Сказки на ночь от Яги

       Едкое послевкусие металла оседает на корне языка, предательски вынуждая гулко сглатывать, пока дрожащие пальцы, что пускаются в пляс от противного скрипа ветвей по старому стеклу, упорно борются с замком. Собачка на спортивной сумке изворотливо выскальзывает из-под сухих подушечек, отчего мужчина возмутительно рыкает, теряя терпение, что по каплям, мучительно хлюпает на макушку.       От ночной прохлады, что была характерной для Топей, не было куда скрыться — хлипкие, оконные рамы сквозили хуже, чем узенькие проходы в поезде, что вместо убаюкивающего топота отдаются кочками и визгом. Озноб, бьющий по мышцам мелкой тряской, поторапливает желание поскорее укутаться в колючее, верблюжье одеяло, что давно уже не пестрит зелено-белым узором, а скорее напоминает тусклый оттенок сухой зелени.       Половицы, под рифлёной подошвой черных, кожаных ботинок противно пищат, потрескивают, словно сосновые деревяшки в топке, когда Козлов, сводя хмуро редкие брови на переносице, победно выравнивается над низеньким диваном.       Покручивает в, ещё дрожащих, руках флакончик. Мутное, толстое стекло, словно кривая переплавка из-под бутылки дешевого пива, каждый раз нагоняет смутное сомнение, от которого сложно избавиться. Кажется, от назойливой, гадкой мухи, что решила устроить охоту, легче отмахнуться, чем от клокочущего спазма меж ребер. Липкого, слизкого..       В такие моменты, как никогда раньше, хочется не только ощущать, но и видеть перед собой чье-то присутствие. Ни мурашками на кремовой коже, когда в горле вяжет узел, запрещающий проронить и слово, ни гадким холодом в животе, что к лопаткам липнет, напоминая о негласном присутствие чего то. Чего то дурного, эйфорически муторного, мрачного.       И, обычно, последний год, если тот не ошибается (ведь считать время давно стало глупой затеей), под боком всегда, на удивление, находилась она — спасение, глоток свежего воздуха, живого.        Девушка, упираясь плечом о дверную раму, сонливо хлопает кофейными ресницами, пытаясь разглядеть в сумраке силуэт ворчащего капитана, что в свою очередь лишь вздрагивает, когда за спиной раздается хриплый кашель.        Сухость в горле после сна вынуждает брюнетку откашляться, прижимая тыльную сторону ладони к губам, немного потрескавшимся из-за отсутствия спасительного бальзама. Босые ноги поспешно переступают на грубый, местами потертый ковер, что цветастым ворсом складывается в выцветшие ромбы.       Сверкнув в отблеске луны, что разливается из окна, серебряной цепочкой на тоненьком запястье, робко, но привычно опускает ладонь на крепкое плечо. Плавно скользя вверх, укладывает прохладные пальцы на горячую шею за воротом голубой рубашки, но мужчина, что молчаливо вглядывается в родные глаза, никак не реагирует.        — Хочешь выпить таблетки ? - раздается опасливый вопрос, немного сиплый и сонный, такой же теплый и уютный, как и вид взъерошенных, пушистых волос, что раздражительно лезут в глаза. - Настолько тяжело ?       Снующие из угла в угол черные тени, что издевкой то мелькали, накатывая морозной тряской, то пропадали, давая очередную надежду на облегчение, вновь давили со всех сторон. Они наступали, кажется, хохотали с насмешкой над капитаном (или это уже была игра разума). Сказать было сложно, так же сложно, как и слезть теперь с круглых, белоснежных таблеток, дарующих временный билет в спокойную, былую жизнь.       Он сдавался — пил одну за другой, почти каждый день, опасаясь снова провалиться в дурной гул, от которого хотелось сбежать, но оставалось невозможным.       А она же противилась, списывая на вред и неизвестность сведений о препарате — прятала, выбрасывала; фыркала, скрестив руки на груди, и уходила из дома на пару-тройку дней, если тот, огрызаясь, всё же делал по своему.       — Я больше не могу. - бросает твердо, почти сухо, словно говоря с пустотой или очередной иллюзией, вкладывая в слова всю свою ненависть. - Я не могу больше. - повторяет уже жалобно, позволяя себе к ладони ластиться, а Соня только и рада, лишь большим пальцем поглаживает щеку.       — Мы не знаем даже их название. - в наивной попытке образумить, вздыхает. - Давай лучше выпьем теплый чай, что там, повтор футбола не идет ? - кивая на небольшой телевизор, походящий на шипящую коробку, которая чудом ловит парочку каналов.       Знакомый, чутка хриплый голос мажет медом, согревает меж ребер, позволяя жадно глотнуть воздух, которого, в очередном приступе, так не хватало. Они знакомы чуть больше года, может чуть меньше. Девушка забрела в деревушку в поисках умиротворения и простоты, ни о чем не подозревая, а Козлов только каждый раз удивлялся, как славная мордашка оставалась цела и здорова, какой уже месяц. Возможно, это шанс, дарование судьбы на спасение разума в месте, где каждый живет свою безжизненную жизнь.       Как бы там ни было, стало легче.       — Пожалуйста. - мягко прося о согласии, лишь уголком губ дрогает в краткой улыбке, когда на внутренней стороне ладони остается щекотливое касание щетины и краткий поцелуй. - Всё пройдет. Обещаю.       Из раза в раз ведется на короткое, решительное, но в тот же момент нежное и светлое "обещаю". Ничего не проходило надолго, всё возвращалось, накатывала лавиной посильнее, но и врать та не врала, ведь прекращалось. Прекращалось после мучительных пыток подсознания, когда силы почти не оставались.       Молчаливым согласием рухает на диван, что жалостливым скрипом напоминает о своей старости; глаза прикрыть боится, только моргает часто, дожидаясь, пока Софа (как тот принял за привычку называть) поудобнее усядется рядом: примостившись под боком у мужчины, подтянув к себе ноги.       Тяжело. Силы на борьбу покидают с каждой минутой. Холод. Мороз веет по ногам, сквозняком укутывает плечи, вынуждая ежиться воробьем на сырой ветке. Мужчина покручивает меж пальцем крошечную таблетку, поспешно укладывая на язык, прикрывая действие манерным поглаживанием щетины. Надеется отчаянно, что всё вышло ловко и искусно, а не рвано и предательски медленно, чтобы сожительница заметила эдакое предательство капитана и, обидевшись, не сбежала в глухую ночь.       — Сказку ? - обращается с усталым смешком, покосившись на собеседника, которого следовало отвлечь.       — Бородатый анекдот. - фыркает иронично, стараясь не обращать внимания на мучительную ломоту в теле. - Я сойду с ума. - губы поджимает, стараясь звучать шуткой, что выходит обреченной и измотанной.       Соня молчит. Разглядывает пустеющую точку перед собой, обдумывая тяжелые мысли, которые страшно, но необходимо озвучить, ведь молчание, по ее мнению, равнялось с эгоизмом.       Помещение постепенно, но верно наполнялось светом, истинным светом, что заглядывает в окна от яркой россыпи звезд; противный озноб сходил, оставляя после себя ноющую тяжесть, но Козлов не переживал, ведь со временем пройдет и она. Чудодействующий эффект лекарств рушил дымкой все мушки, что рябили перед глазами, стягивали спазмами паники в легких. Появилась возможность выдохнуть, облегченно насладиться собственным, ровным дыханием, что плавно приводит в норму работу сердца, которое наконец не горит желание сбежать из грудной клетки.       Как бы там ни было, стало легче.       — Ты уже. - срывается с уст на выдохе, обрушиваясь дискомфортной пустотой, повисающей сырым, едким послевкусием металла на корне языка.       Она вновь ушла, когда стало легче. Пропала из виду, оставляя на плече фантомное тепло от прикосновений, которое хотелось сохранить подольше — прижимает широкую ладонь к правому плечу, горько улыбается усталостью, смирившейся с поступком девушки.       Возможно, когда то он осмелится принять, почему его спасение так боролось с таблетками. Ведь давно уже понял.