Жаркий отпуск

Хью даже не успел осознать времени, потраченного на освежающий и такой необходимый ему сейчас душ. Все его мысли из раза в раз возвращались к фантомному жжению от прикосновений датчанина к его жаждущей коже, к этим ощущениям сильных ласкающих рук на его теле, на всех тех местах, о которых Дэнси готов был буквально умолять, лишь бы снова почувствовать эти обжигающие касания умелых пальцев, пропитанные благоговением, любовью и испепеляющим желанием. Даже стоя под горячими струями воды он то и дело ловил себя на мысли, что её приятное и обволакивающее тепло не шло ни в какое сравнение с жаром от нежных прикосновений Миккельсена. Хью действительно начинало казаться, что они всегда были созданы друг для друга, словно идеально отточенный механизм, совпадали всеми своими гранями, составляя безукоризненно отлаженную рабочую микросхему. Каждое касание датчанина, каждое его ласковое или откровенно дерзкое слово, произнесённое на ухо мурчащим баритоном с соблазнительной хрипотцой, каждая его ухмылка или лукавый прищур карамельных глаз, напоминающих скорее янтарные витражи в мерцающем солнечном свете — всё это сводило Дэнси с ума, отзываясь в каждой клеточке его тела ни с чем не сравнимым теплом. Теплом, которое невозможно спутать с чем-либо ещё, ведь только оно способно заставить человека почувствовать, что он находится дома, даже если в действительности он за сотни и сотни миль от него. Чувство на самом деле очень пугающее. Пугающее именно своей откровенной правдивостью, ведь испытав его единожды, человека тут же начинает преследовать всепоглощающий страх потери. Сто́ит лишь на секунду задуматься о том, что в одночасье всё может исчезнуть, просто не сложиться так, как изначально планировалось — как рёбра сковывает пронзающая боль, дышать становится невозможно, а кожа покрывается ледяным потом, как при самом жутком ночном кошмаре. И Хью бы соврал, сказав о том, что это ощущение не было ему знакомо. Напротив, он очень хорошо его понимал и даже уже имел честь однажды его прочувствовать. Только не из-за неудачно закончившегося первого брака, как можно было бы изначально подумать. Совсем нет. Как бы это ни было удивительно, Дэнси впервые испытал это чувство именно на съемках 3-го сезона «Ганнибала». Да, может он и не был первоклассным эмпатом, как его персонаж Уилл Грэм, однако актёром Хью был замечательным, поэтому всегда вживался в роль своих героев, проживая жизнь вместе с ними, понимая их чувства, разделяя их боль и выпутываясь вместе с ними из всех жизненных перипетий, написанных коварными сценаристами. Вот и события, развернувшиеся во Флоренции между Ганнибалом и Уиллом, не стали для Хью исключением. Прочитав впервые сценарий, Дэнси долго думал о том, что же значит прощение. Он днями и ночами размышлял, для чего же на самом деле Грэму понадобилось строить лодку, присваивая ей столь символичное название, а затем в одиночку переплывать Атлантику лишь для того, чтобы воткнуть нож в человека, которого он любил больше всего на свете. Конечно, Хью всегда мог спросить ответа у Фуллера, но это было не интересно. Куда занятнее разгадывать подобные загадки человеческого разума самостоятельно. И, поставив себя на место Уилла в очередной раз, британца наконец осенило. Дело ведь было далеко не в мести, как многим могло показаться на первый взгляд, не в пресловутом прощении, о котором Уилл крикнул Ганнибалу в катакомбах, и тем более не в попытке избавить мир от опасного каннибала во благо ФБР, дядюшки Джека и всего человечества, а как раз в том, что было скрыто с поверхности и убрано глубоко в ящик с двойным дном: как раз в том самом коварном и разрушительном страхе потери, толкающим людей на глупые, импульсивные и безрассудные вещи. Да, Уилл может и смог простить Ганнибалу смерть их названной дочери, как и то, что Лектер оставил его выпотрошенным на полу собственной кухни в ответ на предательство. Но вот чего Уилл простить не смог — так это счастливую жизнь без него. Он просто не мог вынести мысли о том, что Ганнибал оставил его, вычеркнул из собственной жизни, смог заменить, отрезать как что-то ненужное. Хью очень хорошо понимал это чувство, знал, что испытывал Уилл, когда лежал в луже собственной крови, смотря на удаляющуюся спину Лектера, ощущая свою ненужность. В то время для профайлера это казалось ещё более худшей судьбой, чем смерть. Даже хуже того, чем ощущать её медленное приближение, истекая кровью на кухонном кафеле. Жизнь без любви Ганнибала была похожа на жизнь в мире без солнца, и именно тогда Уилл понял, что сожжет всё и всех дотла, прежде чем позволит себе испытать это чувство снова. Эта мысль смущала, даже пугала его своим откровением, но в признании этого факта была непоколебимая спокойная сила. Именно эта самая сила и заставила Уилла прыгнуть в лодку и переплыть океан, будучи полностью неподготовленным к тому, что его там встретит. А столкнувшись с реальностью, в которой Ганнибал создал для себя иллюзию счастливой жизни с женой, заменившей Уилла, с престижной работой в окружении его любимого искусства и людей из высшего общества, с безнаказанными убийствами и тихими часами, проведёнными за рисованием сводов старинных домов в солнечном зареве или величественных картин Ботичелли, Уилл просто сломался. Не смог вынести мысли, что Ганнибал мог быть счастлив и без него, в то время, когда сам профайлер мог мечтать лишь о вечном забвении. В таком случае, если у Лектера прекрасно получалось жить без Уилла, Уилл не мог смириться с тем, чтобы он жил в принципе. Вот и сейчас Хью поймал себя на похожей мысли, что за эти несколько дней он настолько сильно позволил себе срастись с Мадсом во всех мыслимых и немыслимых аспектах, что просто уже не мог представить себе жизнь без него. Без запаха его парфюма, ощущаемого от собственной одежды, без его улыбки, согревающей даже в самые холодные дни, без его смеха, такого искреннего и заразительного, что, казалось, действительно исцелял даже от самой сильной хандры, без его рук, играющих на струнах его тела с ловкостью самого виртуозного музыканта, без его голоса, посылающего мурашки по всему телу, а главное — без его любви, затмевающей своим сиянием даже самый яркий солнечный свет. Искупавшись и переодевшись в чистое, Хью вернулся на палубу, где вечеринка была уже в самом разгаре. Ребята продолжали отдыхать, наслаждаться освежающими напитками под открытым небом и танцевать. Мадс, как и говорил, обнаружился у бара, помогающим Фуллеру и Лоренсу в ликвидации запасов алкоголя, однако к его чести и к счастью для британца, участвовал в этом скорее для вида, нежели действительно пил. На губах Хью тут же заиграла самодовольная и понимающая улыбка, ведь он прекрасно знал, для чего именно Мадс оставался трезвым. — Ты сломал нам мужика, — обвиняющие хихикнул Фишбёрн, в шутку ударив Хью по плечу, когда британец приблизился к барной стойке. — Он отказался от виски и потягивает один коктейль на протяжении уже получаса. На поддразнивающее обвинение Хью вопросительно выгнул бровь, сделав вид, что не понимает, о чём вообще идёт речь, пока не услышал игривые слова датчанина: — Ага, видишь, веду себя хорошо, — подмигнул Миккельсен, демонстрируя коктейль в правой руке, тем временем как Джина, отвесив шутливый подзатыльник Фишбёрну, увлекла его на танцпол. — А может Хью наоборот хочет, чтобы ты вёл себя плохо, — поддразнил Фуллер, протягивая Дэнси небольшой шот какого-то ликёра. — Не зря же у тебя даже коктейль ананасовый. Британец тут же выпил предложенную ему стопку, по всей видимости пытаясь оправдать образовавшийся на щеках румянец крепким алкоголем или же смочить внезапно пересохшее горло. Хью, конечно, понимал, что после того, как Мадс продефилировал перед Брайаном в его шортах, вальяжно вышагивая из спальни его номера ранним утром, при этом потягивая спину как сытый довольный кот, вопросов касательно статуса их отношений у режиссёра, в принципе, остаться было не должно, однако Дэнси всё ещё никак не мог свыкнуться с мыслью, что о них с Мадсом хоть кому-то известно. Да, он давно привык к подколам, сплетням, шуткам и догадкам, которые люди то и дело отпускали в их сторону, но вот смириться с тем, что кто-то делает это уже со знанием истинного положения вещей — было сложно. — Да я же не против, — тут же отозвался Мадс, улыбаясь самой невинной своей улыбкой, — только вот музыка для плохого поведения здесь слишком тихая, поэтому приходится довольствоваться тем, что есть. — Мэсс… — прошипел Хью, желая провалиться под землю, но к его несчастью они были на воде, а значит это было в принципе невозможно. — Да ладно тебе, Хью, ещё скажи, что не об этом вы двое думаете весь вечер, — Фуллер шутливо покачал головой и улыбнулся. — К моему большому сожалению, я хоть свечки и не держал, но уж точно могу расшифровать все эти ваши взгляды друг на друга. Истина не нуждалась в подтверждении, поэтому Дэнси даже не потрудился кивнуть. — А что касается музыки… — Брайан сделал паузу и с самодовольной ухмылкой повернул колёсико увеличения звука динамиков до предела, включив при этом максимальную частоту басов, — главное, правильно намекнуть диджею, который ещё слишком трезв для того, чтобы понять вас как-то неправильно, — с этими словами Фуллер подмигнул ребятам и удалился на танцпол с открытой бутылкой шампанского, пританцовывая под какой-то оглушительно-громкий клубняк. В ответ на это действие Хью закатил глаза, а Мадс искренне рассмеялся, практически залпом допив свой коктейль, оставляя на дне бокала лишь кубики льда и несколько кусочков ананаса. — Вы двое невыносимы… — фыркнул Дэнси, демонстративно сложив руки на груди. Мадс вытер губы и, приблизившись к уху британца, прошептал: — И тебе это нравится! — после чего, прикусив покрасневшую мочку Хью, самодовольно добавил: — А теперь пойдём, время десерта.