Проект Э.Р.И.К.

У Айка усиливается лихорадка. Тем не менее он не жалуется. По крайней мере, он не зовёт Кайла; старший узнаёт об ухудшении его состояния, когда поднимается на второй этаж проверить брата и обнаруживает его румяным и тихо хнычущим. Кайл тут же бежит в ванную внизу за градусником и тайленолом; судя по виду, Айку бы он пригодился. Вернувшись в комнату и как следует позаботившись о брате — быстрая проверка температуры (показавшая немного тревожные 38,3) и доза тайленола —, он кладёт всё на прикроватную тумбочку. Кайл не собирается уходить, но, если бы и собирался, Айк бы никогда ему не позволил. Кайл тянется поправить одеяло, но Айк крепко хватает его за руку и не отпускает. Кайл шепчет о своём намерении взять вентилятор, после чего канадец осторожно отпускает, предварительно взяв с брата обещание вернуться. Кайл достаёт вентилятор, включает его в розетку и ставит на холодный режим. После этого он забирается в кровать к Айку и трёт чужие плечо и спину, пытаясь успокоить младшего брата достаточно, чтобы остановить душераздирающие стоны, наполняющие воздух с каждым выдохом. От них у него ноет сердце, но Кайл знает, что Айк издаёт их не специально. Осознаёт он это или нет, скорее всего они как-то его успокаивают. Словно с каждым хныканьем мальчик позволяет боли отступить. Кайлу приходится бороться с огромным желанием притянуть брата к себе и обнимать его до тех пор, пока тому не полегчает. От такого близкого контакта никому из них не станет легче. Кайл не боится заразиться, но он боится, что Айку станет слишком некомфортно из-за жара. В какой-то момент Айк хватается за переднюю часть чужой толстовки и прижимается как можно ближе, утыкаясь лицом в грудь Кайла. Тот позволяет ему делать то, что ему нужно, понимая желание быть ближе к другому человеку во время болезни. Кайл помнит множество ночей, которые он провёл маленьким, свернувшись у матери на коленях и раскачиваясь с ней на кресле-качалке, больной очередной простудой или каким-нибудь гриппом. Ма всегда знает, как его приободрить; у неё есть этот материнский инстинкт, подсказывающий, что требуется её ребёнку, до того, как он успевает даже раскрыть рот. Хотелось бы сейчас Кайлу тоже иметь этот инстинкт. Хотелось бы заменить Айку маму, но он не может. Поэтому они укладываются удобнее, Кайл нежно гладит брата по волосам, а тот цепляется за него, как за спасательный круг, свернувшийся в клубок и маленький, как ребёнок. А папа до сих пор не дома. Папа никогда. Блять. Не дома. — Я хочу к маме, — шёпот Айка едва слышно из-за того, что его лицо плотно прижато к груди старшего брата. И всё же Кайл понимает его; он рос в окружении приглушённого тканью детского лепета Кенни, который по итогу научился понимать, и это умение очень окупилось. — Знаю, — Кайл почти маниакально ощупывает лоб Айка. Он думает, не стоит ли ещё раз померить ему температуру, а потом задаётся вопросом, а вдруг это не столько поможет, сколько только навредит. Если температура окажется той же, получится, что он лишь заставит брата сидеть и держать градусник под языком почём зря. Кайлу бы сейчас не помешал термометр, который нужно просто прикладывать ко лбу. Такие есть у них в школе. Возможно, они не блещут точностью, но удобство использования это компенсирует. От тела Айка исходит такой жар, что находиться рядом с ним становится некомфортно. Однако Кайла это мало заботит. Куда важнее максимально облегчить состояние брата. Если бы мог, Кайл бы забрал у него болезнь. Он бы стоически вынес каждую минуту, а потом ещё немного, если бы это помогло Айку почувствовать себя лучше. А пока что ему приходится смириться. — Знаю, но всё нормально, всё будет нормально. — Прости, — бормочет Айк. Кайл хмурится. — Не смей извиняться, это не твоя вина. — Кайл? — зовёт Айк слабым, вымученным голосом. У него как будто болит горло. Кайл задумывается, насколько это может оказаться правдой. Он мычит в ответ, слегка опуская покрывала, чтобы вентилятор мог их получше охладить. Он не хочет, чтобы Айку стало холодно, но сейчас остаётся лишь играть в угадайку и пытаться обеспечить наибольший комфорт. — Кайл, папа собирается домой? — Я могу ему позвонить, — предлагает старший. — Если хочешь, я могу ему позвонить и сказать возвращаться домой. Айк тихим шёпотом соглашается. Его едва слышно, но Кайл улавливает. Он убирает волосы с лица Айка и выползает из постели, подтаскивая вентилятор как можно ближе в надежде ещё немного охладить брата. Сам он спускается вниз за стационарным телефоном. Мобильником пользоваться небезопасно. Он знает, что просто страдает паранойей, но не может отделаться от ощущения, что Эрик следит за всем, что он делает в своём телефоне. Кайл снимает трубку и набирает отцовский номер. Раздаётся несколько гудков, после чего папа отвечает. На том конце слышится клацанье, словно человек куда-то спешит. — Алло? — Пап, — ответом на его слова служит шелест бумаги, звук, на который Кайл едва обращает внимание. Ничего из этой ерунды сейчас не важно, ничего, над чем сейчас работает отец — тот факт, что папа уходит с головой в работу, чтобы избежать… чего, реальности? Ответственности? Это выводит Кайла из себя. Его голос звучит раздражённо. — Где ты? Айк болеет и хочет тебя видеть. — Твой брат заболел? — Так я только что, — блять, — и сказал. — Насколько заболел? Его нужно вести в больницу? — Нет, но ему очень плохо, и он хочет, чтобы кто-нибудь побыл с ним рядом. — Ты куда-то уходишь? Напряжение нарастает и вырывается наружу; на этот раз Кайл не стесняет себя в выражениях. — Нет, я никуда не ухожу, но я не в состоянии ему в должной мере помочь! Ему нужен родитель, чёрт возьми! — Кайл. Отцу хватает наглости — наглости — использовать против него этот отчитывающий тон. Лицо Кайла, красное от перенятого от Айка жара и нарастающей ярости, принимает суровое выражение. Он это чувствует. — Нет! Я не стану извиняться за чертыхание, или за что ты там собрался меня отчитывать! Тебя никогда, блять, нет дома! Почему тебя никогда нет дома? Кайл начинает задумываться, не делает ли он это скорее для себя, чем для Айка. Он переживает, переживает, что ведёт себя эгоистично, что слишком торопится злиться, он переживает и переживает, но в то же время приятно выпустить эмоции наружу. Это напряжение, давление, постепенно растущая злость, они выплёскиваются у него изо рта и зависают в воздухе, утыканные пепельно-красными булавками. — Не говори со мной таким тоном, Кайл, я очень занят на работе. — ВОЗЬМИ ОТГУЛ! — как бы эгоистично это ни было, Кайл не может ничего сделать с эмоциями. — ПРИЕЗЖАЙ ДОМОЙ! Кайл отнимает трубку от уха и вешает её, вернув обратно на приёмник. Воцаряется полная тишина. Его кровь всё ещё кипит, но уже начинает остывать. Если до этого он был в ярости, теперь его агрессия пузырится чистой злостью, потом бешенством, потом превращается в раздражение… и сожаление. Он не хотел кричать. Поверите, если он так скажет? Потому что это правда — он не звонил отцу с намерением накричать на него. Он не звонил ни с чем, кроме желания попросить его приехать домой. Глаза щиплет. Он смаргивает накатывающие слёзы, отказываясь из-за этого реветь. У него нет права плакать. Не сейчас. Кайл возвращается в спальню брата. Глаза Айка широко раскрыты. Он сидит с ровной спиной, одеяла свёрнуты вокруг туловища, словно тёмно-синее гнездо. Что-то заставляет Кайла остановиться и не подходить ближе; он не знает почему, но, наверное, это как-то связано с явным напряжением на лице Айка. — Я не хотел, чтобы ты на него кричал, — произносит Айк. Хотя его голос хриплый и приглушённый из-за боли и лихорадки, он до сих пор отражает всё его недовольство. Этому способствуют и покрасневшие глаза мальчика. Кайл открывает рот, дабы извиниться, но не издаёт ни звука. Айк говорит: — Я хочу побыть один. И, так как Кайл боится, что Айку может стать хуже: — Айк, да ладно тебе… — Уходи, — его глаза слезятся. Когда мальчик пытается сморгнуть влагу, слёзы сбегают по его щекам. Кайл дёргается, чтобы взять для Айка салфетку, но тот твёрдо говорит ему: — Уйди! Когда Айк грозится встать, Кайл выставляет перед собой ладони в знак капитуляции. — Ладно, — спешит согласиться он. Влажно всхлипывая, Айк снова ложится в кровать. Кайл берётся за дверную ручку и выходит из комнаты. — Позови меня, если что-нибудь понадобится, ладно? Я буду у себя в комнате… Я оставляю дверь открытой просто на… — Закрой её, — рявкает Айк. Кайл кивает, хотя ему в последнюю очередь хочется оставлять Айка одного в комнате за закрытой дверью, когда тот так болен. Кайл выходит из комнаты и тихо закрывает за собой дверь, на мгновение задерживаясь в коридоре. Он трёт лоб, пытаясь определить, что чувствует. Однако это трудно, и на полпути к своей комнате он обнаруживает, что размышляет, стоит ли ему ещё раз позвонить папе. Стоит ли извиниться — а ему точно стоит, так ведь? Отец никак не оставит такое без наказания, особенно если Кайл не раскается. Он может лишь надеяться, что папа сможет войти в его положение, но Кайл никогда по-настоящему не знает, что с ним происходит. Хотя, возможно, всё дело в подростковом возрасте. Или, возможно, в том, что его мама умирает. В последнюю минуту Кайл решает, что не хочет запираться у себя в спальне. Он совершает крюк и спускается на первый этаж, чтобы перевести дыхание и остыть, пусть здесь и находится место его преступления. Он смотрит на место, где стоял, когда кричал на отца, и чувствует, что его очень подмывает взять телефон и просто позвонить. Чтобы извиниться. Чтобы сказать «мне жаль, я был неправ», но он этого не делает. Он не делает этого, потому что в таком случае это будет означать капитуляцию. Кайл накричал на отца, это правда, но не то чтобы папу было совсем не в чем упрекнуть. Он избегал показываться дома. Он избегал его с тех пор, как мама заболела — Кайл мог сосчитать по пальцам обеих рук, сколько раз папа бывал дома за последний месяц… или прошло уже два месяца? Кайл садится на диван, упёршись локтями в колени и положив голову на руки. Он снова трёт лоб, однако это никак его не успокаивает. Подросток включает телевизор и откидывается на спинку дивана, пытаясь воспользоваться всем этим фоновым шумом, чтобы сосредоточиться. Кроме домашки нет ничего, что бы ему кровь из носу необходимо было сделать. Ему стоит сесть за учёбу. Правда стоит. Но энергии нет. Глаза жжёт, отчётливое утомление резко накатывает глубоко внутри, подталкивая к бездействию. Но он его ждёт провал, если он не выполнит те задания. Кайл выключает телевизор, берёт рюкзак и поднимается по лестнице, чтобы подготовить свой стол к учёбе. Он мог бы покопаться в интернете, пока на втором этаже, но это маловероятно. Он уже давно не заходил в фейсбук, но сейчас как-то нет желания проверять соцсети. Поэтому он их не проверяет. Он захлопывает за собой дверь и плюхается на стул за столом, доставая учебник и листок с заданиями, чтобы завершить то, что ещё не успел доделать по математике… и на нём ещё висит эссе по английскому, так ведь? Немного подавленный, Кайл вынимает из кармана телефон и достаёт наушники. Стянув с себя толстовку и отбросив её в сторону, он открывает ютуб и ищет плейлист с еврейскими народными песнями, который раньше очень часто слушал. Включив музыку, парень расставляет всё удобным образом и начинает работать. Мелодии вызывают в нём знакомое и отчётливое ощущение дома. Когда он слушает подобную музыку, в мозгу происходит что-то необъяснимое. Это смесь тоски по дому и понимания. Он не знает, как описать это словами, но это сильное ощущение, которое помогает ему почувствовать себя немного свободнее и в целом лучше. В то же время, однако, очень быстро оно становится невыносимым. В середине альбома он слышит первые слова песни, которую раньше напевала мама. Не обязательно ему и не обязательно на ночь, но он бы не удивился, если бы именно тогда услышал её впервые. Возвращается ощущение тоски по дому, более сильное и интенсивное. Он выполнил только половину заданий, но всё равно откладывает карандаш, опускает голову на согнутые руки и просто слушает. Столько всего происходит, думает он. Столько всего и сразу, и ничто из этого не даёт ему ощущения, что он сможет справиться. Возможно, это глупо, но он шёпотом напевает слова вместе с голосом из песни. Он едва их понимает — по крайней мере, не перевод на английский. Он знает язык — или, вернее, песню — достаточно хорошо, чтобы расслышать слова и ассоциировать их скорее с образами и чувствами, нежели с английским. Тихий гитарный аккорд эхом раздаётся на фоне текста, и парень мягко мычит на выдохе вместе с этой гитарой. Гитара напоминает ему о Стэне. Интересно, мог бы Стэн как-нибудь сыграть ему эту песню? Может быть, когда всё это закончится, и они все не будут такими глупыми, в колледже или типа того. Когда мама поправится, Эрик исчезнет и с его семьёй всё будет хорошо. Возможно, Стэн снова будет счастлив. Возможно — и это наивный самообман — даже без препаратов. Возможно, он… отыщет что-то, что сделает его счастливым. Это всё, что волнует Кайла, правда. Здоровье членов его семьи и счастье Стэна. Но это кажется таким неосуществимым, невозможным. Очень далёким, как минимум. Он смотрит в будущее и видит Стэна, улыбающегося, счастливого и… в отношениях с Вэнди или типа того, просто — ведущего счастливую жизнь. И он представляет своих родителей и младшего брата, уехавшего в колледж в то же время, как Кайл будет в колледже, и видит Кенни, который наконец переехал из того дурацкого дома, и Эрика, сидящего в тюрьме, возможно, за какое-то преступление… но чего-то не хватает. Кайла. Кайла нет в этом воображаемом счастливом будущем. Это жалко, правда жалко. Как только он осознаёт этот факт, Кайл обнаруживает, что не хочет быть в этом будущем. Честно говоря, он просто хочет, чтобы все остальные были счастливы без него. Он просто хочет иметь возможность отдохнуть и быть забытым. Он даже не хочет, чтобы по нему скучали, он просто хочет исчезнуть. И, может быть, это даже не означает, что он хочет умереть. Может быть, это значит только, что он хочет быть задвинутым в тёмный угол и позабытым всеми. Закончить колледж, стать химиком или доктором, или в чём там заключался его план, когда он закончит школу, и жить одному, быть в одиночестве и просто… не существовать ни для кого. Теперь будущее прекрасно. Песня заканчивается. Кайл жмёт на повтор и ещё раз теряется в мыслях, в которых все остальные получают всё, а он — ничего. Он не знает, сколько раз слушает эту песню. Достаточно, чтобы устать и задремать. В конечном счёте, однако, он просыпается. Альбом продолжил играть, когда подросток погрузился в бездумный сон. Сейчас он на другой песне, с которой парень чуть менее знаком, тем не менее он помнит и её. Открыв глаза навстречу подкрадывающейся тьме, Кайл включает настольную лампу и встаёт со стула, выключая музыку. Он вынимает наушники из ушей, обвязывает их вокруг телефона и убирает обе вещи в угол стола. Домашнее задание может подождать. Сейчас же ему нужно поспать. Может быть, завтра он сможет остаться в школе после уроков. Может быть, именно тогда он сможет всё нагнать. Было бы неплохо провести немного времени вне дома, просто расслабиться и разобраться со всей хуетой, которую ему нужно сделать и Кто-то дотрагивается до спины Кайла, твёрдая ладонь, которая сдвигается к его плечу. Подсознание Кайла и не думает дёргаться, прекрасно зная, что рука принадлежит его отцу. Однако, когда он поворачивается, парень сталкивается с бурлящим взглядом тёмно-карих глаз Эрика. Пусть его сердце и колотится в груди, Кайл говорит спокойно, низко и твёрдо. — Какого чёрта? — и затем он замечает открытое окно, занавески и холод, распространяющийся с того конца комнаты. — Твою мать, ты не можешь воспользоваться дверью, как нормальный человек? Эрик отталкивает с дороги рабочее кресло. Оно тихо прокатывается по ковролину, под конец запинаясь об упавший карандаш и едва не опрокидываясь. Наверное, Кайл уронил его, когда приподнялся и раскинул руки по столу, но у него не хватает сосредоточенности, чтобы предаваться размышлениям о такой несущественной детали, пусть мозгу даже очень хотелось бы этим заняться. По мере приближения Эрика его разум продолжает надеяться на мысли о том карандаше. Как он может выглядеть на ковре. Прижатый к плетённым волокнам. Будто бы окутанный покрывалами. Или, наверное, более подходяще будет сказать подушками. Эрик хватает Кайла за запястья. Что-то сверкает у него в правой руке, и, когда Кайла дёргает рукой, кончик предмета укалывает мягкую часть его ладони. От ощущения Кайл резко вздыхает, машинально пытаясь отступить на шаг и вытянуть руки из чужой хватки, но ему не удаётся. Эрик не припирает Кайла ко столу, но он чертовки к этому близок. Поза Брофловски не нравится. Его спина болит из-за наклона, когда парень пытается от этого уклониться — чем бы оно там было или не было. Его мозг, конечно, предполагает худшее. Но лезвие не вписывается в этот сценарий. В одно мгновение — одно крохотное мгновение — Кайл понимает, что может сегодня умереть. В тусклом свете настольной лампы ковролин в его комнате выглядит бледным. Наперекор всему, Кайл с интересом вспоминает его цвет. Хотя он на него не смотрит, парень находит сине-зелёный цвет ковра почти мистическим образом успокаивающим в том смысле, что он всегда здесь был. По крайней мере, по большей части всегда — они когда-нибудь снимали здесь ковровое покрытие? Ему помнится пятно в том углу, в том же, где карандаш… — Ох, как же с тобой весело, — щебечет Эрик, тихий шёпот, перекрывающий его тяжёлое дыхание. Оно будто собирается в тени его комнаты, словно каждый из этих карманов тьмы — это корзина, которая дожидается очередного вздоха, чтобы утащить его и впитать в себя. Эрик начинает пятиться, шаг за шагом утягивая Кайла за собой. Тот чувствует жжение, пугающую теплоту, которая распространяется с того места, где лезвие прижато к его ладони. Не в силах сопротивляться параличу собственного мозга, пытающегося обработать происходящее, Кайлу остаётся лишь следовать за Эриком. …или, возможно, того пятна там никогда не было? Возможно, это как пятно под столом на кухне. Что-то, что Кайлу только привиделось, или, пожалуй, что-то, что его мозг в последнее время выдумал и выплеснул туда в виде ложного воспоминания. Он не знает, правда ли его видел или же его мозг скопировал пятно под обеденным столом на воспоминание о ковре, если так сейчас подумать об этом… — Честно говоря, мне кажется, что я должен тебя поблагодарить, — говорит Эрик. Он толкает Кайла, и тот падает на матрас, подпрыгивая на упругих пружинах. Вдруг вновь себя осознав, Кайл приподнимается со спины на задницу. В мгновенье ока, благодаря тому минимуму света со стороны, он видит пятно крови на своей ладони. Проходят жалкие миллисекунды, прежде чем Кайл чувствует крепкую хватку на своих лодыжках, и его дёргают вниз. От силы рывка парень заваливается назад, на спину. Когда давление на лодыжках исчезает, он сгибает колени, чтобы …он вообще не должен столько думать о пятнах. Это очень странный феномен, хмыкает про себя Кайл. Его легкомыслие в отношении мелких деталей могло завести его в психологическую ловушку. Он задаётся вопросом, нормально ли иметь галлюцинации в виде пятен. Он слышал о людях, которым чудятся жуки… попытаться обратно приподняться, и у него получается. Кайл сжимает в кулаке одеяло и копошится в беспорядке ткани, дабы соскочить с кровати, но Эрик забирается сзади и обхватывает его талию, притягивая к себе так, что спина Кайла оказывается прижата к его груди. Эрик убирает руки с его пояса и перемещает их на запястья. Кайл шипит, когда он сжимает крохотный порез на его ладони, кровь липнет и становится нежной и хрупкой на воздухе. — Сначала я даже не думал брать всё в свои собственные руки, но ты нарвался, не так ли? Да, да, ты всееееегда нарываешься… — Эрик тянет его за руки, крепче удерживая запястья, вновь обхватывая его талию. Лезвие было позабыто, где-то брошено. Кайл пытается оглядеться, пытается его найти, но в комнате слишком темно, а единственный источник света находится у Эрика за спиной. Тот наклоняет голову, кладя её на изгиб шеи Кайла с правой стороны. Его густое горячее дыхание окутывает кожу Кайла. Эрик покачивается вперёд, утягивая Кайла за собой до тех пор, пока тот не складывается пополам. Эрик держит его крепко, крепко …а ещё голоса, он слышал о людях, которые слышат голоса, но никогда не слышал ни о ком, кому бы чудились пятна. Это хороший или плохой знак? Или это вообще ничего не значит? Кайл знает, прекрасно знает, что он в норме — с чего быть было иначе? —, но он не может не задаться вопросом, нормально ли вообще время от времени иметь какие-либо галлюцинации, не важно, какая у этих галлюцинаций природа… достаточно, чтобы Кайл почувствовал, что он не может дышать, его руки прижаты поперёк его живота. Странная поза. Эрик подминает его под себя, тяжёлый, и внезапно одна из его рук исчезает из этих странных медвежьих объятий со спины. Кайл пользуется моментом и освобождает одну руку, заводит её назад и бьёт Эрика по голове кулаком. Тот рычит от боли и отшатывается, тут же отпуская. Кайл делает рывок вперёд, карабкаясь к изножью кровати. Свет от настольной лампы прожигает фигуры сбоку его поля зрения. Бежать, бежать, бежать — Эрик хватает заднюю часть его футболки и тащит назад, пусть и не без усилий, рыча: «Хватит двигаться», — глухим раздражённым голосом. Он тянет, пока Кайл не оказывается в той же позиции, что и раньше, спина прижата к груди Эрика. Картман достал лезвие; Кайл чувствует это по холоду металла у основания чужой ладони, сжимающей его кисть. …Кайл никогда даже не предполагал, каково видеть несуществующие вещи. Это очень странно, думается ему теперь. Хотя, говоря о пятнах, Кайл помнит, однажды, когда он был дома у Стэна… — Что ты творишь? — шипит Кайл, неуклюже мечась в попытке вырваться. Конечно, это мало ему помогает. Тело Эрика сзади очень заметно меняет положение. Он наклоняется вперёд, пока не прижимается ртом к пульсирующей точке на шее Кайла, на коже ощущаются жар и давление. Эрик хватает его левую руку и отводит от торса, держа её вытянутой и слегка согнутой. В этот момент Кайл складывает два и два. Эрик как будто подготавливает холст, не так ли? Эрик будто подготавливает холст. …они со Стэном болтали о — о чём они болтали? Последнем игровом релизе? — чём-то, и к ним пришёл Спарки. Он подошёл и сел прямо напротив Кайла. Буквально в паре сантиметров от его ноги, Спарки написал на ковёр. Никто не понимал, что происходит, пока Кайл не опустил взгляд и не увидел. Кайл и Стэн ещё долго потом над этим смеялись, не так ли? Да… Эрик покрепче ухватывается за запястье Кайла правой рукой. Брофловски видит это. С ужасом он наблюдает за тем, как Эрик вкладывает лезвие в его застывшую ладонь, сжимает вокруг него его пальцы, словно это Кайл сам будет резать… но этого не произойдёт, так ведь? Нет. Эрик держит его правую руку, как будто наставляя. Как будто он собирается показать Кайлу при помощи его собственной руки, как это делать, и в этот момент Кайл осознаёт, что именно это и случится. Эрик поднимает его правую руку, придвигает к запястью, потускневшие числа на его левом предплечье. Лезвие целует его кожу, и Кайл не может дышать под весом всего происходящего. Эрик невесомо очерчивает первую цифру, нежно царапая контур единицы. Кайл напрягает мышцы и отступает, когда Эрик начинает нажимать на лезвие. Кайл пытается его выронить, но Картман крепко держит его руку в своей. — Не надо, — шипит Кайл, вырываясь и с силой дёргаясь назад. Эрик фыркает. — Не делай этого, не надо… — О, тише, тише, — воркует Эрик, поправляя руку. Вот что это. 1. 1. 1. 1 1 1, пока цифра не жалит, царапает, болит, жжёт и не врезается в плоть его левой руки. Кайл издаёт звук, он не может сдержаться. Это скулёж — резкий и жалкий, наполняющий тишину его спальни чем-то бóльшим, нежели просто лёгкой неловкостью. Кровь сочится из единственного пореза — Кайл чувствует её, прямоту цифры, выгравированной у него на руке, теплоту и жар от пузырящегося красного… — Хочешь, я спою тебе колыбельную? Shpil zhe dir a lidele in yiddishe? — Ты не знаешь иврита, — произносит Кайл. Его попытка быть громким раздавлена внезапным нажимом, заставившим воздух из его лёгких выйти с унизительным стоном. Когда Эрик намеревается перейти к следующей цифре, Кайл давится воздухом. — Я закричу, я закричу, перестань сейчас же, или я закричу, я… — Мне так не кажется, — говорит Эрик. — Знаешь, откуда я знаю? Потому что твой малыш Айк спит, не так ли? И где твой Аба, когда ты так в нём нуждаешься, хмм? Как жаль, что он застрял на работе, не так ли… так что ты остался с бедненьким малышом Айком, крепко спящим в постели, пытающимся оправиться от этой бедненькой болезни, которую подхватил, не правда ли? — Откуда ты знаешь? — Кайл хватает ртом воздух, пытаясь собраться перед лицом происходящего. Его голос хриплый и плаксивый, из окна в комнату задувает зимний ветер. Эрик снова давит, угол лезвия соприкасается с началом следующей цифры. Следующая единица. Из первой уже течёт много крови, лужица собирается на покрытом джинсовой тканью колене Эрика, на котором лежит его левая рука. Кайл хочет убежать, но не смеет шелохнуться в страхе сдвинуться и ощутить очередную эрекцию, как тогда, в машине, как… Мир вокруг них пульсирует. Кайл чувствует нажатие, с которым Эрик опять ведёт лезвием по коже, и не может ничего с собой поделать. Его голос срывается: — Не делай этого, не надо! — Шш, шш, шш… ты разбудишь малыша, — шепчет Эрик, его дыхание вдруг горячее и влажное у Кайла на щеке. Лезвие вырезает следующее число, окрашенная в выцветшие чернила плоть расходится с опасной лёгкостью, с нулевым сопротивлением, сдаваясь так просто. Кайл задыхается, рот открыт, трахея сжимается, выпуская очередной задыхающийся скулёж. Боль для него в новинку — неописуемо ужасающий опыт. Неровный разрыв, разрез, протянутый через кожу его руки. Если вести себя достаточно тихо, он уверен, что может услышать, как рвутся слои кожи и как вытекает кровь… — А если ты разбудишь малыша… ну, давай просто скажем, что ты не в лучшем состоянии, чтобы ему помочь, хмм? Ох, нет-нет-нет, не в лучшем, совсем не в лучшем… 1 1. —… и ты же не хочешь, чтобы бедненького малыша Айка постигла та же участь, да? — спрашивает Эрик. — Ты знал, что это число — это анаграмма моего восемнадцатого дня рождения? Отвратительно, Эрик издаёт смешок. Пусть и мягкий, он всё равно посылает мурашки по коже Кайла. — А знаешь почему? Потому что в этот день ты будешь веесь мой! — Эрик делает вдох, но ему как будто даётся это с трудом. — Я мог бы вырезать на его руке его восемнадцатилетние, знаешь, обозначить дату, когда я смогу заполучить и его тоже… календарь из еврейской кожи, если тебе угодно. От ужаса по спине Кайла пробегает холодок, заставляя глаза резко распахнуться и уставиться на непроглядную тьму спальни, разворачивающуюся перед его глазами, как узорчатый пазл. Он замечает деревянную поверхность двери, лёгкий отголосок света из-под щели под ней. Сколько здесь крови? Она впитывается в штаны Эрика, наверное, и на штаны Кайла попала… ему придётся выбросить их, но… — Пожалуйста, остановись, Картман, хватит… — начинается следующая цифра и 2 и 2 и кривая линия проходит по его руке ты не можешь вырезать круги на коже — Не делай ему больно прошу не делай больно моему брату… — Не буду, — шепчет Эрик, — если ты будешь вести себя тихо. Лезвие впивается в окончание двойки, и Кайл так сильно закусывает губу, что, может поклясться, чувствует вкус той же крови, которой сейчас истекает его рука. Он всасывает фантомный запах сквозь сжатые зубы и зажмуривается, пока перед глазами не начинают плясать звёзды, от усилий кружится голова или, возможно, она кружится от количества крови, что он потерял, он не уверен. Рука, держащая левое предплечье Кайла, всё ещё соскальзывает, и, когда Эрик поправляет её, она прилипает к руке Кайла, естественным образом липкой из-за клейкой подсыхающей крови. Это больно это больно это так больно очень очень очень больно пожалуйста — Пожалуйста, — голос Кайла — сухой шёпот: — Картман, Картман, остановись, Эрик… — Дааа, продолжай так произносить моё имя, — гласная вытягивается и слетает с его языка, гремучая змея чего-то разъединяющегося, кожи, расходящийся под давлением лезвия, отдачи и замаранных красных простыней, запятнанных в форме его руки, вечное напоминание, и Эрик делает паузу, облизывая влажный, перегретый след от дыхания и дразняще скребя зубами правую сторону чужой шеи. Кайл ожидает засос, но не получает его. Вместо этого он слышит, как Эрик тихо шепчет сам себе: — Пока ещё нет, пока ещё нет… Затишье быстро заканчивается. Эрик продолжает, до синяков сдавливая кисть. — Зачем ты это делаешь? — Кайл шепчет, не смея повышать голос — не то чтобы он физически мог это сделать. Говорить так громко — тяжко само по себе. Он чувствует себя застывшим, скованным, беспомощным, терпя боль. Глаза немного привыкли к темноте, и он видит вспышку, тьма становится чистой чернотой, и Кайл чувствует, что он не может дышать, и цифра 3, цифра 3, прямолинейные шероховатые изгибы этого числа, образующие лужицы и раскалённые докрасна полумесяцы, объединяющиеся с остальными цифрами и жаром стекающие вниз по бокам его руки. — Зачем ты это делаешь? — Ох, хороший мальчик, хороший мальчик, посмотри на идеальную кожу своего идеального тела…— произносит Эрик. Он звучит запыхавшимся, будто только что пробежал пару километров или же последние полчаса провёл целуясь, словно он пытается себя сдержать или же сохранить самообладание, или, возможно, он в шаге от того, чтобы чему-то поддаться. Кайл пытается вдохнуть, но его лёгкие не работают. Ему постоянно напоминают о его внутренностях, о крови, панике и проверке проверке что там наcчёт — Айк в порядке? Айк в порядке, так ведь? Эрик выдыхает беззвучный смешок, вдыхая воздух с утверждением: — Теперь уже нет, хах? Идеальный, идеальный, идеальный еврейский малыш, теперь уже нет… Ещё один тихий шёпот: — Остановись, Эрик, мне больно… — Да, вот так… — Эрик, пожалуйста, Эрик… —… посмотри на это, посмотри на всё это, на тебя, всё такое неидеальное… Кайл хнычет, снова кусая внутреннюю сторону щеки и губы, и всё, до чего могут достать зубы. Его рука столько претерпела, что онемела; морозный холод вынуждает его согнуть пальцы, просто чтобы убедиться, что рука всё ещё с ним, и она с ним, она с ним, и мышцы будто сводит судорогой, жгучая боль, словно это неправильно. Что-то очень интенсивное. Так горячо внутри, так воспалено и раздражено. Фейерверки его собственной биологии, ДНК и набора генов. Цифра 7 заканчивается даже раньше, чем Кайл осознаёт её начало. Спадающий вниз хвост семёрки вонзается глубже, чем остальная её часть. Кайл не может сдержать плача, но ему и не приходится, потому что Эрик опускает его руку и берёт его за подбородок, резко поворачивает голову и целует его. Лезвие пропало; Кайл выронил его, а Эрик выронил его запястье. Свободная ладонь Картмана скользит по свежей крови на левой руке Кайла, но сталкивается с препятствием в виде высыхающих, запекающихся попыток организма заживиться, которые тщательно заполняют порезы. Кайла трясёт, с головы до пят его тело дрожит, поломанное ступором от реакции «бей или беги», адреналин бежит по венам и не даёт ему полностью осознать ситуацию, его мозг разбит и истощён, он в сомнениях, в замешательстве, глаза широко раскрыты и не мигая смотрят на наклонённую голову Эрика, пока их губы прижаты друг к другу так… — Бедняжка… — произносит Эрик, отстраняясь. Кайл даже не пытается отодвинуться; в этом нет никакого смысла. Он не может двигаться. Эрик ухмыляется, широкая усмешка, улыбка победителя, Кайлу. Кайл даже не успевает подумать о попытке его понять, когда Картман наклоняется и касается его носа своим, эскимосский поцелуй. — Бедный еврейский мальчик, совсем один, ох… Слёзы скапливаются и капают из глаз Кайла. Унижение подталкивает его к краю, к всхлипам. Тихие всхлипы, беззвучные. Уголки его рта опускаются, а брови сдвигаются к переносице, глаза закрываются, пока влага стекает по его лицу и капает на футболку. Эрик поднимается, отодвигаясь от Кайла, и толкает того на спину, одной рукой всё ещё сжимая кровоточащую рану на его руке. Эрик наклоняется и, только Кайл ожидает ещё одного поцелуя, лижет его мокрую щёку, оставляя быстро высыхающий след слюны у него под самым глазом. Потом он отклоняется назад, губы трещат от мечтательной улыбки. — Твои слёзы, — Эрик усмехается, щёки красные от искреннего веселья, — восхитительны на вкус. Кайл икает. Тихий звук. Почти надрывающийся, но едва слышный. Что-то меняется. Лицо Эрика дрогнуло — хоть Кайл знает, что не стоит списывать это на проявление сочувствия. Потому что так и происходит, и выражение лица превращается в отвращение. Злость. Эрик роняет руку Кайла на матрас; ударная волна жжения и боли охватывает и сдавливает израненную и разорванную плоть. — Приведи себя в порядок, жид, — выплёвывает Эрик. Он слезает с постели, отходит к окну и уходит тем же путём, что и пришёл. Окно за ним захлопывается. Кайлу кажется, что он замечает верёвку, но он не уверен и слишком измучен, чтобы строить догадки. Эрик оставил лезвие. И это странно. Потому что в смене эмоций на лице Эрика, среди множества вещей, которые Кайл увидел, среди всего этого… Кайл может поклясться, он видел страх.