Двенадцать коронованных теней

По весне пограничная Река разливалась широко: всюду, куда не обрати взор, зеркальная гладь, соединяющая землю с небесами. Подует ветер, и пойдёт тотчас по воде мелкая рябь, разгонит нетерпеливых духов, ожидающих за чертой. Пусть не велели старейшины племени, Таялунэ приходила сюда, к Реке, окрашенной алым, уже не первый год. Кто бы увидел, кто бы посмел пойти её тропой? Почитая павших предков и сохраняя имена, они страшились голосов с Другого Берега, и так же страшились соплеменницы, чьи волосы струились багровым водопадом. Верховный шаман Хагалы не дал ответа, считать ли рождение Таялунэ дурным знаком или благой вестью, вот и судит каждый по своему разумению: кто склонится, а кто плюнет вослед. У границы, там, где кончалась вода и начиналась красноватая почва, росло одинокое почерневшее дерево. На нём никогда не распускались листья: влага убила корни, а черви, вгрызшиеся в сердцевину, выели её целиком. На нём, мёртвом, изъеденном гнилью, едва виднелись предупреждающие знаки: множество мрачных, пустых глаз и алчущих пастей. Духи бродят здесь, над алой водой, духи ждут; в свой черёд ступит в Реку на их суд каждый член племени. Завтра предстояло сняться с места, уходя дальше от святой земли. Сырой, ещё по-зимнему мёрзлый воздух щипал кожу. Таялунэ присела у корней, осторожно склонилась над красной водой, чтобы не коснуться её ненароком даже свисающим ожерельем, и тихо позвала: — Здесь ли ты, Ялунай? И сегодня, на восемнадцатую весну, она откликнулась вновь. Подруга с Другого Берега всегда являлась одинаково. Сперва исчезало отражение Таялунэ, размывалось, точно было нарисовано на поверхности и вот его унесло течение. Следом опускался пронизывающий холод. Далёкие голоса в беспорядке шептали, говорили, кричали, но Таялунэ твёрдо знала, что никто здесь не навредит ей. Не сейчас, не в третью их встречу. Впервые заговорили с ней из воды две весны назад. Тогда пришла Таялунэ на берег, гонимая страхом. Племя поразил страшный мор: старейшины меж собой обсуждали, что, верно, духи обижены недостойным поступком Нарагала, не пожелавшего отправить на Другой Берег вслед за погибшим братом его вороного жеребца, и надлежит умилостивить их жертвой. Кровь и мясо коня, однако же, делу не помогли. Болезнь не отступала: того гляди, ослабнут руки воинов, и тогда не выстоять против захватчиков из Серых Холмов. Тогда старейшины рассудили, что духи жаждут иной жертвы, и шаман указал на Таялунэ. Как ни удручался отец, как ни рыдала мать, надели на неё венок из сушёных маков и повелели три дня и три ночи неустанно просить о милости. Коли сжалятся предки, коли изгонят из тел соплеменников мучительную хворь — жить ей счастливо, коли нет — выпустят кровь, смешают с толчёнными лепестками, да напоят ею Реку. И тогда ночью, тайком от всех, сбежала Таялунэ со стоянки. Нет, она не собиралась оставить племя, не могла бросить отца и мать на верную погибель: решила только, что голос будет слышнее, ежели говорить у самой границы. Так же, как теперь, села она над водой и час за часом всё говорила. Онемели от холода руки и ноги, едва шевелились обветренные губы. К туманному рассвету заалели воды ярче прежнего, забурлили, и что-то зашевелилось внизу, под холодной гладью. Следом пришли таинственные шепотки, и один, ярче прочих. Девочка, едва ли старше, говорила с Другого Берега. Сперва оробела Таялунэ, не смела перебить, но вспомнила, зачем явилась, вспомнила отца, давящегося кашлем, и тотчас осмелела: — Где же ты? Раз суждено нам говорить, так встанем лицом к лицу. — Не могу. Рождена я несовершенной: мать исторгла меня, не окончив творение, и наказала отыскать свою дорогу. Нет у меня лица, чтоб предстать перед тобой; глаза мои — цветущие маки, тело — красная глина. Выдохнутое облако пара застыло у рта. Таялунэ разогнала его, недвижимое, рукой: — Как мне звать тебя? Эхом разнёсся голос над Рекой. «Ялунай, дева зари», — пел зарождающийся кровавый рассвет; «Ялунай», — вторил им промозглый ветер, качая чёрные ветви. Имя не звучало доселе ни в одном сказании, ни в одной песне, что пели старшие у зимних костров. — Ты — из моих прародительниц? — Вовсе нет, — отвечали с Другого Берега, яснее, чем раньше. Верно, потому слышалось лучше, что опустилась давящая тишина: ни шума воды, ни древесного треска, ни воя ветра. — Нет меж нами кровной связи, но я наблюдаю отсюда, из Реки. Не давал твой плач забыться: расскажи, что за горе терзает тебя? Повесть о болезни, не щадящей ни седых старух, ни юных воинов, полилась сызнова. Рассказала Таялунэ о проступке Нарагала, за него прощения попросила, и о том, что в жертвы назначена, не умолчала. — Раз так, — отозвалась Ялунай, — я приму в жертву тот браслет, который носишь ты на левой руке: сними его и брось в Реку. Такая беда мне по плечу. Браслет из круглых металлических бусин был драгоценностью Таялунэ: говорят, раздобыл их отец в бою, убив шестерых чародеев из-за Реки. Но без колебаний девушка отдала его, до земли склонилась, благодаря за милость. — Расскажи-ка лучше, — прервала её Ялунай. — Чем живёт твоё племя? Каковы они из себя? Долго, долго сидела Таялунэ над водой, и всё не могла окончить беседу; спела она все дозволенные песни, поведала все легенды, что сумела припомнить, и перечислила поочерёдно всех великих предков. Ялунай жадно впитывала каждое слово, и под конец, когда настала пора расходиться, взмолилась: — Уж очень сладко ты поёшь, милая Таялунэ: прошу, коли настигнет тебя нужда — приди снова, позови меня по имени. Помогу, чем сумею. Благая весть порадовала старейшин, но не все они поверили, будто на зов обычной девушки мог откликнуться могучий дух. Расспрашивали: разве касалась она воды, разве пила травяной сок, обжигающий горло, разве соблюдала положенные ритуалы? Не досталось Таялунэ лавров спасительницы, и потекла жизнь по-старому — до новой весны. В тот год стиснул землю в тисках своих лютый холод. Не стала отважная Таялунэ дожидаться, пока вновь пожелают старейшины жертвенной крови. Тайком надела венок из высушенных маков да пошла к Реке, скованной льдом. Опустилась она на колени и молвила: — Здесь ли ты, Ялунай? Отступили страхи, едва покраснел лёд, едва показалось, что смотрят на неё с обратной стороны, да не два глаза, не три, а сразу сотня. Хором духи приветствовали её, восхищались смелостью, покуда не затихли, дозволяя говорить подруге. — Здравствуй, милая Таялунэ; что за горе терзает тебя? — Немилостива к нам зима: того и гляди, иссякнут припасы, нечем станет кормить наших коней. Скажи, Ялунай, чем провинились мы, какую жертву надлежит отдать, чтобы сошли снега? Забурлила вода подо льдом; почудилось даже, будто кто-то смеётся. — Неведомо мне, каков проступок и кто виной беде, но ведомо, как исправить; отдай-ка мне венок свой, да немного крови, и завтра же стихнут метели. Без колебаний сняла Таялунэ венок, взяла нож, висевший на поясе, и полоснула себя по ладони. Будто напитались цветом иссохшие лепестки. Осторожно проломив тонкий лёд, чтобы ненароком не погрузить рук в воду, опустила она венок в прорубь, и тотчас он утонул. Назавтра пришла долгожданная весна, но пуще прежнего бранились старейшины. Не назначили Таялунэ в спасительницы, наказали только за своеволие. Надеялась она, что не придётся боле тревожить подругу с Другого Берега, но пришла с другой весной и другая беда. Схлестнулось племя в бою с захватчиками из Серых Холмов: половина мужчин полегла. Готовилась меж тем новая атака. Яснее некуда был приказ вражеского вождя: отступит он, позволит им жить, если отдадут ему в жёны девушку с волосами цвета зари. Твердил, будто явилось ему видение, что дети её родятся могучими колдунами; что будет магия в крови их так сильна, что снесут они стену за Рекой и захватят тамошние благодатные земли. — Милая Таялунэ, — голос Ялунай зачаровывал, обволакивал и влёк за собою, — что за за горе терзает тебя? Взмолилась тогда Таялунэ: — Хочет вождь Серых Холмов сделать меня своей женой: всему племени смертью грозит. Расскажи, Ялунай, как беду отвести? Долго молчала дева зари, и молчало всё кругом: ни шороха, ни движения. Только поблескивала алая вода, и пошла по ней в безветрии странная рябь. — Жаль мне такую жертву с тебя просить, но силён враг: нет другой цены. Лишь дух, вставший на пути, остановит их. Войди в воду, милая, впусти меня: в твоём обличье явлюсь я вождю и вырву его грязное сердце. Страшно стало Таялунэ, но куда больше страшило быть отданной зеленокожему чудовищу. Разулась она, как разувают покойников, и шагнула вперёд. Ледяные иглы впились в босые ступни; смертельным хладом веяло от Реки, и напитался водух мокрой гнилью. Алая глина поднималась со дна, опутывала ноги, и уже скоро не могла она сделать и шагу. А глина ли это? Масса, уже поднявшаяся выше колен, была плотной, мясистой: тут и там виднелись в ней иссохшие маковые лепестки. Мелкие трещинки, покрывавшие «глину», обернулись вдруг множеством глаз, и все они раскрылись, жадно смотря. Таялунэ кричала, пока существо не вырвало ей язык, не протиснулось внутрь, примеряя тело. Смешно сказать, «Ялунай» оставалось всего ничего: явиться вождю из Серых Холмов и выдрать сердце. Может, получится добыть даже парочку симпатичных частей, чтобы украсить своё новое вместилище. А затем… Дева зари даже зажмурилась в предвкушении, едва веря в успех. Затем она станет такой же, как братья и сёстры, сотворённые целыми с самого зарождения. Свободной.