Проект Э.Р.И.К.

Кайл просыпается. Поэтому он смотрит в потолок и ждёт, пока мир распадётся на куски, притворяясь, пусть ему прекрасно известно, что это неправда. Он вспоминает моменты, пусть это лишь обрезки, которые его мало волнуют. Он вспоминает себя во времена, когда ему редко было что-то ненавистно. Он всегда был смекалистым, наверное, однако сейчас ему просто всё равно. «В тебе горит огонь твоей матери!», сказал бы кто-то, но как в нём может быть огонь от кого-то, кого даже нет рядом? Кайл скучает по маме. Он так сильно по ней скучает. Его сердце изнывает от сковывающей боли. Он прислушивается к гулу своего мозга и помехам в ушах и совсем немного задумывается о том, каким образом вообще должен сегодня встать с кровати. Он всё равно поднимается, не обращая внимания на рёв своей порезанной руки. Солнце встало и светит через окно. Оно освещает спальню очень мягким светом. Его домашняя работа всё ещё аккуратно разложена на столе. Уже почти пол седьмого. Этим утром он не сможет принять душ, нет времени. Ему нужно сосредоточить силы на заботе о руке. Кроме того, он не сможет мыться с бинтом, а если его снять, то как он собирается не дать шампуню и кондиционеру попасть на порезы? Кайл помоется, когда придумает решение. Вот что он сделает. Когда найдёт решение. Решение. Для всего этого. Да, окей. Кайл сползает с кровати и переодевается. Он надевает обычную футболку, что-то повседневное. Футболка. Чтобы выглядеть повседневно. Вот что он говорит себе, хотя это просто первое, что попалось под руку. Трусы. И он надевает джинсы. То, что он обычно носит, видите? Он в порядке. Хотя у него в комоде по большей части только джинсы и есть. Новые носки. Потому что носки… Это хорошо или… или вроде того. Кайл направляется в ванную и запирает за собой дверь. Он медленно разматывает эластичный бинт и с крайней неохотой убирает марлю. Его охватывает желание вырвать. Рана выглядит не ужасно, но есть что-то неприятное в коже, которая покрыта коркой в одних местах и до сих пор кровоточит в других. Края окантованы красным, и парень ловит себя на мыслях о том, не требуются ли для некоторых порезов швы. Он решает, что, если и так, ему всё равно, и просто осторожно промывает, очищает и заново перевязывает рану. Он справится. Видите? Он справляется. Кайл чистит зубы, пропускает пальцы сквозь волосы, убирает вещи со стола и с собранным рюкзаком спускается вниз. Он резко тормозит на последней лестничной ступеньке, когда слышит с кухни голоса папы и Айка. На долю секунды его лёгкие замирают, и Кайл не задумываясь роняет рюкзак на пол и, натянув свою зимнюю куртку, застёгивает молнию. Кайл достаёт свою аптечку и идёт на кухню, островок молчания в окружении болтовни Айка и папы. Он лениво слушает брата, который слегка дезориентирован и хрипит после тяжёлой лихорадки прошлой ночью, но, судя по всему, этим утром чувствует себя получше. Он обсуждает с папой что-то философское. Тем временем Кайл укалывает палец и выжимает из кожи каплю крови смотрит на неё чересчур долго встряхивается, прикладывает каплю к полоске и считывает результат: 82. Низковато, кажется. Низковато. Низко. Кайл не помнит, что делать. Он делал это всю жизнь, но не помнит, что делать. Он копошится в аптечке достаточно долго, чтобы нарваться на бессмысленное взаимодействие с отцом. — Привет, Кайл, как ты? — Хорошо. — Хорошо спал? — Да. — Это хорошо. — Мм. Кайл хочет рухнуть на пол и перестать шевелиться. Он почти так и поступает, но потом папа подходит, приобнимает его сбоку, говорит, что вернётся сегодня, и уходит, предварительно потрепав Кайла по волосам. Подросток продолжает копаться с вещами из аптечки. Он продолжает бормотать про себя какие-то пустые, бессмысленные и полные недовольства мысли. Он должен… Поесть. Он не хочет этого делать. У него нет сил. Желудок уже кажется полным, он не хочет ничего есть. Он ничего не хочет. Но он должен. У них есть фруктовые снэки. Они смогут поднять сахар на достаточный уровень, то есть с низкого предела нормы к верхнему пределу, и, возможно, Кайл обретёт достаточно сил, чтобы перенести остальную часть дня. Кайл берёт из шкафчика пачку фруктовых закусок и открывает её, старательно игнорируя желание взглянуть на пищевую ценность, потому что он знает, что от этого всё равно ничего не изменится. Всё, что он ест и пьёт, кажется чрезмерным, даже вода. Если его вырвет этим, его вырвет несмотря ни на что. Если нет, тогда нет, и это не будет иметь значения, просто у него в голове будут крутиться эти цифры. Эта навязчивая мысль, эта злость, эта острая боль в голове, которая говорит ему, что он ДОЛЖЕН ПРОВЕРИТЬ ЧЁРТОВЫ КАЛОРИИ, но он не проверяет, потому что выбрасывает пачку до того, как успевает увидеть цифры, и НЕТ, ладно, он НЕ СТАНЕТ копаться в грёбаной мусорке, чтобы потворствовать этой глупости. Где-то он должен провести линию. Он проводит её здесь. Кайл сверлит взглядом набор разноцветных мишек у себя в руке. Он прикусывает язык и потом закидывает себе в рот сразу несколько, зная, что если он покончит с этим и будет жевать и жевать, а потом проглотит, то они исчезнут и ему больше никогда не придётся о них думать (пусть он и будет думать об этом весь день, и ему это прекрасно известно, но притвориться же можно, да?). Поэтому Кайл так и делает. Он жуёт, жуёт и глотает. И они исчезают. Он выпивает стакан воды и сгибается над раковиной, когда завтрак пытается выйти наружу. Он давится, глотает его обратно и смотрит на раковину ещё добрую минуту или две, пока наконец не позволяет себе отойти и сесть за обеденный стол вместе с Айком. Пятнадцать минут. Он подождёт здесь пятнадцать минут, а потом пойдёт в школу. Он просто хочет проверить кровь ещё разок перед тем, как уйти. Чтобы убедиться, что всё будет нормально. Айк пьёт чай, наблюдая за ним. Его щёки покраснели, и он выглядит уставшим, младше, чем обычно. Кайл переключает внимание обратно на стол и пытается соскрести пятна с деревянной поверхности. Они отказываются убираться, что разочаровывает. Хотя они так въелись, что парень даже не может их почувствовать. — Почему на тебе куртка? — интересуется Айк. Кайл стреляет в него глазами. — Потому что я замёрз, — говорит он монотонным и прохладным голосом, заметным даже ему самому. Он опускает взгляд обратно на стол и думает о том, куда делись пятна. К счастью, Айк оставляет эту тему и просто встаёт из-за стола, отходя к раковине, чтобы сполоснуть кружку. Он шмыгает и тихо рвано кашляет, его лёгкие всё ещё звучат нехорошо. Это отвлекает, и Кайл хочет знать, что Айк в порядке, но он даже не может убедить себя в том, что есть — это нормально. Какая от него может быть польза, если он даже не может осуществить одну из наиболее, нахуй, базовых человеческих функций? Никакой. Никакой от него пользы. Никогда не было, и никогда не будет. Вот почему то, что делает Эрик, это нормально. Вот почему Эрик этого хочет. Он знает это и просто делает миру одолжение. Тем, что указывает Кайлу на его ошибки или вроде того. Кайл отбрасывает мысли сразу же, как они его посещают. Он склоняет голову ещё ниже, смотрит вместо стола на свои бёдра, притворяется, что он не ссутулился, что выглядит живым, а не мёртвым и измотанным. Он не может вспомнить, как что-либо делать. Какой вообще, блять, смысл, а? Какой? Кайл дёргается, когда понимает, что Айк держит его за левое запястье. Его ладонь достаточно близко к по-прежнему болящим свежим порезам, и подросток вырывается резче, чем изначально планировалось. Хотя изначально он вообще не планировал вырываться. Это просто… случилось. Он пытается отмахнуться. Сердце почти останавливается, когда Кайл понимает, что его рукав задрался, открывая взгляду эластичный бинт. Парень поправляет его и скрещивает руки на груди. Прикусывает губу. Потому что слишком больно. И ему просто хочется расплакаться. Ему хочется иметь возможность расплакаться. Но он не может, не так ли? — Чего тебе? — спрашивает Кайл. — Покажи мне свои руки, — говорит Айк. — Нет, — отрезает Кайл. Айк снова шмыгает носом. — Покажи мне их, пожалуйста. — Почему тебя так интересуют мои руки? — огрызается Кайл. — Это просто руки, чёрт возьми, у тебя тоже есть две такие, на них и смотри. — Ага, только вот мои не поранены, — достаточно твёрдо заявляет Айк. Кайл мотает головой и встаёт из-за стола, задвигая за собой стул. Айк, всё ещё неустойчивый из-за болезни, отступает на шаг, но стоит на удивление твёрдо. — Я не резал свои руки, Айк. — Я не говорил, что ты их резал, — пауза. Потом: — Ты их резал? — Нет, это… это глупо. — Вызывать у себя рвоту тоже весьма глупо, но это же тебя теперь не останавливает, так ведь? — Айк указывает в сторону ванной. Кайл сглатывает густую слюну, охваченный ужасом от своих же компульсивных действий. — Вот откуда в ванной салфетки с кровью? Ты теперь режешься? Айк выглядит разозлённым — нет, более того. Айк выглядит взбешённым. Кайл знает, что его собственное лицо мрачнеет, глаза широко раскрываются от такого резкого всплеска эмоций со стороны Айка. Его желудок делает кульбит. Он хочет убежать, хочет вырвать, но больше всего он хочет подняться в свою комнату, отгородиться от всего, попытаться ни о чём не думать и просто попытаться… — Я уже устал от этого, — голос Айка становится тише. — Я устал от того, что ты такой грустный и отстранённый, Кайл, ты изолировал себя. В смысле, я понимаю, тебе трудно, но нам всем сейчас трудно. Мама умирает, ты это понимаешь? Она умирает, она в больнице, и она умирает, а ты закрываешься в ванной, чтобы рвать и резаться, как будто… как будто… Судя по всему, Айк теряется в словах и не знает, как продолжить. Кайл не знает, куда направился ход его мыслей и куда он его приведёт. Он знает только, что чувствует панику, а Айк выглядит обиженным и грустным. Кайл сглатывает. — Я не резался, — говорит он, и хотя в глубине души он знает, что это в сущности правда, он также знает, что это по сути ложь. Конечно, Эрик буквально принудил его это сделать, но значит ли это, что он невиновен? Значит ли это, что он себя не резал? Лезвие было у него в руке. Он пытался его выпустить, но он держал его. Это был он. В конце концов, это был он. Поэтому он поправляет себя. — Я не делал этого намеренно, ладно? Это была случайность. — Как ты случайно себя порезал? — неприкрытый сарказм в голосе Айка. Кайл не может не поморщиться. — Я не… — он делает вдох. — Я работал над проектом и напоролся на ножницы, окей? И поделом мне за то, что катался на дурацком кресле, одновременно с этим пытаясь вырезать картинку гранд каньона. Это наихудшее, самое подозрительное оправдание за всю историю оправданий, так ведь? Конечно да. Айк хмурится, и в глубине его глаз Кайл видит, что он ему не верит. Поэтому, естественно, Кайл закапывает себя ещё глубже — продолжает говорить, пока ложь не покажется реальной, пока не получится притвориться, что он и сам в неё верит. — Да это ерунда, Айк, клянусь, — говорит Кайл. — Конечно, ладно, у меня есть… Некоторые проблемы с едой, но он не может этого сказать, он не может сказать, слова не срываются с языка. Вместо этого Кайл их проглатывает, прочищая горло, когда становится трудно сдерживать речь. —… трудности, над которыми я работаю, ладно? Я понимаю это, сам знаю, — продолжает подросток. — Но я не режусь, нет. Кайлу не нравится взгляд Айка. Это его беспокоит. То, как нахмурены его брови, и как губы сжаты в линию. На кухне так тихо, что Кайла оглушает малейшее движение. Айк шаркает ногами по полу и снова шмыгает. Если бы Кайл не знал о его состоянии, то заволновался бы, решив, что Айк вот-вот заплачет. — Обещаю, — произносит Кайл, и он старается старается так сильно старается звучать уверенно. Он вспоминает и отталкивает неприятный жар, образовавшийся в желудке, как только события прошлой ночи вспыхивают в сознании. Появляются навязчивые мысли, они проникают в голову и показывают ему, как кровь стекает с цифр по руке. Заставляя его кожу почувствовать — и его глаза увидеть — и его уши загореться… И его губы… Кайл улыбается, кивая Айку, чтобы успокоить, проявить какое-то понимание, передать, что «всё в порядке». Однако Айк на это не ведётся. Конечно же, он бы не повёлся. — Можно я… — Айк делает паузу, облизывая сухие губы языком, а затем быстро стирая рукавом влагу со рта. Его глаза слезятся, однако Кайл знает, что скорее всего виной тому болезнь. Айк отказывается смотреть ему в глаза. — Можно взглянуть? Кайл окончательно теряет дар речи. С раскрытым ртом и широко распахнутыми глазами, он в шоке смотрит на брата. — Я… что? — Я хочу посмотреть, — говорит Айк, словно от этого его просьба перестанет звучать так странно. Кайл сглатывает. Айк шмыгает. — Я просто… я хочу увидеть, что ты с собой сделал, я хочу увидеть, насколько всё плохо, я хочу… Потому что Айк не верит Кайлу. Вот в чём дело. Недоверие. — … я хочу понять, Кайл. Айк смотрит на Кайла застланными влагой голубыми глазами, с видом, которого Кайл предпочёл бы не знать. Он может сосчитать по пальцам (и там ещё останется несколько на будущее) сколько раз видел Айка плачущим, но от этого сердце разрывается ничуточку не меньше каждый раз, когда это происходит. Кайл пытается не думать о том, что с возрастом у него появилось гораздо больше отцовского инстинкта (ему хочется сказать «материнского», но он определённо не женщина). Кайл сглатывает и делает несколько шагов вперёд. Он вытаскивает стул из-за стола и садится, жестом приглашая Айка сделать так же. Тот слушается, придвигая стул так, чтобы они сидели лицом к лицу по одну сторону стола. Кайл смотрит Айку прямо в глаза. — Айк, я не хочу, чтобы ты это понимал, — говорит он. — И никогда в жизни я не захочу, чтобы ты понимал хоть что-то из того, через что я прохожу, хорошо? Айк опускает взгляд. — Я со всем справляюсь, обещаю, я справляюсь, — заверяет его Кайл. Он наклоняется вперёд, чтобы поддержать зрительный контакт, в который Айк очевидно не хочет вступать. — Мне просто нужно время, ладно? Никому не рассказывай, пожалуйста, не говори папе, мне просто нужно, чтобы ты мне доверился, просто чтобы ты… пока позаботился о своей безопасности, хорошо? Просто не влезай в это ещё какое-то время, пожалуйста. Айк начинает крутить в руках край своей пижамной футболки, сжимая её в руках и натягивая ткань на костяшки кулаков. Словно ребёнок, в котором слишком много энергии, Айк осторожными движениями пинает пол под ногами. У Кайла ноет на сердце. Это больно. Его сердце так сильно болит. — Мне нужно, чтобы ты мне пообещал, Айк. И Кайл молится. Он молится всему, что свято… Айк шепчет: — Обещаю.