Иная сторона предназначения

thirty seconds to mars – hail to the victor

Найденные улики не несли никакой информации о нападающих: не было ни следов, ни отпечатков, ни магических шлейфов. По словам Меригольд, она не видела физического оружия в руках убийцы, однако, на несколько секунд почему-то потеряла сознание, словно кто-то погрузил её в искусственный сон. Данный факт не позволил ей вовремя применить магию для самообороны. А далее – борьба за выживание. Но если предположить, что убийца – всё же маг, тогда зачем ему было прибегать к оружию вместо магии? Быть может, его магический отпечаток оставлен в базе. Или такой подход к убийству был целенаправленным – избавиться от одной из самых влиятельных чародеек в мире с помощью не магического оружия? Тогда это выглядело бы как очевидное послание. Слишком много вопросов. Это дело напоминало черноволосой блуждание в неизвестном лесу, и даже не опасность занимала её, а те тайны, что были спрятаны среди густого тумана лжи. Проведя целую ночь у доски с деталями расследуемого нападения, она множество раз меняла построение имеющихся «фактов», имён и названий мест, переплетала между собой красные и синие нити. Связывала всё с работой Трисс. Читала новостные сайты о последних разработках компании. Искала угрозу в её ближнем окружении. Затем знакомилась с фамилиями тех, кто с Меригольд никак связан не был. Проверяла их криминальную активность, если таковая была отмечена в базе. Искала информацию о противниках магии, смотрела видео с их манифестами и акциями. Пыталась понять, насколько реальна опасность со стороны именно магических разногласий. Ей нужен был мотив. Зацепка. Идея. Хоть что-то стоящее и реальное. Снова думала. Старалась понять, где ошиблась или что настолько упорно не замечает. Каждая попытка заканчивалась крахом — худые пальцы вплетались в вьющиеся локоны, оттягивая их со злой силой. Так не должно было быть. На следующий день в полицейском участке в самом деле кипела безумная жизнь. И в основном из-за Йеннифэр, несмотря на синие круги у неё под глазами, — результат бессонных ночей. — Капитан, но это действительно странно. У нас нет никаких чётких предположений о том, кто является убийцей. Маг или нет, из её окружения или просто незнакомец. Была ли это попытка привлечь внимание из-за проходящих протестов со стороны лишённых Хаоса или это целенаправленная месть. Меригольд явно что-то недоговаривает. Или скрывает. — Йеннифэр, послушай. Ты рано делаешь выводы. Перестань бежать впереди всех и лучше сделай шаг назад. Подумай ещё раз, что конкретно ты принимаешь на свой личный счёт и вычеркни это из списка. Не стоит свой неудачный опыт перекладывать на каждого оставшегося чародея. Средних лет мужчина быстрой походкой преодолевал расстояние до кабинета, в котором чаще всего «обитал» по собственным словам. Капитан Роше отличался преувеличенно загорелым оттенком кожи и несвойственным «творческим» беспорядком на голове для человека подобного положения. Венгерберг, избегая столкновений с офицерами участка, не отставала от Вернона. — Я не перекладываю на неё свой опыт, как вы выражаетесь. При всём уважении, капитан, это с вашей стороны исходит далеко не самый объективный взгляд на данную ситуацию. Вернон замер перед дверью, приоткрытой в кабинет. Карие глаза смотрели на её лицо внимательно, мужчина обдумывал услышанное, сомневался, но доверял Йеннифэр. Знал, чего стоит её интуиция. — Я знаю, почему тебе кажется это странным. Не отрицаю, кое-что выглядит подозрительно. — Тогда почему не позволяете мне заняться настоящим расследованием? Меригольд ведёт себя наигранно, весь её рассказ до ужаса пестрит подробностями, которые испуганная женщина в одном помещении с убийцей никогда не запомнит. Вы даже не видели, как она меня встретила. На ней ни одного серьёзного повреждения. А нападающий необъяснимым образом выпрыгнул в окно с четырнадцатого этажа и исчез. В воздухе растворился? Без специального оборудования обычный человек не выжил бы. Если это был чародей, то телепорт оставил бы магический след. Я уже отследила бы его. Но там ни капли чужой энергии. Я проверяла. Всё это… не сходится между собой. Нет никакого рационального зерна в нападении. Да и было ли это на самом деле нападение, как нам сообщили с её стороны? — Я знаю Трисс не первый год, знал и её родителей до несчастного случая. Эта девочка никогда ничего дурного не делала. Твои подозрения в её сторону необоснованные уже по той причине, что она всё-таки жертва и могла погибнуть. — Вы поддаётесь собственным эмоциям. Я уверена, что… — Хватит. Занимайтесь расследованием так, как подлежит офицеру, детектив Венгерберг. Соблюдайте устав и ищите подозреваемых, а не устраивайте новые разборки между чародеями и обычными людьми. — Если вас не устраивают мои методы, зачем было назначать меня главной в этом деле? Вернон, разменивая монету разногласия с Йеннифэр, недолго всматривался в фиалковые глаза подчинённой, а затем — без единого слова прошёл в свой кабинет, захлопнув дверь; разговор был закончен. Черноволосая отвернулась. Крепко сжала кулаки и направилась к рабочему столу, загруженному документами. Схватила пальто, значок, пистолет и телефон. Она будет действовать по уставу, как того требует капитан, но до определённого момента. — Эй, Йенна, ты чего бушуешь сродни катастрофе? Выглянув из-за соседнего экрана компьютера, стопроцентно «расфуфыренный» щёголь (как его называла Венгерберг) с беззаботной улыбкой осматривал старую подругу. Йеннифэр, донимая себя этим вопрос не первый год, категорически не могла понять, как такой человек вообще стал детективом. Леттенхоф — это абсолютный антоним ко всему, что связано с должностью детектива, с работой в полиции, да и в целом с любой работой. — Юлиан, хотя бы ты не действуй мне на нервы. — Выбирай выражения, мисс! Меня вырвали из любимого города и отправили сюда только из-за тебя. Подумай о моих чувствах! Как мне бывает одиноко здесь, в чужой толпе и на неизвестных улицах… — Многократно благодарна, — мгновенно прерывая чужую речь, черноволосая кланяется подобно благородным дамам из средневековых романов, и слова её, подобно плети, бьют всегда размашисто, хладнокровно. — Мог и дальше сидеть в своей девчачьей обители среди плюшевых медведей. Достаточно было отказ написать и гонялся бы дальше за дешёвыми юбками. Юлиан не успевает ничего ответить. Взвинченная, как вихрь в самую страшную бурю, она молниеносно растворяется среди окружающих. Одетая в чёрное и белое, окружённая ароматом сирени и крыжовника, пронизывающая взглядом фиалковых глаз, она обладала грандиозным талантом — смешиваться с однотипной массой бесцельных лиц, имея в багаже буквально набор неповторимых особенностей. Мужчина в очередной раз сокрушённо покачал головой. Он знал, где найдёт её. Немного позже. Йеннифэр должна была выплеснуть всю ярость. Несколько часов спустя шум постепенно утихает. Офицеры медленно расходятся. Рабочий день приближается к окончанию. Вечереет. На постах бодрствовать остаются только дежурящие. И капитан Роше. Леттенхоф осматривается, берёт свои вещи и покидает «главный штаб», но не сам полицейский участок. Спускается на нижние этажи. Шатен с голубоватыми глазами находит старую подругу в тренировочном зале. Йеннифэр, как и ожидалось, избивала боксёрскую грушу самыми жесточайшими способами. Внешность бывает обманчива. Особенно у женщин. Любой преступник, подумал Юлиан, скончался бы на месте под таким градом болезненных ударов. Она не останавливалась ни на секунду. Ни единого мгновения, чтобы перевести сбившееся дыхание. Её кулаки, покрасневшие от жёстких ударов, приковывали внимание мгновенно. И всё-таки… снова удар. Она не прекращала. Солнечное сплетение. Ещё один удар. Коленная чашечка. Ногти царапали мягкую кожу. Костяшки белели. Снова удар. Бить беспринципно. Использовать все подручные предметы. Никакой чести. Избивать до потери сознания, кровавых зубов, расцарапанной кожи. Избивать до звона в ушах, темноты перед глазами, до невозможности дышать. И если совершить последний вдох — распознать среди металла, гари и пыли такой раздражающий клубничный аромат. Снова. Удар. До сжатых в тисках рёбер, посиневших губ и парализованных мыслей. Запомнить единственное — сладкий запах клубники. — Йенна? — Чего тебе опять? — Я знаю, что ты хочешь поговорить. — Да чтоб тебя! Йеннифэр выворачивается, будто змея, избегает воображаемой атаки и наносит свою, поражающую, бесчестную, грациозную. Дышит очень громко. Дышит размеренно. Старается успокоить дикий гон в гневно бьющемся сердце. Напряжённое тело покрыто лёгкой испариной. Капельки пота стекают по вискам, падают на скулы. Глаза зажмурены и пальцы впиваются в кожаное покрытие боксёрской груши. У неё в ушах звенит. Голова склонена вперёд. Юлиан вздыхает. Иногда она напоминает ему сущую ведьму, лишённую всяких человеческих чувств, способную перейти все допустимые границы ради достижения цели — практичная и прагматичная. Но чаще он видит её такой: запутавшейся и разочарованной, в каком-нибудь тренировочном зале, в этом чёрном топе, с собранными волосами, с этой обсидиановой звездой на шее, которую она никогда не снимает. Именно такая Йеннифэр на короткие минуты являет миру искренние эмоции — глубокое сожаление. — Йенна, уже поздно. Пора домой. И нам необходимо кое-что обсудить. Женская грудь вздымается из-за тяжёлого дыхания. Венгерберг опускает голову, совсем немного опирается о боксёрскую грушу и отталкивает ту от себя. Затем — разворачивается в сторону Юлиана, подходит ближе. Не смотрит на него. Отворачивается и взгляд вонзает в пустой угол. Она могла бы накричать на него, осыпать десятками проклятий и покрыть бранью, которой постыдился бы последний портовый рабочий. Но Йеннифэр молчала. А после — зло усмехнулась. — Не надо строить из себя заботливого опекуна. Лучше займись собой. Оставь меня в покое. Или я сотру с твоего лица это жалкое выражение. Черноволосая проходит мимо, оставляя после себя ощущение морозного покалывания. Совсем скоро слышится хлопок двери, после — ещё один, очень громкий. Леттенхоф остаётся стоять в дверном проёме несколько минут, рассматривает что-то в приоткрытом окне. Ладонь закрывает его лицо, пальцы будто размазывают усталость по впалым щекам. Внутри неприятно становится, горечь обиды сочится на языке. Хочется всё это сплюнуть, растереть о грязный пол и разразиться нецензурной речью. Так сделала бы Йеннифэр. Она всегда так делает. Разрезает все эмоции, выбрасывает в урну бесполезные сантименты, никого к себе не подпускает и яростно огрызается каждый раз, когда о ней пытаются позаботиться. С ней до невозможного сложно. Настолько сложно, что хочется прижать её к одной из бетонных стен, а затем – безжалостно ударить. «Не женщина, а дьяволица», – думает он. Некоторые вещи остаются неизменными. Юлиан только качает головой, ерошит каштановые волосы на затылке и неустойчиво разворачивается к выходу: больше его здесь ничто не задерживает.