Двенадцать коронованных теней

Эльга из клана Гулдарн никогда не забывала обширный список того, за что следовало быть благодарной. День и ночь благодарила она богов за рождение в достатке и благополучии, за прекрасный дом, которым Гулдарны владели вот уже седьмое поколение, наконец, за то, что не вынуждена, как собратья-дварфы с северных границ, вечно стоять на страже среди снегов, ожидая нападения нирлгорнских изгнанников. Ворндуар, где она прожила всю жизнь, ничуть не походил на заснеженную горную заставу: город раскинулся на поверхности, лишь неглубоко уходя вглубь цветущих холмов. Горы маячили в синеве на горизонте, и куда ближе были зелёные луга, а главное — море. Отсюда рукой подать до Диртбелла, а, если сесть на корабль, можно добраться до самой Пладены! Эльга никогда там не была, но многое нафантазировала по книгам, коих у дяди-переписчика водилось множество. Она даже со всей тщательностью составила маршрут, чтобы, когда выдастся шанс, не упустить ничего в путешествии. Увы, сейчас мечты о странствиях приходили всё реже: помечтаешь тут, когда и море-то видишь в основном из окна, день и ночь пропадая в мастерской! «Глупая, глупая Эльга, — бормотала она себе, силясь распустить неверно сплетённые нити. — За твоей спиной — целый клан; родители отдали тебя обучаться выбранному тобой же ремеслу, тебя взяла в подмастерья лучшая мастерица, наверное, во всём Крондхарбалде и за его пределами!» Грех жаловаться, когда всё идёт по проторённой тропе? Так, да не совсем. Жизнь молодой кружевницы была безоблачна и легка: она прилежно трудилась день напролёт вместе с другими девушками, обучавшимися ремеслу. Не подводило зрение, не болели кости. Вот только два года спустя выпорхнула из мастерской Берса, считавшаяся отныне мастерицей, а ещё год спустя признали мастерицей Хедли. Вокруг мелькали, сменялись лица других работниц, одна Эльга, будто не было прошедших лет, всё так же тихо плела у дальнего окна: пальцы все пропахли еловым деревом, подушечки загрубели и цепляли, портили нити. Она, упорная, всегда верившая, что таланты и склонности — пустая болтовня, что достаточно силы воли, чтобы обучиться чему угодно, нет-нет, да и сомневалась. В её-то годы в подмастерьях ходить! «Глупая, глупая, — ругалась Эльга, обнаружив, что слишком туго затянула узел и ногтями никак не поддеть — только испортишь. — Будь довольна, что не гонят: есть ведь наверняка и получше тебя!» Ошибки случаются у всех, но как-то так выходило, что у неё случались слишком часто; госпожа Малгит из клана Брир, хозяйка мастерской, говорила, что дело всё в невнимательности, в поспешности. «Жизнь длинна — к чему спешить? — по-доброму посмеивалась полная женщина, перекидывая через плечо тяжёлую чёрную косу. — Лучше работать медленно, но тщательно, чем быстро, но кое-как». И вот как тут поверишь мудрости? Сама-то госпожа прославилась, едва справив двадцатилетие, а уж плела — только успевай следить за руками. Не плетёт будто, а играет, как кошка с клубком, но останется в конце полотно с изящным узором, невесомое, прозрачное на свету. И ни одной зацепки, ни одного неправильного узелка. Безо всяких чар рождалась за считанные недели красота. Эльга же могла возиться месяцами с простейшим орнаментом, чтобы, закончив, считать пропущенные ошибки: тут стянуто крепче нужного, тут перекошено, тут закреплено не на той нити… — Может, тебе не в кружевницы, а в кузнецы пойти? — предлагала Берса, когда они работали бок о бок, и Эльга ошалело дёргала неверно закреплённую нить. — Тяжко тебе с тонкой работой. Тогда казалось Эльге, что насмехаются над ней, сочувствие корчат, а сами только и ждут, пока сдастся, отступится от мечты. Но вот их нет уже поблизости: Берса свою мастерскую открыла на окраине Эндбрука, сама девочек учит, а Хедли и дальше забралась, аж в Сегору, и обе не перестают благодарить госпожу Малгит. Только голоса, поганые, всё из памяти звучат, всё не уходят. А родители? Так поддерживали, так божились, что не опустят рук, а сейчас нет-нет, да и заговорят робко, что другое бы дело попробовать, предлагают то к дяде пристроить в переписчицы, то к подруге матери — в ювелиры… Пара коклюшек выскочила из пальцев задумавшейся Эльги, да так неудачно, что едва не выдернули несколько булавок, и, разумеется, всё снова запуталось. Разбирать льняные нити, чтобы не распушить, и без того занятие не из приятных, а уж когда руки трясутся и в глазах слёзы встают… Как назло, за спиной зазвенели колокольчики, подвешенные над входной дверью, и вошла госпожа Малгит: её легко было узнать по неспешной, вальяжной походке и духам, пахнущим сиренью. — Ну что же ты? — как ни старалась Эльга украдкой вытереть лицо, хозяйка конечно же заметила, и от её сочувственного, глубокого тона сделалось только хуже. Уж лучше б не была такой жалостливой, гнала нерадивую работницу прочь. Ведь ждут же все, только и ждут, пока попросят её не занимать даром место, уступить девочке с маленькими, изящными ручками, которой дорога в будущее не закрыта. Известно ведь: не мастерица к тридцати пяти годам — считай, ленивица, к чему с ней дело иметь, к чему время тратить. «Ослица ты упрямая! Дотянула? — ругалась на себя Эльга. — Ушла бы раньше, другой разговор, а теперь…» Беззвучно она произносила всё то, что другие, как ей казалось, не говорят вслух только из вежливости. Госпожа Малгит поставила на табурет корзину, полную льняной пряжи и разноцветных лент. — Ты очень старательно работаешь, и я это ценю. Но ведь иногда следует и отдыхать! Разве не хочешь сходить на ярмарку? Там есть на что поглядеть: всю площадь украсили к фестивалю Доброй Удачи! — Да что мне там делать. В толпе только потеряюсь: а здесь оно спокойнее. — Вижу-вижу твоё спокойствие! — хозяйка упёрла руки в боки и поцокала языком, разглядывая дорожки от слёз на щеках. — Ну-ка хватит. Поднимайся и на выход! Заметив, как округлились глаза Эльги, госпожа Малгит устало уточнила: — Да не насовсем, не думай. Хочу, чтобы ты отдохнула. Тем более я хотела попросить тебя, чтоб приглядела за мастерской на неделю-другую. Всё равно, что ни день, приходишь работать, хоть праздник, хоть наводнение. А я к родичах съезжу, отпраздновать… Агрод уже упаковала все законченные заказы: выдашь их клиенткам, примешь новые, главное, предупреди, что за работу мы не возьмёмся до конца месяца. А сейчас ступай-ка на площадь, и чтобы без разговоров! — Но я ещё не закончила… — как не слыша возражения, госпожа Малгит выудила из корзинки с лентами одну, ярко-оранжевую, и повязала на запястье Эльги, оглядела получившийся бант, удовлетворённо вздохнула и улыбнулась: — И что с того? Я всегда говорила — не спеши. Наша жизнь так длинна! Тебе и пятидесяти нет: не закончишь — сдашь экзамен через год. Улицы бурлили в радостном оживлении. В туннелях под холмами уже развесили по потолку сияющие кристаллические гирлянды, переливающиеся, как светлячки. У входов и выходов свисали с каменных арок целые каскады струящихся лент: даже если пригнуться — заденут по макушке. Даже самые степенные горожане в преддверии недельного фестиваля стали непривычно суетливы: одни носятся туда-сюда с букетами в вазах, другие прямо на улицах репетируют парные танцы, третьи, загодя начавшие отмечать пришествие вессалы, уже распевали пьяные песни. Когда-то прежде Эльга обрадовалась бы, влилась в кипучий поток жизни, но сегодня она молча шла, глядя под ноги. Хорошо им веселиться! Их не терзают невесёлые мысли, не мучает неизвестность, не чудится в каждой улыбке насмешка. Не кажется, будто любой горожанин, от седобородого старца до едва вставшего на ноги младенца, поглядывает и думает: «Вон идёт неумеха… И за что клану Гулдарн такое наказание!» Дорогу преградила смеющаяся пара: юноша и девушка обменивались ярко-красными лентами — взаимным пожеланием любви. Эльга уныло уставилась на подаренную госпожой Малгит. Хозяйка желала ей радости и полноты в жизни, желала веселья. Как будто можно веселиться, когда висит на ногах тяжким грузом неоконченное дело. Много ли напляшешь в кандалах! Быстрым шагом, не чувствуя ничего, кроме бездарно утекающего времени, Эльга прошла мимо украшенных прилавков, мимо шатра иноземной гадалки, мимо расставленных карточных столов, за которыми зазывали предлагали испытать удачу. Больше всего хотелось продолжить работу, чтобы не глядеть вот так на объявления о состязаниях, куда допускаются со своими работами только признанные мастера, чтобы, быть может, подать заявку, показать себя, наконец! Но попробуй докажи, что уже бодра, весела и готова покорять вершины. Больше по привычке, чем из любви к праздничным традициям, Эльга купила несколько лент. Золотая, обещавшая процветание и богатство, предназначалась госпоже Малгит. Травянисто-зелёная, с пожеланием здоровья, предназначалась для прадедушки Удбрана. Две насыщенно-голубые предназначились родителям и желали им мира и долголетия. Наконец, последняя, переливающаяся перламутром, означала усердие — и её она повязала на собственное запястье прямо поверх оранжевой. Попытка вернуться в мастерскую под предлогом вручения золотой ленточки не увенчалась успехом: подарок госпожа Малгит приняла тепло, однако внутрь не пустила. Как категорично заявила, что не ждёт до самого вечера! Пришлось идти домой, в место, где хотелось бы оказаться меньше всего. Здесь тоже вовсю кипела возня. Мама и бабушка носились между кухней и просторной гостиной. Дядя вроде бы помогал им, но больше путался под ногами, норовя урвать то щепотку сырой начинки для пирога, то спелое яблоко. Удбран Гулдарн, двухсот семидесятилетний старик, сидел в кресле у камина: когда-то сильные руки, способные гнуть железные пруты, истончились и торчали из рукавов добротного камзола сухими ветвями. Двоюродные сёстры в шутку надели ему венок из полевых цветов, прикрывающий обширную плешь. Прадедушка посмеивался добродушно и негромко — берёг дыхание: совсем неважно чувствовал себя накануне. Эльга не ждала, что прадед заметит её присутствие: реагировал он теперь заторможенно, порой путая лица и имена родни. Осторожно взяв старческую руку, чуть не целиком перемотанную зелёными и голубыми лентами от многочисленных детей, внуков и правнуков, она завязала и свою. Тяжёлые веки старика задрожали. Мутный взгляд сфокусировался на ней. — И ты туда же — зелёная… — смех Удбрана походил на треск ломающегося дерева. — Никак, желаешь, чтоб я дожил до дня, как тебя в мастерах увижу? Тут, милая, одной ленточки маловато будет! Он слабо похлопал по перламутровой ленте на её руке. Вроде бы утешал, но Эльга сумела лишь неловко улыбнуться прадеду, пока внутри разливался едкий стыд. Она захлёбывалась в нём всякий раз, когда собирался весь клан. Как всегда, за ужином родственники будут разговаривать о делах, а ей в беседе не найдётся места. Так и будет сидеть в окружении детей, с которыми тоже не поболтаешь — не поймут. Обязательно дядюшка расскажет какую-нибудь поучительную историю об усердном труде, который непременно окупится, довольно лишь не лениться, а кузина Марвейг похвастается завершённой рукописью. И пусть даже это будет трактат с размышлениями о тухлой сельди, к нему прислушаются, воспримут с живым интересом. Она заслужила внимание уже тем, что два года назад сдала экзамен, став самой юной среди мастеров клана. Потом, выпив с бочонок эля, быть может, вспомнят и о ней. Зададут тысячу вопросов о работе, но все они сведутся к требовательным напоминанием о скором экзамене. И что на такое ответишь? Даже расплакаться нельзя: увидит мама — побежит следом в комнату, чтобы рассказать любимую сказку. Эльга не была уверена, что не сорвётся и не закричит, в тысячный раз услышав назидательное: «Все цветы, что рано расцветали, совсем скоро отцвели, и тогда распустился цветок, над которым они смеялись — и цвёл он несколько столетий». Это всё хорошо, конечно, но как быть, если чувствуешь себя не особенным цветком, а, скорее, сломавшимся на корню, который так и сгинет, не расцветая? Картинка из головы воплощалась в жизнь до противного дотошно: ничто не отвлекало от мрачных мыслей. Она была частью клана, и всё же — чужой. Нет таким, как она, места за дубовым праздничным столом. Едва попробовав ореховую кашу с мёдом, Эльга сослалась на дела и поспешила прочь, в мастерскую. Темнело: ложились поперёк дороги тени. Украшенные пещеры светились под холмами, но там, где не было гирлянд, уже правила ночь. Обойдя по широкой дороге праздничную площадь, она с облегчением укрылась в единственном месте, где ещё видела для себя шанс на счастливое будущее. Сладкие мечты, где она сдавала экзамен лучше всех, где неслась домой, чтобы рассказать о новом статусе мастерицы, развеялись быстрее, чем утренний туман. Так было всякий раз, стоило приступить к делу. Неужели, думала Эльга, сидя за привычной работой, и в этом году ждёт провал? Неужели всегда будет так — мучительно, словно не с катушки нить наматываешь, а тянешь понемногу из собственных жил? Не декоративный воротничок или манжеты плетёшь, а верёвку, по которой выберешься из глубокой ямы навстречу ласковому солнцу. Время идёт, отцветают цветы, сменяется весна жарким летом, приходит и осень, а ты всё смотришь со дна ямы, как поднимаются все кругом, а твои спасительные верёвки рвутся одна за одной. Уже последней дуре ясно, что не будет чуда: материалы и силы изведёшь, а так и не поднимешься. Эльга почти зло посмотрела на неоконченную шаль. Полночи просидела, а работа едва сдвинулась: успеется ли в срок? Зазвенели дверные колокольчики. Эльга вздрогнула: неужели забыла закрыть дверь?! По счастью, вместо разошедшихся буянов, вздумавших спьяну ограбить мастерскую, у входа она увидела пышно одетую даму. Лиловое шёлковое платье украшали вставки из тончайшего чёрного кружева. — Позови хозяйку, — небрежно скомандовала посетительница. — Она в отъезде до конца месяца, госпожа: мне велено только принимать несрочные заказы, которыми она сможет заняться по возвращении. Как вас зовут? — О, не беспокойся: я не собираюсь ничего заказывать, не сейчас. Надеялась лишь застать старую подругу. Пересохшие глазные яблоки жгло, но Эльга боялась даже моргнуть. Нельзя, нельзя выпускать неоконченную работу из виду: тут же схватятся за неё невидимые бесенята, спутают всё, что можно, и придётся переделывать. Она надеялась, что посетительница, не застав хозяйку, немедленно уйдёт, но та маячила за плечом, вперившись взглядом в её работу. — Ты ошиблась, — заметила посетительница, указывая на узелок двумя рядами выше. Тот слегка выпирал, портя общую картину: неужели не затянула как следует?! Эльга в голос взвыла, но, вспомнив, что не одна, тут же притихла и пробормотала: — Простите, я… Простите. Лицо дамы, озарённое ярким резким светом, до странности напоминало разом нескольких знакомых. Густые тёмные брови, как у Берсы, большой рот Хедли, а глаза — один в один бабушка, когда отчитывает за неуклюжесть и слишком дурашливый вид. — Какая заказчица будет довольна такой работой? — а вот голос, бесстрастно-высокомерный, роднил даму с ворндуарским судьёй. Эльга стиснула зубы: нашлась оценщица! Но с клиентками, тем более подругами хозяйки, полагалось быть вежливой. — Это не заказ, госпожа. — А-а, так ты та девочка… — за простыми словами таился ей одной понятный смысл. — Думаешь, этим впечатлишь старую-добрую Малгит? Достойная, конечно, работа… Для ребёнка. Вот уж точно, куда ни беги, а осуждающие найдутся. — Мы с Малгит учились у одной мастерицы, но после наши пути разошлись. Видишь моё платье? — откровенно издеваясь, дама махнула перед носом кружевным рукавом. Переплетение линий кружева складывалось в настоящую картину: раскидистое дерево, а под ним — девушка, играющая на флейте. Взглянешь чуть под другим углом — не увидишь ничего, кроме затейливого орнамента. Как ни злилась Эльга на нахальную госпожу, не могла не оценить мастерство. — Я сама их сплела; думаешь, этот наряд — единственный? Таких у меня сорок семь, и это не считая манжет и воротников, — странное дело: на миг тень манерно позирующей гостьи напомнила спутанный клубок, изрешечённый дырами. Стоило поморгать, наваждение пропало. Сорок семь кружевных платьев! И она носит подобное, как прогулочную одежду, не страшась порвать или запачкать. «Да с чего ей переживать, — Эльга через силу оторвала взгляд от переливов лилового шёлка, — прикажет работницам, чтоб наплели ещё, а следом уберётся к портнихе помоднее». — А ведь если говорить о тех, что сделаны не мною, а в моих мастерских, то я давно потеряла счёт. Давно Эльга не верила в сказки, но гостья и её кружевное платье словно прибыли прямиком оттуда. Может, она чародейка? Может, именно такой наблюдательницы ей не хватало — строгой, бескомпромиссной — чтобы наконец завершить начатое? — Любопытная у тебя ленточка, — отметила тем временем дама, разглядывая перламутровый узелок на предплечье. — Вот только повязана криво. Сама, что ли, нацепила? Магия развеялась. С чего бы незнакомке тратить на неё время, когда и родным уже нет дела? — Если и так, что с того? Разве запрещено желать чего-то самой себе? — Эльга как можно выше вздёрнула подбородок, готовая защищаться от колких замечаний. — Значит, усердия желаешь… Ну-ну. Вроде бы её небрежные, жестокие речи мало чем отличались от дядиных, но загадочным образом разжигали в груди давно позабытый азарт. — Я могу, вы слышите?! Могу это сделать, и докажу! Впервые с начала беседы нахальная собеседница взглянула из-под тёмных ресниц с интересом. Она прошлась кругом, походя похлопала по плечу, убирая невидимую соринку. — Так докажи, а не слёзы лей. Сумеешь понравиться мне — понравишься и Малгит. Кто-то ведь должен плести и для девиц попроще. Не подумай, я бесконечно уважаю её работу, но тяжело не гордиться, когда в сплетённых тобой кружевах ходят иноземные королевы. Что-то отличало явившуюся госпожу от беспечных хвастунов, сыплющих небылицами. Она не боялась разоблачения, но и не искала одобрения: гордая, уверенная в каждом слове и своём мастерстве. На восхищённый возглас дама лишь рассмеялась: — Работай; я тебя ещё навещу. Только когда стих звон дверных колокольчиков, Эльга поняла, что не спросила ни имени, ни времени следующего визита. В ту ночь она лишь ненадолго вздремнула, обустроив подобие постели за прилавком, а поутру снова села за плетение. Сосредоточиться никак не выходило: будто все ворндуарцы разом решили шумно поздравить друг друга, в обязательном порядке — у её дверей. Женщина шумно рассказывала что-то глуховатой соседке, перекрикивая праздничный гул, уличный музыкант стучал в барабаны, кто-то подпевал, и всё это превращалось в давящую какофонию. Умом Эльга понимала, что работать в праздник было её решением, что сама виновата в промедлении, да только оттого заорать: «Заткнитесь!» — хотелось не меньше. Терпение лопнуло, когда двое мальчишек вздумали поиграть на заднем дворе в мяч. Оставив кружева, она вылетела на улицу, обогнула мастерскую и рявкнула: — Нечего здесь шуметь! Ступайте на площадь, к остальным! Мальчишки мигом испарились, словно их и не было. Эльга удовлетворённо вздохнула: жаль, так же легко не прогнать болтунов постарше. Но всё удовлетворение испарилось, когда она повернула за угол и тут же увидела на пороге женщину в лиловом платье. Та недовольно скривилась: — И чем ты занималась? — Я работала, — Эльга постаралась, чтобы голос не дрожал. — С самого утра. — Ну-ну. Силясь доказать труболюбие, Эльга немедленно принялась за шаль. Оставалось вроде бы немного — доработать нижний край — но и такая работа может длиться несколько дней. Суровая надзирательница свысока поглядывала на её труд. Так и свербело между лопаток: на тебя смотрят, обернись! Нет, нельзя: плоха та работница, что не может сосредоточиться и вместо плетения считает ворон. — Ты ошиблась, — безжалостный перст указал на самое начало ряда. — Да, но… — Распускай. — Но… — Затянешь — будет уже не поправить. Весь вид испортит. — Знаю, знаю! — Эльга глубоко вдохнула и выдохнула, силясь успокоиться. — Но ведь и вы поймите: любая работа требует времени. А его-то как раз осталось очень мало! Чудо, если я сумею закончить до экзамена. — Не чудо будет, а мусор, сущий мусор. — дама красноречиво скривилась. — Неудивительно, что с таким подходом ты до сих пор в подмастерьях! Неоконченный шедевр можно закончить, было бы время, а вот законченную дрянь ничто не поправит. Очень кстати в мастерской появилась клиентка. Всё так же избегая прямого контакта с дамой в лиловом, Эльга выдала ей свёрток, справилась о здоровье, выслушала невыносимо долгие пожелания удачи и процветания. Бесполезно! Едва счастливая клиентка убралась прочь, дама продолжила тяжёлый разговор: — И что такое это твоё «время»? Если сосредоточиться, из него можно плести ничуть не хуже, чем из льна: распускаешь — возвращаешься к началу. Вспомни, как долги были дни в детстве: каждый — с вечность! А у тебя этих вечностей целых десять, но ты, видно, все их предпочтёшь проспать. Каждое слово падало на голову, точно пудовая градина, било беспощадно в самые больные места. В тёплой мастерской становилось всё холоднее: а что, если сейчас суровая госпожа скажет, что всё бесполезно? Захочется ли доказать ей и всем остальным что-то — или окончательно сломаешься? — Я смогу, — кусая губы, Эльга потянулась за иглой, поддела нить, чтобы распустить весь ряд. — Смогу, слышите? Тон чуть потеплел, но смысл остался неизменным: — Пока ты не закончила — это пустая болтовня. Работай. И она работала, едва оставляя время на сон. Одно мешало благодатному труду — разошедшийся на полную фестиваль. Жители Ворндуара пели как придётся, часто не попадая ни в одну ноту, танцевали так, что дрожала мостовая. Нет-нет, да и тянуло туда, где главное веселье: не поучаствовать, так хоть издали поглядеть на состязание мастеров. В прошлый раз на площади работал кузнец, изваявший из раскалённого металла железную розу, столь натуральную, что лепестки, казалось, вот-вот затрепещут на ветру. Сейчас бы отбросить заботы, выпить кружку медовухи с корицей… «Будут ещё фестивали, — твердила Эльга, задёргивая шторы, чтобы не видеть радостные разрисованные лица, — а вот экзамен ты обязана сдать в этом году»! Вот бы подруга госпожи Малгит, чьё имя уже не казалось столь важным, явилась сейчас! Пригвоздила суровым взором, отчитала за лень. Когда за тобой следят, сосредоточиться легче. Последние часы Эльга только на том и держалась, что воображала, как строго та насупит брови, стоит только заикнуться о празднике. Но вместо суровой дамы в лиловом в мастерскую, как назло, вихрем влетела радостная Кельрун. Младшая кузина ещё ходила в подмастерьях отца, но её, двадцатилетнюю, это не заботило. Куда больше работы её занимали танцы: вон как раскраснелись щёки! — Так и сидишь, плетёшь? Да брось! Всё равно никто не придёт до вечера, пока не кончатся состязания. Пошли, тоже потанцуешь! — Кельрун, ты же знаешь… — Знаю, что ничего хорошего из поспешной работы не выйдет! У тебя на лице написано, как устала — почему бы не отдохнуть? В этом году Нидрак вызвался участвовать в конкурсе бардов — вот будет умора! Уж не знаю, как он уговорил организаторов, после прошлого-то… Интересно, останется ли хоть кто на площади после первых нот, или разбегутся, зажимая уши? Её беззаботная болтовня всегда напоминала щебет легкомысленной птички. Усталость навалилась: впервые за последние часы Эльга заметила, как онемели пальцы, как колет внизу спины. Левая нога ниже колена затекла так, что посинела. Едва чувствуя пальцы, она вздохнула и с сожалением оглянулась на неоконченную шаль. Может, и впрямь пойти? Ненадолго, на часок. Подвигаться, размять усталые плечи, вдоволь посмеяться. Разве не заслужила она, работавшая без продыху, маленькую передышку? Эльга улыбнулась, уже готовая согласиться, но, подняв глаза, оцепенела. Сквозь распахнутую дверь она увидела знакомое лилово-чёрное платье на другой стороне улицы. Тотчас развеялся дурман, навеянный всеобщим весельем. Какой, к демонам, передышки? Посмеяться над незадачливым Нидраком, к ста годам бросившим гончарное мастерство и возомнившим себя непревзойдённым бардом, можно будет позже. А чтобы размяться, хватит и пары наклонов. — В другой раз, хорошо? — В какой ещё другой? — Кельрун обиженно надула губы. — Четыре дня — и всё, конец фестиваля! — Четыре дня?! — Эльга схватилась за голову: куда только делось время! — Ну-ка ступай, повеселись там и за меня, хорошо? А мне нужно… Мне надо… Не сейчас, в общем! И остальным скажи, чтоб не беспокоили. Вот сдам экзамен… Торопливо вытолкав решительно настроившуюся возразить кузину, Эльга принялась за орнамент. Она всё ждала: откроется дверь, и женщина в лиловом войдёт — ведь не просто же так стояла она в переулке! Но пришла она лишь под утро. Дама ткнула уснувшую Эльгу в бок острым ногтем и, не дав как следует продрать глаза, обвинительно воззрилась на приколотый к валику станка сколок. — И этим узором ты собралась закончить? Таким простеньким и безвкусным? — Уже поздно что-то менять, — робко возразила Эльга, прикрывая рот, чтобы не так бросался в глаза зевок. — Остальные углы уже с таким узором. Изменю его — будет несимметрично. — А кто сказал, что важна идеальная симметрия? Она невыносимо скучна. Сделай с этим что-нибудь, иначе Малгит не зачтёт эту грубую тряпку за достойный результат, как бы сильно она тебя ни жалела! Немало бумаги пришлось извести, перебирая новые варианты: всё казалось слишком простым, нелепым. Эльга не понимала, как не замечала этого раньше: да все её работы рядом с работами настоящих мастериц — как слепленный из грязи кривой домик рядом с настоящим дворцом. Да, всю работу уже не исправить, но, может, достаточно сложный финальный аккорд смотрелся бы в самый раз… Лишь когда разгорелся рассвет, она удовлетворённо выдохнула: схема для узора, совмещающего в себе сразу несколько предыдущих, выглядела достойно. Жаль, дама в лиловом покинула мастерскую: вот бы показать ей, спросить… Но она давно ушла, и пришлось принимать решение самой. «Что за глупые завитушки, — шипел ядовитый голос над правым плечом, — совершенно не сочетаются с остальным рисунком. Сильно не затягивай — всё равно придётся распускать». "Сама госпожа Малгит не способна сделать подобное, тем более за пару дней, - увещевал второй над левым. - Продолжай". В уши заливалась холодная, тяжёлая вода, из-за чего безмерно далека делалась музыка, веселье, даже сам Ворндуар. Иногда Эльга была одна. Иногда хозяйка обоих голосов возникала в тёмных углах, непременно исчезая, стоит обернуться. Пока шла работа, она прохаживалась вдоль шкафов и прилавка. Её ногти оставляли на дереве глубокие борозды; изломанная тень едва волочилась следом. — Ты хочешь чувствовать себя героиней, но ходишь только безопасными тропками. А какая героиня из той, что гуляет только по дорожкам городского парка! Ты должна спуститься в самые глубины Нижнемирья, где поднимается чёрное подземное солнце, должна утонуть в глубинах Бесконечных Вод и всплыть на другой их стороне, среди чуждых звёзд. Только те — герои, кто совершает подвиги: так соверши свой! И пусть её подвигом была всего лишь кружевная шаль, Эльга благоговейно слушала, смаргивая восхищённые слёзы. Время остановилась: в теле появилась необычайная лёгкость. Она не чувствовала ни усталости, ни боли. Не льняные нити сплетались в руках, а волокна самой реальности, покорные сильной воле. Поток нёс вперёд, и Эльга плыла среди сверкающих льдин. Лицо её давно скрылось под водой, но видела она необычайно ясно, до самого дна. Кажется, протяни ладонь - коснёшься погребённых во льдах руин. На деле их разделяют многие мили. Ах, как жаль, что так глубоко не нырнуть даже в полусне! Из забытья вырвал слабый стук. Бледная, печальная мать, едва войдя, проговорила вместо приветствия: — Твой прадедушка, Удбран, ушёл в Круговорот этой ночью. То ли она ожидала смерти прадеда слишком давно, то ли сказались бессонные ночи, но Эльга неожиданно для самой себя облегчённо вздохнула. Вздохнула — и испугалась собственной жестокости. Можно ли радоваться только из эгоистичного, торжествующего: «У них найдётся дело насущнее, чем постоянно мешать мне»? Увы, как ни искала, она не находила повода посочувствовать или заплакать. — Он немало прожил, а в последний год едва ходил. Полагаю, его душа найдёт покой в новой жизни. Мать шагнула навстречу, раскинув руки для объятий, но в шаге от Эльги остановилась, промогалась, разглядывая что-то за её плечом. — Пойдём… Ты нужна нам дома. Дома? К чему? Чтобы сидеть подле рыдающей бабушки, которую и без того найдётся, кому утешить? Чтобы тягостно смотреть, как суетятся уже насчёт похорон? И всё это — вместо работы? Да и мама ли это вообще? Может, это тень, морок, насланный чародейкой в лиловом, чтобы испытать её на твёрдость. Эльга помотала головой. — Милая, ты вообще спишь? Когда ты в последний раз ела? И твои волосы… — Прадедушка не воскреснет, если я пойду домой: а вот что посрамит его имя — так это если я снова провалюсь! Не мешай! — Эльга захлопнула дверь перед носом матери и повернула ключ в замке. Назойливый стук вскоре стих, и она осталась наедине с почти законченной шалью. Пусть последний её угол отличается от первых: не страшно. Зато госпожа Малгит сможет оценить, насколько Эльга способна продвинуться — всего за несколько дней! Глаза подводили: то и дело всё плыло, распадалось на две картинки. И тогда, закрывая глаза, она сплетала нити на ощупь, подтягивала ослабленные ранее узлы. Жаль, что уже так тепло: приходится прерываться, чтобы вытирать вспотевшие ладони, но и то всё реже. Тело сдаётся, признаёт власть одного только стремления: закончить начатое. Когда спала… Нет, ей не нужен сон, не сейчас. Она достаточно отдыхает, занимаясь любимым делом. А, чтобы выспаться, хватит и одной вечности. Почему же вечность пролетает так скоро? Госпожа Малгит вернётся уже завтра! Затянув узел, Эльга потянулась за катушкой, но нащупала в корзине пустоту. Неужели придётся бежать на рынок или к портнихе, чтобы добыть нитки? На это ведь уйдёт столько времени! В панике она приподнялась, но на плечо тут же легла властная рука. — Не нужно бежать: взгляни, — распущенные волосы рассыпались по плечам — белые, как у прадеда. — У тебя есть с чем работать. Воодушевлённая, Эльга кивнула. Несколько щелчков ножниц, и вот уже полна корзина светлых нитей, не отличающихся оттенком от некрашеного льна. Чуть другие по текстуре, но не страшно: ко всему можно приноровиться. Осталось ведь всего ничего, зато какая красота получилась! С первого взгляда — простые орнаменты, но взглянешь чуть сбоку — увидишь играющих русалок и морских змеев в глубинах Шепчущей Бездны. Волшебство коснулось её работы, преобразило негодный комок ниток в настоящее искусство. Весь мир сгинул: не осталось ничего, кроме невесомого кружева в натруженных пальцах. Не было стука в дверь, не было криков родни, требующих всем пёстрым хором немедленно остановиться и встретить последний день фестиваля как подобает. Не было мёртвого прадедушки, сидящего в кресле прямо за спиной и хрипло сквозь кашель выкрикивающего проклятия. Изломанная тень, словно отбрасываемая раздавленным пауком, плясала на стене. Удбранд оглушительно хохотал, так, что звенело в ушах: — А всё равно не успеешь! Не успеешь, дурёха, никогда не успевала в срок! Хоть наизнанку вывернись! — Успею! — она швырнула в призрак тяжёлые ножницы, но те лишь ударились о стойку. Смех не стихал, но теперь громче него звучал сдержанный тон дамы в лиловом: — Молодец, девочка. Вижу твоё старание — но ты ещё не закончила. — Да, верно, — Эльга вдохнула через силу, потёрла отчего-то зябнущие пальцы: в мастерской повисла оглушительная тишина. — Я закончу. Ещё всего пара узлов. Её новая наставница и надзирательница провела пальцем по невесомому полотну. — Красивая, правда? «Да, — уже беззвучно прошептала Эльга, разглядывая получившийся узор и чуть не плача от облегчения, — красивая, такая красивая; лучшее, что я видела в жизни!» К полудню после завершения фестиваля Доброй Удачи, когда вернулась госпожа Малгит, Эльга из клана Гулдарн, поседевшая, с запавшими щеками и посеревшей кожей, скорчилась на полу неподвижно — то ли спящая, то ли мёртвая. В бескровных руках она сжимала нечто, до середины бывшее белой кружевной шалью. Но чем дальше, тем больше путались линии, тем беспорядочнее становился узор. У нижнего края нити — нет, седые волосы — висели спутанными клоками белёсой паутины.