрыгивает какая-то хрень из-за угла. Правда, на меня никто не нападает, а так хотелось. Как говорится, зомби можно убить только точным выстрелом в голову, поэтому заранее надень шлем. С этой мыслью я выжимаю все включатели, и, как в старом заброшенном парке аттракционов, в колонках с заметной задержкой начинает свербеть знакомая музыка. Мой лейтмотив на ближайшие двенадцать часов.       По ту сторону рольставен стучат, и я иду открываться. Задираю складывающиеся в моей ладони ламели одной рукой и удерживаю ставню на вытянутой левой, пока тётушка с некоторым удивлением осматривает меня.       — А ты сильный молодой человек. Молодец, что пришел пораньше.       Солнце светит за её спиной, а улицы еще пусты и чисты.       Она проходит в магазин. Бегло осматривает включенный свет и играющую музыку.       — Да, доброе утро. Открываемся?       — А что, ты уже в униформе? — в своей привычной манере интересуется она.       — Нет, но сейчас буду, — говорю я, опуская ставню на место.       Не стоило и надеяться, что она будет в хорошем настроении.       Хотя ее можно понять, она работает тут каждый день. Наверное, когда ей найдут сменщика, мне придется искать новую подработку на свободные дни. Вряд ли новый работник решит делиться со мной своей зарплатой.       — Ну вот, как будешь готов, так открывай. Мне ещё кассу посчитать надо.       Я ухожу в подсобку, где из ящичка вытаскиваю черный фартук и натягиваю его поверх своей жёлтой худи. На груди у меня зеленым шрифтом написано «Удобный — это магазин бесподобный». Я потуже завязываю завязки на спине, чтобы форма, как корсет, держала меня прямо, натягиваю фирменную бейсболку и иду открываться. Первый перерыв у меня через пару часов, а я уже ощущаю, как спина прогибается под грузом тётушкиного взгляда. Она будто чувствует, когда я плохо сплю и когда буду плохо работать. И сегодня, как на зло, не та маниакальная стадия, когда ты бодрый, не смотря на три часа сна, сегодня та мерзкая, следующая за большим количеством маниакальных приходов, стадия отходняка, когда тебя немножко знобит, потряхивает и клонит в сон, а мышцы болят так, будто ты весь день провел в зале или заболел.       Но терпение и труд… И, кстати, даже в таком состоянии можно работать, единственный плюс «отходняка» заключается в том, что ощущение реальности приглушается, а все происходящее начинает беспокоить тебя на несколько процентов слабее.       На самом деле я люблю это меньше всего, по мне так лучше вообще спать не ложиться, чем испытывать пассивно-депрессивную дереализацию. Ощущение эйфории от бессонницы круче, чем вот это всё, но рано или поздно тебя срубает, а значит, рано или поздно приходится расплачиваться вялостью. И за мой тревожный сон в два часа пришлось платить отходняками из чертовски нервной ломанной слабости.       Но, держись, Шань, это единственная подработка, которую ты можешь совмещать со школой. «Кейрмолл» можно не считать, так как ты выходишь туда только в будни, да и то только на пару часов. Разве это вообще работа?       Бойцовский клуб — сегодня есть, а завтра нет. Так что… «отличный ассортимент, дружелюбный персонал и скромные цены», как поется в песне из колонки над моим ухом. Разрывающий в кровь уши рок сейчас бы не помешал.       Однако, как только в магазинчик входит первый посетитель, как только все внутри меня запускается в эту привычную ежедневную рутину, я уже перестаю что-либо чувствовать и осознавать. Игра на публику помогает временно заблокировать боль внутри себя. Не давать ей расползаться по всему телу, концертировать и увести на задний план. Все-таки у отходняков были плюсы, реальность была не так ярка.       Проходит час, другой, я отхожу на перерыв, но в своем состоянии успеваю разве что только медленно поссать, медленно помыть руки, также медленно вернуться на место. Заторможенность раздражала, но преодолеть ее было невозможно. Замечания от тётушки тоже не помогали и не мотивировали, так как раздавались откуда-то из глубины. Внешний мир был над поверхностью, а я на дне, потому и движения такие медленные, тяжело сопротивляться несколько-килограммовой нагрузке воды.       — Давай, давай! Уже середина дня, пора просыпаться, — тормошит меня за плечи тётушка, замечая, что я слишком медленно очищаю овощи для коробочек со свежим перекусом.       Содрогаюсь всем телом от ощущения её рук на моей спине и шее, но она их быстро убирает. Уходит, как ни в чем не бывало, пританцовывая под музыку. Как она со всем тут только раньше сама справлялась?       Грязная кожица с морковки отрывается и падает в мусорку, а я желаю уйти домой, и чтобы эту занудную работу кто-то сделал за меня.       Но даже двадцать шесть юаней за четыре часа, и семдесят восемь за двенадцать — это все ещё деньги.       А сон?.. Пустая трата времени.       Приходит ещё один перерыв, а я все также заторможен. Телефон не достаю. Вичат заблокирован с вечера субботы, так что я даже не знаю, что там происходит.       День течет, ускользает час за часом, люди приходят, люди уходят, «бип-бип-бип», шуршат бумажные и полиэтиленовые пакеты, играет радио. И вдруг я понимаю, что перед глазами вроде что-то происходит, а внутри нет никакого отклика, даже уже какой-то внутренней иронии нет. Если в этом магазине и есть зомби, то, похоже, это я.       Я не надел шлем, прострелите мне голову!..       И даже если сейчас я выйду на улицу, и меня похитят на черном джипе, привезут в огромный небоскреб, в офис к мужику, который скажет, что, если я буду работать на них, через пять лет я стану миллиардером, я не испытаю ни страха, ни радости, ничего. Я так увяз в илистом дне своего глубоководного плаванья, что включаюсь в происходящее только, когда слышу пронзительное тётушкино:       — Мо Синьсинь! Давно тебя не видела!!!       Уже вечер?       — Здравствуйте, — говорит мама.       Голос у нее теплый, смешливый, мне нравится, когда она говорит таким тоном, это значит, что она в хорошем настроении.       Я стою на кассе, а мама бегло вглядывается в мои глаза через стекло, одновременно с любовью и сочувствием. От её взгляда мне хочется натянуть бейсболку «Удобного» себе по самый подбородок. Тётушка выходит на улицу, и я не слышу, о чём они говорят, только замечаю, что у мамы с собой моя спортивная сумка, и что она передает тётушке банки с маринованными овощами… Ох уж эти семейные традиции. Благодарить даже тех, на кого мы работаем, и чьи деньги честно отрабатываем. Наверное, мама весь день у плиты простояла. И это в свой-то выходной.       Ма, какая же ты… Интересно, я хоть чем-то вообще пошёл в отца?       Тётушка отпускает меня на пять минут пораньше, и я несусь в служебку, чтобы стянуть с себя корсет-фартук, развязать впивающиеся в спину и талию полоски ткани, вздохнуть свободно и выйти на улицу, под прохладный ветерок.       — Как отработал?       Я перехватываю у мамы свою спортивную сумку и пожимаю плечами.       — Как всегда.       Я отстегиваю велосипед, мы начинаем идти в сторону подобранного мной бутика.       На улице оживленно и тепло. Автомобили, велосипеды, скутеры, прохожие. Воскресенье, вечер. Всё движется стихийно, туда-сюда-кругами. Люди гуляют, выгуливают питомцев, занимаются бегом, суют тебе в нос какие-то рекламки. Спасибо, чувак! Помнится, мы виделись как-то на этой же самой подработке, только я тогда стоял по ту сторону дороги и раздавал флаеры сауны поблизости. Да-да, и он меня тоже узнает. Подмигнул. Привет.       Сумерки. Небо ещё довольно светлое, так что фонари пока не включают, однако в магазинчиках и кофейнях по сторонам от нас с мамой уже включили уютный желтовато-коричневый свет. На небе виднеются первые звезды и блестит луна полупрозрачным осколком.       Мама какое-то время молчит, идёт рядом, как и я, будто впервые осматривая все вокруг… Давно мы вот так не гуляли. А потом она докладывает:       — Тётушка Фэй ворчала на тебя, — мама опускает подбородок, смотрит на меня снизу вверх своим взглядом для сплетен и голосом чуть выше продолжает: — «Опаздывает, прогуливает, приходит с синяками на лице…», «Грубит», ещё «Вы, мамаша, его вообще воспитываете?».       — Она назвала тебя «мамаша»? — хмурюсь я.       — Да, — мама переводит взгляд на мои побелевшие костяшки, пока я пальцами сжимаю руль велосипеда. — Подумаешь, меня и похуже называли, но тётушка… Она пытается помочь. У нее просто манера речи такая, грубоватая. Я думаю, ты тоже со своими друзьями не церемонишься, — улыбается мама.       Конечно, она знает, что тема с друзьями для нее закрыта, но дверь — не стена, а поэтому она позволяет себе слабые попытки достучаться, заглянуть внутрь, подшучивая, кинуть камушек и отбежать, подглядывая, выйдет ли кто-нибудь, приоткроется ли эта дверь. Ее последняя фраза заставляет меня задуматься. Я ненадолго перевожу взгляд на небо, вот только не вижу ничего, ни луны как прозрачное стеклышко, ни звезд, все мое внимание сосредоточено на воспоминаниях о том, как я общался со своими друзьями, и какие длинные, экспрессивные, эмоционально окрашенные выражения выбирал, чтобы разъяснить им, что думаю и чувствую: кретин, долбоёб, мудак, гандон; вот список моих обычных обращений. Да, но одно дело, когда я так обращался к своим друзьям сверстникам, а другое, когда Фэй-аи с высоты своего возраста и положения обращалась словом «мамаша» к своей младшей двоюродной сестре, а та не могла ничего возразить в ответ, потому что фамильярности позволены только «взрослым».       Настроение немного портится. Выдернутый из глубины своего сонно-созерцательного состояния, вновь обретший возможность чувствовать, я ощущаю знакомое, как ежедневный недосып, клокочущее в груди чувство раздражения. А всё от несправедливости и того, что я не имел сил и способностей защитить маму от такого отношения. Да я даже себя не мог защитить, молча проглатывал отвращение людей к себе в школе, на работах, на улице, как кровь после удара в нос, которая заливается в горло, проглатываешь и даже не замечаешь, как. Говорят, можно таким образом выпить пинту собственных жидкостей, прежде чем тебя, наконец, вырвет [1]. И, кажется, я уже был на пределе.       — И что ты думаешь по поводу её слов? — спрашиваю я.       Мама усмехается коротким и ироничным смешком.       — Думаешь, я соглашусь с ней в том, что ты не справляешься со своими обязанностями, или что я не справляюсь с воспитанием своего сына? — она толкает меня под ребра, зная, что на простое ласковое прикосновение я отшатнусь, но в этот раз мама попадает по синяку, оставленному Золушкой, и я с трудом натягиваю маску, чтобы не показать, что мне больно. — На комплименты напрашиваешься?       Она вздыхает и, скрестив пальцы замком, потягивается, треща костяшками.       — Единственным своим грехом я считаю то, что тебе пришлось рано повзрослеть. Это мой недочет. Я не справилась, — она кивает куда-то в сторону, видимо намекая на «Удобный». — Если бы я зарабатывала больше, тебе бы не пришлось заниматься всем этим, и ты бы жил обычной школьной жизнью.       Обычная школьная жизнь, ха?       Даже если представить отсутствие долгов, в моей голове это звучало как какая-то пустая трата времени. Чем занимались мои одноклассники в свободное время? Играли в видеоигры? Ели чипсы? Путешествовали? Ходили по забегаловкам? Делили домашнее задание на троих? Спали? Слезы наворачиваются на глаза. Какого хрена, Шань? Нет-нет-нет. Хрень какая-то. Ты просто устал. Тебя просто задели слова тётушки, а слова матери добили.       Что это была бы за жизнь? Ты бы позволил своей маме работать ещё больше?       И тут я слышу в голове голос: «Шань, признайся. Вся эта хуйня с самопожертвованием тешит твое самолюбие… Да? Вся эта херня с подработками… Ты считаешь себя хорошим человеком? Нет, ты самый последний говнюк… Жалкий сопляк… Нытик…».       Так, стоп! Это сейчас мое мнение или чужое? Какого хера, Шэ Ли? Зачем я только вспомнил тебя… Зачем я только вспомнил тот день…       Сосредоточься!       Так, Шань. Что это была бы за жизнь?       Это была бы жизнь, в которой ты не знаешь Цзыцзы. Не знаешь Цунь Тоу так, как знаешь его сейчас. Ты не знаком с Тянем. Никто не жертвовал своей рукой ради тебя. Никто не вставал на твою защиту, как сделали это Цзянь И и Чжэнси. Никто не разбивал бутылку о голову того бездомного. Никто не погибал в автокатастрофе.       Блять.       — Всё нормально, мам, — говорю я, удерживая свой голос от дрожи.       Магазин уже близко, вон за тем поворотом. Сейчас перейдем дорогу и все: новая сумочка, новые туфли, колготки.       Сосредоточься!       — Даже если бы ты зарабатывала больше, даже если бы… — «всё было как раньше». Я спотыкаюсь, кажется, мой желудок переполнен «кровью», а чужое отвращение вот-вот одолеет меня приступом рвоты. — Думаю, я вел бы себя точно также.       Мама не смотрит на меня.       И хорошо, что не смотрит.       Не знаю, какая, должно быть, херня творится в моих глазах.       Она говорит:       — Пожалуй. Ты у меня слишком хороший. Не знаю, как мне так повезло.       Дурацкие слова. Я их не достоин.       — Нам туда, — говорю я, указывая маме на магазинчик через дорогу. Меняю голос, и, кажется, добавляю в него что-то от тяневского лицемерия: — Сегодня я стану для тебя ещё лучше. Купим тебе пару новых вещей.       Мама округляет глаза и всплескивает руками.       — Гуань Шань!       — Нет-нет, возражения не принимаются. Так что, пожалуйста, выбери то, что тебе нравится.       — И за чем же мы туда идем?       — Колготки, — перечисляю я, список, который составил ещё несколько дней назад. — Сумочка. Туфли.       — Шааань, — просит она.       — Твой мягкий тон не имеет на меня влияния, не сегодня.       — Но…       — Не-а! Мы уже почти пришли.       — Тогда давай пройдем мимо?       — Ты меня совсем не любишь?       Мама поджимает губы.       — Если не любишь меня, — продолжаю я, — тогда сделай это для своих гангстеров в белом.       — И как это связано? Они не настоящие! И им плевать, как я выгляжу.       — А так, что если ты откажешься сейчас себе что-то покупать, я в следующий раз откажусь включать тебе сериал. Представляешь? Никакого второго сезона! Ты никогда его не увидишь.       — Шантажируешь меня?       — Нет, это ультиматум.       — Признаю, — говорит мама. — Все-таки я плохо тебя воспитала, госпожа Фэй была права.       Я поворачиваю на маму голову, с выражением «да что ты говоришь?», и тогда она начинает громко смеяться.       Пару человек на нас оборачивается, а я думаю: «Все равно. Плевать». Мама смеется, а я так редко это вижу. Еще реже, наверное, смеюсь сам.       — Ладно, ладно, прости. Нам обязательно нужно покупать всё и сразу?       — Конечно, нет. Однако знай, если мы не купим что-то сегодня, тебе придется еще раз встречать меня после работы.       — О, нет. Тётушка Фэй.       — Да-да. Именно. Тётушка Фэй и её нравоучения.       — Тогда давай скорей, нужно купить всё по списку.       — Конечно-конечно, сейчас, только велосипед пристегну, — говорю я.       И, когда мы добираемся до дома, я чувствую себя вконец уставшим. После магазина с одеждой мы зашли еще в несколько продуктовых, а потом нам пришлось вернуться в первый, что в километре от дома, так как мама сказала, что рис там дешевле. Экономика складывается из мелочей и времени, и порой второй пункт обозначает, что у тебя должно быть его достаточно, чтобы вернуться пешком к дешевому рису по акции. Эдакая практичность на грани обсессии.       — Ну, что? Я заслужила сериал? — спрашивает мама, когда мы с покупками поднимаемся домой.       — А я ужин?       Она кивает, открывает дверь ключом и пропускает меня в дом.       Мама оставляла открытым окно в гостиной, поэтому, когда я присаживаюсь на стул, он оказывается приятно холодным. На ужин у нас легкий куриный бульон, лапша и квашеные овощи.       — Нашла несколько выкинутых чуть подгнивших перчиков за супермаркетом, — рассказывает мама. — Забрала их домой, помыла, почистила и «вуаля»!       — Тётушке ты тоже их замариновала?       — Ага, — смеется мама. — Правда, эту часть истории я ей не рассказывала.       Мы ужинаем под серию второго сезона гангстеров, где все начинается с того, как группа мужчин в костюмах обедает или завтракает в какой-то забегаловке. Сначала они обсуждали музыку и ТВ-шоу, но потом подошла официантка и попросила их подготовить плату за обед и чаевые. Босс, которым оказался постаревший и выживший гангстер в белом, попросил своих людей подготовить деньги для леди, но один из его подчиненных, пучеглазый, с зализанными волосами выразил недовольство, сказав, что никогда не платит чаевые. Развязался спор, обсуждение жлобства пучеглазого и работы официантов.       Мы с мамой переглянулись, так как эта тема из-за нашего ресторанного прошлого была нам близка.       Все, что происходило дальше на экране моего телефона, так увлекло маму, что она даже не заметила, как я ушел почистить зубы, переоделся и вернулся.       — Один из них коп, — говорит она. — И, кажется, я уже знаю, кто.       — Пучеглазый? — спрашиваю я.       — Не-а, вон тот молоденький милашка. Когда его подстрелили, он просил, чтобы его отвезли в госпиталь, а не к их гангстерскому врачу.       — А ты уже в этом разбираешься, да?       — Говорит тот человек, который ставил мне сегодня ультиматум.       — Кстати, ты распаковала сумку, как мы пришли?       — Нет, сейчас займусь.       Остановив серию, мама опустошает мою спортивную сумку и ещё раз благодарит меня за покупки. Перекладывает вещи из старой сумки в новую, и я удовлетворенно наблюдаю за этим.       — Досмотришь со мной или пойдешь спать? — спрашивает она, когда, наконец, понимает, что я уже переоделся, в отличие от нее.       — Пойду.       — И, кстати, тебе там кто-то писал. Уведомления приходили, но я не смотрела.       «Странно», — думаю я. Ведь вичат замьючен, а значит, этот кто-то знал мой номер телефона. Цунь Тоу? Наверное.       — Спасибо, — говорю, забирая телефон с кухонного стола. — И спокойной ночи.       — И тебе, — отзывается мама.       Я ухожу в комнату, смотрю на оставленную на столе домашку по химии и тоскливо вздыхаю. Завтра уже понедельник, а я так и не набрался решимости попросить Сиси помочь мне разобраться или просто дать списать. Цунь Тоу плавал в этой херне так же, как и я, но, возможно, был более удачлив в списывании. Ладно, может, стоит ему ответить.       Однако замечаю, что уведомление в шторке не от Цунь Тоу.       Неизвестный номер: «Братец Мо, если тебя держат в плену, надень завтра жёлтое[2]».       Вспоминаю, что сегодня я и так весь день проходил в жёлтом худи.       Совпадение?       Такую идиотскую херню мог написать только один человек. Тот самый, который просил «не игнорить» его, а я забил уже на второй день, потому что в первый слишком сильно переволновался. Я отвечаю:       «И откуда, блять, у тебя мой номер?»       «Цунь Тоу»       «Ты серьезно?»       «На самом деле, он дал мне его уже давно, просто не было необходимости использовать»       «И в чем возникла «необходимость»?» — стираю и пишу вместо этого: «Не пиши мне сюда больше, у меня не так много денег на счету, чтобы тратить их ещё на смс-ки с тобой».       И Тянь не пишет. Удивительно. Я думал, что сейчас, на меня обрушится ммс-ка с ещё какой-нибудь интересной частью его тела, но, видимо, нет.       Ладно. Я не ждал и не надеялся.       Захожу в беседу с Сиси и остальными, надеясь, что там есть фотки заданий, проваливаясь сразу в «медиа», не читая весь тот хлам, который наспамили эти ребята, и выуживаю фотки сделанной домашки. Хоть какая-то польза от этих троедурков. Они умные.       Решив, что переписать смогу и завтра, ставлю будильник, ложусь на кровать, и… Сон так и не приходит. Как будто сама постель — это как-то слишком официально для того, чем я собирался заняться. Это тебе не деревянная парта под щекой и не каморка с пластиковым стулом в «Удобном», это целый матрас с одеялом, подушкой, горизонтальный, мягкий, в темноте. Вау. Что, Шань, может лучше коленки, на которые можно пускать слюни?       Кхм.       Нет, эта тупая переписка ничего не значит. И то, что он по какой-то причине добыл мой номер, тоже.       А вдруг у меня просто боязнь темноты?       Встаю, поддавшись внезапному порыву, включаю свет на столе. Задания по химии снова мозолят глаза… В голове тревожным звоночком предложение от мозга переписать всё сейчас, чтобы не волноваться завтра, раз уж я всё равно не сплю. Так, нет. Ложусь в кровать, пытаюсь уснуть, но теперь свет мне мешает. Я буквально слышу, как лампочка гудит, как крутится колесико на табло электросчетчика. Поднимаюсь ещё более раздраженным, чем до этого, вырубаю лампочку, снова забираюсь под одеяло.       Нет, Шань, подрочить — это не выход, мы уже это с тобой проходили.       Тело, которое весь день сопротивлялось усталости после почти бессонной ночи, словно перемкнуло и включило. Да здравствует бодрость! Нога нетерпеливо подрагивает, спина болит от горизонтального положения, сердце заходится какой-то неприятной аритмичной дрожью.       Блять, похоже, коленки мне сейчас реально не помешают. Или чьи-то руки… Чье-то тело…       Открываю в телефоне ту фотку… с подушкой. Да, и её я тоже сохранил. Запрещаю своим пальцам перематывать дальше, даже думать себе запрещаю о том, что ещё есть у меня в галлере. Нет-нет-нет, ничего такого не было. Мы ничего не видели. И выруби уже телефон.       Лежу.       Так. Тик. Так. Тик.       Сукаааа…       Поднимаю свое тело, и мышцы пресса отзываются слабостью и болью. Кулачки Золушки оставили немало синяков на теле, а конкистадор, размахивая своими ногами, попадал мне в основном по плечам и локтям, но синяков там почему-то почти не осталось. Только кости ныли.       Сижу и думаю, оно мне надо? Надо вставать сейчас, пытаться понять химию? Ведь постель выглядит куда более адекватной затеей, нежели пытаться с такой головой что-то выучить.       Ложусь снова, но меня точно куда-то несёт, подкидывает, будоражит, я уже не могу закрыть глаза, поэтому просто пялюсь в потолок. Позвоночник затвердевает, пульсирует в районе шеи и поясницы. Какого хрена? Как я вообще раньше спал?       Мысли снова крутятся вокруг Шэ Ли, вокруг той сцены два года назад, а потом вокруг Тяня, вокруг его перемотанной бинтами руки.       «Моя рабочая рука — правая».       Блять! Нет, Шань. Это не выход, это не выход, это не вы-       Насколько может быть безнадежной и тупой попытка сопоставить в голове: ту фотку, слова Тяня и свое желание… желание помочь, конечно же? Лучше даже не начинать. Да и вообще, то, что я думал о, предположим, своем друге в таком плане, выглядело как-то неэтично. Даже мерзко.       Переворачиваюсь на другой бок и обсасываю идею о том, как в итоге Тянь с этим справляется. Дрочит себе левой? Интересно…       А потом в голове снова Шэ Ли, та разбитая бутылка о голову бездомного, идея того, что я, возможно, стал причиной чьей-то смерти. Кажется, маниакальная стадия меня всё-таки настигла, только не в тот час, в который нужно было. Мысли роились, сменяясь одна на другую. Я откровенно мучился, ворочался в кровати, то накрывался, то скидывал с себя одеяло полностью. Пару раз вставал: открыть балкон, закрыть балкон, поправить простыню на постели. Если я в очередной раз не усну, то завтра снова можно будет надевать жёлтое, если только Тянь обещает меня спасти.       Вот же бред!       И до чего честным становился мой мозг в такие периоды. Надо запомнить и никогда не показываться никому в таком состоянии. Однако, хорошо это или плохо, у всего есть конец, и у маниакального состояния тоже.       Делаю первый зевок и думаю, наконец-то. Второй, третий, и меня подхватывает уютный дрейф, лишь изредка нарушаемый подводным течением действительности, вплетавшейся холодными нитями в темные, теплые, как кровь, воды дремоты[3]. И единичные участки моего ещё напряженного мозга осознают, что я сплю.       На этот раз никаких Шэ Ли, никаких сяо Цзыцзы в ледяной пещере, наконец-то, долгожданная абсолютная чернота. И всю ночь (окей, часа три? четыре? во сколько я уснул?), пока сплю, я осознаю, что это сон. Будто вижу себя перед большим экраном, как в кинотеатре, где ещё не запустили кино. В зале никого нет, свет погашен, однако я ощущаю себя перед чем-то большим и грядущим…       Просыпаюсь легче, чем за день до этого. В голове сразу же выстраивается расписание, что мне нужно сделать.       Первое, пока я в комнате, нужно сложить в сумку учебники и тетрадки.       Второе, пока я в комнате, нужно захватить свежее белье.       Третье, нужно принять душ и почистить зубы.       Четвертое, согреть завтрак и не полениться сложить себе обед.       Пятое, снять уже мамин халат с изображением голубенькой и розовой кружки на груди и переодеться.       Пытаюсь не раздумывать о той сцене с Боренькой и еду на велосипеде к «Кэйрмоллу». Осознаю себя без наушников, проезжая третий по счету от дома квартал, так как напеваю под нос:       — Let's go to the mall, today!       И почему я только вспомнил? Ах, да, когда-то до гангстеров мы с Мо Синьсинь смотрели «Как я встретил вашу маму». Тупая привязчивая песня. Тупой «Кэйрмолл».       Останавливаюсь, включаю заглушающую всё музыку, вставляю свои беруши от мира и еду дальше. Так-то лучше, а если мимо снова будет проезжать Кавасаки, я все равно услышу.       Небо сегодня болезненно яркое, а луна так и болтается стеклянным украшением в дымке облаков. Хочется на природу, чтобы вот эти все дома не загораживали мне вид, но педали крутятся, а дома становятся всё выше и все зажиточнее, а небо всё дальше.       Когда я с парковки замечаю Цзыцзы, с ним ничего не сделалось. Хотя почему должно было?.. Он все также пританцовывает под мелодию в своих наушниках, стоя в черной майке, наброшенной на рубашку «Кейршопа». На безразмерной футболке написано «Radiohead». Под наушниками шапка, из-под которой торчат крашенные блондинистые волосы поверх обесцвеченных бровей.       — Привет, — говорю я ему.       Он стягивает уши и вырубает музыку.       — Шаааань! Как дела?       — Как всегда дерьмово, — отвечаю я. Думая, что выгляжу так же, как ощущаю себя.       — Ты когда-нибудь чувствовал себя так, будто ничего хорошего уже больше не произойдет в твоей жизни? — как-то витиевато начинает Цзыцзы, и я сразу понимаю, к чему он клонит.       И заканчиваю цитату:       — Да, и ничего не произошло, и что?       Это было выражение из сериала «Клана Сопрано», с которого у мамы началась любовь к мафиози.       — Аааа, да ты реально шаришь!       Я ухмыляюсь. Да, за то время, как с нами не стало отца, нас с мамой сплотил совместный просмотр всяких сериалов и фильмов. В остальное время мы не виделись, пропадая на работе, а за ужином воссоединялись. Раньше, до того, как мы начали смотреть кино, как-то основательно ощущалась пустота и нехватка кого-то ещё, наверное, мы с мамой каждый по-своему были одиноки и нуждались в этом.       Я говорю:       — А ты похоже не Старк и не Хоук, ты Тони Сопрано?       — «Woke up this morning! Got yourself a gun», — напевает Цзыцзы тему из опенинга, щелкает двумя пальцами. — Бинго! Но Боренька догадался раньше.       Меня мажет от этого ласкового обращения, а сердце ударяет под горло.       — Ты гей? — срывается с моих губ.       Ох, блять!       Как неприлично, Шань!       Но Цзыцзы отвечает:       — Знаешь, как-то я смотрел «Интервью с вампиром», и глядя на Брэда Питта не думать о смене ориентации было сложно. Так что, можно сказать, я был геем где-то два часа и двадцать минут.       Шутит. Спасибо.       Но…       — Я серьезно. Ты и Боря?       Не знаю, как у меня язык поворачивается. И почему? Для чего? Очередные откровения по причине недосыпа?       — У тебя какие-то виды на меня, Шань? Или… на Борю? — Цзыцзы притворно округляет глаза и оголяет клыки.       Смотрит на меня, ныряет в зрачки, будто может проникнуть за мои стены.       И…       Нет-нет-нет, я не знаю…       — Я просто…       — Вот и не суй нос не в свое дело!       Усмехается Цзы, в наказание щёлкая меня сигаретой по носу.       Сердце все ещё молотом заходится. Я не понимаю, почему вдруг начал, но, видимо, это подсознательно беспокоило меня ещё с вечера пятницы.       Цзыцзы добавляет:       — Прости, малыш, — впервые обращается ко мне правильным обращением по возрасту. — Я не могу тебе ответить, потому что сам ещё не разобрался.       Взгляд у него какой-то смущённый, растерянный, доверительно раскрытый, когда он приближается, поднося огонек к моей сигарете.       — Блять, фильтр! — говорит он, и я быстро тушу подожжённый конец сигареты пальцами, переворачиваю её и вставляю правильно.       Больную с трещинкой губу немного жжет, но в целом она уже затянулась, ничего страшного.       Сяо поджигает, я затягиваюсь, выдыхаю и спрашиваю:       — А в этом можно как-то… Разобраться?       Повисает пауза, в которой Цзыцзы внимательно изучает моё лицо. А я думаю, только не окажись, блять, шестеркой Шэ Ли. Та параноидальная мысль, о том, что всё мое окружение подставное, не отпускала меня.       — Эмммм… — начинает он. — Кажется, кто-то у нас столкнулся с гей-паникой. И кто он? Я? Боря? Парень со школы? — что-то видимо меняется в моем взгляде, так как невидимые под челкой брови Цзыцзы взмывают вверх. — Это тот Змей, о котором ты спрашивал?       Лицо у меня непроизвольно кривится.       — Нет, нет. Точно не он, — отвечаю я.       — Тогда кто? Признавайся, Шань! Как его зовут? Симпатичный? Есть фотка?       Я заливаюсь краской так, что даже шею обдает жаром.       Цзыцзы ржет, а я думаю: «Что за утро?».       Сяо продолжает:       — Похоже, все серьёзней, чем я думал. У тебя реально есть его фото? Это фото члена? — я кашляю, задохнувшись дымом. — Познакомишь?       — Да щас! — отвечаю я, наконец, справившись со своими лёгкими. — И как бы я его пригласил? «Пошли на мою утреннюю подработку, там есть Цзыцзы, он хочет с тобой пообщаться»? Так ты это видишь?       Я краем кофты утираю слезы и обнаруживаю, что впопыхах сегодня утром надел вчерашнее. Гребанную жёлтую худи из доставки.       «Надень жёлтое».       Блять.       Нет-нет. Только твоего «спасения» мне ещё не хватало.       — Ну, нет, мы могли бы куда-нибудь сходить. Чем там занимаются парни в школе, куда ходят?       Я поднимаю на Цзыцзы ироничный взгляд.       — Смешно.       — Шааань, — тянет парень, убирая челку с глаз, где я замечаю свежий прокол брови. — Порой ты выглядишь таким чудесно маленьким и наивным цыпленком, а порой, как мой дед.       Я закатываю глаза.       — А ты выглядишь как тот парень, который делал себе пирсинг в разных местах, у тебя случайно уретра не проколота, а ключ от квартиры на пупке не висит?       Был бы это кто-нибудь, кто не Цзыцзы, я бы получил по роже, ну, или в лучшем случае, на меня бы обиделись.       Но этот парень…       — Бля, ты че намекаешь на этого актера, который ещё в «Крике» играл? Обожаю его! Так забавно всегда было, что он и маньяка-убийцу в маске сыграл, и был трусливым Шэгги из «Скуби-Ду».       — Да-да, ты меня понял, — я улыбаюсь уголком губ.       Затягиваюсь сигаретой, и в этот момент Цзыцзы наносит новый удар:       — Так, что? Покажешь? Фотку члена можешь сохранить в тайне, но мне все равно интересно, как она оказалась у тебя.       — Бля, ничего я не покажу, — хрипло выдыхаю я, стараясь держать дыхание ровным и не сгибаться пополам от нового приступа кашля.       — Забавно, что уже второй раз ты не отрицаешь факт наличия нюдесов у себя в телефоне. Может, ты и свой ему отправлял?       — Блять, — обрываю я наш разговор, который ушел в какую-то странную сторону. Хотя и виновным в поднятии этой темы тоже был я. — Ты так и не ответил на мой вопрос. В этом… разобраться можно?       — Шань, как и в твоей любимой химии, в этом точно можно разобраться.       Не помню, когда говорил Цзыцзы о своих проблемах с этим предметом, но, видимо, однажды это прорвалось у меня из подсознания.       — Ебучая химия.       — Согласен, — Цзыцзы кладет руку мне на плечо, а я немного веду мышцами лопаток, реагируя на прикосновение. — Это сложно.       — А как ты… Ну… Что ты думаешь?       — Я думаю, что по тебе всё очевидно! — смеётся парень, посылая мне воздушные поцелуйчики.       — Это не так! — вспыхиваю я. — И вообще, парни меня не привлекают.       — Только один, да? — спрашивает Цзыцзы, уже немного серьёзней.       — Возможно…       — А девушки?       — Не знаю, не встречал интересных.       Сяо задумчиво играется серёжкой в губе, а потом выдает:       — Вот и у меня такая же херня.       От его признания мне становится немного легче, но также абсолютно до невозможности неловко.       Цзыцзы тушит сигарету, которая просто-напросто истлела в его пальцах и достает вторую. — Будешь?       — Ага, — говорю я, перехватывая предложенную зажигалку, пока сяо лезет в карман за пачкой. — Гребанный понедельник.       — Гребанные мужики, — улыбается Цзыцзы, вручая мне сигарету.       — Заткнись нахуй!       Отработав смену, я тащусь на велосипеде в школу, стараясь не думать обо всем, что за это утро произошло.       За пару кварталов останавливаюсь и снимаю жёлтую кофту, пряча её в рюкзак. Надень жёлтое? Ага, как же. Лучше вообще сегодня с Хэ не видеться. Что-то странное со мной творится…       И как только я думаю это, я замечаю его хмурую рожу недалеко от школьных ворот. Стоит, прислонившись к стене. Курит.       Сердце у меня ёкает, когда он поднимает на меня взгляд, и я едва справляюсь с управлением. Потому что хмурое выражение лица сразу же сменяется блядской улыбочкой. Он машет рукой, всё ещё обнятой бинтами.       — Малыш Мооо! — я выруливаю к нему и торможу.       — Чего тебе?       — И тебе доброе утро? — спрашивает он и жадно вглядывается в меня.       По шее на затылке ползут мурашки.       Хуле ты смотришь?       — Плохо спалось? — говорит он, точно отвечая на мои мысли.       Я тру глаза. Веки горячее, чем обычно. Белки отзываются болью.       — Так себе, — сообщаю я.       Он на секунду улыбается какой-то неправильной, щемящей сердце улыбкой, а потом с привычным тяневским ухмылом замечает:       — Не мог уснуть, потому что думал обо мне?       И вот, блять, если бы он ошибался.       — Дорогу не загораживай, — я толкаю руль и переднее колесо в сторону Хэ, хотя он стоит чуть правее, а слева ещё достаточно места, чтобы проехать. — Хочу смотаться отсюда, пока твое самомнение не лопнуло.       Тянь расставляет ноги по обе стороны от переднего колеса велосипеда и приземляет свои руки к моим на руль. И от прикосновения к его коже я чувствую легкие разряды тока.       Мозг, не жалея меня, подкидывает ещё одну картинку, как мы стоим на школьном дворе, переплетая пальцы, а подушечка большого пальца Хэ гладит тыльную сторону моей ладони. На секунду думаю, как бы хотел повторить это прикосновение при более нормальных обстоятельствах, но Тянь перебивает мои мысли и говорит:       — То есть, ты уже даже не отрицаешь? — тон бархатистый и мягкий, проникающий под кожу, в кости, в мозг, выбивающий нахрен стены.       Это же всё не всерьёз сейчас?       «Нет», — думаю я. И дальше: «Если я пропущу удар, то снова останусь проигравшим».       Поэтому закатываю глаза и говорю:       — Я и не подтверждаю. Шевелись давай, мне ещё домашку переписывать.       — Может, тогда подвезёшь? — не отстаёт Тянь.       — С хрена ли? У тебя рука ранена, а не ноги. Дойдешь. Сам.       — Да ладно, Малыш Мо. Ты же уже катал меня на багажнике, к тому же, тут недалеко…       — Вот именно, «тут недалеко», соблаговоли убраться нахрен и отпустить мой руль.       Тянь же наклоняется ближе, перегнувшись через раму. Взгляд из-под ресниц голодный, зачаровывающий. Я не отпускаю руль, потому что не хочу проигрывать, это всё-таки мой велосипед и моё личное пространство, кто тут и должен свалить, так это Тянь, но… от этого получается, будто я и не отстраняюсь. А Тянь пользуется этим, сокращает между нами расстояние, чуть ли не укладываясь лицом у меня на груди. Тон его голоса звучит ещё ниже:       — Да ладно тебе? Чего ты боишься? Что твои братки увидят и осудят?       Двинься я вперёд хотя бы на пару сантиметров — и мои губы окажутся на губах Хэ.       Так. Не смотреть. Не думать.       Подними взгляд!       Глаза Тяня очень близко. Снова замечаю, какие длинные у него ресницы. Серебряной радужки почти не видно за черными зрачками.       — Я вот все выходные ждал, когда смогу увидеть тебя, ах, подожди, кажется, мы виделись в субботу, с тобой и с твоим…       Сердце молотом стучит в висках и мешает нормально думать, нормально слышать.       — …Мо джуниором-джуниором.       Первая мысль — лучшая мысль.       Я ударяю Тяня лбом по носу, после чего, не справившись с равновесием, падаю с велосипеда и получаю сидушкой по яйцам.       — Бляяяя! — стонем мы в унисон.       Тянь приходит в себя первым. Видит меня скрученным в позе креветки и смеётся через боль. Кровь из его носа брызгает на асфальт.       — Братец Мо, теперь ты обязан меня подвезти. В медпункт.       — Ща допиздишься, и везти тебя надо будет уже в больницу, — ворчу я, не разгибаясь.       Тянь поднимает упавший на меня велик.       — Гимли, как всегда, суров и тверд как скала, — он утирает нос тыльной стороной перебинтованной ладони. Затем прислоняет руку ко рту и говорит следующую часть в область моих прижатых друг к другу бедер. — Как ты там, Мо джуниор-джуниор? Надеюсь, оправишься от удара?       — ЗАВАЛИ… — я заставляю себя подняться, несмотря на боль.       Отбираю таки руль велика у Тяня из рук и сурово плетусь в сторону школы.       «Fake it till you make it», — думаю я, делая вид, что боль — это белый луч исцеляющего света, который движется по моему телу, излечивая его, но…       — Надо идти быстрым шагом, — сообщает нагоняющий меня Тянь. — Слышал, это полезно для потенции.       …дзен от медитации, как рукой снимает. Не успеваю я озвучить ответ, как позади звоном колокольчика раздается голос:       — Тебя этому твой папочка научил, Хэ?       «Спасение», — думаю я.       — Привет, Рыжий, — говорит И.       Цзянь в прекрасном настроении. Белые волосы струятся на ветру, кожа на щеках с лёгким румянцем то ли от бега, то ли от холода. Судя по его дыханию, он заприметил нас издалека и пытался нагнать. Значит, всё же от бега.       — А где твой папочка? — с ноткой прохлады в весёлом тоне спрашивает Тянь. То ли ему не понравилось замечание, то ли то, что нас опять прервали.       Но И за словом в карман не лезет:       — Сейчас надеру твою тощую задницу, узнаешь, где он!       — Ты? Мне? Ну, давай!       Из-за плеча Цзяня вырастает Чжэнси.       — Что здесь происходит? И привет, Рыжий.       — Ага, — говорю я, уворачиваясь от руки Цзяня летящей через раму моего велосипеда, в сторону Хэ.       — Что здесь происходит? — повторяет И с ноткой раздражения. — У Тяня дырявая башка!       Тянь:       — Чтооо?       Цзянь И:       — Да-да, что слышал!       Мне приходится наклоняться то взад, то вперед, уворачиваясь от неловких попыток этих двоих друг друга ударить. Спасает Чжэнси, который оттаскивает Цзяня за футболку в сторону, встает на его место, тем самым отделив И от Тяня моим и своим телом.       — Тянь, почему у тебя дырявая башка? — спрашивает Сиси.       — Чисто с биологической точки зрения…       — Ты все забыл! — уже издалека тыкает в Тяня пальцем Цзянь И.       Я закатываю глаза.       «И что я тут делаю?» — мысленно обращаюсь я к высшим силам.       — Кажется, я понял, о чем он… — вздыхает Чжань, который, похоже, обратился к той же силе, что и я, чтобы разгадать ребус Цзяня.       — Может быть, вы заткнётесь? — предлагаю я, поочередно взглянув на Хэ и на И.       Чжань перехватывает мой взгляд:       — Сомневаюсь, что они заткнутся.       Цзянь И сжимает ткань футболки на груди правой рукой.       — Значит, то, как я называл тебя «папочкой», для тебя ничего не значит?       Не даю Хэ ответить, и только чтобы эта бессмысленная перепалка закончилась, спрашиваю:       — Цзянь, ты ходишь в драм-кружок?       На секунду другую он подвисает. Чжэнси удивленно приподнимает брови, поразившись возникшей тишине, а потом отвешивает мне одобрительный кивок.       Голос Цзяня раздается на удивление спокойно:       — Нет, но меня звали в музыкальный. А что?       Сиси оборачивается на И. Видимо, он слышит эту информацию впервые:       — Тебя звали в музыкальный?       Пока эти двое разговаривают, Хэ наклоняется к моему плечу, и уточняет:       — Шань, а в какие клубы ты ходишь?       — Ни в какие, — равнодушно отзываюсь я, толкая велик к стоянке.       Цзянь И, который уже ответил на все интересующие Чжаня вопросы, услышав мой ответ, уточняет:       — Но почемууууу?       Поворачиваюсь в их сторону. Стоят, ждут, пока я пристегну велик.       — Ой, можно подумать, что вы куда-то ходите?       Цзянь стукает ребром одной ладони по другой и выдает:       — Я понял, нам нужно организовать свой клуб! Сиси будет председателем, я — замом председателя, Рыжий главой хозяйственного отдела, а Тянь… спонсором.       Три взгляда устремляются в сторону Цзянь И.       — И с хера ли я в хозяйственном?       — Спонсор?       — Почему я председатель?       Цзянь машет руками.       — Так-так! Я могу быть только замом, потому что все эти собрания, бумажная волокита, подсчеты бюджета — не моё. Вот веера, лучи поддержки, воздушные поцелуи самому красивому председателю…       Чжань дает Цзяню подзатыльник:       — Заткнись!       Он трет поврежденное место на голове и продолжает:       — Зря вы так. Из нас бы получился отличный клуб.       — Я пас, — сразу предупреждаю я.       Мы входим в здание школы, а Хэ, снова наклоняется к моему плечу:       — Почему?       — Когда ты успел встать на его сторону? — спрашиваю я.       Но Цзянь, идущий рядом, снова начинает стучать ребром одной ладони по другой, перечисляя:       — Мы сможем делать вместе домашку, играть в видеоигры…       — Клубная деятельность вообще-то не так выглядит, — говорит Сиси.       — А я все ещё пас, — я щелкаю костяшками пальцев, готовясь к переписыванию домашки, о которой Цзянь И мне напомнил.       — Я подумаю над этим на уроках и пришлю детали в общий чат, — выдает глухой к моим словам И. — На обеде встречаемся?       — Я планировал проспать свой обед, — сообщаю я.       — Под каким забором на этот раз? — спрашивает Хэ.       Поджимаю верхнюю губу, поворачиваюсь в сторону Тяня и отвечаю:       — Вообще-то, в классе, — но столкнувшись с его взглядом, не могу выдержать и пары секунд. — И обед, если что, у меня с собой. Поэтому я не пойду в столовую, — выдаю я куда-то уже в сторону, не понятно для чего.       — Ладно, тогда после школы, — снова начинает Цзянь.       — Я работаю.       — Тогда…       — Ничего не получится, — вздыхаю я, останавливаясь на месте. Парни оборачиваются в мою сторону, но я даже не поднимаю на них глаз: — И я пошел. Уроки скоро начнутся, а мне дохрена всего переписывать.       Прохожу мимо, выдаю сиплое: «Пока».       Но звонкий голос Цзяня достигает меня даже когда я дохожу до конца коридора:       — В этой битве я, может, и проиграл, но тебе не победить в войне!       Останавливаюсь. Поворачиваюсь. Показываю парню, рядом с которым все ещё стоят Хэ и Чжэнси, средний палец. Но Цзянь одной ногой делает выпад вперед, растянувшись в полуприсяде перед парнями, и эффектно показывает мне средние пальцы сразу с двух рук.       «Похер», — думаю я на очередной проигранный бой, закатываю глаза и ухожу вверх по лестнице.       Перед началом занятий я старательно переписываю домашку, а Цунь Тоу только исправляет ошибки в своей сделанной, постоянно заглядывая в тетрадку мне через плечо.       — Босс, я рад, что ты теперь общаешься с Тянем и теми двумя придурнями, что ошиваются рядом с ним. Теперь наши оценки улучшатся.       — Харе пиздеть, — только и говорю я, аргументов против у меня нет.       К концу первого урока я уже чувствую сонливость, и даже выход на перемене покурить не бодрит. Раскладываю на задней парте учебники так, чтобы за ними было удобнее спать. Цунь Тоу видит это и спрашивает будить ли меня на обеде, пойду ли я с ним в столовую, но я отвечаю, что нет, и в который раз его динамлю. Количество неотвеченных сообщений в чатах угнетает меня, и как сказал Чжэнси, лучше притвориться, что тебя вообще только добавили в эти чаты, но заняться мне было нечем, поэтому я открываю перед лицом общую переписку, уменьшаю яркость на телефоне и погружаюсь в чтение того, что произошло с ребятами за выходные.       Обычная школьная жизнь, да? Вот как она выглядела: сестра Сиси была занята в каком-то проекте, и он помогал ей рисовать стенгазету, после чего они с Цзянем по сети играли в «Оборотень убивает», Хэ жаловался, что с пораненной рукой неудобно принимать ванну, и вот бы кто рыжий ему помог, а потом — что неудобно играть в «Оборотня убивает», собственно из-за чего (да-да! только из-за этого!) он и проиграл, когда присоединился к Цзянь И и Чжаню. Цзянь также настаивал на том, что «всем нам», да, меня он тоже по какой-то причине туда включил, нужно выбраться на природу, пока остались еще теплые деньки. Чжэнси поддержал его идею и рассказал что-то умное про обувь для горных походов, а Хэ высказал свои предпочтения на счет того, что хотел бы попробовать из моей походной кухни.       Видимо, объединить нас всех как-то стало для Цзяня идеей фикс задолго до сегодняшнего дня, а нечаянно оброненная мной мысль насчет клуба только распалила его воображение. Просто так теперь не отвяжется.       На обеде я, как и планировал, проигнорировал всех, отрубившись на парте, а к вечеру Цзянь прислал в общий чат план «клуба» — ну, или, во всяком случае, список того, что мы должны будем сделать в ближайшем будущем. Мой Гуаньшань-экспресс выстрелил ироничным гудком и пронесся мимо, взвизгнув колесами по рельсам. Да-да, Цзянь, всё хорошо, всё классно, однако в твоем плане есть одно большое «но», для этого всего нужно свободное время, а у меня его нет.       В планах у этого придурка были вполне приземленные, даже можно сказать, осуществимые вещи: совместный поход в горы, поездка на велосипедах до горячих источников, посещение сауны, просмотр кино, выбор любимого кафе… И ведь всем этим реально занимаются люди, некоторые даже каждый день. «Жить обычной жизнью», да? И никого из них не смущает, что моя жизнь ограничивается работой и учебой, ограничивается ужином из дешевых продуктов, просмотром сериалов с мамой, стиркой и уборкой. Никого не смущает, потому что я не рассказываю.       И это раздражает, потому что в отличие от них Шэ Ли знает про меня всё.       Лежит сейчас где-то в укромном месте, зализывает раны, прячется, а вернется, как змея после спячки, с ядом ещё более опасным, застоявшимся в железах за глазами — наверное, потому и желтые — и спросит: «Ну, что, Шань, как каникулы? Отдохнул?».       Я содрогаюсь в постели от этой мысли.       Чат с Хэ Тянем я по-прежнему игнорирую, и, судя по огонечку, там есть сообщения ещё с воскресенья. Он наверняка знает, что я прочел всё в общем чате — отследил по отметкам «просмотревших» — поэтому мне нельзя как-то выделять его и не отвечать. Иначе это все наводит на определенные мысли, а находить причины и следствия у Тяня получается отлично. Гребанная ищейка.       Открываю личные сообщения, и там только…       Хэ Тянь: Малыш Мо, доброе утро ~ *сердечко*       Хэ Тянь: *картинка, как человек открывает гроб с вопросом «Чё игноришь?»*       Прочитываю и отправляю смайлик, закатывающий глаза. Сообщения за воскресенье, наконец, отвечены.       Через некоторое время телефон уведомляет ответом.       Хэ Тянь: Лег в кроватку думать обо мне?       Мо Гуань Шань: Если ты — это сон, то да.       Хэ Тянь: …       Хэ Тянь: По-моему, ты даже сам сейчас не понял, какую романтичную хрень сказал.       Мо Гуань Шань: Да не «ты — это сон», а…       Мо Гуань Шань: Ой, иди на хер.       Утром мы встречаемся с Цзыцзы, и после смены он начинает выносить мне мозг каким-то новым музыкальным альбомом под лозунгом: «чтобы развиваться, нужно отбросить все старое и привычное». Выражение, которое приписывалось разным людям, от Гая Юлия Цезаря до чувака, который изобрел радио или телефон… Я тру точку между бровей, слишком глубоко задумавшись над тем, что из старого и привычного мне нужно выбросить, чтобы начать развиваться.       Сяо Цзы не отстаёт, даёт послушать песню из альбома и сразу же объясняет отсылки, которые делает автор теста.       — …а тут он намекает, что «волшебная палочка» — это пушка, а тут… — Цзыцзы отматывает момент в песне, чтобы я мог уцепить важный для осмысления, сказанной им далее фразы, кусок текста: — …намек на «зеленоглазого монстра», так называют ревнивого человека… [4]       Дальше я уже не слушаю, опять погрузившись в размышления.       — Шань?       Поднимаю глаза, и Цзыцзы указывает на истлевшую у меня в пальцах сигарету.       Пожимаю плечами, выкидываю ее в урну и спрашиваю:       — Будь у тебя волшебная палочка, чтобы ты поменял в своей жизни?       Цзыцзы приставляет палец ко рту и задумчиво постукивает им по сережке.       — А у меня одно желание или три? Или бесконечность?       — Предположим, что одно.       Он крутит пирсинг туда-сюда, а потом облизывает десны языком и, причмокнув, отрешенным тоном сообщает:       — Я хотел бы, чтобы моя мама не совершала суицид.       Обычно в такие моменты принято молчать, осознавать слова собеседника, придумывать что-то получше того, что я говорю:       — Твоя мама… Эм… Она… Что? Хм. Я не знал. Соболезную.       Каждое слово — как обрыв; как отдельный элемент в уравнении по химии, вроде все между собой соединяется, а неприятный осадок все равно остается.       А Цзыцзы в ответ на мои слова улыбается. Но не с грустью, не снисходительно, не понимающе, а как обычно, будто я что-то смешное сделал или сказал.       Он говорит:       — Все нормально, сяо Мо. Это было давно. Я уже это пережил, — и добавляет: — А ты? Что бы ты поменял в своей жизни?       Шаркаю ногой по асфальту туда-сюда.       — Не знаю. В своей бы, наверное, ничего. Знаешь, в моей голове только одни глупости…       Цзыцзы легонько толкает меня в плечо, из-за чего я спотыкаюсь с ритма:       — Ты это из-за того, что я сказал, так думаешь?       — Нет. Просто это и правда очень наивно…       Шарк-шарк.       — Хочу послушать.       Шарк.       Я опираюсь на ногу, поднимаю на Цзыцзы глаза и говорю:       — Я хотел бы стать достаточно сильным, чтобы… помогать, чтобы защищать тех, кто мне не безразличен.       Теперь уже сяо Цзы улыбается не по-настоящему. Натягивает эту крутую ухмылку, которую выучил в «Не грози южному централу». Нос сморщен, губы выпучены, брови сведены к переносице, одна выше другой.       — Выставляешь меня каким-то эгоистом, — говорит он.       Я фыркаю, пряча улыбку.       — Прости.       — И, хоть твое желание звучит наивно и, как ты сам сказал, глупо, я не считаю его таковым. И я считаю, что у тебя все получится и без волшебной палочки.       Я изображаю такую же перекошенную как у него рожу, выпячиваю грудь вперед, выпрямляясь и становясь чуточку выше:       — Думаешь?       — Конешшшно! — выплевывает он, через сложенные уточкой губы. — Ты же непобедимый, мать его, Фудзи! Почему ты еще сомневаешься в себе? К тебе даже Американский психопат подкатил!       В конце Цзыцзы смеется и говорит:       — Всё, братан, у меня губы устали.       Я машу рукой, мол, хватит с нас этого представления.       — А он неплохой мужик оказался.       — Сумасшедший вечер был, — кивает Цзыцзы.       — Чем, кстати, у вас все закончилось? С Борей?       — Экхем, — парень физически уклоняется от моего вопроса. — Мы это обсуждать будем?       — Можешь ничего мне не говорить.       — Хорошо! Ладно! — он театрально всплескивает руками. — Боря весь вечер околачивался возле меня, а потом, ну, может быть, пригласил меня в их русский бар.       — И ты ходил? Пойдешь?       — Пойду. Наверное, — Цзыцзы пожимает плечами. — Не знаю. Мне, кажется, я не подхожу под их формат.       — И поэтому ты проколол ещё и бровь?       — Бровь я давно проколоть хотел, просто представилась возможность. Ты же знаешь Лань Ван Даня, который работает в тату-салоне, ну, там где пирсинг и всё такое…       — Лань Ван Даня?       — Да ладно! Не говори, что я тебе про него не рассказывал? Короче, Лань Ван Дань, это Лань Жун, который играет у нас на барабанах. А Лань Ван Дань его зовут, потому что я дал ему прозвище, созвучное с Жан-Клод Ван Даммом. Ван Дань — Ван Дамм. Улавливаешь? Он на амбала в «клубе» похож, только более… гибкий, и рожа не кирпичом.       — Не буду спрашивать о том, откуда ты знаешь, что он гибкий, но я так понимаю, это он и проколол тебе бровь?       — Да. Прямо на репетиции, мы ещё сэмпл из звука моей прокалываемой брови записали. Такое: «Пук!», — Цзыцзы выпустил воздух через сжатые губы, изображая щелчок иглы сквозь кожу. — Прикольно звучит.       — Сегодня вторник, — напоминаю я. — Думал, что будешь говорить своему русскому?       — Моему русскому? Ха-ха! Нет. Я сегодня не пойду в клуб.       — Чего?       — Да, Малыш Мо. Выпускаю тебя из-под своего родительского крылышка. Веди себя хорошо, разукрась рожи каким-нибудь унылым мужикам из офисов, — он делает широкий жест рукой. — И не смотри на меня так. Мне нужно подождать, пока бровь затянется, — тыкает пальцем в новый прокол, будто я не видел.       — Блять, а ты предупредить не мог?       — Предупреждаю. А что такое? Как на твои планы влияет мое отсутствие?       — Не знаю. Никак. Без тебя все равно как-то не так будет.       — Не переживай. Ты же у нас великая грозная Скала бриллиантовая!       — Ой, да иди ты!       — Если три раза позовешь «сяо Цзыцзы» обещаю появиться, — ссылается на Битлжуса он.       Я же меняю направление:       — А мне нужно вернуться до двенадцати, иначе велик в тыкву превратится?       — Нет, но пара ребят из подвала в крыс могут. Будь осторожней с Вудди, не нравится он мне. Боре тоже.       Приподнимаю одну бровь на то, как они вроде стали с Борей близки, а в то же время нет. Затем, когда Цзыцзы встает со своего места и сообщает, что ему пора на работу, я спохватываюсь, прыгаю на велик и уезжаю на учебу.       Приезжаю в школу с опозданием, но учитель все же запускает меня на урок.       Я смотрю на доску и понимаю… Химия.       Учитель держит меня в дверях, не давая занять место, и спрашивает:       — Шань, почему получение тетрагидридоалюмината лития, — это щас на каком языке было? — важно осуществлять в безводных условиях?       — А?       — Ты не слышал вопрос? Может, потому что тебе сетка туго давит? — не сразу понимаю, о чем речь, пока Цунь Тоу спасительно не указывает сначала себе, а потом мне на лоб. Доходит. Я сдираю сетку «Кэйрмолла» с головы, пока некоторые ученики в классе смеются, а учитель пишет на доске формулу. — Ну, давай. Там уже должно быть все понятно. Реши, — протягивает мне мел.       Это, наверняка, было в домашнем задании. И это, наверняка, была проверка, так как я подчистую списал всё у Сиси.       — Ну, сначала раскрываем скобки, — начал я рассуждать, как в математике. — Получается… И потом вот так… Что доказывает…       — Что доказывает, что домашнюю работу ты не делал самостоятельно, Шань, — учитель забирает у меня мел и сам выписывает на доске формулу. — Получение тетрагидридоалюмината лития осуществляют в безводных условиях, поскольку он реагирует с водой выделением водорода, что можно увидеть, проведя расчет. Садись, Мо Гуань Шань, и задержись сегодня после уроков, обсудим твои успехи в учебе. На обеде ты дежурный.       «Жестко он тебя», — одними губами говорит мне Цунь Тоу.       «Переживу», — отвечаю я точно также беззвучно.       Сажусь за парту и растекаюсь по ней от своего позора. Забыл снять сетку с волос, запорол решение уравнения, остался наказанным на весь день. Что ещё?       Ах, да, Цзыцзы не пойдет сегодня в «клуб» и это почему-то беспокоит меня. Может быть, стоило пропустить сегодняшний день?       А деньги, Шань? А счета, которые примерно через неделю снова оплачивать? А Гуаньшань-экспресс, который напоминает о том, что пора взрослеть и становиться самостоятельнее…?       К обеду все ученики сваливают из класса, а я остаюсь дежурить, что означает: во-первых, никакой столовки и Тяня, а во-вторых, измазанные в мыле и меле руки, поливание цветов, отдирание жвачек — стандартный набор.       Пока я занимаюсь этим, затыкаю уши наушниками и не замечаю, как в класс входят шестерки Шэ Ли, которые до того только поглядывали на меня в коридорах.       На жвачку, которую я пытаюсь отчистить, опускается чужая нога, припечатывая черное пятнышко обратно. Хочу уже выматерить наглеца, но поднимаю глаза и вижу, как «правая рука Змея» выдирает наушник у меня из уха.       — Что, Шань? Учеба совсем не дается? Вместо этого как всегда занимаешься черной работой?       Улыбается. Тон такой приторно заботливый, что на зубах набивает оскомину.       Русоволосый парень, что стоит неподалеку, добавляет:       — А Змей предлагал тебе выход из ситуации.       И третий, рисующий что-то неприличное на свежевымытой доске, замечает:       — Всякий сверчок знай свой шесток.       — А не пойти бы вам…? — говорю я, поднимаясь и оглядываясь по сторонам, проверяя, нет ли кого-то ещё.       — Поаккуратнее бы ты был с выражениями, — «правая рука» опрокидывает на пол ведро мыльной воды, и она разливается, обрызгивая мне штаны и обувь.       — Да, «Малыш Мо», — добавляет скользивший по доске мелом. — Или думаешь, обзавёлся новыми друзьями и тебя позабыли старые?       Отхожу назад постепенно, пока черноволосый парень, стоявший ко мне ближе всего, начинает на меня наседать.       — Что вам от меня нужно? — спрашиваю я, хотя сам уже знаю. Если мы больше не встречаемся с Шэ Ли по работе, то остается только одно — наказание.       — Зашли передать привет, — сообщает черноволосый.       — Узнать, как твои дела, — справа наступает русый.       — Узнали? — дергаю подбородком вверх я.       «Правая рука», стоявший передо мной, ухмыляется, скрещивает в точно таком же, как у Шэ Ли, жесте руки на груди и предупреждает:       — Не забудь, мы приглядываем за тобой.       — И за дружками твоими тоже, — добавляет русый парень.       Парень, нарисовавший на доске огромный мужской половой орган поворачивается и опускает руки на стол преподавателя:       — Да, а то странно как-то получается. Сначала мы за тебя впрягаемся, чтобы рожу этому белобрысому набить, а потом ты его баоцзы в столовой ешь.       Русый кивает:       — Ага, очень интересно, как это так? Нас пригласить забыли на мирное воссоединение?       — Все сказали? — спрашиваю я, зная, что если они бросятся на меня, то до двери я добегу быстрее.       — А ты все понял? — глаза у «правой руки» как-то странно загораются на последнем слоге, и я интуицией чувствую, сейчас его тело придет в движение.       В один прыжок добираюсь до двери и выскакиваю наружу. В дальнейшем побеге нет смысла, эта троица не сделает мне ничего на глазах у публики, но я все равно сворачиваю в сторону лестницы и несусь по коридору. Перепрыгивая ступени, я замечаю Цзяня, который как раз шел в сторону моего класса.       Он притормаживает меня цепкой хваткой тонких пальцев за предплечье и тянет:       — Рыыыжик! Игнорируешь наш чат? Сбегаешь? Как неприлично…       Поначалу ты не замечаешь это чувство. Рефлекторно сглатываешь и сглатываешь все эти «естественные» жидкости, а потом язык оттопыривается и горло издает предрвотный звук:       — Отвали, — и чужое презрение вот-вот готово вырваться из тебя наружу.       — Рыжую буку кто-то обидел? — спрашивает Цзянь И, и прислонив указательный и большой палец к подбородку, продолжает: — Где Хэ Тянь? — внушительно кивает: — Сейчас он со всеми разберется.       А я стою, схваченный одной рукой Цзяня, не в силах выдерживать эту переполненную чашу внутри:       — Блядство! Цзянь И, где Чжань? Можешь подоставать его вместо меня? Со всей этой своей фигней с веерами и поцелуйчиками?       Глаза парня мрачнеют на последнем слове. Видимо, ему такие шутки шутить про Чжаня можно, а мне нельзя.       — А ты, я смотрю, прямо совсем не в настроении? Не надо срывать свою злость на мне. Я же могу помочь. Ты только скажи, в чем дело? — взгляд чуть-чуть светлеет, тучи рассеиваются в его бледно-голубых глазах, а я всё равно не могу унять тот рвущийся изнутри поток дерьма.       Цзянь И, ведь ты изначально стал причиной! И чем ты только так не понравился Змею? Лучше к тебе не приближаться…       — В тебе и в вас! У меня нет времени на всё это дерьмо, что вы там планируете. Я не собираюсь бегать с вами, веселиться, готовить вам еду. Никакого клуба не будет! Спасибо за то, что вы сделали, но, во-первых, я не просил, а во-вторых, кажется, уже отплатил за это. Дальше я сам по себе.       Снизу лестницы раздается голос Тяня. Как давно он стоял там, прислонившись к стене?       — И чего это, Малыш Мо? Думаешь, тебя кто-то отпустит?       Стреляю в его сторону взглядом и позволяю себе выплеснуть «рвоту» наружу:       — Ещё и ты пришел! Отлично. Запомни раз и навсегда, я не твоя вещь!       Я готов к любой реакции, но не к той, которую выдает Тянь.       Он спокоен, поза его не поменялась, только серебряные глаза смотрят требовательно и с укором.       — Хорошо. Запомнил. Теперь может, успокоишься и нормально расскажешь, что с тобой приключилось?       И я понял, что этот его взгляд говорил: «Не держи все говно в себе».       Я молчу, а сверху, перегнувшись через перила, обрисовывается бритая голова Цунь Тоу.       — Босса наказал учитель, — сообщает он Тяню.       Какого чёрта? Он на чьей стороне?       — Заткнись, Цунь Тоу! — я сверкаю на него не янтарными, а бриллиантово-алыми глазами.       Шерсть у меня, наверное, стояла дыбом.       Но Тянь… Это безмятежность. Тянь — это готовность. Тянь — это желание выяснять, что стряслось, даже когда я всех вокруг оплевал и послал.       — Он опять выделился, как с тыквенными семечками? — спрашивает он.       Цунь Тоу опять пиздит слишком много:       — Вообще-то это не он тогда выделился…       — За-ткнись! — говорю я, и он прикусывает язык.       Тянь вздыхает, лишенный источника информации, оборачивается ко мне и говорит:       — Ладно. Ну, наказали и наказали. Что тебя заставили делать? Вылизывать класс? Хочешь, мы поможем, да, Цзянь?       — Эй, меня сюда не приплетай, — говорит парень, все ещё стоявший возле меня.       Блядская ухмылка Тяня наползает на лицо:       — Папочка угостит тебя вкусненьким.       Цзянь картинно вздыхает, прислонив руку к своим глазам, а потом, отбросив её сообщает:       — Что угодно, Рыжик, кроме мытья окон! Боюсь я со своей природной неловкостью… в общем, после меня там и мыть ничего не останется.       Опять! Опять они делают это! Лезут не в свое дело! Помогают!       Кто просил их о помощи?       Разве мне нужна была помощь?       Желчный всплеск, повинуясь каким-то магическим силам Тяня, начал успокаиваться, но я все равно не желал соглашаться на очередную сделку — «мы поможем тебе, а ты проведешь время с нами».       — Блять, нет, — говорю я. — Никто не заставлял меня вылизывать класс! И ничего мне от вас не нужно!       Вру я, и Тянь видит это. Соглашается. Уступает мне. Говорит:       — Так ты будешь просто хвосты подтягивать? После школы задержали?       Тут голос подает Цзянь И.       Его рука тут же стукает другую ребром ладони, и он выдает:       — У меня есть предложение! Мои оценки тоже оставляют желать лучшего, а я хочу поступить в хороший университет, хе-хе, — какой-то очень неловкий вышел смешок Цзянь. — Так что: Тянь, ты покупаешь чипсы и берешь на себя роль учителя, Сиси я тоже позову, у него хороший почерк и все лекции понятно записаны, а мы с Рыжим будем учиться.       — Можно мне к вам? — раздается сверху голос Цунь Тоу.       Мы с Цзянем отвечаем одновременно, но на разные вещи:       — Нет!       Перевожу на Цзяня взгляд, а потом на Цунь Тоу.       — Нет, потому что ничего не будет.       Выдыхаю я ровнее.       Цзянь И справа от меня хнычет:       — Но мне тоже нужна помощь в учебе, не будь так жесток! — потом он берет себя в руки и практично замечает: — К тому же, тебя в любом случае задерживают, а значит, нужно провести это время с пользой. Лучше конспектов Сиси и учителя-Тяня я не вижу способов исправить это положение.       Нет, я не готов сдаться так просто. Даже не смотря на то, что Тянь невероятно долго сканирует меня взглядом.       Отвечаю, но как-то неуверенно и слабо:       — Я все сказал, делайте что хотите, но без меня.       Поднимаюсь вверх по лестнице, обратно в сторону класса, где нужно было убрать бардак, а Цунь Тоу меня догоняет.       — Босс, ты реально откажешься от такой возможности?       Я передергиваю плечами.       — Ты даже не представляешь, каково это — водиться с этими идиотами! Хуже не придумаешь. И какого хера ты там творил? Зачем распиздел все Тяню?       Почувствовав мой гнев, обращенный в свою сторону, Цунь Тоу решил ретироваться:       — Ладно-ладно, я понял.       После уроков, как и ожидалось, в класс, в котором я сидел после выговора от учителя один, приперлись придурки. Однако Цзянь и Тянь почему-то остались за дверью, впустив ко мне только Чжэнси. Он встал у стены, не подходя ко мне ближе, и растерянно развел руками, как бы извиняясь.       — Слушай, Рыжий. Я не знаю, что там между вами произошло, но Цзянь очень хочет те самые острые чипсы, которые купил ему Тянь, а отдаст он ему их только при условии, что ты впустишь нас всех. Короче, мне не хотелось бы расстраивать Цзяня, ты не знаешь, каким он может быть, когда не получает то, чего хочет. Но ради нашей дружбы, — Что? Даже Чжань считает, что я его друг? — я могу притвориться, что у меня не получилось тебя уговорить, оставить свои конспекты и уйти. Или могу помочь разобраться. Что думаешь?       Я смотрю на него пару секунд, потом съезжаю вниз по стулу и выдыхаю куда-то в строну тетрадки:       — Вот и какого хуя все так сложно?       Чжань отлипает от стены и делает первый шаг ко мне навстречу.       — Что именно?       Я тыкаю ручкой в тетрадь. Мол, подойди, посмотри.       — Уравнения эти. Химия, — потом я киваю в сторону Тяня и Цзяня следивших за нами через стекло. — Вон те придурки за дверью.       Сиси стоит уже возле меня. Взгляд его добреет, рассыпается искренностью.       — С придурками не помогу, сам пока не разобрался, — усмехается он с какой-то светлой обреченностью, как Цзыцзы. — Но с химией могу помочь. У меня пятерка.       Он заглядывает мне в тетрадь и тыкает пальцем в пример:       — Ты вот это не можешь решить? Уравнения на осадок?       Я мотаю головой.       — Не только это, кажется, всю программу по химии.       Сиси пододвигает ко мне стул. Садится. Оборачивается на секунду на Цзянь И, который держал в одной руке острые чипсы, а другой указывал на нее и жалобно прижимался носом к стеклу.       — Может быть, уже их впустим? — спрашивает он с ноткой попрошайничества, как ребенок, которому сказали, что сладкое он получит только после обеда.       Я поднимаю взгляд на Тяня. Смотрит, скрестив руки на груди. По-доброму улыбается.       Чертов самодовольный придурок.       Я отвечаю:       — Нет, пусть ещё помучаются.       Стукаю кулаком по столу, и Сиси находит в этом моем жесте что-то забавное.       После короткого смешка он сообщает более деловым тоном:       — Согласен. Тогда, смотри, вот это…       Через некоторое время мы позволяем Цзяню и Тяню войти, и когда эта шумная парочка врывается в класс, ненадолго учебе не остаётся времени, так как мне в руки летит сэндвич, в сторону Сиси — баночки с соком…       Но мы с Чжэнси возвращаемся к учебе, а вот Цзянь, даже разложив перед собой тетрадки, страдает без внимания лучшего друга бездельем.       — Эти чипсы просто чумовая вещь, Тянь, где ты их достал? — говорит он.       Хэ сидит на парте сбоку от меня и уже в течение некоторого времени что-то делает в телефоне.       — В ближайшем магазине, — сообщает он, даже не отвлекаясь от экрана.       Цзянь выписывает сердечки ручкой в тетради:       — Мы постоянно с Сиси там бываем, и я никогда там таких не видел.       — Значит, невнимательно смотрел, — отвечает Хэ. Внезапно он убирает телефон, стряхивает Сиси с его стула, указав в сторону чуть ли не виляющего хвостиком Цзянь И, и сев на место Чжаня, обращается ко мне: — Рыжий, тебе что-то еще не понятно?       Пфф. Хочет помочь. Тоже мне, герой нашелся.       — Нет, — гордо отворачиваю нос я. — Чжэнси уже все объяснил, я тренируюсь нарешивать уравнения.       Тянь всматривается в мою тетрадь, а потом стучит своим длинным нефритовым пальцем в одном месте:       — Хм. А почему у тебя тут получилось два кислорода?       Я возвращаюсь глазами к уравнениям.       — Что? Ошибка? Где?       — Разве я сказал, что ошибка? — улыбается удовлетворенно.       Машу в его сторону ручкой, будто надоедливую букашку прогоняю, и говорю:       — Уйди и не мешай мне!       Но улыбка так и не сползает с его лица:       — Ты так привлекателен, когда прилежно занимаешься.       Я приподнимаю испуганный взгляд на Чжаня и Цзянь И, чтобы убедиться, что они не услышали тот бред, что Тянь сказал.       Уши у меня взволнованно горячеют.       — Чт- Заткнись!       Слышу голос Чжаня:       — …в истории? Это тебе лучше к Рыжему обратиться.       — Что там еще? — говорю я, радуясь, что есть повод отвлечься.       Цзянь размазывается по тетрадке и из полулежащей позы сообщает:       — Цао Цао, Сунь Цюяань, Лю Бэй… Говорит о чем-нибудь?       Я хмурю брови:       — Ты меня проверять вздумал? Думаешь, я битву при Чиби не знаю?       — Да, странно было, если бы Рыжая гора не знал про битву у Красной скалы, — добавляет Тянь.       — Чё сказал? — снова делаю выпад в его сторону ручкой.       Цзянь изображает жалобный взгляд и самым сладким тоном начинает лепетать:       — Рыжик, Рыжуличка, Рыыыжжж, надо вот этот весь материал пройти, вот эти параграфы, — он навскидку приподнимает половину листов из учебника. — Сколько бы не читал, ничего не понятно.       — И что тебе не понятно? — все также сидя за партой, чуть левее от него, уточняю я.       Даже не собираюсь отрывать свою жопу ради такого.       Нет, Цзянь, твой тон меня не пленит.       Тянь как-то странно приподнимает одну бровь, и я паранойю, что он услышал мои мысли о том, чей и в каком тембре голос может заставить мои коленки подогнуться.       — Ничего? Мой мозг погружается в сон, как только я начинаю вчитываться во все эти исторические факты…       Чтобы развеять собственный туман в голове, я поднимаюсь и облокачиваюсь на парту возле него. Дышать подальше от Тяня было легче.       — Идиот! Это же пиздец, как интересно! Типа, ты вообще в курсе, что там рассказывается, как чувак с войском в пятьдесят тысяч победил армию в пять раз превосходящую его?       Цзянь удобно устраивает свою голову, подперев ее ладонью, как ребенок, готовый слушать интересную сказку и говорит:       — Нет! А как? А что?       Я щелкаю задубевшими от писанины костяшками пальцев, и запускаю в граммофоне речевого аппарата пластинку под названием «Всё, что мы знаем про битву при Красной скале»:       — Начнем с того, что есть фильм, который снял Джон Ву, тот же чувак, что работал над «Без лица» с Николасом Кейджем, второй «Миссией-невыполнимой» и «Светлым будущем», где мистер «крадущийся тигр, затаившийся дракон» противостоит крутому мафиози в белом пальто…       Но Цзянь тут же перебивает меня:       — А причем здесь битва при Красной скале?       Остановленная пластинка издает зажеванный звук.       — Слыш, ты не перебивай, а? — грубо прошу и развожу руками я. — Обо всем по порядку, ты же хотел, чтобы было интересно? Значит, садись и слушай… — возвращаю иглу граммофона обратно, и тон мой сам собой становится мягче, так я продолжаю свой рассказ и заканчиваю его только к пяти вечера.       Мы выходим из школы, и Цзянь И сообщает:       — Шань, сегодня было классно, как насчет посмотреть этот фильм и всё, что ты там еще перечислял, вместе?       Устало прикрываю ладонью лицо:       — Ты снова о своем клубе?       Цзянь:       — Ну, это же так круто, собираться всем вместе друзьями, кушать вкусняшки, смотреть что-то…       Смотрю на этого парня и прокручиваю в голове, что я о нём знаю: отца нет, мама часто отсутствует дома. Ему просто одиноко, он не требует моего внимания ради куска моего тела или еще чего-то в духе Шэ Ли. Ему и правда просто кто-то нужен рядом.       — Наверное, — неуверенно выдыхаю я.       В глазах у Цзяня появляются сияющие, искрящиеся звезды.       — «Наверное», это что… Это! Уже почти «да»? — он трясет меня за плечо.       Моя голова, как у болванчиков на автомобилях, заходится от такой тряски. Отдёргиваю руку и сообщаю:       — Наверное — это наверное. Посмотрим, значит. Не завтра и скорее всего, точно не на этой неделе.       Я не слежу, но замечаю, как в улыбке Тяня появляется что-то ребячески насмешливое.       — Вау, Цзянь И, тебе удалось смягчить нашу несокрушимую Гору? — говорит он.       — Ко всем нужен свой подход, Тянь, — Цзянь откидывает назад обросшие белые пряди. — Если не бросаться сразу с тараном, можно обнаружить, что некоторые двери достаточно потянуть на себя, чтобы они открылись.       Сияние от фигуры Цзяня слепит глаза. Чжэнси, кажется, тоже почувствовал это и сощурился. Хотя редко, когда можно было сказать наверняка, о чем он думает. Возможно, эта фраза значила для него что-то своё.       — Ууу, какой сразу умный стал, — Тянь загребает Цзянь И под руку, и лохматит ему волосы. — А всего-то пару часов учебе посвятил.       — Отвянь! — раздается задушенное цзяневское.       Я говорю:       — Ладно, вы тут развлекайтесь, а мне пора ехать.       Уже вырвавшийся из объятий Хэ, поправляя одежду Цзяню, обратился ко мне:       — Ты каждый день работаешь, что ли? Серьезно, Рыжий, ты охренеть как много времени посвящаешь работе, может, расскажешь, почему?       Я киваю со смыслом «нет, никогда». Машу им рукой и, удаляясь в строну велосипеда, говорю:       — Пока-пока, мне некогда, ничего не слышу, ветер дует, и, ой, кажется, я уже заткнул уши наушниками.       Приезжаю к тётушке без опоздания, затягиваю на шее фартук и встаю на свое стандартное место. Тётя оглядывает меня с ног до головы, а потом сообщает:       — Сегодня ты уйдёшь на час пораньше, я помню.       И чёрт, я почти с трудом удерживаюсь от улыбки, и это точно не по причине того, что она помнит. Скорее по причине того, что о сегодняшнем вечере буду помнить я.       — Спасибо, — говорю я, напустив на себя серьезности.       Женщина кивает и уходит в зал, проверять расставку. Мое же дело только: «бип-бип-бип».       Ехать на велике в сторону кафешки с боями без прицепа в виде курящей тощей задницы Цзыцзы было странно. Как обычно, прячу байк за мусорку, спускаюсь в подвал, плачу за вход.       Неоновый свет какой-то холодный и неприветливый, тела на «танцполе» выглядят агрессивно и пугающе. Никакой магии, никакого момента я не чувствую.       Раст замечает меня первым.       — Фудзи! Давно не виделись, а где наш Тони?       — Он сегодня не придет.       — О, Рыжая Скала, привет! — подваливает к нам Вудди. — Тебя пивом угостить?       «И почему же он крыса?» — думаю я.       — Можно.       — И как же так случилось, что Тони отпустил тебя одного? — спрашивает Раст, пока Вудди свалил за пивом.       — А что не так? Я не маленький ребенок, чтобы за мной приглядывать.       — Ха-ха, да я не это имею в виду. Просто он о тебе так печется. Даже болтать нам с тобой о другой точке запретил.       Я напрягаюсь.       — Вот и не болтайте.       Раст улыбается натянуто.       — Ладно. Какой план у тебя сегодня?       С другого конца зала меня замечает Бэйтмен и приветственно кивает. Киваю ему в ответ.       Вудди подходит к нам как раз в этот момент:       — Твоё пиво. Это тебе что сейчас, сам Американский психопат кивнул?       — Многое произошло, пока вас не было, — развожу руками я.       — Рассказывай! — вдвоём уставились на меня они.       И, попивая «Хайникен», я даю им краткую сводку о том, с кем дрался и с кем познакомился.       — Фудзи, ты впечатляешь меня все больше и больше! — подмазывается Вудди.       Я пихаю его в плечо, и в этот момент за его спиной появляется кудрявый черноволосый русский. Он осторожно ловит Вудди за плечи, отодвигает в сторону и обращается ко всем:       — Добрый вечер! — а потом только ко мне: — Рыжуля, а Дон Антонио сегодня придёт?       — Энтони сегодня по брови в делах, — хмыкаю я.       Ох, был бы здесь Цзыцзы, он бы оценил шутку.       — Хм, — хмурится Борис.       Раст выходит немного вперед, наклоняется, заглядывая к русскому в глаза:       — Вы Борис, верно? Я Раст, а это Вудди, как дятел, да, — получается не так остроумно, как у Цзыцзы.       — Да, — русский протягивает руку и жмет ее поочерёдно парням, — приятно познакомиться, — а затем его внимание снова возвращается ко мне: — Рыж, отойдем? Покурим?       — Ну… Давай?       Мы отходим к стульям с вещами, где почти никого нет. Я отпиваю пиво, а Боря возится с новой пачкой. Затем протягивает мне сигарету, помогает прикурить сначала мне, потом себе.       — Сегодня не дерись, — говорит он, выдыхая дым. — Но если все же соберешься, выбирай самый маленький рейтинг. На больших ставках тебе могут предложить ради прибыли проиграть бой, пообещав, что все равно заплатят. Но это хуйня собачья. Не ведись на это.       — Хорошо, — говорю я.       — И ещё кое-что… Вы же работаете с Тони вместе? Можешь не отвечать, но до пятницы вы же наверняка увидитесь, так?       — Возможно, — киваю я.       — Возможно, — повторяет он. — Могу я попросить тебя кое-что ему передать? С меня пиво и сигареты весь вечер.       — Если ты рекомендуешь сегодня не драться, то я, пожалуй, поеду. Так что пиво и сигареты не понадобятся.       — Оу.       — Но я не говорил, что отказываюсь передать то, что бы там у тебя ни было.       — Оу. Хорошо. Тогда вот, — он протягивает мне сложенный пополам лист из ежедневника.       — Конфиденциально?       — Нет, — пожимает плечами Борис. — Можешь заглянуть. Можешь даже сохранить, если тебе когда-нибудь понадобится мой номер, я не против, чтобы ты со мной связался. Друзья Тони — мои друзья.       — Хм. Спасибо, — я отпиваю пиво из бутылки.       Боря расплывается в приветливой улыбке:       — Не за что, Рыжий. Может, останешься? Пить пиво и смотреть, как мужики дерутся, можно и без собственного участия.       — Нет, спасибо.       — Ну, как хочешь.       — Пойду со всеми попрощаюсь, — говорю я, собираясь слиться. Не стоило и приходить, только деньги за вход зря потратил.       — Хах, а ты вежливый парень.       — Тебя это удивляет? — хмурюсь я.       — Ты выглядишь неординарно, — Боря обводит рукой мою фигуру. — Как Тони или Бэтман, только по-своему. Не могу понять, что у тебя в голове.       — Там все довольно тривиально…       — Как скажешь. Но, если ты передумаешь уходить, могу подсказать на кого поставить, чтобы ты отбил деньги за вход.       Я делаю затяжку, а потом перевожу взгляд на Борю. В нём чувствовалась какая-то чисто гангстерская-мафиозная опасность, но в то же время, он внушал уверенность, делая такие предложения.       — Точно знаешь, что ставка зайдет? У меня не так много денег, чтобы влетать в долги…       — Доверься мне, — говорит он и щелчком стряхивает пепел. — Я на этой точке чуть ли не с открытия. Просто чаще остаюсь в стороне, наблюдаю. Не люблю просто так драться.       И его уверенность убеждает меня. Мы подходим стойке, находящейся возле стены, где принимались ставки. Боря уточняет, кто будет дальше драться, и говорит мне, на кого поставить. Следующий бой я смотрю в его компании, а Раст и Вудди лишь пару раз глянули в мою сторону, решив больше не приставать.       Ставка заходит, как и следующая, и следующая. Я останавливаюсь на трех и говорю Боре, что все же мне пора ехать домой.       — Если что-то ещё понадобится, мой номер у тебя есть, — говорит он.       Я выхожу на улицу, вытаскиваю свой велосипед и обращаю внимание на луну, которая начинает расти. Звезды приятным холодом мерцают в чистом небе. Слышу, какой-то шум и поскорее убираюсь из своего места возле мусорки.       На дороге слабый трафик, и я одиноко возвращаюсь домой под музыку из фильма «Таксист». Мама уже спит. Я захожу принять душ и на секунду задерживаю взгляд на своем отражении. Хорошо, что день прошел без памятных трофеев в виде синяков на лице и разбитых бровей, но при этом принес деньги.       Принимаю душ, ложусь спать. Выпитое накануне пиво действует на меня как снотворное, я довольно быстро начинаю чувствовать приятное течение дремоты. Хорошо. Главное сейчас ничем не тревожить сознание. Не заходить в чат, не думать о домашке, о будущем, о… Тсс, Шань, не продолжай. Все, плыви по этой реке сна, пока Бог Ра не убьет Змея и не вернет солнце… Это что это с чем я сейчас сравнил? Не важно.       Каждое утро мне требовалось какое-то время, что бы прийти в себя. Сесть, понять, что и где болит. Нужна ли таблетка или я могу справиться с этой болью сам.       Сила молодости нихрена не справлялась.       Мне нужен был здоровый и полноценный сон, но с моими подработками и с моей тревожностью было непонятно, где его достать.       Завтракаю, собираюсь, надеваю разные по цвету, но одинаковые по сути носки.       Подъезжаю к Цзыцзы на парковке «Кэйрмолла» и сразу выдаю:       — Привет, Дон Антонио, тебе тут передать просили.       Я протягиваю ему сложенный пополам листок из ежедневника с номером Бориса. Себе я его тоже сохранил.       — Это что? — берет листок из рук, открывает, понимает. — Ой, блять, — прячет в задний карман джинс. — Спасибо. Как вчера прошло?       Пожимаю плечами. Я ставлю велосипед на подножку, сажусь на парапет и протягиваю руку, надеясь на подаяние. Цзыцзы вставляет мне в пальцы сигарету.       — Я не принимал участие в драках, — говорю я. — Боря присматривал за мной.       — Хм, — улыбается сяо Цзы, поджигая мне сигарету.       — Но я неплохо провел время в его компании.       — О чем болтали?       — О русской кухне, — говорю я, вспомнив, что мы обсуждали что-то такое между ставками.       — Хах, Боря умеет готовить?       — Ага, — киваю я, стоявшему напротив меня Цзыцзы.       — А о чем еще? — глаза его любопытствующе блестели.       — Цзыцзы… Позвони ему. Ну, или как там это у вас, у «взрослых», делается?       — Ахаха, Рыжий, это ты мне что, совет даешь?       — Кто, если не я?       — И то правда.       Мы докуриваем и идём перекладывать овощи. После работы, которая я осознаю, что закончилась, только когда Цзыцзы зовёт меня на перекур, еду в школу и даже не смотрю по сторонам. Ощущаю, что погода сегодня будет приятно-теплой, нежаркой благодаря легкому ветерку, прогоняющему зной. Въезжаю на школьный двор, пристегиваю велик, как вдруг за спиной слышу:       — Привет, малыш Мо. Как спалось?       Блять.       Оборачиваюсь и вижу Тяня. Он, как всегда, в хорошем настроении. Улыбается, как собака, обнажая клыки в злобно-довольном оскале. На нем черная футболка, спортивные треники, через грудь перетянута сумка, от чего мышцы прорисовываются.       Так. Не отвлекайся.       — Можно что-то сделать, чтобы твое лицо не мельтешило перед глазами, когда я прихожу в школу? — говорю я.       — Опять не выспался?       Я устало закатываю глаза и разворачиваюсь в сторону школы. Тянь идёт следом.       — Какие планы на обед?       — Не твоего ума дело, — отвечаю, и через какое-то время, когда меня начинают доставать приветствующие его фанатки, добавляю: — Чё привязался?       — Нам в одну сторону, — сообщает он, как само собой разумеющееся.       А это время:       —Привет, Тянь! — с одной стороны.       —Привет, милашка! — с другой стороны.       Я начинаю выходить из себя.       — Ну тогда иди по другой половине коридора, — отталкиваю его, но он перехватывает мою ладонь и кладет свою руку мне на плечо.       — Не хочу.       Теперь все смотрят не только на него, но ещё и на меня.       — Тебе нравится, да, привлекать внимание других? — спрашиваю я.       Тянь усмехается:       — Я ничего не могу поделать с тем, что привлекаю чужое внимание, но мое от тебя никуда не денется.       Отворачиваюсь в противоположную сторону:       — Опять ты говоришь какую-то чушь.       — Не бойся, что твои братки осудят, —Тянь пропускает мои слова мимо ушей. — Цунь Тоу, по-моему, от меня прется.       — Никто от тебя не прется!       — Хм. Мне так не кажется. Помню ваш разговор в классе, когда он расхваливал мои оценки, деньги, внешность… Я точно слышал, как ты с ним согласился.       — Ничего подобного! Там, с твоего места слышимость была херовая, значит. Вот тебе и померещилось.       Я напрягаюсь в руках Тяня, так как ловлю взгляды «правой руки Шэ Ли» и остальных шестерок, проплывающих мимо по коридору. Тянь сжимает моё плечо чуть крепче.       — На обед сегодня вместе? — лучезарно улыбнувшись, спрашивает он.       — Что? Отцепись от меня!       Я пытаюсь стряхнуть его руку, но он хватает меня за талию и прижимает ближе к себе. Я чувствую его кости, его мышцы через ткань треников и майки. Чёрт!       — Не отпущу, пока ты не скажешь да.       От него пахнет дезодорантом, шампунем, чем-то приятным, свежим… Ненормально так переться от запаха человека, да? Я буквально утопаю в нём, не понимая, кто сейчас овладевает моим отключившимся разумом: магнетизм Тяня или его запах.       — Никогда! — сопротивляюсь я, пытаясь вывернуться, отбиться, отбежать в сторону.       — А, то есть ты хочешь, чтобы я вечно держал тебя в объятьях? — Тянь опускается головой к моему плечу, прикасается лбом к шее, трётся. Его запаха вокруг меня становится ещё больше. Я почти готов повернуть голову и вдохнуть глубже. — Хорошо, старший братец Мо.       Что мы сейчас, чёрт возьми, делаем?!       Этот же вопрос срывается у меня с губ:       — Что ты делаешь? — шиплю я. — Отцепись! Все смотрят. Блять, Тянь. Ты кретин, придурок, сволочь, ладно! Только отпусти!       И получив ответ Тянь, наконец, высвобождает меня из своих рук.       Я тут же ускользаю от него, бегу на лестницу. Распугиваю каких-то девчонок, столпившихся на промежутке между этажами: «Дайте пройти!». Залетаю в класс и в отражении стекла между коридором и кабинетом вижу, что лицо у меня пунцовое, от шеи и до макушки волос всё красное. Блять!       Цунь Тоу приходит через какое-то время, когда я уже почти успокоился и побелел. Обсуждаем с ним какую-то фигню, после чего начинается урок.       Учитель сразу выцепляет меня взглядом из остальных, и говорит:       — Как вчера позанимались? Попробуете сегодня решить, Мо Гуань Шань? — протягивает мне мел.       Я поднимаюсь. Потом учитель надиктовывает задачу из учебника, которую я записываю сразу в виде уравнения на доске.       Решаю, как учил Сиси, и, на удивление, ответ сходится с верным из решебника учителя.       — Надо почаще вас для самоподготовки оставлять… — кивает учитель одобрительно.       — Не надо, — говорю я и иду на свое место.       Русоволосый парень, тот, что вчера приходил меня доставать, отпускает комментарий:       — Сетка сегодня не мешает думать, да, Шань?       Несколько человек смеются, а я щерюсь ему в ответ и сажусь на место. Ну что за остроумный парень! Молодец!       Через некоторое время, я сползаю головой на парту, а в кармане джинсов вибрирует телефон. Цунь Тоу отвлекается от своего телефона, бросает на меня взгляд, мол, это я, взгляни, и я отлипаю щекой от парты, чтобы проверить, что там.       «Босс, посмотри направо, на тебя девчонка пялится», — пишет он мне.       Аккуратно поворачиваю голову и стреляю глазами в правую сторону. Замечаю её. И ведь уже не первый раз. Раньше, когда я ездил на метро, она меня взглядом провожала.       Волосы у нее длинные, каштановые, глаза большие, круглые. Такое прямо заячье выражение лица.       «Миленькая», — добавляет Цунь Тоу.       Улыбаюсь ему. Киваю, типа говоря спасибо, знаю.       И думаю: «Блять, нет».       Меня пугала сама мысль, что однажды она может подойти и признаться в чувствах. Мысль того, что мне придется ей отказывать, находя причины, почему мы не можем быть вместе, разбивая сердце.       С Тянем всё было по-другому. Тут сердце я разбивал себе сам, а не ему. Его шуточки потолка не знали, и пусть порой они казались немного… тем, чем я хотел, чтобы они казались, но на самом деле между нами не было ничего и ничего не могло быть. Потому что Тянь — это Тянь. Звезда школы, богатый и умный парень. Па-рень! А я — тот Рыжий, который ввязывается в неприятности, плохо учится, вечно в долгах.       Но эта девчонка…       Допустим, у неё действительно есть чувства ко мне, и она признается, то объективно, какие причины у меня есть, чтобы отказать?       Первая причина, почему мы можем быть вместе — это то, что мы разного пола, и у окружения не вызовет смущения или осуждения наш союз. Парень и девушка. Подумаешь? Все нормально.       Второе, я тоже за ней некоторое время наблюдаю и знаю, что она заботливая (иногда, она приносила мне пластыри для моих ран на лице), хорошо учится, и как пара она более, чем достойный человек.       Если отказывать ей, то тогда какие у меня вообще критерии?       Третье, она симпатичная, ниже меня ростом, хрупкая. Настоящая девушка. Женственная. Я бы мог её защищать, а она бы заботилась обо мне, как с теми пластырями. Все правильно.       Все бы выглядело правильно…       Четвертое, наверное, я бы даже смог проникнуться. Притвориться тем, кто ей нужен. И хоть у меня не было на отношения времени, чисто в теории, я мог бы… ответить ей взаимностью.       Я бы её осчастливил?       Перебирая всё это, понимаю, что, даже пожертвовав частью себя и ответив ей взаимностью, я поступил бы неправильно и сделал бы только хуже.       С моей стороны это было бы лицемерием.       Потребовалась ещё одна книжка от Говарда У. Кэмпбелла-младшего [5], в которой бы я разбивал её сердце рассказом о том, что она мне никогда не подходила. Что при ней я всё время носил маску «парня, который ей нравится».       Я бы мог встречаться с ней, мог ухаживать, мог говорить, как я её люблю, и делать все эти рыцарские поступки, которые девушки ожидают от парней в отношениях. Иногда я хорошо лгу, но…       Мне не хотелось её, уже на стадии того, что она могла подойти и признаться.       Признать чувства, отказать в чувствах… Для кого-то это все было так просто, да? Но не для меня.       Представить наши отношения, наши признания друг другу с Тянем я не мог. Даже подумать об этом неловко и страшно. Всё это выглядело слишком нереально, а ещё смущающе, пугающе, но… когда я на него смотрел, порой я точно знал, чего хотел.       Я хотел его коснуться.       Я хотел узнать, как ощущаются его брюшные мышцы на ощупь без всей этой мешающей ткани одежды.       Я хотел обнять его лицо и рассмотреть каждую ресничку на его глазах.       Я хотел запустить руки ему в волосы, коснуться ушей, провести руками по шее, ниже, к ключицам.       Я хотел узнать, как помещается в моей ладони его мужская грудь, а не женская.       Я хотел услышать его голос, когда он возбуждён.       Я хотел узнать, какие он может издавать стоны.       Узнать, что я могу с ним делать.       Узнать, что ему нравится, где ему нравится, в каких количествах, с каким нажимом и упором.       Я хотел все это, но точно знал, что не получу.       Отрубил в воображении свои же собственные руки и закопал, со всеми их желаниями.       Я точно не кинестетик.       Человеческие прикосновения меня зачастую выводят из себя. Физический контакт вызывает желание скорее его прервать, но, когда меня касается Тянь, я пугаюсь того, что его прикосновений мне хочется все больше и больше.       Столько возможностей открывается этому одному единственному человеку, но, увы, этот человек во мне не заинтересован.       Во всяком случае, не так, как я в нём.       — Малыш Мо, ты опять уснул на уроке. Что снилось?       Чувствую прикосновение к своим волосам и на секунду тянусь навстречу.       — Ммм. Хэ? — спрашиваю, все ещё находясь в дремотных волнах, распластавших меня по парте.       — Ага. Я. Я тебе снился?       Тон такой светлый, мягкий…       Такой настоящий…       И тут до меня доходит. Отрываюсь от парты так резко, что чуть не падаю со стула. Оглядываюсь по сторонам — и в классе почти никого нет.       Но все на нас пялятся.       Блять.       — Чего? Конечно, нет. А где Цунь Тоу?       — Только что ушел в столовую.       — А ты чего здесь?       — Ты согласился пойти со мной на обед сегодня утром. Забыл?       Смотрю на часы в телефоне, уже пятнадцать минут от обеда прошло.       — Почему не разбудил меня сразу? — поднимаюсь.       Тянь пристраивается рядом со мной, и мы идем в сторону выхода из класса.       — Ты что-то бубнил, и я думал, что вот-вот расслышу своё имя в этом сонном бормотании.       — Идиот, с чего бы мне бормотать твое имя во сне?       — Потому что я тебе нравлюсь?       — С чего ты взял? Кретин тупой, почему я вообще согласился?! Знал же, какой ты ненормальный.       И я понимаю, что не сказал «нет».       «Уже не отрицаешь?»       Иди в жопу, Тянь!       Я просто не смог сказать «нет».       Нужно быстрее переключить внимание Тяня, пока он не начал думать о том же, о чём и я.       — Не пойдем в столовую, — говорю. — Я хочу сэндвич.       Тянь кивает, и, пока мы идём до лавки, задаёт какие-то тупые вопросы типа: «Как тебе те острые чипсы в тот раз? Понравились?» или «Какие напитки тебе больше нравятся — сок или кофе?», или «Как вы познакомились с Цунь Тоу?».       — Ты пытаешься поймать меня? — спрашиваю я, и поясняю: — Только это не так работает. Сначала ты должен накидывать аргументы вроде: «Я умею слушать?» и в ответ, я должен сказать «Да», «И ты можешь мне доверять?» — «Да», «Расскажешь, как познакомились с Цунь Тоу?». Сначала располагаешь к себе собеседника, заставляешь его соглашаться с тобой, а потом… Удар. Вот только это пример, в реале на все эти вопросы ты бы получил ответ «нет».       Тянь выслушивает мою тираду, и задает только один вопрос:       — А есть люди, которым ты доверяешь?       — А? Чё за хуйню ты опять спрашиваешь?       — Ну, в теории, кому бы ты мог довериться? Что это за человек? Что он должен сделать, чтобы заслужить твое доверие?       — И он решил задать больше вопросов… — говорю я на выдохе. — Ничего. Нет такого человека. И не будет. С волками жить — по-волчьи выть. Слышал, собака сутулая? Никому не доверяй.       — А я никому и не доверяю.       — Вот и правильно делаешь.       Мы выходим, идём до киоска, и я покупаю два сэндвича. Тянь даёт мне это сделать, даже ничего не спрашивая. Отходим в сторону скамейки, которую я на секунду в мыслях называю «нашей». Садимся.       Тянь откладывает свою порцию в сторону и закрывает глаза, подставляя лицо солнцу. Как я и думал, погода хорошая. Не жарко. Легкий ветерок, который играет с волосами Тяня, приятно остужает пылание моего лица.       — Давай, — говорит он, не открывая глаз, — сыграем завтра в баскетбол?       — Ладно.       Тянь разлепляет ресницы, смотрит в мою сторону вопросительно.       А я думаю: «Что такого?».       Это всего лишь баскетбол на школьной площадке с «другом», да?       Хэ продолжает:       — А ты бывал когда-нибудь за городом? В походах?       Папа любил кэмпить и часто брал нас с мамой собой. Он учил меня, как разводить огонь, как различать влажный хворост от сухого (при изломе ветки должны звучать, как треск костра), какую еду лучше готовить в походе.       — Да, — отвечаю я. — А ты?       — Да, наверное. Можно так сказать, — неопределенно отвечает Тянь, снова закрывая глаза и подставляя лицо солнцу.       А я сидел рядом, на расстоянии вытянутой руки, и позволял себе, пока Хэ не видит, рассматривать его правильные черты лица, тяжёлые черные ресницы, белую шею с выпирающим кадыком, ключицы…       — Давно ты снял повязку? — спрашиваю я.       — Сегодня. Ты не заметил с утра?       — Нет.       — Хочешь посмотреть? — приоткрывает один глаз.       Не дожидаясь ответа, Хэ протягивает раскрытую правую ладонь ко мне.       Я что, могу его коснуться?       И это не будет расценено как-то ненормально?       Пользуюсь этой возможностью, подхватываю ладонь Хэ и немного оттягиваю его указательный и средний палец, чтобы рассмотреть рану. Поднимаю взгляд, но Тянь не смотрит на меня. Греется на солнышке, лицо расслаблено.       На секунду другую забываю дышать. Вот мы, сидим на скамейке и держимся за руки…       В груди немного щекочет от этой мысли.       Вспоминаю, зачем я вообще держу его ладонь, опускаю взгляд и смотрю на шрам, оставленный Шэ Ли.       Этот подонок…       Вздыхаю и легонько касаюсь края затянувшейся ранки. Провожу вокруг рубца указательным, провожу большим по бороздке… И вдруг замечаю, как Тянь хмурится.       Отдергиваю пальцы и спрашиваю:       — Больно?       Тянь немного прокашливается, и я почти вижу его улыбку, но он скрывает её под расслабленным выражением лица:       — Щекотно… — отвечает он немного севшим голосом.       Я снова смотрю на его шрам. Провожу пальцами, наблюдая за реакцией на подставленном солнцу лице, но ничего не вижу. Ни один мускул не дрогнул. А потом я выпускаю его пальцы из своих, обводя их от начала до конца своей ладонью, и вдруг замечаю, что предплечье Тяня все покрыто мурашками.       Отворачиваюсь, и сердце немного подбрасывает.       «Это же не из-за меня? Это естественная реакция, так?» — пытаюсь я вразумить свой мозг и остановить всё своё уже ликующее и рвущееся проверить все возможные реакции тела Тяня нутро.       Хэ убирает руку и кладет её себе на колено. Потом, будто опомнившись, берет сэндвич, открывает и начинает есть.       — Сегодня хорошая погода для походов, — заключает он. — Не жарко, не холодно. И ветерок приятный.       — Да, — соглашаюсь я.       Он опять прочитал мои мысли.       — Давай сходим как-нибудь?       Я морщусь, пугаясь мысли того, что мы с Тянем будем вдвоем, одни, долгое время… Насколько он мог проникнуть мне в голову за это время? Насколько сломать и разрушить все стены, что я так тщательно выстраивал? Что я тогда буду делать?       — Позовём Чжаня и Цзянь И? — добавляет Тянь, как будто поняв в чем причина моего сомнения.       — Возможно, — отвечаю я, зная, что у меня все равно не будет на это времени.       И почему бы не сказать сразу «нет»?       Почему этому придурку хотелось давать призрачную надежду?       Придурок доедает свой обед и спрашивает у меня:       — Угостить сигареткой?       — Тут детская площадка рядом. Я тут не буду.       — О, я знаю отличное место, тут не далеко.       Поднимается, хватает меня за руку.       — Идём, я покажу!       Хэ тянет меня на себя, и я подчиняюсь ему с легким сопротивлением в виде выкрика:       — Куда ты меня тащишь?       Он ведет меня за собой, а потом заворачивает в какой-то укромный угол. Промежуток между домами. Только там он и выпускает мою руку.       — Обычная подворотня, — констатирую я.       — Зато здесь довольно чисто, — он достает из пачки сигарету и протягивает её мне. — Держи.       — Спасибо.       Он не подносит мне огонек, как делает это обычно Цзыцзы, а дает зажигалку в руку. И за это я ему благодарен.       — Скажи, Шань, почему ты начал курить?       Я передергиваю плечами. Возвращаю ему зажигалку и, затянувшись, говорю:       — М? А ты почему начал? Что за дурацкий вопрос? Начал и начал. Имею такую вредную привычку, дальше что?       — Нет ты не понял. Как ты стал курить? Кто тебя научил? Как давно это началось?       — На кой черт тебе это знать? Когда-то, где-то, с кем-то…       Его лицо морщится от этих слов, от каждого, раз за разом.       Я спрашиваю:       — А сам-то? Когда научился?       — Я начал курить, когда переехал.       — Год назад?       — Не сразу как переехал, но да.       Стряхиваю пепел и говорю:       — Я может пару лет назад. Не помню точно.       — Шэ Ли тебя научил?       Теперь моя очередь кривиться.       — Слишком дохуя знать хочешь.       Тянь делает небольшой шаг в мою сторону и спрашиват:       — Что вас связывает с Шэ Ли?       Я делаю шаг назад.       — Не твое дело.       — Пошли сегодня ко мне?       — Зачем? — вскидываю одну бровь я.       — Можешь лечь спать, или можем позаниматься химией?       — Не буду я спать у тебя дома! К тому же до «Удоб…», до подработки от тебя ехать далеко.       — А что ты обычно делаешь после школы? — Тянь напирал. Ему как будто дали волю спрашивать все, что он захочет.       И получать ответы:       — Домой еду.       Он снова подошел ближе.       — А можно к тебе в гости?       — Отстаааааань, ааааа!       Я тушу сигарету о стену и ухожу, оставляя его там. И я снова не смог сказать «нет». Все таки та картина, как я укладываю Тяня на лопатки у себя дома, все ещё периодически всплывала у меня перед глазами.       Уже неделя прошла, как я делал это с собой последний раз… Но с тех пор то время было неудачное, то его совсем не было…       Чертов Хэ Тянь!       Его было слишком много. В школе, в мыслях.       После занятий заезжаю домой и думаю, что это напряжение нужно с себя снять.       Ем быстро, так как даже от мысли, что потрогаю себя, я уже возбуждаюсь.       Какой позор, а? Подержались за ручки и всё? Тебе уже достаточно?       «Да», — думаю я.       А ещё думаю о том, что у меня есть его фотография… Сегодня моему воображению будет проще.       Доев и бросив посуду в раковину, захожу в свою комнату и кидаю телефон на кровать. Нерешительно на него смотрю. Серьёзно, Шань? Ты собираешься подрочить на его лицо?       Но времени заниматься самобичеванием не так много. Решительно открываю фотку Тяня, обнимающего подушку в моей кофте. Сажусь на кровать. Смотрю. Закрываю глаза. Под веками его лицо, подставленное к солнцу. Его пальцы длинные, твердые, теплые на ощупь.       И всё. Мыслей о руках и лице мне уже достаточно.       Сползаю на кровати в полу-лежачее положение. Касаюсь рукой вставшего члена.       Блять. Хэ Тянь.       Вспоминаю, как был рядом с ним в библиотеке и представляю, что мы точно также сидим в каком-то более уединенном месте. У него дома? У меня дома? Какая разница! Его бедра широко расставлены.       Ах. Как же сердце стучит.       Я кладу руку ему на колено. Веду пальцами по внутренней части бедра. Вижу, как его предплечья покрываются мурашками, а взгляд темнеет. Зрачок серебряную радужку закрывает. Внутри все тяжелеет. Я довожу руку до его паха и пальцы мои перебираются туда. Я ощупываю его через ткань треников, которая податливо позволяет мне это делать. И вдруг я начинаю чувствовать, что Хэ твердеет. Грудь Тяня поднимается все медленнее, делая его вдохи всё более глубокими.       О, дааа…       Это я на него так влияю. Это ему хочется меня. Он хочет, чтобы я сделал больше. Потрогал его там. Под одеждой.       Хорошо, Тянь, но не всё сразу.       Поднимаю руку выше. Оглаживаю стальные мышцы его пресса. Косые так выпирают, что я некоторое время залипаю, поглаживая их. Потом завожу руку под резинку трусов. Проезжаюсь дрожащей рукой до его лобка. Там волосы. Там жарко. Член Тяня прижимается к моим костяшкам. Твердый. Сам Тянь смотрит на меня в упор. Его взгляд просит «сделай уже что-нибудь». И я делаю. Меняю положение руки и беру его член в ладонь. Ощущается иначе, чем мой. Чуть толще. И реагирует по-другому.       На пробу провожу вверх-вниз. И кадык у Тяня дёргается, а грудь вздрагивает. Тело немного выгибается вперёд.       Его глаза: «Ещё, пожалуйста».       Я чувствую, как извергаюсь, и тянусь к бумажным полотенцам, оставленным на письменном столе после уборки.       Моя грудь часто вздымается, а пот стекает по вискам.       В голове паническая мысль о том, что всё это было так натурально, что как будто происходило на самом деле.       Тянь же не может прочитать этого в моих мыслях? А подключиться к ним? Нет?       Иду в душ, только чтобы успокоиться. Контрастные струи хорошо помогают переключить сознание на:       — Ох, блять! Как горячо! Сука, ледяная! Твою мать!       А когда я выхожу, вытираюсь, курю на балконе в халате своей мамы, и уже подходит время идти на подработку.       Пока мы работаем с тётушкой, она как-то сама вдруг подходит ко мне и обращается с мыслью:       — Твоя мама сказала, что ты отстаешь по учебе.       Я думаю: «Чего?».       И думаю: «Зачем она это сказала?».       — Поэтому я считаю, что тебе нужно брать хотя бы один отгул в неделю. Во всяком случае, пока мне не нашли сменщика. Как насчёт субботы?       — Эээ?       Но тётушка уже, видимо, всё решила:       — В эту субботу сюда не приходи, — она грозит мне пальцем. — Посиди дома. Посвяти время учебникам.       — А как же вы? — спрашиваю я.       — Я же как-то раньше работала без тебя? Всё нормально. Твоя мама права.       И о чём это они только разговаривали там, в моё отсутствие…       — Но!       — В субботу я тебя сюда не пущу. Придешь, и я тебя выгоню. Только зря время на своем драндулете потратишь. Понял?       И я вспоминаю мамино выражение о грубой заботе тётушки.       — Понял, — отвечаю я.       — Вот и хорошо.       Она отходит в сторону, а я задумываюсь о том, что у меня теперь есть выходной. Реальный, самый настоящий свободный день!       Но следом за этой мыслью, приходит беспокойство о деньгах.       За двенадцатичасовую смену мне платили почти восемьдесят юаней, а это почти сотня, а это примерно одна пятая коммунального счета, на который мне нужно было заработать. И не смотря на то, что стараниями Бори у меня уже была сумма, покрывающая следующую квартплату, всегда появлялись дополнительные расходы. Те же самые сегодняшние сэндвичи, а в следующий раз маме может понадобиться такси, и ещё я хотел купить нормальных продуктов…       Ладно. С «Бойцовским клубом» в пятницу, я думаю, что смогу позволить себе один день отдохнуть. Тем более, если мне в субботу никуда не надо будет, я смогу поучаствовать в большем количестве боёв или сделать больше ставок, и нормально потом отоспаться.       Когда я возвращаюсь домой, первым делом мою посуду, которую оставил с обеда, а потом начинаю готовить нам с мамой ужин.       Пока на плите варится лапша — очередная лапша за эту неделю, уже, наверное, в шестой раз её едим, но что поделаешь… — я захожу в вичат.       Удивительно, но как обычно под вечер Цзянь И не спамит в общую группу всякими сообщениями. По последним фразам в переписке я узнаю, что они с Чжэнси пошли к нему в гости. Напоминаю себе, что это нормально. Что друзья ходят друг к другу в гости. Что в предложении Тяня сегодня не было ничего такого. Гости, домашка, видеоигры. Обычная школьная жизнь, да?       Хэ Тянь: Ого, малыш Мо в сети! *сердечко*       Хэ Тянь: Чем занимаешься?       Мо Гуань Шань: Готовлю.       Хэ Тянь: Вот бы и мне сейчас кто приготовил поесть.       Мо Гуань Шань: Оторви свою задницу и спустить из своего замка до магазина. Купи рис или лапшу и приготовь пожрать.       Хэ Тянь: У меня ничего не получится. У меня выходит только то, где рецепт ограничивается: «Вскипятите воду, залейте кипятком на пять минут — все готово! И приятного аппетита!».       Мо Гуань Шань: Ты сейчас с пачки перепечатал, да?       Мо Гуань Шань: Иди в магазин. Купи лапшу. Не быстрого приготовления, а нормальную. Ещё можешь купить свинину. Обжаришь кусочки мяса, они быстро готовятся, потом добавишь туда отваренные спагетти, добавишь немного соевого соуса, крахмала, сыра, шпината, сельдерей…       Мо Гуань Шань: Кажется, я немного увлекся. Но как приготовить спагетти и обжарить свинину я могу тебе подсказать, только давай быстро, мне надо успеть с этим, пока мама не вернулась с работы.       Хэ Тянь: Что, можно будет даже позвонить?       Мо Гуань Шань: Ты уже оторвал свой зад от дивана? Я в любой момент могу передумать.       Хэ Тянь: Выдвигаюсь! ~       К моменту, когда мама возвращается с работы я вишу на телефонной трубке и объясняю:       — Дуршлаг, эта такая посуда, куда можно вывалить отваренную лапшу. Ну, либо ты просто можешь слить воду, прижав не до конца закрытую крышку, — перевожу взгляд на притихшую Мо Синьсинь в прихожей и говорю: — Привет, мам.       Она кивает.       Тянь в это время мне в трубку:       — Они горят! Спагетти горят!       Я:       — Не ори мне в ухо! И убавь газ на плите! Сбрызни спагетти водой! Все будет нормально!       Какое-то время из трубки раздается шум, мама в это время раздевается, стягивая с себя пиджак и бросая его на вешалку.       Тянь:       — Я справился. Пожар предотвращен. Твоя мама уже пришла? Ты сейчас уйдешь?       — Да, пришла, потому что ты долго возишься. И нет, не уйду. Не прямо сейчас, — прикрываю телефон рукой. — Ма, переодевайся, я сейчас закончу с этим придурком, и мы поужинаем, — и возвращаясь к Тяню: — Нашел дуршлаг?       Мама уходит в свою комнату, улыбаясь, а я слышу в трубке грохот посуды.       — Так, ты говорил можно сливать воду через крышку?       — Да, можно. Как там лапша? Ты помешал?       — Сейчас делаю это.       — Как свинина?       — Жарится.       — Ты время засек, когда спагетти в воду опустил?       — Не-а.       — Хэ Тянь…       — Мне нравится, как ты выдыхаешь моё имя в трубку, сделай так ещё раз?       — Это были помехи, тебе показалось.       Я прижимаю трубку плечом к уху, достаю тарелки из ящика и начинаю раскладывать наш с мамой ужин.       — Что ты делаешь?       — Раскладываю еду, — отвечаю я.       — А что у вас на ужин?       — Слушай, проверь, как там дела в сковородке? Не пригорает?       Слышу шипение и звук открывающейся крышки.       — Нет. Всё хорошо.       — Хорошо. Жди ещё пять минут, потом нужно будет сливать воду из спагетти.       — Ладно.       Какое-то время мы молчим, но неловкости не ощущается. Я успеваю разложить ужин, поставить тарелки на стол, убрать за собой беспорядок.       — Ну, как там? Пора сливать воду.       — Окей.       В трубке возня, через какое-то время голос довольного Тяня:       — Половина лапши в раковине, но я все равно сберёг большую часть. Что дальше?       — Ты безнадёжен, — вздыхаю я. — Клади лапшу в сковороду к мясу. Убавь огонь. Перемешай. Подожди минуты три и выключай. Потом можешь есть.       — А что ты говорил что-то на счёт соевого соуса и сельдерея? Я всё не запомнил.       — Это ещё на полчаса моих нервов. Так что не надо. Соевый соус можешь добавить, но не больше одной столовой ложки. Понял?       — Понял.       Тянь производит какие-то звуки. Сковородка шипит в микрофон.       — Все, я отключаюсь, — говорю я. — Не забудь выключить плиту через три минуты, а то все сгорит к хренам, и еда, и квартира твоя богатая, и ты, засранец.       — Ууу, братец Мо переживает обо мне.       — Не хочу, чтобы копы потом допрашивали меня, как последнего, с кем ты общался.       — Передавай маме привет.       — Хера с лысого я передам ей привет. Давай пока.       И именно в этот момент мама заходит в комнату. Она уже переоделась, смыла макияж и выглядела очень по-домашнему уютно.       — С кем это ты там общаешься? — спрашивает она.       — Да так, одноклассник, — говорю, и нажимаю на кнопку сброса звонка.       Мо Синьсинь куксится:       — Мог и передать ему от меня привет.       — Обойдется, — я указываю трубкой на стол. — Давай есть, мой желудок сейчас сам себя переварит.       И мы садимся, смотрим сериал, едим свою лапшу. Только если у Тяня была свинина, у нас было немного бамбуковых ростков, яиц, кунжута и маминых маринованных перчиков с помойки.       Мы смотрим какую-то болтовню на экране, и мама зевает. Решаю, что могу отвлечь её немного, и сообщаю, что в субботу тётушка выделила мне выходной.       — Классно, получается, эту субботу мы проведем вместе? У меня выходной.       — Ого, когда последний раз так совпадало?       — Хах, сама не помню.       Снова начинается стрельба и какие-то гангстерские разборки, из-за чего мы снова замолкаем.       Серия заканчивается, я мою посуду, пока мама греет чай.       — Я снова пыталась связаться с папой, — говорит она. — Он все ещё недоступен. Не знаю, что у них там случилось, но я начинаю переживать.       — А ты не можешь позвонить напрямую? Какому-нибудь там дежурному?       — Хм, — говорит мама. — Я попробую.       Чайник кипит, и она спрашивает:       — Мятный чай или чего-то покрепче?       Я поворачиваюсь на неё, вытирая руки о полотенце на плече.       — Мо Синьснь, вы что, предлагаете своему сыну выпить? — передразниваю тётушкин голос.       Мама усмехается.       — Можно, — пожимает плечами она. — Я всё равно его порчу.       — Ты сейчас серьезно? — уже без всяких передразниваний спрашиваю я.       — Я бы не отказалась от рюмочки перед сном, а если ты составишь мне компанию, то я не буду чувствовать себя такой… Ну, в общем, лучше же, когда дети делают это дома?       — Ты себе сейчас оправдание ищешь?       — Ага, — смеётся она.       — Лааадно. А что у тебя есть?       Мама открывает ящик над головой, достает прозрачную бутылку и важно зявляет:       — Рисовое вино.       Мы садимся за стол, выпиваем с мамой чуть больше одной рюмки, и мама, с щеками, окрашенными румянцем, спрашивает у меня:       — А что за одноклассник, с которым ты болтал сегодня по телефону? Это тот парнишка, Цунь Тоу?       — Нет, другой.       — Другой? Ли? — она хмурится.       — Нет, я же говорил, мы с ним не друзья.       — Хорошо, — вздыхает она, играя пустой рюмкой по столу. — Хорошо, что у тебя есть друзья. Я переживала. В последние… годы ты стал таким закрытым.       Я вздыхаю, убираю бутылку рисового вина на место и говорю:       — Кажется, ты напилась.       — Ничего подобного!       — Пора спать…       Мама смотрит на время в телефоне, а потом сообщает:       — Ты иди, а я посижу ещё немножко…       Скрещиваю руки на груди:       — Нет, нет. Я тебя выгоняю. Давай иди в ванную и спать.       — Тц… Даже расслабиться не даёт.       — В субботу расслабимся. Можем даже ещё выпить.       — Теперь ты мне сам это предлагаешь, да?       — Да, если ты пойдешь спать, я подумаю, чтобы подарить тебе ещё одну бутылочку рисового вина.       — Хммм, ну, ладно.       Мама уходит в ванную, а я споласкиваю рюмки и протираю со стола. Видимо, из-за хорошей тренировки с пивом в «клубе» вино меня совсем не берет. После уборки иду чистить зубы в освободившуюся ванну, по пути желаю маме спокойной ночи, а когда ложусь в постель, заглядываю ненадолго в телефон.       Однако помимо того, что Тянь прислал мне фотку своего ужина, отчётность о том, что газ он выключил и все было очень вкусно, в общем чате я замечаю сообщение от Чжэнси, в котором он сообщает, что Цзянь давно от него ушел, а в чат он так и не зашел, и сам Сиси не может до него дозвониться.       Хэ Тянь: Я тоже не могу.       Чжань Чжэнси: Мне только что позвонила его мама.       Чжань Чжэнси: Он не вернулся домой, хотя прошло уже два часа.       Мо Гуань Шань: Пиздец.       Чжань Чжэнси: Пиздец.       Хэ Тянь: Чжань, не знаю даже, что сказать.       Хэ Тянь: Но…       Хэ Тянь: Цзянь обязательно вернётся.

***

      [1] — отсылка на фразу из книги Чака Паланика «Бойцовский клуб» и одноименного фильма: «Можно проглотить пинту собственной крови, прежде чем тебе станет дурно».       [2] — отсылка на скандал с Бритни Спирс, которую держал в плену собственный опекун. Пользователи TikTok попросили певицу надеть жёлтое, если её держат в плену, что она и сделала в своём следующем видео.       [3] — цитата из книги «Тайная история» Донны Тартт.       [4] — отсылка на песню исполнителя Tyler, The Creator «New Magic Wand».       [5] — отсылка на героя Курта Воннегута из произведения «Мать Тьма», который работал шпионом, изображая ярого нациста, впоследствии, за что был осужден и приговорен к смерти. В книге герой пишет мемуары, где признается, что всю жизнь только хорошо делал свою работу и притворялся.

***

      Так как, наверное, не все тут так упороты в китайские новеллы, как я, я провела некоторую работу, чтобы подогнать вам разъяснительную бригаду.       *И я не учила китайский, так что, если тут есть умные люди, которые видят ошибки, то, пожалуйста, скорректируйте меня.       Имена/Обращения:       Мо Синьсинь (莫鑫鑫) — Как мы знаем (莫) «Мо» означает частицу «не» («Не закрывайте гору»), а для Синь, я использовала красивый иероглиф (鑫), который означает «зажиточный, состоятельный». Её полное имя Мо Синь, что можно трактовать как «не зажиточная» или «не богатая», но то, как думает о ней Шань — это Синьсинь, где двойное повторение (鑫) усиливает эффект. В итоге Синьсинь превращается в «удачный» или даже в некотором роде «звезда», если воспринимать отдельно от частицы «не».       Фэй-аи (費阿姨) — Аи (阿姨) — обозначает тётушка, это уважительное обращение к женщинам старше. А для фамилии я использовала иероглиф (費) «фэй», который имеет значение «тратить, расходовать». Для тётушки выбрана эта фамилия, так как её сильно беспокоят деньги.       Цзыцзы (吉吉) — Фамилия (吉) «цзы» обозначает «счастливый, удачливый». Двойное повторение Цзыцзы имеет тут контекст фамильярности при обращении к детям, нежели усиления значения.       Сяо (小) — обозначает «маленький», так в Китае обращаются к детям.       Гэгэ (哥哥) — любимое обращение «старший братец», которое в заигрывании приобретает смысл «возлюбленный».       P.S. А теперь подумайте о том, что Хэ Тянь постоянно зовет Рыжика «малыш Мо», а в китайской версии — это «сяо Мо», и только иногда — «Мо гэгэ ~» = «старший братец Мо» или «возлюбленный Мо».       Рыжий даже сам как-то выпрашивал (за лапшу) назвать его «гэгэ», и не выдержал, потому что кое-кто произнес это слишком двусмысленно с чувством.