i.
26 февраля 2022 г. в 18:29
У Бейлона Грейджоя из всех детей в живых осталось только трое. Его старшие сыновья, Родрик и Марон, погибли во время восстания своего же отца, а Теона увез воспитанником в Винтерфелл лорд Старк, когда мальчику было десять лет, и Бейлон справедливо полагал, что выросший на Севере мальчишка ― волчонок, а не кракен.
Зато Яра ― его вторая и младшая дочь ― была его любимицей. С детства её воспитывали как воительницу и наследницу отца, а не бесхарактерную леди-жену лорда зелёных земель. Сам Бейлон считал, что она достойна занять Морской трон после его смерти. Яра была умна, хитра, решительна и очень честолюбива.
В отличие от своей старшей сестры.
Эйдис Грейджой была первой дочерью Бейлона и его жены Аланнис Харлоу, и являлась самой красивой девушкой на острове. Она - стройная, длинноногая девица с длинными черными вьющимися волосами, красивым лицом и зелеными глазами. У нее были изящные, нежные, правильные черты, и в ней нельзя было усмотреть ни одного видимого изъяна. Дочь Бейлона и Аланнис была чем-то невероятно красивым.
Бейлон после двух крепких сыновей не испытал особенного огорчения от рождения девочки, возможно, сразу углядев в ней какую-то выгоду. Девочка - тоже хорошо, девочка останется с ним, в его доме, а не отправится воевать за чужих людей. Он лелеял надежду воспитать из дочери таких воинов, как сыновей, и частенько говорил своим братьям, что, если сыновья в бою будут как дубинки ― огромные и сокрушительные, то Эйдис ― легкая, смертоносная, точно клинок. Бейлон уже представлял, как легко она будет перемещаться по кораблю, скользить там, куда не добраться мужчинам, и будет самим ветром.
Бейлон хотел сделать из нее воительницу ― сделать море ее мужем, корабль любовником, а боевой меч ребенком. И был невероятно разочарован, когда у него не получилось. Эйдис выросла тихой, спокойной девушкой, она любила книги и песни, умела красиво танцевать, любила носить мягкий бархат, играть в кухне замка возле поваров, вдыхая аромат лимонного пирога или черничного торта. Она отдавала свое сердце книгам, птицам и танцам.
Первоначально Бейлон пытался сделать что-то с этим, но его попытки не увенчались успехом. Когда он приводил дочь, чтобы посмотреть на то, как потрошат животных и морских рыб, Эйдис замыкалась и несколько дней не говорила, хотя упорно не отводила взгляд. Бейлона радовала ее молчаливая упертость, явно унаследованная от него, но вскоре Аланнис, боясь за нежное свое дитя, запретила это делать.
― Моя дочь растет не как островитянка, а как нежная «зеленая леди», ― ворчал Бейлон, смотря на то, как Эйдис накладывает тугую повязку на поломанное крыло чайки. — Это невозможно!
Один раз Бейлон в открытую заявил жене, что если Эйдис не сможет принять и само море, то он отдаст ее Утонувшему богу ― хотя Аланнис подозревала, что он не смог бы ― но тут удача улыбнулась Эйдис. Она была ловкой и быстрой, хорошо училась, и матросы научили ее завязывать разного вида узлы, а при качке она даже не позеленела от тошноты, и не испугалась, когда чуть не перемахнула за борт. Ей нравилась вода, ей нравилось плавать, и Аланнис, желая уберечь дочь, увидела в этом возможность.
― Возможно, Утонувшему богу нужны не только воины, коих в его чертогах попадёт достаточно, но и мудрые красавицы вроде Эйдис.
Бейлон сначала ворчал ― его дочь, и вдруг изнеженная леди! Но Эйдис, понимая, что от нее хотят, стала потакать материнскому постулату. Она научилась плавать ― лучше, чем кто-то из ее братьев, она была точно рыба. Она без страха заплывала в опасные глубины, могла подолгу обходиться без воздуха, и в целом, если не соответствовала представлению отца об островитянках, хотя бы больше не слышала в свой адрес «зеленая леди». Хотя просто «леди» она не переставала быть.
Лорду Грейджою пришлось это по душе, и он оставил свои нападки на старшую дочь, особенно, вскоре родилась Яра. Бейлон позволил Эйдис заниматься своими делами, уделяя большее внимание младшей, грубой и неприхотливой, больше отвечающей его нраву. У него подрастали еще двое детей ― Яра и Теон, которые были куда более занимательны, чем леди-дочь, воспитание которой он оставил полностью супруге и нянькам, изредка интересуясь ее успехами. Вот Аланнис свою дочь обожала, причем слепо ― ласковая девочка, всегда способная порадовать добрым словом и нежным поцелуем, которую не запрещают целовать ― как мальчишек, которые были наследниками рода ― не запрещают баловать, как Яру ― чтобы и вторую дочь не испортить. Милая Эйдис, готовая всегда прийти в объятья к матери и спеть ей песню.
Братья тоже ее любили, по-своему. Родрик и Марен были грубыми, насмешливыми, во всем подражали своему отцу, и с Ярой, которая ставила себе такой же наследницей, вели себя как с мальчишкой, не беспокоясь о том, что сестра может быть хрупче их. С Эйдис, в платьях и ракушками в волосах, так не получалось. Она была хрупкой, точно статуя из морской соли ― подуй, и пропадет.
Если бы Эйдис была дочерью какой-то леди из «зеленых земель», то Бейлон мог вполне отречься от нее и сделать простой служанкой, но из-за крови Эйдис оставалась его дочерь. Лучшим ее решением было не претендовать на титул леди Железных островов после смерти отца ― Бейлон ценил ее за свою кровь в ней, за кровь Харлоу, но, если бы она встала на пути Яры, Эйдис бы никто не спас. На этот счет Бейлон был слеп: он видел себя в своей буйной, упрямой дочери и верил, что она станет его наследницей. Мягкая и красивая Эйдис была интересна лишь потому, что была его дочерью.
Но Бейлон по-своему всегда любил Эйдис, ведь она была его плотью и кровью. Да, не такой, какой ему хотелось бы, но пока все его сыновья были живы, а Железные острова крепки, он вполне мог тратить частичку своей любви на нежную дочь, которая пела ему песни, спасающие от мигрени.
Эурону Эйдис нравилась безумно. Еще до своего изгнания, он часто обращал внимание на подрастающую племянницу, но не решался что-то сделать ― возможно, потому что ровесник Эйдис, ее дядя Эйрон, доложил о нездоровом интересе Эурона Бейлону, и тот приказал своим двум братьям следить за вниманием Эурона к дочери. Как бы Эйдис себя не вела, она не заслуживала того, чтобы быть изнасилованной Эуроном.
― Эурон же не настолько глуп? ― спрашивала Эйдис у дяди Эйрона, когда прогуливалась с ним по морскому берегу. ― Я не самый любимый ребенок своего отца, но такое оскорбление он не стерпит, правда?
Эйрон ― высокий и тощий, с огненными чёрными глазами и крючковатым носом ― не стал говорить племяннице о том, что Эурон не гнушался насилием над собственными братьями, чтобы не напугать ее еще больше.
― Утонувший бог против проливания родной крови, ― туманно ответил Эйрон. Эйдис усмехнулась.
― Но если человека утопить или удушить, то крови не будет, ― сказала она. Эйрон посмотрел на нее недоверчиво. Иногда Эйдис могла вставлять такие комментарии, что Эйрон начинал сомневаться в ее искренности во всем остальном. Она явно говорила меньше, чем думала, не открывала темные глубины ее души.
Но Эйдис пользовалась особым расположением Эйрона. Они были ровесниками, Эйрон был всего на пару месяцев старше своей племянницы, и ее спокойная мудрость стала ему близка еще до того, как он стал жрецом Утонувшего бога.
Поэтому, несмотря на глубокое уважение к брату, Эйрон взял на сохранность некоторые особенности племянницы.
Эйдис было десять, когда Эурон начал присматриваться к ней, но делал это так, что никто не мог и подумать. Он был и есть самый большой в мире лжец и лицемер. Он ещё в детстве дарил ей всякую ерунду, покупал её молчание и сейчас, всё вместе взятое, было одним большим прикармливанием. Эурон вкладывался в свою будущую сексуальную жизнь, чтобы однажды этим воспользоваться.
И Эйдис было пятнадцать, когда она сказала отцу и дяде о волнующем моменте в отношении Эурона. Несмотря на то, что сам Бейлон не любил роскошь и пустые пиршества, раз в несколько месяцев он давал торжества в своем замке для приближенных, чтобы увидеть их, поговорить с ними ― держать их под контролем. Было уже поздно, Бейлон со своими старшими сыновьями, а также младшими братьями Виктарионом и Эйроном пили в собственных покоях, разговаривая о чем-то своем ― именно в тот момент к ним вбежала Эйдис в своей светло-голубой ночной рубашке, простоволосая и босая. Лицо ее было искажено ― сначала все подумали, что страхом.
― Милорд! ― натужено всхлипнула она и тут же упала перед отцом на колени, слепо потянувшись к его жилистой руке губами. ― Помогите мне! Прошу вас, помогите мне!
Эйрон, который в те года был не таким набожным ― весёлый гуляка, любитель песен, выпивки и женщин ― тут же оказался рядом с племянницей и спешно поднял ее на ноги, держа за плечи. Бейлон вскочил на ноги.
― Что случилось? ― сурово спросил он, глядя на дочь, и даже забыв добавить уже привычное «миледи». Эйдис была права ― несмотря на то, что Бейлон ее не особо любил, он не мог позволить чему-то случится с ней. Один раз он даже приказал высечь какого-то паренька, который попытался забраться под юбку его дочери. ― Что случилось, что ты здесь, перед своим отцом, дядями и братьями в таком виде?
Эйрон заглянул Эйдис в лицо, и вдруг поняла, что то, что они приняли за страх, было злостью и отвращением.
― Эурон, ― сказала она. ― Он полоснул мою служанку по лицу ножом и зашел в мою комнату. Он был пьян. Он…
Голос Эйдис сорвался. Бейлон побледнел от ярости, его пальцы с громко хрустнули.
― Он тронул тебя? ― подскочил к сестре Марон. ― Он приставал к тебе?
― Да, ― ответила Эйдис и разрыдалась. Виктарион и Бейлон стояли молча, смотря на девушку, пока Эйрон торопливо разводил огонь в камине, а братья продолжали расспрашивать ее.
Родрик не мог спросить: «Что он сделал с тобой?», потому что, вполне возможно, она и сама не знала этого хорошенько. Единственный вопрос, приходивший ему в голову, был: «Он трахнул тебя?», но сын Бейлона подумал, что и этого она может не понять, даже если он задаст его настолько грубо и откровенно. К тому же, его самого коробило от этих слов.
Неожиданно для всех, именно Виктарион нашел лучший вопрос:
― Эйдис, этот ублюдок входил в тебя своим членом? Он вставлял его в тебя?
Эйдис покачала головой. Эйрон испытал облегчение, хотя вдруг вспомнил, что с момента «расцвета» Эйдис Эурон стал прикасаться к ней не совсем по-родственному. Однако вначале было только это — легкое поглаживание ног, когда они сидели рядом, а Бейлона или ее братьев не было в комнате, легкое поглаживание попки, когда она приносила ему и другим дядям вино в комнату.
Он задался вопросом, как много Эурон успел сделать с Эйдис, прежде чем последнее, что оставалось ему ― трахнуть ее. И то, каково это - быть на ее месте, Эйрон тоже вспомнил, а потому гнев его поднялся, точно шторм, и он захотел сам убить Эурона прямо сейчас.
— Я не позволила ему этого. Он посадил меня на колени и попытался пробраться под юбку к моим бедрам, но я ударила его по голове кувшином и выбежала из комнаты.
Бейлон громко рассмеялся, так, что стены будто затряслись. Виктарион хмуро посмотрел на него, но впервые сразу понял, что смеялись не над ним. Бейлон подошел к дочери, отодвинув сыновей и погладил ее по голове.
― Такая леди, и такая отважная, ― с непонятной интонацией произнес он, словно искренне сожалея о том, что его красавица-дочь не обладала характером своей сестры, но впервые видя в ней закалку Грейджоев.
Эйдис разрыдалась и, вероятно, впервые за многие годы, Бейлон обнял ее. Он обнимал ее ровно минуту, пока Эйдис рыдала с такой силой, что, казалось, у нее разорвется грудь, если она не остановится. Однако Бейлон обрадовался, услышав, что она плачет вот так. Была в этом плаче какая-то бешенная злоба и упрямство.
Родрик и Марон молча отправились к дяде Эурону, а потом, когда Эйдис уже спала под охраной Виктариона, притащили его в комнату отцу в кровавых соплях. Бейлон оставил с ней Виктариона именно потому, что брат отличался особой силой и был достаточно неразборчив, чтобы хлопнуть Эурона по голове своим увесистым кулаком и случайно убить, если тот попробует еще раз пробраться к Эйдис.
― Ничтожное отродье! ― прорычал Бейлон, пнув Эурона в сломанные ребра. ― Ты хоть понимаешь, что ты творишь? Ты пытаешься обесчестить мою дочь, собственную племянницу!
Эурон огляделся и, заметив, что Виктариона нет, вроде как подрасслабился и выдохнул.
― Твоей дочери пятнадцать, ― сказал Эурон, словно это что-то объясняло. Он был бессердечным, безжалостным мужчиной, верящим, что всё, до чего он может дотянуться или схватить, принадлежит ему по праву — даже его собственная племянница.
― Ублюдок, ты хоть слышишь себя?! ― взревел лорд Грейджой. ― И ты считаешь это оправданием?! ― Бейлон был в ярости, но он понимал, что никакого серьезного вреда не может причинить брату. Ведь Эурон не гнушался насилием над собственными братьями, что для него слово одной пятнадцатилетней девушки? ― Если ты не оставишь мою дочь, я объявлю тебя мужеложцем, ― вдруг сказал Бейлон, и Эурон глянул на него с пола с новым выражением лица. ― Да, я скажу, что ты трахаешь мужчин, или тот, кого они трахают, и найду десятки, сотни мальчишек, которые подтвердят мои слова. Или даже заплачу мелким обедневшим лордам, чтобы их сыновья сказали, что ты делал это с ними. Тогда у меня будут достаточно веские причины, чтобы повесить тебя!
— Ты никогда… ― начал было Эурон, но вдруг замолчал. Потому что понял: Бейлон сделает это. Поэтому он надулся, нижняя губа оттопырилась еще больше, чем всегда. — Конечно, ты на ее стороне, — пробурчал он. — Ты никогда не спрашиваешь, каково мне, братец. Ты даже не интересуешься моими мотивами.
— Разве у тебя есть таковые? — спросил Родрик, с трудом сдерживая желание еще раз ударить дядю кулаком по его мужскому достоинству. — Когда мужчине без малого тридцать лет и он просит свою пятнадцатилетнюю племянницу потрогать его в особенных местах, ― Родрик скривился, произнеся это, а Эйрон почувствовал тошноту. ― Потому что не может удержаться, он вынужден просить — она так добра с ним, у мужчины есть определенные потребности и тому подобное… Разве для такого мужчины может быть хоть какое-то оправдание?
― Она уже расцвела как женщина, ― снова сказал Эурон, словно это что-то меняло. В этом был весь Эурон.
Бейлон сжал руки на своем стула с такой силы, что подлокотники жалобно треснули.
― Я тебе все сказал, Эурон, ― повторил Бейлон. ― Сунешься к моей дочери еще раз, я не буду повторять. Я просто тебя повешу.
Марон вдруг возбужденно запыхтел.
― Или мы отрежем тебе твой член и выкинем на съедение собакам, ― Марон рассмеялся. ― И тогда ты перестанешь быть мужчиной.
После этого Эйдис не разу не заикалась о приставаниях дяди, а ее покои перенесли ближе к комнатам братьев. Бейлон велел Эйрону и Виктариону по очереди охранять комнату племянницу. Но эта история все равно оставила неизгладимый след в Эйдис ― она стала более тихой, спокойной, и смотрела на мужчин, похожих на Эурона, с опаской, а Эйрон видел, что иногда это была злость и ярость.
Но Эурон сам предоставил Бейлону причину, чтобы изгнать его. Это случилось вскоре после неудачного восстания. Желая разогнать грусть и тоску, тяжелую смерть, подвешенную над всеми домами Железных островов, организовал небольшое торжество. Несмотря на тяжелое недавнее прошлое, все быстро выпили, охмелели, и вскоре под чертогами Грейджоев звучали веселые, бравые песни.
В разгар веселья, пьяный Эурон изнасиловал Гвинессу Харлоу, сестру жены Бейлона, и шокированная таким событием, она выпрыгнула из окна. Оскорбленный лорд Харлоу хотел добиться правосудия, но обратившийся в веру Эйрон сказал, что грех - проливать братскую кровь, и Бейлон с легким сердцем изгнал Эурона, повелев не возвращаться на Железные Острова даже под страхом смерти.
Эйдис и Эйрон с балкона наблюдали, как небольшой флот Эурона отходит от берега и медленно растворяется на горизонте. Эйрон положил руку на ладонь племянницы и сжал.
― Будем надеяться, что Утонувшему богу будет угодно забрать его, ― Эйдис ничего не ответила, и Эйрон посмотрел на нее. Сосредоточенный взгляд ее зеленых глаз был устремлен вперед, и в этот момент племянница показалась Эйрону до невозможности печальной. ― Не беспокойся, дитя. Больше никто не причинит тебе вреда.
― Да, дядя, ― Эйдис тяжело вздохнула. ― Больше никто…
Эурон так и не добрался до своей племянницы, но Эйдис не долго смогла дышать свободно. Спустя два года, когда ей едва сравнялось семнадцать лет, другой дядя все-таки оказался в ее постели.
***
― Ты знаешь, ― говорил Эурон своему брату Виктариону, смотря на то, как красавица Эйдис танцует в своем синем платье. ― Когда Бейлон все-таки отведет от нее свой взор, я использую ее и сделаю ей сына.
Это было на торжестве, призванным утолить боль от потерь в восстание, и спустя пару часов Эурон изнасиловал Гвинессу, утром она покончила с собой, а через два дня Эурон отправился в изгнание ― а пока он мог стоять и портить брату настроение своими омерзительными речами.
Виктарион ничего не ответил ему. Отчасти из-за того, что уже сам не раз подумывал о том, чтобы сделать племянницу своей любовницей.
Виктарион был шестым ребенком лорда Квеллона Грейджоя и его второй жены леди Сандерли из Солтклифа, лорд-капитан Железного Флота. Он вырос самым сильным из сыновей лорда Квеллона и был одним из сильнейших воинов на Железных Островах, а может быть и в Вестеросе.
На Эйдис он положил глаз не так давно, скорее всего тогда, когда исполнял роль ее охраны от Эурона. Его племянница часто ходила в платьях, легких, облегающих ее фигуру. Да и очертания ее стройной талии, длинных ног, крепких бедер и красивой груди под ночной рубашкой он помнил очень хорошо. С того момента мужская плоть отзывалась на Эйдис все чаще и чаще, наливаясь почти до боли, и у Виктариона перед глазами темнело от желания овладеть этой молодой, прекрасной женщиной.
Виктарион уже был женат, при чем не раз, и был несчастлив в браке ― первая его жена умерла в родах, вторая от оспы, у него не было детей, даже бастардов, или он просто не знал о них. Он решил больше не жениться, и жил морем и разбоем, не обращая на женщин особого внимания.
Но Эйдис… Эйдис была особенной. У нее был ласковый голос, не такой грубый, как у ее сестры, матери или других островитянок, а также мягкая гладкая светлая кожа, длинные гладкие черные волосы.
Она вся напоминала самую прекрасную русалку, которая только могла существовать в чертогах Утонувшего бога.
Яра явственно ревновала к столь очевидной красоте своей сестры, но Эйдис была спокойной и миролюбивой, и после потери всех братьев молилась за них, а не заявляла, что станет новой правительницей Железных Островов, так что у Яры не было особых причин опасаться сестры.
Виктарион метался меж двух крайностей. Он знал, что по «старому закону» близкие родственники могли сочетаться браком, пока Таргариены не принесли в Вестерос веру в Семерых. И он знал, что затуманенный разум Бейлона схватится за любую идею, целью которой был бы плевок в лицо «зеленым людям» ― а что могло быть более вызывающим, чем брак между старшей дочерью лорда и его братом?
С другой стороны ― чем в таком случае он был лучше Эурона, которого ненавидел и презирал? Только тем, что положил глаз на племянницу как на взрослую девушку, а не ребенка? Но на этом все.
Между тем, сдерживаться было все труднее. Когда Эурон был изгнан, Бейлон освободил брата от охраны дочери, но Виктарион продолжал наблюдать за ней с расстояния. Она была мягкой, точно теплый морской ветер, ласковый, нежной, понимающей.
Виктарион нуждался в заботе, которой ему не хватало, и пусть он ее не искал, она сама нашла его. Подобному мужчине всегда нужен крепкий тыл. Если он есть, то нет необходимости искать себе другую женщину. А Виктарион, в поисках тепла, умудрился полюбить женщину — старшую дочь своего брата.
Эта забота была в Эйдис, которая всегда была вежлива и добра с ним. Она - единственный человек, который с большим упоением слушал его рассказы и пиратские истории, может из-за страха, а может из-за действительного интереса. А чай, который Эйдис готовила и подавала с доброй улыбкой, - плавил его сердце, словно кусочек сливочного масла. Она умела прощать, забывать его странные выходки, ее зеленые глаза никогда не теряли теплого света.
И с каждым годом она становилась все красивее. Ее красота была мягкой, доброй и более женственной. У нее были мягкие добрые глаза и милая застенчивая улыбка. Не будучи полной, имела более округлую фигуру, чем младшая сестра. У Эйдис были полная грудь и пухлые губы, а в волосах, которые она бережно укладывала и заплетала, было больше черноты, чем в самой темной ночи.
Виктарион понял, что близок к своему порогу, когда вошел в свои покои и увидел Эйдис в них. Виктарион замер. Она лежала на его кровати, обнаженная, прикрытая одной лишь тонкой простыней. С разметавшимися по подушке волосами. Она улыбнулась так призывно, что Виктарион все же вырвался из оцепенения.
― Что ты здесь делаешь? ― он старался не смотреть на нее, но взгляд снова и снова возвращался к мгновенно ставшему желанным телу.
― Исполняю наши желания, лорд Виктарион, ― в голосе не было ничего вызывающего, обычная констатация факта. ― У вас будут какие-нибудь указания для меня? ― она снова улыбнулась и вдруг выгнулась на постели, согнув ноги в коленях. Простыня сползла до пояса, открывая грудь.
― Этого не может быть, ― Виктарион нервно сглотнул и крепко зажмурился, надеясь, что это всего лишь мираж, который вот-вот исчезнет, но, когда он открыл глаза, Эйдис по-прежнему была здесь. Невозможно. Она никогда бы не пришла сюда… такой… не стала бы говорить то, что он от нее услышал. Она ведь даже не знала… не знала…
― Лорд Виктарион, что-то не так? Если вы чего-нибудь желаете, я сейчас же все выполню, ― она медленно встала с кровати, и спустя мгновение Виктарион ощутил ее горячее дыхание на своей груди. Он был выше ее едва ли не в полтора раза, но Эйдис это не смутило. Обнаженное тело прижалось к его собственному, и в голове сразу стало пусто.
― Ты тоже этого хочешь. Я знал, что не только я схожу с ума, мечтая об этом. Ты права. Мы можем… можем, ― позабыв обо всех запретах, неожиданно для самого себя он вцепился в ее волосы, запрокинув голову и нетерпеливо впиваясь губами в шею.
― Милорд! Лорд Виктарион! ― прокричал незнакомый звонкий голос ему в ухо, не имеющий ничего общего с мягким, но серьезным голосом Эйдис. ― Что вы делаете?
Виктарион непонимающе уставился на волосы, намотанные на его руку, а потом на молоденькую девушку ― почти девочку ― которой они принадлежали.
― Кто ты такая? Что ты здесь делаешь? ― Грейджой все еще пытался сообразить, что произошло и почему вместо обнаженной племянницы он прижимал к себе незнакомую девушку.
― Служанка, я просто служанка... я выполняю свои обязанности, убирая в вашей спальне, ― запинаясь, пролепетала она.
― Уходи, ― отпустив ее, приказал Виктарион. Девушка бросилась к двери, а Грейджой устало опустился на кровать, потирая обманувшие его глаза. Мираж. Это и правда был мираж. Но такой реалистичный. Виктарион не собирался представлять, что могло случиться, если бы он не пришел в себя, услышав женские крики.
Насиловать подвернувшихся под руку служанок... только такого за ним еще не водилось. И все же больше он переживал о другом. О том, что действительно хотел, чтобы мираж оказался правдой. Чтобы Эйдис оказалась в его постели.
Что еще он сделает, поддавшись этим мыслям? Раньше его изводили мысли, теперь к ним добавились галлюцинации.
Вечером на совместной трапезе, Виктарион не мог перестать думать о случившемся, не мог отвести взгляд от Эйдис, которая с легкой полуулыбкой выслушивала рассказ Яры, которая впервые повела свою банду на ограбление ближайших вестероских берегов.
― Виктарион? ― мягко позвала его Эйдис. ― Вы в порядке, милорд? Вы задумчивы сегодня.
После случившегося с Эуроном, она отстранилась от дядей, и, хотя была безукоризненно вежливой, больше никогда не называла их дядями. Виктариона она называла «лордом» или «милордом», иногда просто «Виктарион», а Эйрона либо уважительно «господин жрец», либо по имени, если они были вдвоем или в кругу семьи.
― Я в порядке, Эйдис, ― грубовато ответил Виктарион, но девушка предпочла не замечать грубости, и лишь кивнула, ласково улыбаясь ему.
«Я буду еще в большем порядке, если ты окажешься в моей постели сегодня», ― сказал он ей глазами, но Эйдис этого не услышала и не увидела, как и никто другой.
Эйдис часто оставалась одна. Бейлон после потери троих сыновей замкнулся, Яра все больше времени уделяла своей боевой подготовке, а Аланнис имела проблемы с рассудком, стала бродить по замку со свечкой и искать своих сыновей. Бейлон хмуро смотрел на супругу, но ничего не предпринимал. Эйрон после становления жнецом стал вести отшельнический образ жизни, спать всегда вблизи моря, в шалашах из водорослей.
Виктарион хорошо помнил, в какой ярости был Бейлон, когда Эурон только попытался изнасиловать его дочь, так что же будет, если Виктарион это сделает?
Виктарион сам о себе знал, что не был особо умным ― в детстве он часто становился объектом насмешек для своих братьев, старшего Эурона и младшего Эйрона, и, хотя определённая способность построения стратегии была ему действительно недоступна, он не был так непроходимо туп, как все вокруг привыкли считать. Просто он всегда больше молчал, был спокоен, и не спешил встревать в обсуждение. Но Виктарион мог спокойно построить логическую цепочку, когда дело касалось того, чего он хотел.
Бейлон после неудавшегося восстания был не в своем уме. Он потерял сразу двух сыновей, а третий был увезен заложником в Винтерфелл, и все равно что мертв. У него осталось две дочери ― мягкая леди Эйдис и суровая, жесткая пиратка Яра. В эти жесткие моменты Эйдис стала для отца утешением, но теперь он видел будущее Железных островов в Яре, и отстранился от Эйдис сразу после того, как Эурон был изгнан. Лорд Грейджой был одержим идеей возрождения Старого закона, и даже поражение в восстании, стоившее ему двух сыновей, ничему его не научило, он лишь ожесточился и ушел в себя.
Так что именно сейчас, отдалившись от дочери, Бейлон мог закрыть глаза на случившееся между ней и Виктарионом, если бы брат решился на такое. Кроме того, Виктарион сразу придумал предлог ― и для брата-лорда, и для Эйрона, если жрец будет лезть в эти дела. В бытность почитаемого ими всеми Старого закона, высокие лорды брали своих близких родственниц в жены, чтобы не мешать кровь ни с другими домами, ни тем более с «солеными женами», не так ли?
Виктарион решил проверить почву и сказал Бейлону, что какой-то паренек из слуг подозрительно часто оказывается рядом с Эйдис.
— Это дело леди, ― прокаркал Бейлон. ― Пусть сама справляется.
Виктарион был удовлетворен. Получив хоть какую-то уверенность в том, что не поплывет в изгнание вслед за Эуроном, он всерьез задался вопросом, когда и как можно сделать племянницу своей любовницей. До разговора с Бейлоном он не думал об этом всерьез, но поняв, что не понесет никакого серьезного наказания, воспрял духом. Мучавшая его сознание девушка вскоре могла оказаться с ним в одной постели, как он того и хотел.
Ей не выиграть ― Эйдис окажется в его постели. Рано или поздно он заставит ее это сделать. Но если он не хочет причинить племяннице самую унизительную боль, ту самую, от которой однажды он спасал ее, ему придется получить ее согласие. Добровольное согласие стать его любовницей. Реализовавшись, желание уже не будет настолько навязчивым.
В Морской башне, где они все жили, никого кроме них не было, а Эйдис жила в удалении, рядом с пустыми братскими покоями. Бейлон был строг, не окружая своих детей слугами, а потом Эйдис почти всегда все делала сама, после случая с Эуроном не доверяя служанкам. Ей служили пару островитянок, но насколько было известно Виктариону, они приходили только утром после того, как леди Грейджой уже просыпалась и сама звала их, и вечером, если Эйдис не хотела раздеваться сама. Все другое время служанкам находили работу в башне.
Виктарион мог войти в комнату племянницы и сделать то, что хотел. Бейлон часто проводил дни в Главном чертоге, Аланнис Грейджой, страдающая приступами кашля, приехала к своему брату на остров Харлоу, отличающимся более мягким климатом среди остальных Железных островов, а Яры неделями могло не быть дома, да и тогда она не имела причин просто так заявится к сестре в комнату. Если Виктарион подгадает момент, например, когда уже вечером служанки уйдут от леди и вернутся в Кухонный замок, где жила вся челядь и располагалась кухня, у них с Эйдис будет целая ночь.
И все-таки он ждал, хотя сам не понимал, чего. Они с Эйдис пересекались во время завтраков, обедов и ужинов, она часто присутствовала на собраниях отца, хотя на них часто вышивала картины с религиозными мотивами, но у них было мало личного разговора. Возможно, Виктарион ждал именно этого ― соприкосновения, какого-то проблеска симпатии.
Семнадцатые именины Эйдис стали прекрасной возможностью для того. Бейлон не любил пустые пиршества, но в честь дочери решил устроить небольшое торжество, которое быстро разрослось до полноценного празднества, но лорд Грейджой не стал забирать у дочери праздник. Он созвал верных лордов и первый преподнес своей дочери подарок ― железную брошь в виде кракена.
― Благодарю, милорд, ― Эйдис нежно улыбнулась. ― Для меня честь принадлежать к вашему дому, отец.
Бейлон кивнул и сухо погладил Эйдис по завитым волосам. Эйрон, который появился на торжестве только ради племянницы, и преподнес ей ожерелье из сапфировых ракушек. Яра подарила сестре кинжал, грубый и тонкий, очевидно Эйдис не нужный, но леди поблагодарила и ее.
Виктарион последний подошел к племяннице. Он смотрел на нее сверху вниз с непонятным выражением лица.
― Я заплатил за него железную цену, ― сказал он, протягивая ей тяжелый перстень из перламутра, передняя часть которого была покрыта золотом и украшена плоскогранными рубинами и бриллиантами, жемчугом, а также декорировано эмалью.
Эйдис улыбнулась.
― Благодарю вас, милорд, ― Виктарион наклонился к ней, и Эйдис с готовностью прикоснулась губами к его щеке. Кожа на лице у него была грубая и обветренная, но Эйдис не высказала своего недовольства.
Эйдис была прекрасной, кружащейся в чертогах своего отца в танце. Бейлон мог сколько угодно не одобрять свою леди-дочь, но то, что она была настоящей усладой для глаз, отрицать было невозможно. Она порхала как птичка, кружилась танца, словно рыба в воде, легкая и молодая.
Когда пьяных стало больше, а пошлые выкрики громче, Эйдис ушла в свою комнату. Виктарион не пил и следил за ней и, выждав десять минут, удалился с праздника тоже. Его ― не любившего смех и шутки ― никто не держал, никто даже не заметил, что он ушел.
По пути в свою комнату он увидел служанку Эйдис и остановил ее.
― Леди Грейджой отпустила тебя? ― спросил Виктарион, и служанка кивнула. ― Она хорошо себя чувствует? На празднике она показалась мне болезненной, ― соврал он. Ему надо было просто узнать, отослала ли Эйдис служанку, или та ушла выполнять какое-то поручение и может вернуться и помешать его планам.
― Миледи очень устала, ― сказала служанка. ― Она сама решила переодеться ко сну и сказала, что я свободна.
Эта новость порадовала Виктариона, и он отпустил девицу. Он вошел в свою комнату, снял кольчугу, в которой сидел, оставил оружие в комнате, и, недолго слушая тишину в коридоре, направился к покоям своей племянницы. Он не боялся, что кто-то может увидеть его ― комнаты Яры располагались до его собственных и намного дальше покоев Эйдис, Бейлон был пьян, а Эйрона и Аланнис здесь больше не было, как и Родрика, и Марона, и Теона. Эйдис предпочитала жить в тишине среди призраков.
Он не стал стучаться, просто вошел. Эйдис сидела перед зеркалом, снимая с себя украшения, взгляд ее зеленых глаз был задумчив и показался Виктариону грустным. На ней было только нижнее, темно-синее платье с пышными рукавами, легкое и летящее, и корсет. Эйдис вздрогнула, когда увидела дядю в отражении, и быстро развернулась.
― Виктарион, ― спокойно произнесла она, положив серьгу на стол и встав. Она вежливо кивнула, но смотрела напряженно и непонимающе. ― Вы что-то хотели, милорд?
Виктарион окинул ее взглядом. Возможно, ему показалось, но она явно изменилась с того вечера, когда сбежала от приставания пьяного Эурона, и Виктарион имел возможность разглядеть ее как следует.
― Да, ― ответил Виктарион. ― Тебя.
Эйдис нахмурилась, недоверчиво глядя на него. В глазах племянницы застыли удивление и тревога.
― Я не понимаю вас, милорд, ― напряженно проговорила она. Виктарион закрыл дверь на щеколду. Эйдис сделала опасливый шаг назад.
Виктарион сделал два аккуратных, неспешных шага к ней. Эйдис схватилась за свой столик с украшениями, словно боясь потерять равновесие.
― Ты такая красивая, ― сказал Виктарион. Он не умел говорить изысканно, изворотливо, не умел льстить и тем более ― говорить приятные вещи женщинам, делать им комплименты, но сейчас ему захотелось подчеркнуть красоту Эйдис, чтобы она, возможно, смягчилась.
Племянница гордо приподняла голову.
― Если вам нужно женское внимание, вы можете воспользоваться любой леди, что присутствует на празднике. Каждая из них почтет за честь лечь с братом лорда. Меня же прошу оставить.
Виктарион подошел близко, очень близко, вдавив Эйдис в ее стол, прижимаясь своими бедрами к низу ее живота. Боже, какой маленькой она была на самом деле ― ниже его едва ли не в полтора раза, запрокидывающая голову, чтобы смотреть на него с вызовом и неодобрением.
― Мне не нужен никто из них, ― правдиво ответил Грейджой, прикасаясь к открытым плечам Эйдис, которая тут же ушла от его прикосновения. ― Только ты.
Он просунул палец в вырез платья, и Эйдис вздрогнула.
― Вы пьяны? ― спросила она, и Виктарион поморщился. Он не хотел, чтобы она вспоминала Эурона, когда они окажутся в одной постели.
― Я не выпил ни капли, ― ответил он.
― Тогда должны понимать, что творите полное безумие, ― яростно проговорила Эйдис, рванувшись в сторону, но Виктарион легко удержал ее на месте, сильнее нажав своими бедрами на нее. Эйдис отвернулась, когда Виктарион вдруг просунул пальцы под корсаж ее платья так глубоко, насколько позволяла затянутая на спине шнуровка. Племянница удивленно ахнула, но не стала сопротивляться ― она понятия не имела, как может повести себя всегда спокойный дядя Виктарион, если она вдруг начнет сопротивляться. Эйдис считала, что хорошо разбирается в людях, но сейчас была шокирована поступками родича.
И все-таки она не сдержалась. Эйдис пыталась оттолкнуть Виктариона от себя, уперевшись руками в грудь, но тот, задрав юбку девушки как можно выше, прилагал немалые усилия, чтобы раздвинуть ее колени. Его успехи были куда лучше ее ― Виктариону было почти тридцать, он был по-богатырски статен, и хотя волосы его уже начали седеть, плечи все еще широкие, живот плоский, как у мальчишки, а кулаки большие и сильные.
― Вы спятили, ― пропищала Эйдис, окутанная его телом, прижатая им к столу, который больно врезался в ягодицы. Она раздумывала о том, будет ли какой-то эффект, если она назовет его «дядя», как не делала уже много лет, воззовёт к их родству. Или может стоит напомнить ему об Эуроне ― Виктарион ненавидел старшего брата и не собирался быть на него похожим, однако вдруг он только разозлится и будет хуже?
Ей вдруг стало страшно. Она никогда не боялась Виктариона, в отличие от многих мужчин, он не внушал ей омерзения или страха. Но в этот вечер он мог уничтожить ее, и, кажется, собирался сделать это с колоссальным наслаждением. Он выглядел так, словно у него появилось законное право смешать ее с грязью, а ещё случай, когда она находится в полной недосягаемости каких-либо защитников.
На самом деле, двое ее защитников, ее любимых старших брата были мертвы. Подумав о Родрике и Мароне, она чуть ли не расплакалась. Братья, наверное, казнят себя в чертогах Утонувшего бога, если видят, что с ней происходит сейчас.
Эйдис не плакала по мелочам, но сейчас слезы пришлись очень кстати. Она всхлипнула, и Виктарион уставился на нее, не прекращая скользить пальцами в вырезе платья. У него был вид как у глубоко оскорбленного мужа, который мучился от неупиваемой ревности все эти месяцы, а придя к жене, он не получил ни капли ласки. Он наконец разомкнул ее судорожно сжатые колени и задрал юбку еще выше.
― Пожалуйста, ― хныкала Эйдис. ― Пожалуйста…
― Прекрати рыдать, Эйдис, ― приказал Виктарион. Ей совершенно не шел этот тон, такой отчаянной от мольбы. Она запиналась, путалась, срывалась с шепота на испуганный крик, но все равно просила, пытаясь достучаться. Виктарион не всегда мог разглядеть насмешку, но Эйдис он знал достаточно хорошо, чтобы уловить, что в этой мольбе не было искренности.
Он приподнял ее, и оттащил к кровати. Эйдис тут же попыталась вскочить, но Виктарион схватил ее за плечо и удержал на месте, с силой мотнув обратно. Эйдис упала, раскинув ноги, и мужская плоть тут же дала о себе знать. Виктарион вздернул ее платье, обнажая светлые бедра. Эйдис силилась подняться на ноги; она перевернулась и попыталась пнуть Виктариона в пах, но он увернулся.
― Я очень не советую тебе делать этого, Эйдис, ― весомо произнес Виктарион, и племянницу подкинуло на месте. ― Или тебе будет еще больнее.
― Мне и так будет, ― зло прошипела она, и Виктарион подумал, что не мог угадать ее эмоции с первого раза. Эйдис оказалась прекрасной лицедейкой.
Он чувствовал, что сердце у него вот-вот разорвется от возбуждения. Эйдис лежала перед ним. Грудь ее была чуть приоткрыта, ноги беспомощно раскинуты. Виктарион смотрел на нее, и ему казалось, будто он понимает, о чем она думает, чего ждет. Он решил не обмануть ее ожиданий. Расстегивая брюки, он, глядя на нее сверху вниз, проговорил:
― Нет, если ты успокоишься, и дашь мне все сделать медленно. Калечить тебя я не собираюсь.
Он просунул свое колено между ее ног, надавил на ее бедро, передавливая, и Эйдис умолкла. Ей трудно было дышать, она жадно глотала ртом воздух, корчась от боли, пронзающей внутренности. Когда он взгромоздился на нее, у нее уже не осталось сил сопротивляться.
Виктарион был над ней, и когда он попытался поцеловать ее, Эйдис отвернулась и зашипела. Виктарион схватил ее за подбородок, а затем ввел свой язык ей в рот. Эйдис протестующе замычала, у нее даже возникла мысль укусить его, но она быстро сообразила, что последствия могут быть для нее не самыми лучшими.
― Ты не можешь так обращаться со мной! ― выкрикнула она, заставляя его отшатнуться от неожиданности. Эйдис снова уперлась ладонью в грудь Виктариона, но он уже успел вернуть себе привычную самоуверенность.
С Эуроном, без сомнения, было хуже. От него пахло алкоголем, какими-то помоями, он казался ей мерзким, а то, как он держал ее на своих коленей было еще хуже. Эйдис испытывала омерзением к нему, но Эурон был пьян, и сбежать от него было легче. Кроме того, она не раз слышала о том, как Эурон хвастался, как он берет женщин сзади или в рот.
То, что сейчас делал Виктарион, хотя бы немного походило на то, что могло быть между мужчиной и женщиной, хотя Эйдис все еще была в ужасе от происходящего. Вместе с тем, пока Виктарион жадно скользил языком в ее рту, одной рукой удерживая на месте, а второй с нажимом проводя по открытым плечам и ключицам, леди Грейджой постаралась успокоиться. Она знала, что если сопротивляться, будет больнее ― и потому что Виктарион будет удерживать ее силой, и потому что… этого момента она не знала до конца, но она как-то услышала, как служанки шептались ― если женщина сопротивляется, мужское естество может навредить ей и она будет истекать кровью.
Она пыталась отвлечь его от себя, пыталась столкнуть со своего тела и убежать от него, но он был слишком силен. Эйдис не могла вспомнить нечто, что могло спасти ее… Кроме его собственных слов. «Калечить тебя я не собираюсь».
Эйдис вдруг замерла, и подняв голову, Виктарион увидел, что она действительно перестала плакать. Он успел подумать о том, что племянница что-то задумала, как Эйдис ошарашила его.
― Я никогда еще не была с мужчинами, милорд, ― решительно и холодно выдала она.
***
После ее признания в комнате повисла тишина. Виктарион смотрел на нее с нескрываемым удивлением, и Эйдис на секунду задумалась о том, чего он ожидал вообще?
― Ладно, ― произнес Виктарион. Он отпустил ненадолго ее бедра и почти нежно дотронулся пальцами до щеки, поднимаясь. ― Хорошо.
Эйдис подумала, что он действительно оставит ее сейчас, но Виктарион сел на кровати и стал раздеваться. Он снял рубашку, демонстрируя ей мускулистую спину и накаченные плечи, скинул сапоги.
― Что ты делаешь? ― пораженно воскликнула Эйдис, впервые за много лет радуясь, что в Морской башне почти никого, кроме нее не бывало. Не было и сейчас, она это точно знала. Поэтому никто не мог помешать Виктариону сделать то, что он хотел, но и никто бы не стал свидетелем ее позора.
― Говорят, первый раз бывает довольно болезненным для женщин, ― просто отозвался Виктарион, и вернулся к ней, уже без рубашки и обуви. Эйдис тряхануло, когда она посмотрела на него. ― Я подготовлю тебя.
Его пальцы с нажимом скользнули от ее шеи к ложбинке между грудей. Кожа Эйдис была мягкой, но прохладной и до прозрачности тонкой. Нажим Виктариона оставил после себя красный след.
― Нет, ― пыхнула Эйдис, стараясь оттолкнуть Виктариона, но он был куда тяжелее и массивнее ее, и это было равносильному тому, чтобы она толкала гору. Леди Грейджой подняла на него зеленые, совершенно бездонные и непроницаемые глаза, завораживая и маня. ― Как ты смог трактовать мои слова так? ― горько произнесла она.
Она нервно облизала губы, вскинула голову, рождая в душе Виктариона обиду, какой он уже давно не чувствовал. Окончательно распавшиеся из прически волосы волнами опустились на плечи, и Грейджой с удовольствием намотал их на руку, второй без труда перехватывая сжатые в кулаки ладони племянницы, молотившие его грудь.
― Прекрати, Эйдис, ― снова приказал Виктарион, и Эйдис возмущенно запыхтела. Виктариону пришлось раздвинуть ее ноги самостоятельно чуть шире, чтобы он смог оказаться между ними и удобно расположиться на постели. Он заглянул туда и его желание стало более невыносимым.
Наклонившись вперед, Виктарион заметил, как Эйдис напряглась ― еще более, чем до этого. Ее брови взлетели. Виктарион опустил голову к ее бедру. Ее кожа мягко касалась мужской щеки и его глаза снова нашли ее идеальное лоно.
Ее нос сморщился, словно он собирался сделать нечто отвратительное.
― Нет, Виктарион, не надо! Ты не можешь…
Она подавилась воздухом, когда чужой язык коснулся ее меж бедер. Виктарион сомкнул руку на ее шее, фиксируя, и Эйдис смогла только потянуться всем телом и слабо прохрипеть от осознания того, что, пытаясь вырваться она лишь сильнее подалась к его действиям.
У нее был холодный, солоноватый вкус, точно студеная морская вода, и это привело Виктариона в восторг.
― Виктарион! ― услышал он над головой шокированный и возмущенный голос племянницы. Она явно не рассчитывала на такие ласки, и на мгновение он задумался, знала ли она их до этого. Девушка сказала, что у нее не было мужчин, но вдруг Эйдис, как и ее сестра, могла баловать себя компанией служанок или других леди и узнать женщину, а не мужчину? Мысль пропала, стоило Виктариону еще раз провести языком между расслабившихся от неожиданности ног.
Ему нравилось все в Эйдис ― кожа, запах, вкус, ему нравилась эта молодая, красивая женщина. Он не видел ее лица, но с остервенением вцепившаяся в его волосы рука, окружавшее облаком синее платье и полные неверия, изумления и отвращения возгласы ежесекундно выдавали племянницу. В ней он сейчас будил женщину, добиваясь, чтобы она забылась, расслабилась, уступила ласкавшему её языку, отбросила свои сопротивления и отдалась ему.
Он ласкал Эйдис Грейджой, дочь своего брата, получал от этого удовольствие и собирался доставить удовольствие ей.
― Виктарион, прекрати! ― она сильнее сжала его волосы, натягивая их почти до боли, но он лишь крепче перехватил ее бедра, раздвигая шире. Тело Эйдис отчетливо предавало ― она расслаблялась и покраснела. Виктарион сильно сжал ее шею и, воспользовавшись замешательством, толкнулся внутрь нее языком. Эйдис издала какой-то судорожный звук и приняла в себя, жалобно вскрикнув и окутав жаром своего тела.
На секунду Виктарион испытал замешательство ― почему даже после таких ласк она все еще не сдавалась?
Придвинув ближе к себе, он провел ладонью по ее животу, переплетая свои пальцы с ее и двигая языком быстрее и глубже. Вздохи и причитания оборвались, а потом вдруг сменились тихими, сдавленными стонами. Пусть они не кричали о наслаждении, они вызывали в нем желания...
― Виктарион… ― с незнакомой интонацией протянула Эйдис, раскидывая ноги шире и почти сразу, словно спохватившись, сводя их обратно и опуская на его плечи еще большей тяжестью, вызвав всплеск ликования внутри. Осталось совсем немного. Она готова, почти готова.
― Теперь лучше? ― спросил Виктарион. Эйдис дерзко посмотрела прямо ему в глаза. На Железных островах встречаются женщины, которые плавают на ладьях вместе со своими мужчинами, и говорят, море до того меняет их, что они и в любви становятся жадными, как мужчины. Но жадность Эйдис еще предстояло испытать.
Виктарион легко усадил ее перед собой, один за другим расстегивал крючки, пока лиф не соскользнул с ее плеч, оставляя в тугом корсете. Грейджой уже давно научился быстро и легко расшнуровывать этот предмет женского туалета, но сейчас это удалось ему еще быстрее, чем обычно. Грудь племянницы бесстыдно возникла перед ним. Эйдис сдавленно прохрипела что-то, но Виктарион не понял ― останавливала она его или нет.
Он нежно огладил ее грудь, сжал уверенно, но не слишком сильно, дотронулся и прошел по соскам пальцами ― так Эйдис расслабится намного легче, чем если он просто заберется руками под норовившую сползти на свое законное место юбку. Справившись с этим, Виктарион легко толкнул Эйдис обратно, и она молча повиновалась.
Оказавшись на спине, Эйдис отвернулась, комкая в руках то, что еще недавно представляло собой роскошный наряд, а Виктарион коснулся ее груди губами. Оторвавшись на мгновение, он сжал ее в руках, неосознанно сравнивая ― идеально поместившаяся в его ладонях грудь племянницы была полнее, мягче и куда более упругой, чем у каждой из его жен.
Посчитав сравнение нелестным, он поспешил отогнать мысль и, обведя сосок языком, втянул его в рот, вызвав у Эйдис вздох не то отвращения, не то непрошеного удовольствия. Виктарион продолжил ласкать девичью грудь, потерев пальцами увеличившиеся соски, слегка потянув их и затем снова поочередно накрыв губами. Ладонь осторожно скользнула ниже, не слишком уверенно устраиваясь между больше не пытающихся сомкнуться ног.
Виктарион едва сдержал облегченный вздох ― Эйдис не стала сопротивляться ласке проникнувших в нее пальцев. Судорожно вздохнув, она прикрыла глаза и неожиданно облизнула губы, заставив на секунду забыть обо всем и вызвав желание поцеловать. Виктарион подался вперед, и поцеловал ее. Эйдис не ответила, но и не поспешила отстраниться, принимая все с молчаливой покорностью.
Это не то, что хотел Виктарион, но большее, на что он мог рассчитывать. Он-то ожидал, что Эйдис будет вопить до последнего, вырываться, царапаться, кусаться ― а она просто позволяла делать с собой то, что он хотел. Для первого раза, пока она не привыкла, хватило и этого.
Жадные руки уже вовсю скользили по ее телу, сжимая грудь, оголяя бедра и сминая ягодицы, а Эйдис так и не пошевелилась. Ее руки инстинктивно уперлись в плечи дяди и замерли на них. Шок оказался настолько силен, что тело отказалось ей подчиняться. От неожиданности она перестала даже моргать, и широко распахнутые глаза заслезились. Виктарион согнул ноги в коленях и неожиданно нежно провел по ним пальцами ― от коленей до бедер.
Ощутив, как все те же пальцы проникают внутрь и двигаются там, Эйдис поморщилась.
― Ты не солгала, ― удивленно проговорил Виктарион, и Эйдис хмуро посмотрела на него. ― Я думал, ты уже была с женщиной.
Эйдис презрительно фыркнула.
― Ты, кажется, перепутал племянниц, я похожа на Яру?
Виктарион провел губами по ее шее и сильно сжал бедро.
― Слава Утонувшему богу ― нет.
Она услышала, как зашуршала ткань штанов и закрыла глаза. Виктарион странно медлил, и приоткрыв глаза, Эйдис увидела, как он достал из кармана штанов какую-то склянку. Завязки штанов были распущены, они держались на бедрах только на честном слове, и любое движение могло послужить причиной их скольжения вниз.
На несколько секунд Эйдис чуть не пробрал истерический смех от осознания, над какой ерундой она смеется в этой ужасной ситуации.
Виктарион обмакнул в склянку пальцы.
― Что это? ― подозрительно спросила Эйдис. Она слышала о средствах, которые могут вызвать желание в женщине или помочь мужчине овладеть женщиной, и не была уверена, что Виктарион не подсунет ей что-то вроде этого.
― Смазка, ― ответил Грейджой. ― Чтобы тебе не было больно.
Эйдис хотела отвернуться, но раньше, чем она успела бы это сделать, Виктарион спустил штаны и провел скользкими пальцами по своему члену, смазывая его. Эйдис поперхнулась воздухом. Ей доводилось как-то услышать шутки Эурона о том, что его брат, возможно, не везде так велик, как могло казаться, но теперь она видела, что это было не более, чем шутка. Крупное мужское естество ― длинное и толстое, перевитое выступающими жилами. И Виктарион собирался поместить это в ней?
Утонувший бог, о чем она думала? Она оказалась в одной постели с дядей, без собственного желания, и вдруг прекратила сопротивляться? Почему? Что не так?
Виктарион взял ее за бедра и развел в сторону, закидывая себе на пояс и легко толкнулся вперед. Эйдис напряглась, шумно втянув в себя воздух, хотя, надо сказать, той жуткой боли, о которой говорили многие, в том числе и её служанка, она не почувствовала. Наверное, всё дело в том самом маслянистом снадобье, которым было обильно смазано его естество. Увлажнённая скользкая вершинка легко вошла в неё.
Виктарион замер ненадолго, а затем ещё раз толкнулся бёдрами, выжидая, когда её лоно растянется и примет его. Он не спешил, входил медленно и осторожно, чтобы не навредить и не причинить ей боли.
Эйдис вдруг почувствовала, как что-то лопнуло внутри, и ахнула, уткнувшись лицом в его мощное напряжённое предплечье ― не нашла другой опоры. Осознав это, она тут же отстранилась, закрыв лицо руками, но Виктариона это не смутило.
Это было странное ощущение, словно порвалась ткань на платье. Так вот, значит, каково это ― когда мужчина входит в тебя… Виктарион, видимо, тоже это почувствовал, потому что застонал у неё над ухом, продолжая двигать бёдрами. Ей было немного больно, поскольку она была очень узкой и тугой, а его естество ― слишком большим и толстым. Но с каждым его движением боль постепенно отступала.
Она попыталась расслабиться и выровнять дыхание. Ей надо было отстраниться, успокоиться, подумать об этом по-другому. Все могло быть хуже, ей было не так уж и больно. Возможно, если она немного поддастся, то сможет даже сама получить удовольствие. И чем глубже она дышала, прислушиваясь к своим ощущениям, тем легче он в неё входил.
Эйдис вцепилась в его плечи, впервые за все время разглядев его. Широкоплечий Виктарион занимал собой почти все пространство ее небольшой кровати, и ей вдруг стало страшно, что он упадет на нее и раздавит. С сомнением посмотрев на нее, Виктарион перенес свой вес на руки, отпустив ее ноги. Видимо он ожидал, что она отстранится, отпустит его поясницу, но Эйдис не стала этого делать.
― Я должна что-то сделать? ― прохладно поинтересовалась она, и Виктариона покоробило то, с какой интонацией она это спросила.
― Двигайся мне на встречу, ― он не знал, как объяснить, обычно женщины, делившие с ним постель, уже все знали и умели. Но внутри стало приятно от вопроса ― у Эйдис никого и никогда не было, а сейчас она хотела по странным причинам угодить ему.
Она кивнула и крепче сжала его поясницу ногами, чуть приподнявшись и толкнувшись в ответ. Грейджой зарычал и снова начал двигаться, только теперь она хорошо чувствовала его естество у себя внутри и наслаждалась его размерами. И чего она боялась, думая, что оно не поместится? Да оно словно создано для неё…
«Не о том думаешь, Эйдис» ― проговорила про себя девушка. Но она и так оказалась в сложной ситуации, зачем было усложнять? Пусть Виктарион получит, что хочет, даст то, что она могла бы получить, а потом она разберется, что с этим делать и как относиться к произошедшему.
С ним было не так, как Эуроном. Грубые пьяные прикосновения одного дяди вызывали омерзение, и Эйдис была рада тому, что он так и не овладел ею. От осознания того, что она занимается чем-то подобным с другим своим дядей легче не становилось, но Виктарион хотя бы сделал ей приятно в самом начале. Он пах по-другому, и не был ей так отвратен, как Эурон.
Возможно, потому что не приставал к ней еще до того, как она стала девушкой, или потому что после Эурона она подсознательно обезличивала своих дядей в этой роли. Эйрон был ее другом и братом, а Виктарион… теперь он, очевидно, был ее любовником. Вопрос только, как надолго?
Неглубокие, медленные и нежные толчки рождали внутри удивительные ощущения, о которых Эйдис раньше и не подозревала. Она выше подняла ноги, изменив положение бёдер, чтобы он мог входить ещё глубже. Его огромное напряжённое тело было очень горячим и влажным от пота. У Эйдис кружилась голова, кожа покрылась мелкими бисеринками влаги, но эта влага была ничем по сравнению с той, которую она чувствовала между ног.
Он стал вдруг таким мощным и напористым. Эйдис не поняла, как это произошло, но потребовалось всего несколько сильных толчков, чтобы она вдруг дугой выгнула спину, натянулась, словно тетива, сминая пальцами простыни, судорожно хватая ртом воздух, замерла на несколько мгновений, показавшихся Виктариону сказочными, и рухнула на кровать в полном изнеможении.
Виктарион вскоре оказался рядом с ней, перед этим обильно излившись внутрь нее. Одна из служанок сказала, что чтобы заиметь ребенка надо высоко поднять ноги или прижать их к груди, удерживая внутри мужское семя, и Эйдис напряженно вытянула их, надеясь, что семя внутри нее не приживётся, хотя надежды на это были слабые. У Грейджоев с этим проблем не было, ее отец был чуть старше четырнадцати, когда у него родился Родрик.
«Семя кракена крепко» ― смеялся пьяный Эйрон еще до становления жрецом на одном из торжеств давным-давно.
Руки стали вялыми и слабыми, и, опасаясь не удержать свой вес и рухнуть прямо на племянницу, он осторожно и мягко вышел из неё, откатился в сторону и прислонил взмокшую голову к подушке.
Виктарион рухнул рядом с ней. Ощущения были настолько яркими и острыми, что не сразу почувствовалась боль: мышцы задницы сильно тянуло от перенапряжения. Грудь тяжело вздымалась, сердце бешено стучало о рёбра, поясницу сводило судорогой, но какое же это наслаждение – обладать той, о которой так долго мечтал!..
Эйдис молча лежала рядом с ним.
— Это было приятно? ― вдруг спросил Виктарион. ― Твой первый оргазм.
Эйдис молчала какое-то время, потом скосила на него глаза.
― Мне не с чем сравнить, ― ответила она с какой-то непонятной интонацией. ― Но в целом, если забыть о том, что ты просто вошел в мою комнату, взял меня, как «соленую жену» и наплевал на факт нашего родства… то да, это было приятно, ― сухо закончила она.
Виктарион хмыкнул. Он никогда не нуждался в похвале от женщин, а когда прошлые его жены начинали ворковать, восхищаясь его силой и мускулами, он от них отмахивался. Но услышать нечто подобное от Эйдис оказалось куда приятнее.
― Ты привыкнешь и будешь получать настоящее удовольствие, ― он заметил, как распахнулись ее глаза в недоверии.
― Привыкну? ― повторила она. ― Ты планируешь сделать это еще раз?
Теперь была очередь Виктариона смотреть на нее удивленно.
― Конечно, и не один раз. Я планирую делать тебя своей до того момента, пока Утонувший бог не смоет нас.
Эйдис открыла рот, потом закрыла и снова открыла. Поняв, что сказать ей нечего, она отвернулась от него, положила голову на подушки, прижала ноги к животу и мгновенно погрузилась в тревожную пустоту.
На секунду Виктарион испытал жалость, но она быстро прошла. Эйдис привыкнет, обязательно привыкнет, и будет еще сама желать этого. Надо только подождать.
***
К завтраку Эйдис опоздала, но никто, кроме Виктариона, не обратил на это внимание. Грейджой сразу отметил, как нездорово она выглядела ― очень болезненной, от темных кругов под глазами до неестественной бледности ее загорелой кожи. Она выглядела желтой, как будто не спала несколько дней.
Но поведение Эйдис почти не изменилось. Она ласково улыбнулась и пожелала всем доброго утра, хотя кроме Эйрона никто ей не ответил. Подумав, Виктарион пожелал ей того же. Она заняла свое место по правую руку от отца во главе стола ― тут было ее место согласно этикету, Яра сидела напротив нее, Виктарион по правую руку от Эйдис, а Эйрон от Яры.
Стол Грейджоев был строг ― рыба, немного мяса, хлеб. Бейлон сдержанно относился к сложным блюдам, зато с удовольствием ел обычную сытную пищу, рыбу, картошку, соленые огурцы. Дочерям была запрещена сдоба и свежий хлеб, так как Бейлон считал, что такая пища провоцирует развитие чувственности. Масло и варенье были редкими лакомствами.
Вошедший слуга сообщил, что для Эйдис прислали подарки Солды и Хамблы с Большого Вика, и еще несколько малозначимых и незнатных домов, происходящих от невольников и соленых жён, которых не пригласили на празднество, но которые послали подарок в знак уважения.
Бейлон пожевал губу.
― Надеюсь, эти ублюдки платили за эти безделушки железную цену, ― проворчал он, а потом глянул на старшую дочь, которая просидела, бездумно уставившись в тарелку, так ничего и не съев. ― Скажи потом, что эти мальки подарили тебе.
― Да, отец, ― отстранённо проговорила Эйдис.
― Ты хорошо себя чувствуешь, сестренка? ― вдруг насмешливо спросила Яра. ― Или тот твой парнишка выдрал тебя в и хвост, и в гриву?
«Яра, закрой свой поганый рот» ― хотела закричать Эйдис, но не успела. Ее колено под столом крепко сжала мужская рука. С трудом справившись с эмоциями, она бросила взгляд на Виктариона. Никогда прежде Эйдис не считала его хорошим актером, но сейчас он сидел рядом, и никто не смог бы сказать, что его пальцы до боли впились в ее ногу или что еще вчера он обесчестил собственную племянницу.
Эйдис не выспалась. Виктарион сопел у нее над головой целую ночь, в какой-то момент обняв ее своими громадными ручищами и прижав к своей груди. Эйдис, с трудом задремавшая до этого, тут же проснулась, боясь, что все произойдет снова, но Виктарион продолжил спать.
Он ушел почти перед самым рассветом, и Эйдис, выждав час, велела служанке приготовить ей ванную. Она отмокала в медной лохани, наблюдая за наступающим на пятки солнечным светом, что заливал комнату, освещая скомканную постель. Служанка сменила постельное белье, выбросила все постельные принадлежности, вычистила кровать и заправила ее заново. Она кинула быстрый взгляд на леди Грейджой, и Эйдис одарила ее таким взглядом, что служанка смертельно побледнела. Если девица что-то и поняла, то пусть держит язык за зубами, Эйдис умела смотреть на людей не хуже своего дяди Эйрона ― а от его пронзительного взгляда девицы падали в обморок, а дети разбегались с визгом.
Так что она потратила много времени, чтобы стереть следы мужского присутствия на своем теле, была в ужасном настроении и едкие комментарии Яры были ей ни к чему.
― Все в порядке, Яра, ― прохладно произнесла Эйдис, глянув на сестру. ― В отличие от других женщин, я не люблю, когда меня как «соленую жену» имеют всюду, где только можно.
Яра нахмурилась. Конечно, она не могла не уловить этот позорный намек на то, что ее дерут как шлюху все, кому не лень, в то время как Эйдис подходит к этому делу как «каменная жена», ценившая собственную честь. Эйрон хмыкнул себе в бороду.
Бейлон чуть махнул пальцами, веля Яре молчать, и младшая дочь с заметной обидой замолчала. Бейлон видел в ней наследницу своего Железного трона, он доверял ей, но при этом он не спешил отказываться и от старшей дочери. Мягкая и изящная Эйдис не отвечала его идеалам, но он по-своему любил красивую и проницательную и, кроме того, обладающую многими талантами, дочь. Она прекрасно пела, вследствие чего продолжает пользоваться любовью своего отца, его братьев и их лордов. Не то, чтобы её уважали все, но в некоторых делах к ней прислушивались, и она — фаворитка высшей аристократии.
Бейлон не одобрял дочь, но хотел, чтобы она присутствовала во время собраний, отдавая должное ее уму и проницательности. При этом Эйдис сдерживала себя с большой мудростью от слишком частых разговоров с отцом о серьезных делах и делах Железных островов.
Яра прекрасна знала, что Эйдис ей не соперница, что она не готовится к правлению над Железными островами, но иногда все ее пиратское нутро восставало против старшей сестры. Было в ней что-то, что напоминало море.
— Значит, у тебя есть мужчина, ― задумчиво сказал Бейлон, глядя на старшую дочь. Та неуверенно кивнула, и отец вдруг усмехнулся. ― Неплохая новость. Я-то уже стал думать, что ты станешь жрицей Утонувшего бога, как и твой дядя Эйрон.
― Еще скажи, отец, что я должна была стать септой, ― хмыкнула Эйдис, и Бейлон рассмеялся. Даже вечно хмурый Эйрон хмыкнул. Один Виктарион продолжал сидеть молча, и если бы раньше Эйдис не обратила на это внимание, то сейчас она вся была напряжена, как струна.
Целый день у нее кружилась голова, и она чуть было дважды не упала на лестнице. Леди Грейджой мутило. Головокружение проходило на время, чтобы вернуться с новой силой. Ужасно тянуло между ног, ее походка была слишком говорящей, а потом она осталась в своей комнате. Она вышивала рассветное море, сидя в кровати, и впервые у нее получалось плохо ― иголка тряслась в ее руках, и она не с первого раза попадала в нужное место, а потому вышивка получалась не такой безупречной как обычно.
Бессонная ночь сказывалась все сильнее ― отойдя от глубокого обморока, Эйдис больше не сомкнула глаз. Нужно будет принять какую-нибудь настойку и забыться целебным сном до самого ужина. Если, конечно, она сможет заснуть в той кровати, где Виктариона забрал ее честь и разбил сердце на десятки осколков.
Но вместе с тем практическая часть ее мозга работала как никогда хорошо. Эйдис все считали эмоциональной девушкой, а она всегда умела показывать те эмоции, которые ей были нужны, при этом выстраивая сотни планов. Пусть считают ее глупой и слабой, Эйдис знала, что это было не так, а все остальное неважно.
Но она даже представить не могла, что, даже пережив насилие, ее разум искал выгоду в этом. Выгоду в том, что она стала любовницей своего дяди Виктариона.
Видимо, даже о самой себе Эйдис знала далеко не все.
Она убеждала себя в том, что Виктарион больше не придет, но сама в это не верила. Поняв, что сидеть на месте больше невозможно, она отложила шитье и вышла на балкон, обхватив себя руками. Ей нравилось смотреть на море ― красивое, величественное, бескрайнее. Эйдис наблюдала его из этой комнаты семнадцать лет. Оно никогда не бывало однообразным, неинтересным, так как каждый день, даже каждую минуту оно разное. Таинственное, непостоянное, необъятное — оно волновало душу, не оставляло равнодушным сердце.
В один день оно тихое и спокойное, будто большое зеркало, холодное и прозрачное. Солнечные лучики, пронизывая соленую воду, достигали дна, кротко затрагивая золотистый песок и яркие сияющие ракушки, гладенькие камушки и зеленоватые водоросли, ловили маленьких ловких рыбок, которые стайками весело забавлялись возле берега.
На следующий день все вдруг менялось: налетал порывистый ветер и гнал волны к берегу, вода становилась мутно-зеленой, иногда — темно-синей, а однажды Эйдис видела даже поражающе черную. Не видно больше ни рыб, ни ракушек, ни песка: есть только неистовые волны, которые с силой бились о прибрежный песок.
Эйдис любила плавать, и делала она это просто прекрасно. Ее братья и дяди умели плавать, но не так хорошо, как она, потому что они верили, что если они утонут, то попадут в чертоги Утонувшего бога. Отец никогда не запрещал ей это — это было единственной связью его леди-дочери с морем, и Бейлон не мог ему противостоять. Не связанная строгим этикетом, Эйдис могла в любой момент спуститься к бухте, рядом с которой жил Эйрон, и нырнуть в волны.
Эйдис захотелось пойти туда прямо сейчас ― как чудесно было бы скинуть все эти громоздкие и раздражающие тряпки, вынуть гребни из прихотливой прически — пусть кудри каскадом спадут на плечи, и скорее в бухту ― плавать, плескаться, нырять. Эйрон всегда говорил ей, что Утонувший бог создал ее по красоте своих самых прекрасных русалок.
Море позволяло ей почувствовать себя свободной.
Она услышала шаги за дверью, и страх прокатился по телу ледяной волной. Тяжелые шаги, так мог ходить только один человек из тех, кто появлялся в этой башне и тем более рядом с ее покоями. Эйдис не удивилась, когда дверь за ее спиной открылась.
― И что же это за парнишка? ― он спросил так неожиданно грубо, что она замялась с ответом. Виктарион не выходил из комнаты на балкон. Эйдис поняла, что он не выйдет к ней, чтобы их случайно не увидели и не зашептались. Пока Виктариону было выгодно хранить их тайну в секрете, но леди Грейджой не была уверена, насколько его хватит. Виктарион не был из тех, кто строит сложные хитросплетения интриг, он всегда шел на пролом, и потому Эйдис казалось еще удивительнее подобное открытие ― что Виктарион мог настолько вывернуто переспать с собственной племянницей и остаться незамеченным и нераскрытым. Со злостью она подумала, что если бы ее братья были живы, то ничего бы у него не получилось. Распланировать это мог любой дурак, Эйдис сама создала все условия, но после Эурона она не верила, что кто-то может решиться на такое. Особенно Виктарион, который ни в чем не был похож на своего старшего брата.
― Не слушай Яру, ― сказала она, глядя на море. Она поглядела на Виктариона через плечо. На лице лорда-капитана Железного Флота была написана ненависть. Предчувствие беды заскребло глубоко внутри, заставив ощутить пробежавшие по спине мурашки.
― Она звучала очень уверенно.
Эйдис молчала. Потом вздохнула и зашла в комнату, закрыв балконную дверь.
― Когда она впервые занялась сексом с мужчиной, она достала меня намеками, что я умру старой девой, ― Эйдис поморщилась. ― И я сказала ей, что в моей постели был мужчина.
Яра допекла ее этими намеками, будто потеря девственности с каким-то рыбаком в деревне делало ей чести. Разозлившись, когда Яра чуть было не посочувствовали ей, Эйдис не выдержала и расписала в красках то, что никогда не происходило в действительности. Она сказала о каком-то пареньке, бастарде мелкого лорда, которого приставили пажом в Пайк, и она знала, что Яра попыталась переспать с ним в тот же вечер, только вот бастард-мужеложец ей отказал. После Эйдис заплатила ему, чтобы тот говорил, будто они действительно любовники. И пареньку от этого была выгода, и ей тоже.
Виктарион посмотрел на нее с сомнением.
― Всемогущий Утонувший бог, ― закатила глаза Эйдис. ― Я была девицей, пока ты не взял меня, не забыл?
Виктарион хмыкнул и погладил ее широкой ладонью по голове. Эйдис замерла. Она хотела только одного ― лечь в кровать и забыться сном, желательно без сновидений.
― Зачем ты пришел? ― спросила она шепотом. Виктарион опустил голову и прижался губами к ее макушке.
― Для того же, что и вчера, ― просто ответил лорд-капитан. ― Я сказал тебе, что это не будет единственным разом.
Он обхватил ее талию и прижал к себе ближе. Как и вчера, Эйдис почувствовала его возбуждение.
― Но ты так и не сказал, почему я, ― напомнила она.
― Потому что я хочу только тебя. Можешь называть это любовью, чем угодно, но так будет, Эйдис. Обязательно будет.
Теперь Эйдис могла размышлять спокойнее. Вчера она была застигнута врасплох, но сегодня она уже взяла себя в руки. Виктарион напрямую говорил ей о том, что желал ее и, возможно, даже любил. Это было определённо важно информацией, которую Эйдис взяла на заметку. Пока она не знала, к чему это приведет, так что стоило просто позволять Виктариону делать то, что он хотел, отвечать ему, и, возможно, самой получать удовольствие. Вчера у нее получилось.
Виктарион взял ее за подбородок и поднял, заставляя смотреть себе в глаза.
― Если у тебя действительно однажды будет какой-то ублюдок в кровати, ― сказал он. ― Я выпотрошу его и закопаю.
― Да, ― сказала Эйдис. ― Я поняла.
Для Виктариона это было серьезным заявлением ― он был набожен, а железнорожденные верили, что закопанные в земле люди не возродятся по завету Утонувшего бога. Виктарион был готов перечеркнуть бессмертную жизнь незнакомого мужчины лишь потому, что тот взял Эйдис, ту, которая не могла принадлежать самому Виктариону.
Его жесткие губы коснулись шеи, и Эйдис показалось, что он считает удары ее сердца, отчетливо колотящегося в горле. Эйдис почти трясло от негодования и вновь накатившего бессилия. Несмотря на все его слова, она не верила, до последнего не верила, что он не ограничится одним разом.
***
Виктарион не ограничился. Он приходил к ней каждый вечер, а если ему позволяла должностные обязанности, то еще и днем.
Сначала, пока она еще не привыкла, он брал ее только на спине. Еще не до конца определившаяся, как она относится к этому, Эйдис не спешила проявлять инициативу, и в большей степени ее роль заключалась в том, что она просто не сопротивлялась. Но то, что ей было с каждым разом все более и более приятно - отрицать было нельзя. Виктарион и вправду старался для нее, как не старался ни для одной из своих жен ― он неспеша путешествовал по её телу, приближаясь губами к её лону и нежно целовал каждую половину в отдельности. Пальцами уверенно раздвигал наружные губы и целовал их, языком обводя клитор, совершая периодические вылазки вглубь, за беспрерывно выделяющимся «женским соком».
В общем-то, надолго её не хватило и через какие-то пару минут интенсивных манипуляций Виктариона, её организм не находил ничего лучшего, кроме как пережить ураганный всплеск эмоций и гормонов. Эйдис тряслась мелкой дрожью, билась в неконтролируемых конвульсиях, стала сводить ноги, не давая Виктариону продолжать ласкать её, но он не давал ей покоя, неустанно работая языком и руками по её эрогенным зонам, пока Эйдис не успокаивалась, окончательно выбиваясь из сил. После этого он спешил ввести свой тянущий от желания член в нечто скользкое и приоткрытое по его честь.
Безусловно, Виктарион эгоистически пробовал сначала получить то, что полагалось ему, но тогда лоно её было сухим. Эйдис морщилась и просила прекратить, ёрзала как уж, мешая Виктариону вновь совершить проникновение. И если он не прекращал, весь следующий день она была хмурой и отстраненной, пока он сглаживал углы в новый вечер. Он почти изобретательно, совсем не так, как другие мужчины, живущие по принципу «раз-два и на боковую», искал компромисс ― ласкал её руками и языком, постепенно входил и выходил, и снова возвращался к ласкам.
На его терпение пришлось ее принятие. Эйдис старалась оттаять. Виктарион почти не сомневался, что ей руководят какие-то ее личные мотивы, но пока она принимала его в своей постели, это было неважно.
Эйдис быстро освоилась, уже через пять дней ей было куда проще встречать Виктариона в своей спальне. На шестой день она даже ждала его в красивом ночном платье, почти прозрачном, но изящно облегающем ее стройную фигуру. В тот вечер Виктарион впервые взял ее не в кровати ― на весу, у стены, держа своими сильными руками.
Потом он стал пробовать ее на боку ― не то, чтобы это было важно, просто хотелось по-мужски эгоистично показать Эйдис, как хорошо ей могло быть с ним. Эйдис больше не сопротивлялась, принимая все его идеи, единственное, что ей не пришлось по вкусу ― попытка взять ее сзади. Оказавшись на четвереньках, она взбрыкнулась и отказалась, и Виктарион позволил ей улечься обратно на спину, подсознательно понимая, что дело, должно быть, в давно прошедшей историей с Эуроном.
С Эйдис было хорошо, спокойно, и ловя ее иногда задумчивый или напряженный взгляд, Виктарион понимал, что не хочет это прекращать. Он ничего не любил в этой жизни кроме моря, своего флагмана и сражений, но Эйдис удостоилась особого места где-то в его душе ― если, конечно, Утонувший бог не позабыл вложить ее в него при рождении.
Он оставался в ее спальне почти до самого рассвета, ощущая ее спокойное дыхание у себя под рукой, а иногда ее легкие, невесомые поглаживания, если она долго не могла заснуть. Ее кожа казалась почти белой по сравнению с его, и Эйдис любила рассматривать этот причудливый контраст.
Один раз он, правда, не нашел ее в комнате. Виктарион по привычке зашел, но Эйдис не нашел. Она появилась только спустя пару часов, вся мокрая и запыхавшаяся.
― Прости, ― проговорила она, поспешно снимая мокрое платье. ― Я плавала в бухте и гуляла с Эйроном.
Тогда Виктарион впервые подумал о том, что не знал, чем его любовница занимает свой день и стал интересоваться еще и этим. Он не был совсем идиотом в отношении женщин, умел с ними обращаться, прекрасно помнил отношения с двумя другими, и хотя трепетные и нежные отношения с Эйдис не напоминали то, что было между ним и двумя его женами, Виктарион помнил, что женщинам важно внимание, интерес к их делам…
По крайней мере, тем его женам.
Эйдис, впервые услышав от него вопрос о том, чем она занималась, усмотрела в этом акт недоверия и замкнулась. Она с подозрением относилась к его ненавязчивым расспросам, отвечала коротко и односложно, и обычно не была расположена к дальнейшей связи.
― Зачем тебе это? ― спрашивала она, глядя на него с недоверием в зеленых глазах.
― Мне интересно, ― ответил Виктарион. ― Я не могу интересоваться женщиной, с которой делю постель и которой дорожу?
Но он не был уверен, что Эйдис ему поверила.
С ней было хорошо, но с ней было сложно. Виктарион не знал, как она поведет себя в следующий момент. Его первая жена была дочерью мелкого, но богатого лорда, а у второй родовое древо уходило корнями куда-то глубоко в Век Героев, и они обе были слепо рады тому, что Виктарион Грейджой выбрал их. У Эйдис же не было перед ним никакого трепета, только слабая симпатия и какие-то тайные планы. И с первой, и с второй супругой Виктарион придерживался примерно одного плана действий, но с Эйдис так не получалось от слова совсем. Добившись ее, получив ее безмолвное согласие на все происходящее, Виктарион понятия не имел, как сделать так, чтобы по прошествии времени ей хотелось с ним остаться.
Возможно, поэтому Виктарион был рад возможности ненадолго отлучиться.
С давних времен идеальным образом мужчины и воина для островитян был не благородный рыцарь, а отважный налетчик, который отправляется в «зеленые земли» и возвращается с добычей. Поэтому Виктарион часто ― особенно осенью его почти не бывало дома ― выходил в море. С того момента, как Эйдис стала его интересовать, он чаще бывал в Пайке, чтобы следить за ней и быть с ней, прикрываясь делами лорд-капитана Железного флота, но сейчас он хотел выйти в море. Он верил, что там найдет ответ на свой вопрос.
Он сообщил об этом во время обеда, и Бейлон пожелал ему удачи, а Эйрон обещал благословить его корабль. Эйдис в своей манере настоящей леди попросила привезти ей золото с чужих берегов, Яра тут же сказала, что сестра могла бы и сама уплатить железную цену за свои побрякушки.
― Сражаться ― твой удел, Яра, ― сказала Эйдис. ― Мой же ― быть советчицей.
Яра рассмеялась, но никто ее не поддержал, даже отец, и она замолчала.
Виктарион не смог навестить Эйдис в два вечере перед отплытием, готовясь к нему, а сама она не пришла. Не пришла она и на пристань, чтобы проводить его, но тут ее винить было нельзя. Грейджои не были семейными людьми, хотя и были преданными родичам. Бейлона и Яры тоже не было.
― У тебя все хорошо, брат? ― спросил Эйрон, которого теперь называли Мокроголовый. ― Ты выглядишь задумчивым.
Виктарион наблюдал за тем, как его люди таскают на корабль последние вещи.
― Я влюблен в одну женщину, ― наконец сказал он. Эйрон ничем не выдал своего удивления, задумчиво погладив свою бороду.
― Прям влюблен?
― Да.
Эйрон помолчал.
― И почему это тяготит тебя?
Виктарион хотел было возразить, сказать, что не тяготит, но вдруг понял, что Мокроголовый прав. Связь с Эйдис была самой желанной на свете, но Виктарион не мог не думать о том, что будет в будущем. Если она понесет от него ребенка, то придется объясняться перед Бейлоном, а брат мог быть непредсказуем в своих действиях.
― Потому что эта женщина может никогда не стать моей перед лицом Утонувшего бога, ― наконец сказал Виктарион, и Эйрон хмыкнул.
― Ты взял женщину. И если ты действительно любишь ее, то не бери себе в этом походе «соленых жен», будь ей верен, и если по возвращению ты останешься ее, то чрево ее зачнет вашего ребенка. Если Утонувший бог подарит вам дитя, это и будет самым красноречивым ответом.
В словах брата был огромный смысл. Все браки Виктариона от силы длились полтора года, он не успел испытать ― что значит быть верным одной женщине, возвращаться к ней, не видеть других женщин кроме нее. Они с Эйдис от силы были любовниками месяц, а ему уже надо было уехать, чтобы привести мысли в порядке. Если он останется чист перед ней, то, возможно, Утонувший бог поймет силу его намерений и подарит им дитя. Тогда Бейлону будет в разы сложнее что-то предпринять ― его внук, прямой наследник рода Грейджоев, при этом являющийся его племянником.
Эйрон благословил его корабль, но за секунду до того, как Виктарион взошел бы на него, брат сказал ему, почти не размыкая губ:
― Ты взял себе не обычную женщину, брат, а свою кровь. Если ты оскорбишь ее, предашь или унизишь, это будет равно оскорблению собственной крови. Помни об этом. Угоди Утонувшему богу, прислав в его чертоги рабов, и пролей крови в его винный бокал. И привези Эйдис ее чертову золотую цепь, ― ворчливо закончил он и побрел вдоль пристани.
Входя на корабль, Виктарион поднял глаза на балкон, с которого Эйдис любила наблюдать за морем. Ее тонкая фигурка была там же, на балконе, и внутри что-то защемило ― она провожала его. По-своему, но провожала.
«Да, ― подумал он. ― Да, я не возьму себе «соленых жен», если она станет моей «каменной».
Виктарион смотрел на Эйдис, пока Пайк не исчез за горизонтом.