Проект Э.Р.И.К.

________________________

Жиртрест Сегодня 14:44

Я говорил тебе с ним не разговаривать.

________________________

~*~*~

Папа забирает Кайла из школы, что становится для подростка полнейшей неожиданностью, но у него нет времени забивать этим голову. Папа говорит сыну забираться в машину, и, в тот момент действуя на автомате, Кайл открывает дверцу пассажирского сидения и залезает внутрь. На мгновение он может поклясться, что чувствует пульсацию в затылке, но за ней не следует характерной боли; он просто знает, что ему это не кажется. Зуд. Что-то, что он не может почесать. И тем не менее оно всё ещё зудит. Папа медленно выезжает с парковки. Кайл видит, как машины появляются и пропадают, въезжая на территорию школы и выезжая тем же путём. Они останавливаются въезда на парковку, поворотник щёлкает-щёлкает-щёлкает, как часы. Папа ждёт зелёного света, и Кайл, кажется, тоже — хотя в более метафорическом смысле. Папа стучит пальцами по рулю. В воздухе висит напряжение. — Так как прошёл твой день? — интересуется он, и Кайл знает, что он просто пытается завязать разговор — нарушить тишину, иначе говоря, хотя смысл буквальный во всех смыслах слова. Кроме той части с тишиной. Кайла окружает так много звуков, все они задействуют разные участки его мозга так, что голова начинает болеть. Кайл обнаруживает, что его тошнит. Хотя теперь для него это вовсе не необычно. Кайл недавно это заметил. Отчётливая тошнота. Постоянная отчётливая тошнота. — Нормально, — отвечает Кайл немного резче, чем хотел. — Он прошёл нормально. — Точно? — Точно. Кайл понимает, что его голова полнится едкими мыслями. Мыслями о том, чтобы съязвить, разозлиться и раздражиться, накричать на папу, просто чтобы заткнуть их наконец. Он сдерживается, но соблазн никуда не уходит. Когда машина снова трогается с места, Кайлу приходится по правде прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы удержать себя от слов, о которых он потом пожалеет. Кайл смотрит в боковое окно, ни о чём не думая и видя пролетающие мимо дома, стоит им въехать в жилой район. Ему хочется домой и поспать. Хочется забраться в постель и забыть обо всём мире, отключиться от происходящего, вырубиться и забыться так надолго, как только возможно, пока не придётся проснуться и вновь заниматься этим дерьмом. Они проезжают по лежачему полицейскому. Машина подскакивает так внезапно, что Кайл вздрагивает, хватаясь за ручку дверцы. Его глаза снова это делают, переключаясь на полноэкранный режим, и парню кажется, что он может видеть больше, чем обычно. Он пытается проморгаться, но от этого лишь выглядит чудаковато. Он замечает то, какой взгляд бросает на него отец; нет, он это чувствует. Кайл переключает внимание вниз, на свои колени. Он считает нитки на своих джинсах. Они кажутся более свободными. Джинсы больше не впиваются в живот, как раньше. Вообще-то, они как будто могут слететь с него, если парень не будет достаточно осторожен. Должно быть, они каким-то образом растянулись, вот в чём дело. Но как? — Одежда теперь на мне плохо сидит, — произносит Кайл, хотя он правда не уверен, чего пытается добиться от этого разговора со своим отцом, из всех людей. Честно говоря, это заставляет его понервничать. Кайл оглядывается на папу, а папа смотрит на него. — Ты похудел, — отвечает отец. — Нет, неправда. — Да, правда, — настаивает папа. На перекрёстке щёлкает поворотник, вставляя свои пять копеек в их разговор. Кайл смотрит в лобовое стекло, наблюдая за тем, как машина останавливается у светофора. — Ты худой. — Нет. — Что значит нет? — спрашивает папа. Кайл сглатывает. — Это значит… ну, я худой, но я не… — Кайл удерживает себя от того, чтобы сказать «недостаточно худой», —… не на пороге смерти или типа того. — Ты в последнее время хорошо себя чувствуешь? — интересуется папа. Кайлу хочется избежать вопросов. Они сбивают его с толка. Больше всего прочего ему хочется уже оказаться дома. Теперь они въезжают во второй район, так что от собственного двора их разделяют всего несколько минут дороги. — Нормально я себя чувствую. Просто стресса много навалилось. Папа продолжает стучать пальцами по рулю и бормочет: — Как и у нас всех. Кайл притворяется, что не слышал этого. — Твоя мать… — снова начинает папа, но он, кажется, не собирается развивать мысль. Всё начинает выглядеть так, словно отец может просто сменить оставить эту тему, поэтому Кайл фыркает, желая, чтобы он продолжил. На светофоре загорается зелёный свет. Папа поднимает ногу с педали тормоза и ускоряется, поворачивая налево в следующий район. Их район. — Нам нужно кое о чём поговорить, Кайл, и сделать это нужно в больнице, поэтому… мы сегодня поедем туда, ладно? Кайл хочет сказать «нет, я не хочу сегодня туда ехать», но не может этого сделать. Он боится, в некотором смысле, но в целом у него просто нет сил. И, как бы херово бы это ни прозвучало, это правда. У него просто нет сил. Ноги достаточно тяжёлые даже в сидячем положении; воздух достаточно плотный даже без движений. Однако Кайл не может отказаться. Не может. Поэтому Кайл говорит: «Ладно». Они заезжают на подъездную дорожку. Папа глушит мотор, и оба выходят наружу. Кайл не торопится, колеблясь, прежде чем расстегнуть ремень безопасности и воспользоваться ментальной силой духа, а не естественной силой мышц, чтобы открыть дверцу. — Ты можешь остаться в машине, — предлагает папа, когда Кайл наполовину выбирается с пассажирского сиденья. Подросток поднимает голову. Папа шуршит карманами в поиске ключа, не глядя в его сторону. — Я просто заберу Айка, и мы поедем. — Я зайду. Мне кое-что нужно взять с собой. — Что тебе нужно? — Просто кое-какие вещи, — бросает Кайл, захлопывая за собой дверцу. Он идёт к крыльцу, поднимается по ступенькам и заходит внутрь, пока папа придерживает для него теперь уже отпертую дверь. Кайл не удосуживается снять ботинки; он поднимается наверх, минуя в коридоре второго этажа слегка лохматого Айка. — Всё хорошо, Кайл? — спрашивает брат. — Нормально, — Кайл проталкивается в ванную, захлопывая и запирая на замок за собой дверь. Снимая куртку, он пытается нащупать в памяти число, которое высветились при прошлой проверке. Он достаёт из-под раковины весы и встаёт на них, пытаясь сделать это не спеша, чтобы Айк не услышал скрипа, который издаёт измерительный прибор, когда на него воздействует какой-либо вес. Кайл знает, что Айк не уходит из коридора. Он слышит его дыхание. А также отсутствие шагов. 58. А какое было до этого? Кайлу почти стыдно от того, что он не отслеживал свой вес. Это как-то странно. Впереди у него эти… часы, на протяжении которых он будет ощущать необходимость проверять вес снова и снова, когда у него будет это навязчивое желание знать число и проверить, не изменилось ли оно. Но это происходит не постоянно. Кайл задумывается, вдруг сейчас один из тех случаев — и решает, что это не так. Потому что… Потому что, когда он в последний раз проверял, его вес был 59 килограмм. А теперь нет. Он потерял килограмм. Наполненный почти… эйфорией, Кайл сходит с весов. Килограмм. Он на килограмм легче, чем три дня назад. И в считанные секунды это мгновение блаженства исчезает. Килограмм за три дня? Этого правда достаточно? Кайл обхватывает запястье средним и большим пальцами (вздрагивая от жжения, потому что это больная рука), тут же охватываемый облегчением оттого, что они перекрывают друг друга. Он берёт подол своей футболки и думает о том, сколько веса добавляют его вещи. Однако у них нет столько времени, чтобы он успел раздеться и одеться заново, не так ли? И если он разрешит себе снова взвеситься, и если число будет тем же… Кайл глядит на весы. В груди болит. Он смотрит на унитаз, с широко раскрытыми глазами, в страхе от самого себя. Он мог бы это сделать. Прямо сейчас, он может это сделать. Он может включить кран, засунуть пальцы в горло и избавиться от всего, что осталось в желудке. Но будет ли этого достаточно? Поможет ли это как-то? Сделает ли это его… Худее. Кайл этого хочет. Более того, он хочет это сделать — и даже более этого, ему нужно это сделать. Если не сделает, то так и останется слишком большим, а если ничего не сделает, то станет только больше — и станет таким же как… Но… Кайл поднимает куртку с пола, натягивает её на себя, осторожно засовывая больную руку в рукав, и застёгивает молнию. Он убирает весы под раковину и открывает дрожащими руками дверь ванной. В коридоре пусто, но при взгляде на верхнюю ступеньку можно заметить Айка, который небрежно прислонился к стенке и играет в игру на портативной консоли Нинтендо. Он оглядывается на звук открывшейся двери. Лицо совершенно нейтральное — по-детски весёлое, но не обязательно счастливое, если в этом есть смысл. — Привет, Кайл, — говорит он, оглядывая брата сверху вниз. — Ты в порядке? Кайла тошнит от необходимости сделать то, что он должен сделать. Внутри него столько всего, что нужно сказать. Он думает о различных вариантах. Сказать Айку, что он в порядке, а потом уйти. Сказать Айку идти без него, а он подойдёт через секунду. У него низкий сахар в крови, не волнуйся, с ним всё будет нормально. Но ещё лучше полностью проигнорировать Айка и спуститься вниз, чтобы сказать папе, что ему нехорошо, остаться дома и избежать всего этого, просто чтобы остаться дома и очистить желудок. Кайл не принимал решение навестить сегодня маму. Это было вообще не его решение, и он боится, что если пойдёт, то там его встретит Эрик… а если они в ближайшее время туда не приедут, возможно… — Айк, — говорит Кайл. Айк моргает, тихо буркая в знак внимания. Сдерживая тошнотворную тревогу, расцветающую в животе, Кайл сглатывает и говорит: — Мне нужно, чтобы ты убедил меня этого не делать. Айк меняется в лице. Вопросительное — чего не делать? —, но воздух не разрезают никакие слова. Этого не требуется. Потому что Айк знает и, наверное, всегда будет знать, его невозможно разубедить, а если он знает, то, возможно, Кайл не сделает того, что должен сделать, потому что Кайл, блять, не может удержать себя от этого самостоятельно. Айк выглядит на грани чего-то, но Кайл не знает, сможет ли это выдержать, поэтому говорит, всего немного, всего одно слово, всего лишь тихое: «Пожалуйста». — Не делай этого, — произносит Айк. На секунду Кайл боится, что это всё. Он боится, что этого недостаточно, и он в ужасе, потому что ему совершенно ничего не мешает забить на всё и запереться в ванной, на дверь в которую он сейчас опирается. Его ничего не останавливает, кроме этого крохотного приступа страха. Страха того, что, возможно, мне правда не стоит этого делать. Но в то же время в голове возникает вопрос: «почему нет?» И у него нет ответа. У него нет ответа, у него… — Кайл, — привлекает к себе внимание Айк. Кайл сопротивляется жжению в глазах. Он слаб. Он слабый потому, что втянул в это Айка, слабый потому, что втянул своего тринадцатилетнего младшего брата в свои личные проблемы. Он слабый из-за этого, он слабый, он слабый, он слабый, он слабый, он… Айк подходит, обхватывает Кайла руками и заключает в объятия. Крепкие, медвежьи объятья, такие, из-за которых он на мгновение застывает, прежде чем понять происходящее и погрузиться в них, признательный за тактильный контакт больше, чем рассчитывал. Кайл отпускает дверной косяк и обнимает в ответ. — Я тебя люблю, — говорит Айк, сжимая сильнее, оказывая вокруг торса Кайла давление, которое сначала его пугает, а после снова становится успокаивающим. Кайл не может сдержаться; он улыбается. — Я тоже тебя люблю. Они стоят так, пока папа не зовёт их снизу. Тогда они отстраняются друг от друга, Кайл ерошит и так взлохмаченные волосы брата, и тот пытается сделать то же с рыжими волосами старшего, однако он слишком низкий, чтобы дотянуться. Вместо этого Айк пихает Кайла в бок. Она братская, эта тишина между ними, хотя в каком-то смысле это просто тишина. Кайл думает о будущем и о том, расскажет ли он в конце концов когда-нибудь Айку о том, что делает Эрик. Думает о том, будет ли у него в конечном счёте такой шанс, а если нет — то скоро ли настанет такой конец. Иногда Кайлу кажется, что он слишком много думает. Кайл и Айк спускаются на первый этаж. Их ждёт папа, на его лице напряжение от нетерпения. Кайл в меру своих возможностей игнорирует это, как и Айк. Кайл открывает парадную дверь, и младший брат первым выходит наружу, смеясь и крича: — Чур я сижу спереди! Кайл следует за Айком, спускаясь по дорожке и чувствуя толику паники от мысли о том, чтобы сесть на заднее сидение. Сам не зная почему, он не хочет ехать сзади. Он пытается подумать о каком-либо недавнем плохом своём опыте, но в голову ничего не приходит. Списав это на свою дурацкую новообретённую нервозность, Кайл забирается на заднее сидение и пристёгивается. Обычно он бы нашёл ребячество Айка забавным, но теперь оно начинает действовать на нервы. Мелкий беспокойно дёргается на пассажирском месте, вероятно, покачивая ногой от волнения, будь оно настоящим или фальшивым. Кайл не знает. И, как бы он себя за это ни ненавидел, он не может игнорировать растущее в груди раздражение. Кайл бросает взгляд на потолок машины и обнаруживает себя более, чем слегка сбитым с толку. Воздух в машине стал плотнее. Правда стал. Поэтому, должно быть, он в таком замешательстве. Должно быть, дело в воздухе. Папа садится за руль, и очень скоро машина с урчанием оживает. Резкий приступ боли появляется в голове и простреливает руку. Такое ощущение, что он чувствует каждую цифру, выжигающую себя в слои его кожи, царапая поверхности тканей, из которых, как он успел забыть, сделаны люди. Более того, рука чешется — прямо очень чешется, — и её холодит. Это… странно. Мягко говоря, не очень приятно. Большую часть дороги до больницы Айк играет в Нинтендо, наполняя салон слегка раздражающими звуками игры. Кайл ценит этот шум. Он ненавидит его, от него зудит кожа, но тем не менее он его ценит. Шум даёт сосредоточиться на чём-то, кроме одних своих мыслей. Где-то на полпути папа говорит: — Дети, мне нужно, чтобы вы меня сейчас выслушали. Айк выключает приставку, судя по звуку, довольный выигранным уровнем. Кайл закрывает глаза из-за летящего за окном пейзажа и надеется, что сможет вести себя более нейтрально, когда выйдет из машины. — Вашей матери нехорошо, — голос папы отличается. В тот момент Кайл открывает глаза. На секунду… на минуту его сердце останавливается. — Когда мы зайдём, всё будет немного по-другому, хорошо? Она в другой палате… Это смешно. Единственное, о чём может думать Кайл, это: «И ты говоришь нам об этом дерьме в машине?» В ёбаной движущейся машине? Папа говорит ещё. О том, что кома поможет ей выздороветь. О том, что врачи делают всё, на что способны. О прощаниях. О том и об этом, обо всём том, на что Кайл не в силах повлиять, кроме разве что, наверное, того, на что повлиять может, кроме Эрика, всех этих мыслей и всех реалиях, и они заезжают на парковку больницы. Кайл наблюдает, затаив дыхание, с замёрзшими ладонями и горящим предплечьем, как папа паркуется на парковочное место. Здесь

[Разве это не прекрасно, Кайл? Его подлый язык сухие частички содранной кожи]

Здесь есть камеры, так ведь? Должны быть. Кайл распахивает дверь

[Ты же знаешь, люди приходят сюда умирать

Сюда, в эту больницу

люди приходят сюда

и в девяноста процентах случаев

они, блять, не возвращаются

и это, Кайл, прекрасно]

Кайл мог бы задать множество вопросов. Он мог бы попытаться понять. Он мог бы много чего сделать, по правде говоря, но не делает ничего. Он полон бездействия, этих разговоров, знаний, мыслей, доверия и чего-то чего-то чего-то там. Парковочные места смотрят на него, он застрял с обеими руками на дверце машины и ногами, высунутыми наружу, пока остальное тело в пол оборота всё ещё на заднем сидении, и он чувствует

[нога начинает шататься сильнее машина качается в ответ весь напрягается дыхание застревает в горле к нему нельзя прикасаться он рассыплется]

Хватит. Хватит. Хватит. Хватит об этом думать. Сопротивляйся этому, чёрт возьми, сопротивляйся. Но Кайл не может. Он застыл, наполовину сидя в машине, опираясь на дверь и прожигая взглядом землю, ему хочется заплакать. Хочется сломаться и заныть. Хочется сжаться и закричать, но он не может, потому что его тело не работает, как будто он к нему никак не присоединён, как будто он потерял власть и должен теперь переподключиться, но что-то на заднем плане всё время движется движется движется, пока не всплывает на поверхность, и он помнит, что оно всегда тут, никогда не уходит, но бывают моменты, когда оно не такое уж плохое, когда он может

[Ермолка? Надень её Что значит «надень её»? Ну, дай-ка подумать Наверное, это значит]

Посчитать камни Один два три четыре

[Как импровизация, Кайл, понимаешь? замызганный потолок форда терять бдительность сломать его грёбаную шею скажи, что не трогал Кайл переводит дыхание]

Кайл переводит дыхание.

[живой человек ослабил свою хватку хватая запястья Кайла корябая кожу Худее что-то меняется у Эрика затылок сталкивается с асфальтом]

Челюсть Кайла резко захлопывается, и он крепко зажмуривается, делая вдох, пусть и знает, что из него выбили весь воздух. Очень быстро он понимает, насколько это просто — дышать. Он всё ещё его слышит, громкий «хрясь», с которым собственный затылок стукается об это самое парковочное место. Он слышит его снова и снова. Хрясь! Хрясь! Хрясь! — Кайл, идёшь? Кайл дрожит. Очень очевидно, он дрожит. Он всё же заставляет себя выбраться до конца из машины. Ноги грозятся подкоситься, но он не падает. Кайл делает несколько шагов и закрывает дверь машины, среди внезапного гула оглядываясь вокруг в поиске своей семьи. Папа и Айк на тротуаре, всего в паре метрах или около того. Кайл не знает, кто из них заговорил. Это мог быть Айк, мог быть отец, но он не знает наверняка, кто из них вероятнее всего. Кайл поднимается на бордюр, следуя за папой, когда они втроём идут внутрь здания. На входе в больницу гробовая тишина. Там никого нет, никто не обращает внимания; только женщина средних лет за столом, вводящая что-то в компьютер, и лысеющий мужчина рядом с ней. На секунду Кайлу кажется, что он падает, но это не так. Его тошнит, и крутит внутри, прямо в области живота. Он устал, так устал, и порядком измотался. Этот день совсем его утомил, и прямо сейчас ему искренне хочется просто пойти к маме и поговорить с ней… Хотя он ведь не сможет, да? В машине папа сказал эти слова. Ей нехорошо. Медикаментозная кома. И в довершение всего этого: Доктора хотят, чтобы мы пришли попрощаться. От этого Кайлу хочется вырвать. Буквально хочется вырвать. Папе едва приходится много говорить за стойкой; они все приходили так много раз, что работники уже стали их узнавать. Папа проходит по коридорам, Кайл тоже. Айк убрал приставку в карман и смотрит теперь по сторонам, более или менее обрабатывая происходящее. Однако не совсем скорбящим образом — скорее… своим собственным образом, честно говоря… просто очень интеллектуальным собственным образом. Кайл не знает, подавляет ли он эмоции или же просто не знает, как себя чувствовать. Он просто не знает. Когда они добираются до лифтов, Кайл обнаруживает, что усталость в груди удвоилась и стала чем-то немного более существенным. Это больше, чем просто усталость; это сбитое дыхание, это помутнённое зрение, это апатия. Он пытается сморгнуть эти ощущения, но не получается. Здорово. У него низкий сахар. Пока что Кайл не обращает на это внимания. Он берётся за поручень на стене лифта и сосредотачивается на… чём угодно, на всём, кроме своего сахара в крови и того, как это на него влияет. Это правда намного сложнее, чем Кайлу хотелось бы признавать, и от этого как-то стыдно, потому что он оставил аптечку в машине. Они на третьем этаже, через пол больницы от парковки, и последнее, что Кайлу хочется, это быть обузой. Что ещё он может делать, кроме как прикинуться дураком? Лифт издаёт тихий звон, когда они прибывают на третий этаж. Какой-то искусственный компьютерный голос оповещает их о том, что они добрались до выбранного на панели номера этажа. Кайл дожидается, пока отец выйдет, после чего делает это сам. Айк не демонстрирует похожего терпения. Он выскакивает наружу сразу, как только открываются двери, едва уворачиваясь от пустого инвалидного кресла, которое загораживает часть выхода из лифта. Кайл фыркает при виде удивлённо спотыкающегося Айка. Он пихает брата в плечо. — Отличная работа, дурачок, — дразнит Кайл. — Эй, я был в пешем школьном автобусе, чтоб ты знал, — отзывается Айк. Кайл смеётся, а младший улыбается. Проходя по извилистым коридорам. Пару раз Кайл чувствует панику оттого, что теряет отца — но на самом деле так и не теряет его. Просто… бывают разы, когда он думает, что теряет, потому что он видит папу, но папа не выглядит как папа. Это Кайл тоже проглатывает и игнорирует. Кайл заверяет себя, что сможет дойти до маминой палаты, но они проходят зону ожидания у отделения сердечно-лёгочной интенсивной терапии, и он понимает, что не справится. — Пап? — зовёт Кайл. Отец оглядывается, отвечая тихим мычанием. Кайл снова сглатывает, хотя в этот раз ненамеренно. В горле застревает ком, а тело, разум и всё остальное кажутся очень… затуманенными. — Кажется, у меня упал сахар. Папа останавливается и поворачивается лицом к сыновьям. — Тебе нужно провериться? Мы можем присесть, если надо. Он указывает на зону ожидания в нескольких метрах от них. — Я оставил аптечку в машине. — Почему ты там её оставил? — спрашивает папа, и не требуется большого ума, чтобы понять, что он недоволен. — Я не хотел, просто… забыл. Пауза — момент, на протяжении которого папа, кажется, берёт в себя руки, после чего спрашивает: — Что ты хочешь сделать? Кайл не знает. Как бы это не бесило, у него нет моральных и интеллектуальных сил придумать выход из ситуации. Единственное, что приходит в голову, это присесть и перевести дух. Это как минимум. Ему кажется, что это неплохое начало. — Мне нужно присесть, — говорит он, потому что теперь это не просто желание. Это «мне нужно это сделать, или через пару минут я свалюсь с ног». Что тоже достаточно подбешивает. — Хорошо, — папа указывает на кресла, на просторную зону, где сидит только один человек — старичок с открытым журналом на коленях, что-то о мебели. Или… возможно, об археологии. Кайл отсюда не может сказать наверняка. — Давай. Айк, можешь с ним посидеть, пока я схожу до машины? — Я сам могу сбегать, если хочешь, — предлагает Айк. Кайл не знает, как проходит остаток их разговора, потому что решает, что ему в самом деле нужно присесть. Ему сложно сделать нормальный, полноценный вдох. Он молча проходит в зону ожидания, садится в кресло и улучает момент, чтобы подышать. Дать ногам отдохнуть приятно, хотя он провёл стоя всего десять минут и за это время успел запыхаться, что чертовки смущает. Он опускает локти на колени, обыденно наклоняясь вперёд. Хотя, если честно, это намного менее обыденно и намного более вроде «лучше бы я прямо сейчас прилёг». Он опускает голову на руки — ой, блять, его рука… Кайл меняет положение, уложив раненную руку на колени и поддерживая голову здоровой рукой. Так он и остаётся сидеть. По крайней мере, сейчас он не в полном отрицании происходящего? И, по крайней мере, в этот раз он немного более ментально собран, чтобы выдержать приступ гипогликемии, учитывая его недавние проблемы. Он старается. Он правда сейчас старается, но как же трудно продолжать пытаться, когда он витает в облаках, пытаясь понять, как для него будет лучше сейчас поступить. Он хочет позаботиться о своём здоровье, но также хочет… не заботиться о своём здоровье. Вскоре Кайл начинается дремать. Это всё, чего ему хочется, правда — отыскать место, где можно свернуться калачиком и просто помутиться умом. Он даже не осознаёт, что к нему кто-то подошёл, пока этот человек не присаживается в соседнее кресло и не начинает тереть ему спину. Именно в тот момент Кайл понимает, что рядом остался папа, а не Айк. Кайл поднимает голову с ладони, оглядываясь в поиске брата. Он не здесь. Должно быть, пошёл вниз за аптечкой. Ладно. С ним всё будет хорошо, окей? С ним, блять, всё будет хорошо. Кайл выпрямляется, в голове гудит нечто похожее на беспорядочный прилив крови. Это уж точно неприятно. Он недолго держится, прежде чем решить, что оно того не стоит, и снова наклониться вперёд. — Ну, как ты? — спрашивает папа. — Нормально, — говорит Кайл. Он нормально, он нормально, конечно же, он нормально. Конечно, он, блять, разваливается на части, но всё нормально. В конце концов, всё охеренно нормально. Это смущает, но Кайл хочет поесть. Что-нибудь. Ему пофиг что, просто хочется что-нибудь съесть. Он не знает, вызвано ли это гипогликемией или же ему внезапно захотелось с головой погрузиться в заедание стресса, но он жаждет еды. В то же время он понимает, что скучает по чистке желудка. По потреблению еды или питью воды только для того, чтобы после этого заставить всё выйти наружу. Кайл вдруг понимает, что тоскует по дому. Не из-за того, из-за чего люди обычно скучают по дому — кровать, удобство, знакомая остановка… и, хотя Кайл мог бы отнести всё это к понятию комфорт, это нечто неуместное — весы. Больше всего прочего он хочет быть в ванной, в одиночестве, наедине с весами. Ему хочется вырвать и взвеситься, увидеть разницу (если таковая будет) в реальном времени. Мысль так приятна, она приносит ему столько утешения, что он позволяет себе погрузиться в неё. Он представляет это. Одиночество. Порыв. Он фантазирует обо всём этом. Но фантазия разбивается об осознание, что он никогда не сможет этого сделать. Ему не позволено. Незаконно, кто-то может сказать — против правил, что-то, из-за чего у него могут возникнуть серьёзные проблемы. Айк разочаруется. Айк расскажет папе. Папа сделает то, что посчитает нужным, и Кайл будет бессилен перед последствиями. Он не сможет контролировать то, что за этим последует. Чёртов… Кайл и сейчас не может этого контролировать. Так какая будет разница? Есть ли вообще блядская разница? Не похуй ли Кайлу? Он честно не знает и честно не уверен, что ему не всё равно, знает ли он, и это странное чувство. — Я это ненавижу, — бормочет подросток, просто чтобы подтвердить это для самого себя. Просто чтобы почувствовать, что его слышат, пусть ему не хочется, чтобы папа волновался, знал или понимал это на каком-либо уровне. Он правда не хочет… по крайней мере, так он себе говорит. Это его пугает, мысль, что папа может узнать о чём-то. Отец продолжает гладить его по спине, и Кайлу кажется, что он за это признателен. — Я знаю, — говорит папа, и в груди у Кайла расцветает холодная паника. — Я знаю. Кайл оборачивается на отца, пытаясь понять это — вездесущее невысказанное напряжение. Он задумывается, была ли причина в его глазах или в том, как он себя вёл, и вскоре Кайл не может не думать о том, что же отец подразумевал под «я знаю». Масса проблем, которые он мог тут подразумевать. Диабет, мамино здоровье или… Кайла внезапно озаряет, что именно это папа сказал, когда Кайл признался ему, что он гей. И другие факторы — глаза и поза — внезапно привлекают к себе внимание. Кайл вдруг понимает, что сомневается в реальности своего отца. Папа просто не выглядит как… папа. Он выглядит как папа, но что-то очень… выбивается. Айк возвращается в следующие пять минут, неся с собой кайловскую аптечку. У него ярко розовые щёки, как будто от чего-то более серьёзного, чем просто мороз на улице. Глаза тоже блестят, Кайл это замечает, когда Айк останавливает напротив него и протягивает аптечку. Кайл изучает странный взгляд этих глаз. Айк улыбается. — Ты в порядке? — спрашивает мальчик. — А ты в порядке? — отвечает вопросом на вопрос Кайл. Улыбка Айка дёргается и исчезает. Он пожимает плечами — не отвечает, просто пожимает. Кайл хлопает по месту рядом с собой, побуждая брата присесть. После этого Кайл обращает внимание на аптечку на своих коленях. Он расстёгивает молнию и достаёт глюкометр, полоски и прокалывающее устройство. Парень вставляет полоску в прибор и, как только всё готово, прокалывает палец. Он выдавливает каплю крови на

[Что ты творишь? Не надо Не делай этого, не надо… Кровь сочится из единственного пореза лужица собирается на покрытом вырезать его восемнадцатилетние не делай больно моему брату лезвие впивается]

Внезапный сковывающий, простреливающий болевой поток пронзает руку Кайла, и он почти отшатывается — он почти роняет глюкометр в ещё открытую аптечку и почти скидывает её на пол. Почти почти почти, но не совсем. На пальце больше нет капли крови. Он не знает, где она, но точно не у него на пальце. Он пытается сориентироваться, но не знает, куда запропастилась кровь какого хрена?.. Кайл вытаскивает прокалывающее устройство и прижимает его к кончику пальца. Айк хватает его за руку. Кайлу повезло, что это не раненная рука, потому что Айк делает это неуклюже и немного резко. Кайл поднимает голову. Айк окидывает его странным взглядом. — Что ты делаешь? — Проверяю кровь, а на что ещё это похоже? Айк хмурится. — Ты уже проверил, — говорит он и, чтобы подтвердить свои слова, указывает на глюкометр на чужих коленях. Кайл смотрит вниз, и, естественно, вот, где она. Кровь на полоске, и число мерцает на экранчике, большое и лишь слегка пугающее: 112. Погодите… Но это… нет, это не может быть правдой. — Подождите, но это… — Кайл хмурит брови от того, что лицезреет. Он сбрасывает результат и вынимает полоску, после чего достаёт другую, дабы повторить процесс. Быть не может, чтобы было 112, так ведь? Типа, ну в самом деле не может быть. Он прокалывает безымянный палец вместо указательного, выдавливая на поверхность каплю крови и прикладывает её к тестовой полоске. Спустя время на экране загораются внушительные 112. У Кайла это в голове не укладывается. Это невозможно. Кайл указывает на глюкометр, однако быстро меняет жест и проводит рукой по волосам. У него снова галлюцинации. Это прямо как с пятном, да? Поэтому Кайл спрашивает: — Что здесь написано? И Айк, и папа отвечают: «Сто двенадцать». — Разве сам не можешь прочитать? — вскоре спрашивает отец. — Ага, могу, я просто… — Кайл понимает, что физически не может подобрать слов, чтобы объяснить, что чувствует, потому что сам не имеет ни малейшего понятия, какого хуя не понимает. Наверное, самая большая проблема в том, что он определённо чувствовал себя так, будто у него пониженный сахар. Типа, прям почувствовал, как сахар упал, но сейчас он в полном порядке. Может, раньше он был… высоким, и Кайл ощутил скачок? Может, он всё ещё падает? Может, нужно подождать пятнадцать минут и снова провериться, и тогда он снизится? Должно быть, всё так. Но как только замешательство отступает, у Кайла возникает мысль. Ну, хотя бы мне не придётся ничего есть. — Что не так? — спрашивает Айк. — Я просто… мне показалось, что он понизился, — бормочет Кайл. Он убирает полоску и складывает всё обратно в аптечку, застёгивая молнию. — Может быть, стресс, — предполагает папа, но Кайл отметает эту возможность сразу, как только она озвучена. Он молчит. Не знает, что сказать. Не знает, что делать. Он просто очень потерян и полон внутренних противоречий — разрываем между тем, чтобы повидаться с мамой и вернуться домой из-за действительно неважного самочувствия. — Мне нехорошо, — озвучивает Кайл, хотя сам не уверен, на что рассчитывает. Он даже не знает, что от этого должно измениться — он, блять, понятия не имеет, чего хочет. Он просто говорит, произносит что-то, чтобы они не разговаривали между собой так, будто его здесь нет, или, ещё хуже, заскучали и ушли, или, даже ещё хуже этого… — Хочешь что-нибудь перекусить? — интересуется папа. — У меня нормальные показатели, — тут же отвечает Кайл, игнорируя взгляд, который посылает ему после этого Айк. Младший брат смотрит так, будто хочет что-то сказать, но Кайл специально делает это раньше него. — Думаю, теперь нам пора к маме. — Уверен? — уточняет папа. Количество задаваемых им вопросов плохо укладывается у Кайла в голове; из-за них он чувствует себя на взводе, настороже и думает о том, с чего это папу так заботит его состояние, хотя он был таким отстранённым с тех пор, как мама заболела. — Да, я уверен, — Кайл едва осознаёт, насколько резок его ответ. Он встаёт с кресла и прижимает аптечку к груди, комплексуя по поводу того, что кто-нибудь её увидит (не то чтобы по близости кто-то был; старик в кресле на противоположном конце комнаты уже давно заснул, журнал всё ещё у него на коленях). Папа и Айк поднимаются, и вскоре все трое идут к узкому более узкому коридору из зоны ожидания. От быстрого шага в голове всё путается и в глазах темнеет. На несколько секунд Кайл теряется в пространстве — ему удаётся вернуться в реальность так, чтобы никто не заметил его проблемы. Они заходят в мамину палату. И там много всякого. Аппарат поддержки дыхания, приспособления для ввода медикаментов, питания и прочего. И в эту секунду. В эту секунду он делает шаг к больничной койке и не… понимает. У него не укладывается в голове, как она может их покинуть — она не умерла, ещё нет, так говорят врачи, поэтому и прощания. Они должны попрощаться, прямо здесь, прямо сейчас, сегодня. И Кайл не думает, что сможет это выдержать. Потому что взгляните на неё. Она дышит. Конечно, только с помощью аппарата. Но она дышит. И, конечно, её… её рука холодная, когда он берёт её в свою, но… но на ногтях у неё по-прежнему лак, ей всегда нравилось красить ногти, нравилось их наращивать гелем. На это уходят часы, но она так увлечена этим делом, и Кайл этим восхищается. И они всегда подходят временам года, рисунки на её ногтях — прямо сейчас они вишнёво-красные, и Кайл хотел бы понимать почему. Стоит зима, обычно она бы покрасила их в нежно-голубой и добавила бы изображения снежинок. Но они просто красные. Просто одноцветные… Чисто красные, они… Кайл садится на стул подле кровати и плавными движениями гладит тыльную сторону её ладони кончиками пальцев. Кожа отчётливо прохладная. Холодная и влажная. И вдруг его переносит во времени к мультику про Барби, который он смотрел, когда Айк в шесть лет переживал фазу Барби, и доктор в этом мультфильме — кажется, это были «Двенадцать танцующих принцесс»? Да. Отец заболел, Кайл не помнит чем, и доктор сказал «холодные и влажные» про руки папы наощупь. Так что… Так что рука его мамы холодная и… холодная и влажная. И хотя в палате темно, Кайл видит её бледное лицо. Он вспоминает себя ребёнком, когда всё время болел из-за диабета и прочих проблем со здоровьем, которые уже перерос и вылечил. Он помнит, как был тем самым болезненным ребёнком. Помнит, как в четыре года его приводили в больницу по той или иной причине. Память размыта, со временем затуманена. В голове мелькают обрывки прошлого: зона ожидания, секунды, на протяжении которых медперсонал и родители удерживали его у стола, а доктор вводил катетер, пока Кайл кричал и плакал оттого, что не понимал, что происходит. Ну, знаете, потому что ему было четыре. Воспоминания об этом делают его психическое состояние уязвимым. Кайл не вспоминал об этом по крайней мере десять лет. Фактически, он буквально попросту позабыл этот эпизод своей жизни. Но он помнит обрывками, как лежал на том столе, прижатый к нему, смотрел налево и видел лицо своего отца, стоящего рядом и пытающегося успокоить сына. Кайл с опаской смотрит налево. Он чувствует, как желудок сжимается, когда видит у постели матери отца, сжимающего её другую руку и гладящего её по плечу. Мозг Кайла проигрывает воспоминание снова и снова. Крики, плач, удержание, попытки его утихомирить. Он пялится на отца. Папа выглядит… … неправильно. Кайл снова обращает внимание на маму, снова гладит тыльную сторону её ладони, потому что ему кажется, что этим он и должен заниматься. Может, это странно, но это его успокаивает — добавить хоть какое-то движение в комнату, где его так мало. Он вспоминает последний свой с ней разговор, вспоминает, как сбежал, когда ему поплохело, и воспоминает, как увидел её во время самого первого визита сюда, в больничной постели… в другой палате, эта более унылая, чем прошлая. Хотя Кайл может быть предубеждён. Айк находит свободное место у изножья кровати, где можно просто прилечь, и сворачивается там. Кайл его не винит; хотелось бы ему сделать так же, но он уже слишком большой для этого. Очень больно думать об этом и понимать, но это правда. Его потряхивает, земля будто уходит из-под ног. Но, по крайней мере, он может довольствоваться тем, что держит маму за руку. По крайней мере, он здесь, и она здесь. Конечно, папа шепчет что-то себе под нос так тихо, что Кайл не может расслышать слов. Но ему и не хочется. Он абстрагируется от звуков, отдалённо думая о том, на английском ли вообще говорит отец. Возможно, это идиш. А если так, то, может быть, это колыбельная. Скорее всего, это не идиш. Этому языку Кайла научила мама, и, если так подумать, он не знает, рос ли папа среди этого языка, как когда-то мама. Кайл сжимает её руку и изучает красный цвет ногтей, проводя по гладкой поверхности лака на чужом указательном пальце подушечкой своего большого. Он думает о том, когда был ребёнком, маленьким, совсем маленьким, и лежал в кровати, а она сидела рядом и тихонько напевала «oyfn pripetshik». Фактически, это переводится как «В очаге». Ему всегда нравилась эта песенка. Он мог специально попросить её напеть и говорил маме проговаривать каждую строчку, потому что хотел выучить слова на слух. Даже в том возрасте он завидовал способности Стэна услышать песню и моментально её запомнить. Один из его многих талантов — отличный слух. Наверное, поэтому у него так хорошо получается играть на гитаре. Не двигаясь с места, Кайл мысленно проходится по тексту песни. Oyfn pripetshik, brunt un feyrl, un in shtib is heys… В очаге горит огонь, и дома тепло… Забавно, но он почти слышит мелодию… Пам пам пам-пам-пам, пам пам пам-пам-пам, пам пам пам, пам, пам… Пик И палата Пик Наполнена Пик Всеми этими звуками, видите? Пик Все эти звуки, они… Пик Шёпот его отца и Пик Тяжёлое дыхание Айка и Пик Пульсация текста старой песни Пик У него в голове Почувствуй Пик И этот аппарат… Наверху, на самом верху есть ритмично мигающий овальный индикатор, он загорается и затухает, оповещая… Кислород опускается… 92 91 92 91 92 91 92 91 90 91 90 91 90 91 92 91 92 91 90 91 90 89 90 89 88 89 88 87 86 87 88 89 90 91 90 91 90 91 90 89 88 87 88 87 86 85 И пиликанье в палате тихое. Едва заметное. Честно говоря, оно будто бы исходит снаружи комнаты. Такое тихое, что он почти упускает его из виду, но оно точно есть. Кайл ждёт, пока придёт доктор или медсестра. Пик пик пик Но дыхание Пик пик пик И биение Пик пик пик Пересиливают, и он смотрит на отца и Пик пик пик В тот момент он понимает, что именно в отце кажется неправильным. Это не другая причёска, не возраст и не стресс. Папа выглядит иначе, потому что это не папа. Он самозванец, он... он чужой, кто-то ненастоящий, кто и не папа вовсе. Посмотрите на него, сидит здесь, смотрит на аппарат искусственной вентиляции лёгких так, словно не знает, что делать, почти что игнорирует его. Папа бы так не поступил. Поэтому это не папа. Кайл смотрит, пытается найти смысл в фигуре собственного отца, пытается найти что-то, что выбивается из общей картины. Воздух. В воздухе витает это ощущение, что он не папа. Нет, не ощущение — знание. Что-то, что он осознал, что-то, что он знает, что знает, он это знает. Кайл отпускает руку матери и встаёт, не обращая внимания на то, как ножки стула со скрипом царапают пол. Это привлекает внимание отца, как и внимание Айка. Айк. Не делай ему больно. Не отводя взгляда от самозванца, выдающего себя за их отца, Кайл кладёт руку на плечо брата и осторожно притягивает его к себе. Айк садится, но не встаёт целиком, как этого хотел бы Кайл. — Что? — дрогнувшим голосом спрашивает Айк. Настойчивый, Кайл хватает его за куртку. — Нам надо идти, — шепчет Кайл. Айк меняется в лице. — Что? В каком смысле? Кайл отпускает. Он наконец позволяет себе встретиться глазами с Айком. Айк на самом деле не Айк. Не так ли? Кайл не уверен. Он сидит здесь со своим братом, как делал множество раз до этого, но не может узнать в нём своего брата. То же самое и с отцом. Он их не узнаёт. Он их знает, знает, но в то же самое ёбаное время, в самом деле не узнаёт. Что там дальше идёт в песне? Возможно, если он просто сможет вспомнить слова… Un der rebbe lernt kleine kinderlekh dem alef-beys… И раввин учит маленьких детишек алфавиту… А Айк знает идиш? Кайл не помнит. Наверное, немного знает. Он как раз пытается всё это соединить у себя в голове, когда тело двигается, разворачивая его и заставляя выбежать из палаты. Он почти не слышит, как самозванец кричит ему вслед: — Кайл? Кайл, что ты делаешь? Вернись! Кайл выбегает в вестибюль. Он бросается к лестничной клетке. Так будет быстрее, и меньше шанс нарваться на кого-то, кто поймает его, вернёт обратно и заставит смотреть за тем, как умирает его мама, пока сами они будут сидеть и смеяться, потому что они не его семья. Они что угодно, но не его семья. Кайл чуть ли не спотыкается на одной из ступенек, но вовремя ловит равновесие. Он минует удивлённую медсестру, которая пытается его остановить, но подросток полностью её игнорирует. Через три лестничных пролёта у него начинает кружиться голова от спешки, с которой он изо всех сил старается выбраться из этой смертельной ловушки. Он добирается до первого этажа и толкает от себя дверь, не обращая внимание на то, как скрипят по плитке ботинки, пока парень стремительно двигается мимо холла и регистратуры. Он видит лысеющего мужчину и женщину средних лет, но ему на них всё равно. Они тоже замешаны. Кайл распахивает главную дверь здоровым плечом, выходя навстречу морозному уличному воздуху. Стало темнее. Кайл не знает, сколько сейчас времени, но точно немного темнее, чем было ранее. Ему плевать. Ему просто нужно отсюда убираться. Кайл бежит. Мимо парковки, он огибает замёрзшие лужицы, которые тянутся к его обуви и ногам и грозятся выбить его из равновесия. Свежий воздух щекочет кожу, из-за него он чувствует себя живым, как будто становится частью чего-то очень важного. Здесь, снаружи, в открытом пространстве, он чувствует себя нормально, но также и ощущает себя маленьким. Как муравей, он ничто, пылинка, щебечущая, как какая-та тревожная диснеевская птичка, и эта мысль так его огорчает, что он смеётся. Он не знает, сколько вот так бежит. Не знает даже, куда направляется. Но знает, что не останавливается. Он не останавливается, даже когда ноги начинают гореть, даже когда добирается до перекрёстка и выбегает на встречную полосу, даже когда чудом избегает столкновения с машиной, и он всё так же продолжает бежать, чёрт его дери, сначала в гору, а затем с горки по другую сторону, вдоль дороги, так как он помнит путь, по которому они раньше ехали. В голове стучит при каждом шаге, свет и холод врезаются в глаза, и те слезятся. Лёгкие ноют, такое ощущение, что он не может дышать. Он втягивает воздух. Тот эхом расходится внутри, шепчет в лёгких, шипит в ушах, тяжёлые вдохи, которые отказываются успокаиваться. Его подташнивает, живот скручивает, заставляя его желать худшего. Он хочет упасть на колени. Хочет свернуться на асфальте калачиком и спать снаружи на холоде, пока постепенно вечереет, даже в таком безлюдном месте, как шоссе. Он бежит слишком долго. Слишком быстро, слишком долго. Всё внутри болит, боль больше не прикрывает стучащий по венам адреналин — ноги молят его остановиться, бинт натирает руку. Кажется, рана может кровоточить, но ему плевать. Свободный. Он думает о том, что ел в обед. Бутерброд, овощи, фрукт, как всегда. Одно и то же. Но он не очищал желудок, поэтому придётся сделать это прямо сейчас. В движении. Во время движения. Тут, прямо, нахуй, здесь же. Если он будет слишком долго бежать, если потратит слишком много энергии, сахар в крови снизится, он упадёт в обморок и, скорее всего, умрёт. У него нет с собой денег. В экстренном случае он не сможет ничего купить. Аптечка не с ним — он забыл её в больнице. Он не может позвонить папе, потому что папа — это не папа вовсе. Кайл не останавливается, пока не добегает до жилых районов. Он не может дышать. Даже когда парень тормозит, воздух такой горячий, как кровь, и плотный, как вода, что он не может его вдохнуть. Он кашляет и отплёвывается, молит об отдыхе, даже во время такового. Даже когда он опускается на колени и кашляет, лёгкие горят и горчат. На улице темно. Он не знает, как долго бежал, но уже стемнело. Кайл тяжело дышит и потеет от усилий. Ему слишком жарко. Не задумываясь, он снимает куртку и чувствует себя лучше, когда холодный воздух кусает голую кожу. Кайл сворачивает куртку в руке и прижимает её к груди, пытаясь не обращать внимания на раскрасневшуюся свободную руку. На глаза наворачиваются слёзы. Мальчик пытается их сдержать, но они всё равно скатываются по щекам. Во второй раз за день, он плачет. Он не теряет контроль целиком, но плачет. Всего чуть-чуть. Как раз достаточно. Потом он вытирает слёзы и поднимается с земли. Вместо коленей у него желе, они не выдержат его веса, но Кайл заставляет себя двигаться. Спотыкаясь на ходу, он шагает, наблюдая за тем, как его собственная обувь торопливо продирается через дорожку. Слишком медленно. Неудачник. Почему бы тебе просто не остановиться? Сдавайся, сдавайся, сдавайся… Кайл небрежно натягивает на себя куртку, забираясь на крыльцо. Он замирает. Пялится на дверь. Большую, устрашающую дверь. Если его родители дома… Но он не может, он— Кайл поднимает руку, здоровую руку, хорошую руку, и три раза стучит кулаком по двери. БАМ БАМ БАМ. Вот так. Никакого ответа. Страх. Ещё одна попытка: БАМ БАМ БАМ… БАМ БАМ БАМ БАМ БАМ— И Стэн открывает дверь. Всё и сразу обрушивается на Кайла. Последствия, знание, недостаток воздуха, жжение кожи и порезов на руке, которое достигает абсолютно нового уровня пытки… Туман в голове возвращается, и мир начинает темнеть от помех. Кайл спотыкается и вслепую покачивается вперёд, хватаясь за единственное, что приходит на ум — за Стэна. Тот выпускает дверь из рук, вместо этого подхватывая друга. И Стэн настоящий. Стэн настоящий, по-настоящему настоящий, он правда здесь, и… Кайл тихо скулит на выдохе. С облегчением. — Кайл? — шепчет Стэн. Он звучит так, словно понятия не имеет, как воспринимать происходящее. Кайл задумывается о том, как плохо сейчас выглядит. О том, не случилось ли чего-нибудь. Возможно, с руки капает кровь, как бы смешно это было бы? Стэн смещается, перехватывая его поудобнее. Кайл тоже сдвигается, как можно плотнее зарываясь лицом в чужое плечо, чтобы не приходилось больше ни на что смотреть. — Кайл, ты в порядке?

В очаге горит огонь

Они тебя преследуют.

И в доме тепло

Там всегда тепло

Сосредоточься на тёплых мыслях

Преследуют преследуют преследуют

— Закрой дверь, — говорит Кайл. Стэн двигается, только после заминки, во время которой крепче сжимает его плечи. Кайл чувствует, как Стэн двигает одной ногой, и вскоре слышит звук захлопнувшейся входной двери. Сразу после этого Кайл отпускает друга и пятится назад. Ноги всё ещё его не держат. Он едва способен думать. Стэн нарушает тишину. — Кайл, что?.. — Ты ещё умеешь играть на гитаре? — спрашивает Кайл, его взгляд непоколебим. Его дыхание всё ещё не восстановилось, но парень надеется, что голос не выдаёт этот конкретный момент слабости. Как бы там ни было, Стэну, кажется, всё равно. Он стоит, рот всё ещё слегка приоткрыт. Кайл повторяет. — Ты ещё умеешь играть на гитаре?

Печь, чтобы сделать

Очаг, чтобы

Скажи да да да

Он должен сказать да, верно?

Уж лучше ему сказать да.

Если не скажет, ты знаешь, что это значит.

Мы все разрушили дамбу—

Он настоящий.

…все остальные нет.

Он настоящий.

Папа подделка.

Стэн настоящий.

Айк подделка.

Стэн настоящий.

Хорошенько, как следует на него взгляни.

Хорошенько—

— Ага, — говорит Стэн. Кайл мог бы расплакаться.