Пепельный ветер

      Пеплом пахнет. Ветер поднимает и разносит его по пустоши, едва касаясь костяных украшений над входом в накрытую коврами юрту, заставляя их мягко напевать степную печальную мелодию. Той, кому принадлежало жилище, велено было носить громоздкие амулеты из кости и камня, расписывать лицо густой и пахучей кровью гуара и укутываться во вдвое большее количество ритуальных одеяний. И одеяния эти, расписанные и расшитые даэдрическими символами, будто обвивали хрупкое тело змеиными кольцами, пока она сидела в скромно обставленном убежище. Всё там, от серой глиняной посуды до напольных ковров будто силилось передать атмосферу ужасного уныния, заточения и сломленной воли. Фигура в центре юрты открыла светящиеся алые глаза и вознесла руки к верху жилища, будто моля небо за ним дать ей ещё хотя бы неделю свободы. Ей нравилось думать, что она не оставлена Азурой, что мольбы её могут быть услышаны.       Ей было шестнадцать. Для кочевых племен земель Велота то был дозволительный к браку возраст, но сама себя она ощущала слишком неготовой. Душа тянулась к прежнему озорству и свободолюбию, побегам подальше от стоянки и случайным встречам. Ограничения, наложенные на её жизнь, стискивали сердце: около двух недель девушка должна была прожить одна, последнюю неделю из которых — с завязанными глазами. Её племя, Кефрисмеш, таким образом очищало разум и сердце невесты, подготавливая к нерушимой связи двух душ. Связи… с кем? Данмерка стянула повязку с глаз и тихо вздохнула. Нельзя покидать юрту, нельзя ни на кого смотреть, нельзя снимать украшений. Так боязно было думать о том, что случится завтра, как будет она исполнять традиционный заученный танец на глазах тех, кого ветер сделал охотниками и воинами, обойдя её стороной, но она усиленно гнала от себя эти мысли. Сегодняшний день должен быть особенным.       Аккуратно откинув закрывающее вход полотно, девушка робко выглянула наружу. Те соплеменники, что заметили это, учтиво отвернулись. Губы эшлендерки тронула призрачная улыбка, когда она столкнулась взглядом с мудрой женщиной, что одобрительно кивнула ей. Но девушка не торопилась, жадно рассматривая как узоры на юртах, так и скалы вокруг. Кефрисмеш всегда выбирали место стоянки поближе к каменной гряде, обязательно поблизости лавовых ручьёв или рек. А там, за чередой каменных пик, возвышалась вершина Великого Скара — родной дом любого велотийца — Альд’рун. — Мирекатсухи! — услышав собственное имя, девушка едва ли не устремила взгляд на нерадивого друга. Старший охотник недовольно заворчал, стукнув юнца, и тот виновато что-то залепетал в ответ. Но именно этот проступок напомнил ей, для чего данмерка выбралась из своего укрытия. Кили’оада, огненная река. И двинувшись к ней, Мирекатсухи затянула тихую песнь, которую узнала ещё давно, в своих снах во время ритуалов.       Согласно давнему обычаю, посвящённая в невесты велотийка должна сорвать несколько лепестков пеплоцвета — особого цветка, что рос лишь на обагрённом кровью пепле, и запустить их в сторону лавовой реки. И, если верить легенде, лепестки должен подхватить ветер, унося их к небесам. Плохим же знаком считался полёт оных прямиком в лавовый поток. Мире хмыкнула, пытаясь аккуратно нарвать лепестков с колючих стеблей. — Глупость, да и только. — вздохнула она, поднимаясь. Как могут цветы угадать, будет ли брак спокойным и полным любви? Но это был тот миг свободы, которым не надышаться. Краем глаза данмерка заметила проносящуюся мимо никс-гончую, что лишь на миг устремила на неё алые глазки-бусинки, прежде чем скрыться за поворотом. С тёплой улыбкой Мирекатсухи вспомнила своего питомца из раннего детства. И усилием заставив себя отвлечься, швырнула лепестки в сторону реки. С громким шипением те исчезли в раскалённом течении, заставив девушку саркастически усмехнуться. Ну да, конечно, как же иначе. Велотийка поглубже вдохнула серный тяжёлый воздух, покружившись на месте. Когда на её месте была великая предок, к ней неожиданно в глаза заглянул вовсе не тот, кому она была обещана. Грубейшее нарушение правил, за которое её могли закрыть ещё на несколько недель, а его и вовсе высечь. Ну, если бы поймали. Случись подобное с ней, Мире бы сочла это и то лучшей судьбой, нежели просто скучно повторить историю десятка таких же женщин до неё. Но никто не пришёл.       Не смотря на буйство характера, девушка даже привыкла быть в одиночестве. Песни, вышивка и вырезание из кости скрашивали скучные вечера, а подглядывание тайком за друзьями пробуждало весёлые воспоминания из детства. И что-то всё же болезненно дёрнуло в груди в момент, когда она коснулась полотна на своей юрте. Ну нельзя так, не хочется ей! Даже если это будет значить изгнание, пусть так, зато свободна как сам чёртов ветер! Заходя в юрту, велотийка кивнула сама себе. Сегодня вечером. В конце концов она ничего не теряет.       А вечером поднялась сильная пепельная буря, укрыться от которой можно было лишь под тентами из шкур скальных наездников. Мирекатсухи вышла из юрты на свой страх и риск, сначала сгорбившись и на цыпочках, а после заставив себя храбро выпрямиться. Девушка держала голову чуть поднятой, пытаясь унять чувство разгорающегося восторга и страха, что ветром трепали её смоляные волосы. Костёр у юрты эшхана плясал жуткими очертаниями, озаряя лицо напуганной мудрой женщины яркими всплесками. Она наблюдала эту непокорность юной данмерки, онемев от неожиданности её решения. Осуждающие взгляды соплеменников заставляли ее буквально возмущаться, но она вынуждала себя заглянуть в глаза каждому, нарушив древнюю волю предков, что её волей не была. Мирекатсухи скинула верхний слой ткани и подолом второго утёрла лицо от позорных для неё символов. Когда тонкая рука потянулась к ритуальному амулету, мудрая женщина вскрикнула, не то от ужаса, не то от возмущения. Лицо девушки озарилось победной насмешкой, она сильно дёрнула за украшение, разрывая на шее нитку. И вдруг почувствовала сильный удар по голове.       Мирекатсухи даже не успела предположить, кто ударил её, беззащитную и торжествующую, кто заставил вновь упасть на колени после того, как она наконец смогла встать. Грозные воинственные крики велотийцев её племени сменялись на стоны боли и шипение огня. Чей-то сапог уперся в её плечо и грубо оттолкнул. Девушка пыталась сфокусировать взгляд, но видела лишь тёмно-красное размытое пятно. Сколько это длилось? Несколько часов или пару мгновений? Фигура будто не могла решить, что делать с ней. Данмерка почувствовала, как ветер заботливо присыпал ей лицо пеплом, даруя фальшивое чувство спокойствия и безопасности. Вот бы просто слиться с этим пеплом и даже не думать о том, что скрывает за собой жаркое полотно криков и пламени. — Помимо этой ещё есть? — холодно и спокойно спросила фигура, не убирая ноги с хрупкого плеча. Голос звучал так, будто девушка погрузила голову под воду, ещё больше усиливая ощущение нереальности происходящего. — Ещё две поймали, господин. — Поднимите эту падаль и закуйте, негоже с пустыми руками идти к Дому. Наконец тяжесть отступила, но её резко дернули за руку, вынуждая подняться и соображать. Видеть. Быть. — Великий Дом Редоран теперь владеет тобой. Забудь своё имя и племя. Всё это сгорело в огне! — хриплый голос без конца почти механически скандировал эти жестокие слова, толкая девушку в спину нагайкой. Ноги не слушались, так же как мысли и руки. Она может и хотела бы предположить, что это просто страшный сон. Но она парадоксально хорошо понимала, что всё это значит. Всё, что ей оставалось — идти и сдерживать из последних сил горестный плач. Неужели Азура так наказала её за дерзость? Но почему не её одну, зачем было наказывать за вольность одной дурочки целое племя?

***

      Знала бы как город называется — прокляла бы его именем Дагота. Злоба пришла на место горю и смятению, роилась в голове острыми ругательствами. Запястья с тяжёлыми кандалами ныли и болели, босые ноги находили вместо привычного пепла лишь холодные камни. Остатки платья невесты были испачканы кровью и грязью, но взгляд постоянно стрелял укоризной в небо, с завистью провожая стаи скальных прыгунков.       Их по очереди завели в высокое здание с миловидным садом, и она вдруг подумала, как бы чувствовала себя, будь она не рабыней, а гостьей. Мысль о погибшем в огне отце сменила эту, подбираясь комом поближе к горлу. У окна стоял, повернувшись спиной, высокий данмер с серыми волосами, собранными в тугой пучок. Одет он был так же вычурно, как и остальные: темно-красная мантия с изображением большого шалка, обилие золотых украшений и эбонитовых пряжек подчеркивали статус. Мужчина повернулся, и она остро посмотрела на него, пытаясь запомнить как можно лучше. Глубокие морщины и седая щетина выдавали преклонный возраст, уродливый шрам на шее и искусный клинок на поясе рассказывали о череде прожитых битв. Чёрные, как спинки финдротов, глаза взирали с холодом, лишённым какой-либо искры. Данмер склонил голову в интересе, проведя ладонью в воздухе, разрешая объясниться. — Племя у Альд’руна изведено, господин. Эти рабыни — символ нашей победы над ещё одной ячейкой дикости в Морровинде. — она узнала знакомый голос. Надменность его по тяжести была соизмерима только с его обувью. Краем глаза Мирекатсухи заметила своих сестёр, что беззвучно рыдали, не смея поднять голов. И снова устремила полный злобы взгляд на своего нового хозяина. — Не могу не отметить, что Ваше стремление к повышению в иерархии дома превышает все мои ожидания, Раддас, — тихо ответил седой мужчина, сделав несколько шагов вперёд, будто пытаясь лучше разглядеть девушек. На миг Мире показалось, что произнёс он эти слова с едкой иронией, если не с осуждением. — Но своего «капитана» Вы получили, мои поздравления. Данмерка не сводила с него пристального взгляда. Разочарование наполняло душу, уничтожая едва ли вспыхнувшую надежду на спасение. Он раздает титулы за такую низость как убийство беззащитных? За порабощение? — Тебя ещё научат, что смотреть на господина прямо — дурной тон, Рабыня. — полушёпотом произнес данмер, переведя острый взгляд на неё. Не смотря на всю зарождающуюся ненависть, эту битву взглядов она удерживала с трудом. — Мое имя — Мирекатсухи, н’вах. — прошипела она, стараясь вложить всю свою злобу, но вышло жалко даже по её меркам. Седой вояка усмехнулся, поднеся в любопытстве ладонь к щеке. — Выпороть её и лишить еды на двое суток. Вам известно, как сбивать спесь.

***

      Рарлихил было четырнадцать, а Саккаэр — пятнадцать. Им доставалось в рабстве редоранца не меньше, чем Мирекатсухи. Данмерка часто голодала из-за дерзости или отказа опустить глаза. Спина её обрастала всё новыми и новыми рубцами от ударов плетью, и она всё равно гордо выпрямляла спину в присутствии сестёр. Верилось ей, что старшая сестра была и остается достойным примером храбрости и непоколебимости. И ни жестокие нотации надзирателей, ни уговоры младших велотиек не унимали её бунта перед своим «господином». И лишь острые недовольные взгляды таких же, как она, пробуждали противоречивое чувство стыда за свою борьбу. Так, однажды, во время уборки поместья к Мирекатсухи подошла аргонианка Тише Шагает. Она никогда прежде не заговаривала с данмеркой, но в сей раз явно потеряла терпение. Она робко тихо произнесла, опасаясь внимания господ: — Ты очень храбрая, мы уже поняли, но Харусси колотят из-за тебя. — её слегка шипящий голос надрывался от боли. — Что она не подает пример. Ситис видит, она не заслужила… Мире лишь едва кивнула, чувствуя, как к горлу подступает ком. Сдаться обстоятельствам? Но это же так… мерзко. Будто предаёшь саму себя. Аргонианка, прежде чем уйти, лишь сострадательно погладила её по спине, вынуждая невольно поёжиться от прикосновения к ещё не зажившим ранам.       Леввус Редоран с любопытством ожидал свою слугу. Он нарочно оставался в читальном зале, когда она прибирала. Как-то раз она плюнула служителю Трибунала в лицо, когда тот сказал ей что в просветлении Троих она найдет покой. А как-то швырнула в него грязной тряпкой, когда он озвучил мысль о необычайной красоте её младшей сестры. Но его никогда не останавливала эта дерзость, наоборот, кажется, забавляла. Возможно, не так сильно, как лицезрение наказания спесивой на его глазах. Хоть Мире урывками и видела, как порой он отводит глаза резким движением головы.       Невольно он гадал, чем данмерка удивит его в сей раз. Но она вошла тихо, не отрывая взгляда от половиц, сложив руки на юбке платья. Как делали все прочие. Мире принялась прибирать книжные полки, как вдруг он окликнул её по имени. Велотийка вздрогнула, на свой страх и риск устремляя на него взгляд. Разочарование? Он… разочарован? Или лишь она так хотела думать, изучая сухое, искажённое непонятной ей тоской лицо? — Поди прочь. — необычно жёстко сказал мер, поднимаясь с кресла. — Убирайся, кому сказал! Мужчина замахнулся, но не ударил. Мире вздрогнула, прежде чем поспешила покинуть зал. Она почти привыкла к тычкам и наказаниям надзирателей, но впасть в немилость хозяина было действительно страшно. Хозяина?.. Стой, погоди, никто ей не хозяин! Девушка опустилась на камень крыльца во внутреннем дворе. — Может, всё же так проще. Говорят, они отпускают рабов за хорошую службу. — велотийка потёрла глаза, глядя на единственного слушателя — крохотного жучка на перилах. — Чуточку потерпеть, да? И снова свобода.       Что-то всё же надломилось в ней в тот день, ибо она больше не повышала голоса и не смела никому дерзить. Однако мастера это будто только сильнее злило, а Мирекатсухи никак не могла выяснить причины. Но несколько дней всё было относительно спокойно: старик, очевидно, утратил к ней интерес. До одного вечера. Юный маг-телванни выкупил у Леввуса Рарлихил, обещая «хорошо о ней заботиться». Крик пытался вырваться из груди Мирекатсухи, как только она услышала новость, гнев царапал кулаки, но она мучительным усилием молчала ради второй сестры. Молчала, панически рисуя в голове картинку, где она обязательно нашла огневолосую малышку и освободила. Былое желание борьбы вспыхивало в груди с новой силой, заставляя поверить в себя, снова поднять полный горестного осуждения взгляд.       Через полгода от болезни скончалась Саккаэр. Она умерла улыбаясь, без конца повторяя что передаст матери привет от своих сестёр. Мире в своём отчаянии вытерпела не один десяток ударов, ибо даже мелкая рутинная работа давалась ей с большим трудом. Потеря средней по старшинству била в затылок едким одиночеством. Но хуже всего был запах палёной плоти, стоящий в носу.

***

      За ещё два года Мирекатсухи научилась и хитрить, и сбегать. Ненадолго, но удавалось даже стащить что-то с рыночного прилавка. Работу свою данмерка выполняла на совесть, стараясь не показываться никому на глаза. Новеньких больше никто не приводил, отчего велотийка испытывала нечто сродни облегчению. Однако ежедневные прохладные «встречи» с мастером продолжались. Данмерка уже даже перестала гадать, что творится в голове старого безумца. Злость бушевала в ней лишь тогда, когда он позволял себе подойти слишком близко, якобы чтобы объяснить важность того или иного фолианта. И так же импульсивно он мог взорваться яростью, прогнав её или перевернув стеллаж, в случае если девушка вела себя слишком покладисто. И лишь раз она, не выдержав, выкрикнула ему в лицо звонкое «н’вах», отчего тот расхохотался и нарек её своим, казавшимся ему оригинальным, именем. Солсиф. Мире искренне пыталась отзываться на это прозвище, мысленно поправляя данмера и кивая его скорой близости с предками.

***

— Эй, Солсиф. — уставший голос господина окликнул её. Девушка повернулась, хоть и не сразу, позволив себе поднять на него глаза. — Помнишь эту мелкую, как её там звали? Тот маг прислал отчёт об эксперименте. Держи. Мирекатсухи приняла пергамент, вчитываясь в кривоватый почерк телваннийца. Тайком рабы читали. И Тихо Шагает научила велотийку подобной вольности. Но волнение кипело в крови сильнее страха перед лишними вопросами об её грамотности. «Мутсэра Леввус! Та рабыня, что милостью Троих попала в моё распоряжение, продемонстрировала превосходное качество выдержки. Моё экспериментальное заклятье сосуда огня всё ещё в процессе, но благодаря столь качественному материалу я продвинулся в своих исследованиях далеко вперёд…» Дочитать не хватило сил. Руки затряслись, а губа, закушенная добела, готовилась лопнуть. Мужчина лишь наблюдал с неподдельным интересом. Мире отвела взгляд в ярости и отвращении. Только ей казалось, что она способна взять ситуацию под контроль, как он одерживал победу в очередном раунде.

***

      Прошло еще около полугода, прежде чем Мирекатсухи переселилась из барака за поместьем в господский подвал. Несмотря на то, что за всё время в поместье остались всего лишь три рабыни, свободы и статуса слуг им никто не давал. Тихо Шагает и каджитка Харусси успели породниться с данмеркой и её жгучим нравом. Без сестер её жизнь лишилась всякого смысла, однако эти двое неустанно поддерживали велотийку. Мире боялась думать о них как о своей семье, приняв за данность что высшая сила отнимет у неё любого близкого.       Леввус же проявлял к ней всё больше интереса как к женщине, что пробудило в ней едкое чувство отвращения к своей природе. Несмотря на то, что ему явно не хватало отсутствия родовой брезгливости, чтобы позволить себе что-то большее нежели настойчивый флирт, девушке всё равно было отвратительно даже представлять себя рядом с ним.

***

— Солсиф, — однажды позвал её данмер, когда рядом никого не было. — Довольно тебе гонять пыль по особняку. Я дам тебе свободу… Неожиданный восторг сразу сменился справедливым недоверием. И не зря. Леввус усмехнулся, прочитав подозрение в глазах рабыни. — …Под условие, что ты станешь мне супругой. Теперь же наоборот, миг отчаяния сменился странным ликованием. Он настолько доверяет ей! Доверяет, зная, что она в курсе, где лежат его наточенные клинки. Это было так глупо, что становилось смешно. Улыбка не сходила с её лица, и когда Харусси затягивала завязки на тонком белом платьице. — Харусси считает, что тебе не обязательно притворяться радостной. Точно не здесь. — с сочувствием произнесла старшая. — Харусси, милая, скажи, кто сейчас готовит господскую комнату? — Редоранские слуги. Что ты задумала? Каджитка выглядела обеспокоенной. Не потому, что Мирекатсухи станет её новой хозяйкой, но потому что знала, что именно за искры пляшут в глазах велотийки.       Слуги, в отличие от остатка рабынь, носили редоранские накидки с капюшонами, выделяющие их в толпе и скрывающие одновременно. И к счастью для девушки, все слуги были данмерами. Также упрощало исполнение задумки её новое положение невесты, позволяющее ей свободно бродить по поместью и заниматься своими, не связанными с уборкой и прислуживанием, делами.       Так она спокойно зашла и забрала одну из мантий, подслушав, как вовремя одна из слуг слегла с лихорадкой. Затем в арсенал, переодевшись. Под жалобы о «куда-то завалившемся кинжале, девушка, мило кивая и улыбаясь, легко выудила пропажу из-за ящиков со снаряжением, но спрятала в глубоком кармане накидки, вместо возвращения мужчинам. В конце концов, если хочешь спрятать — клади на самое видное место.       Велотийке пришлось несколько раз ниже склонить голову, укрытую капюшоном, дабы не быть обнаруженной по пути к господской спальне. Задержавшись у лестницы наверх, в злосчастном читальном зале, Мире посмотрела на дорогую фарфоровую вазу, стоящую на одном из комодов. Пожав плечами, данмерка лихо опрокинула её на пол, слегка поморщившись от звука разлетевшегося фарфора. — Кто-то разбил вазу в коридоре, господин вызвал тебя разобраться и убрать всё. Я закончу здесь, не волнуйся. — Мире осознавала, как нелепо это звучит произнесённым вслух. Слуга глядела на неё неотрывно, и момент, кажется, почти затянулся. — Ох, ты так выручила меня! С меня чашечка чая! — вдруг взволнованно пролепетала девушка, выбегая из комнаты. Велотийка поняла, что служанка обо всём догадалась. Однако, как она уже выучила, данмер лишний раз скорее уступит интриге, не вмешиваясь никоим образом, чем позволит в неё себя втянуть. Времени было мало. Мирекатсухи быстро, насколько могла, привела комнату в порядок, лишь раз задержав взгляд на господском дневнике. Но услышав скрип со стороны лестницы, панически вздрогнула и сунула под подушку со стороны окна витой кинжал. Она вышла из помещения, прежде столкнувшись с будущим мужем. Сердце колотилось до ужаса быстро, и, склонившись в мнимом уважении, велотийка поспешила вниз, подальше от его проницательных глаз.       Теперь, когда накидка слуги была возвращена на место, оставалось придумать, как спасти и своих подруг. Харусси внимательно выслушала план данмерки, но на лице каджитки играло тенью сомнение. Тихо Шагает подала голос: — Я всякое слышала на улицах. Говорят, в одном городе неподалёку спасают рабов… Найди способ освободить нас, и мы найдем способ освободить остальных.       До вечера Мирекатсухи занималась поисками тайного лаза. Так ей было обнаружено заслонённое картиной с пейзажами Алинора окно в сад и забитый люк в каналы в подвале. Продемонстрировав свои находки, она объявила подругам время и отправилась в читальный зал.       Как же было непривычно брать без страха любой из томиков, аккуратно расставленных в сей раз не её рукой. Девушка проводит пальцами по обложке, раскрывая книгу и безразлично взирая на изображение АлмСиВи. Интересно, если он найдёт хоть что-то, насколько суровая кара постигнет и её, и подруг? Что ж… она ничего не теряет, верно?       Мирекатсухи искала его взглядом, то и дело отрывая глаза от книги. Один раз сыграть в любовь и желание, ну что тут такого? Но зарождающееся животное чувство страха поддевало за желудок тупым крюком, кричало побежать в комнату и забрать кинжал. Камин спокойно потрескивал. Пахло пеплом. — Солсиф, дорогая, пойдём. — раздался тихий мужской голос. — Но ведь церемония только завтра… — почти с явным отчаянием пролепетала данмерка. Леввус лишь покачал головой. — Если будет угодно, после тебе подготовят собственные покои. Но я не думаю, что это пригодится. Девушка кивнула и покорно отложила книгу, смело посмотрев на него. Что ты знаешь, старик? Он улыбался очень спокойно и привычно устало, но в сей раз даже во взгляде читалось что-то новое. Они последовали в господскую спальню и велотийка изо всех сил пыталась сдержать дрожь в теле. — Проклятый посланник Хлаалу. — выдохнул мужчина, ослабляя пояс на мантии. — Будто недостаточно я слушал его бред про полную лояльность к империи. Данмерка молчала, сидя на краю кровати, вопросительно глядя на Леввуса. Её искренне удивляла его тяга… поговорить? Данмер распустил пучок и посмотрел на неё из-под прикрытых глаз. — Я старею и становлюсь сентиментальным. Последний год я думаю только о том, что неправильно поступил с твоим племенем. Она вздрогнула. Слёзы подступили к глазам, и она попыталась сглотнуть ком в горле. Он подошёл ближе и коснулся ладонью щеки, на которой ещё до конца не зажила ссадина. Она понимала в этот момент, что не будь она родом из пепельной пустыни, то могла бы любить его, уважать. Но причинённая боль и лишения не могли допустить такие чувства как нежность или смирение. Данмерка ужасно хотела плакать, но глаза только резало, а чувство успокоения так и не приходило. — Это сделал не ты, а проклятый карьерист Раддас. — неожиданно для себя отрезала Мире, поднимая глаза на редоранца. Он с досадой цокнул языком. — Но я поддержал его больное рвение. На это велотийке, к сожалению, было нечего сказать. Девушка поджала губы, силясь прогнать из разума видения прошлого. — Можно я… посплю у окна? — робко выдавила она, отводя взгляд. Мужчина тихо усмехнулся, кивая и опускаясь на противоположный край кровати. Уснуть данмерка не могла, как бы ни пыталась. Но Леввус действительно не тронул её. Неужели ему действительно важен этот официоз? Что вообще происходит в голове этого мера? Мысли угасали в тяжёлой уставшей голове, уступая место короткому беспокойному сну. И то было благом, которое оценить она пока была не в силах.

***

      Белая свадебная сорочка на ней буквально висела, но беспокоила девушку лишь прохлада ночи. Леввус подходит со спины и данмерка чувствует тепло от исцеляющего заклинания. Сухие губы касаются плеча, слишком коротко и будто символично. Едва поморщившись, велотийка поворачивается и смотрит на него. Мужчина легко целует бывшую рабыню в лоб и улыбается приторно по-доброму. — Мирекатсухи, ты теперь свободна. Свободна. Горестно. И самое поганое, что осуществлять свой план хотелось уже не так сильно. Не хватало ярости. Но остаться здесь? О Азура. «Тебе что, совсем меня не жаль?..», — разум пронзает голос младшей сестры. Мире сгибается, будто от боли в животе, отчего он лишь обеспокоенно кладет данмерке руку на плечо, наклоняясь. Адреналин и злость закипают внутри. Перед глазами мелькают картинки: окровавленные запястья, последняя улыбка сестры, отчаянная пустая боль на полу в бараке. «Нет. нет-нет-нет! Я не прощу тебя! Ты никогда не заслужишь прощения!»       Он даже не понял, что произошло. Движение её руки было столь быстрым и острым, что мужчина едва ли хрипнул, захлёбываясь собственной кровью и падая на колени. Спустя несколько минут звуки стихли, а данмерка смогла опустить наконец руки. Ступор и непонимание смешивались со… страхом и стыдом? Мирекатсухи захохотала в истерическом припадке, ругая и хваля себя наперебой. Ноги и руки дрожали, девушка отбросила кинжал и лихорадочно дёргала себя за волосы, расхаживая по спальне. Обилие эмоций вынуждало хотеть то жизни, то смерти, но оставленный на подоконнике свисток вернул из омута, заставил вспомнить: она ответственна ещё за две жизни. Использовав безделушку, данмерка прислонилась ухом к полу, прислушиваясь. Когда лужица крови настигла её виска и волос, она не отпрянула, пока не услышала внизу шум. Пора. Пора бежать. — Ты свободна, Мире, — дрожащим от волнения голосом произнесла велотийка, глядя вниз из распахнутого окна. — Тебя ветер подхватит, давай же! Ей казалось, что двери в спальню раскрылись в тот же момент, как она выскользнула из окна, ловко приземлившись на один из козырьков. Даже слабое знание города-тюрьмы не могло перебороть бешеное желание выжить. Зачем и почему? Можно разобраться позднее. Сейчас… беги, Ветерок, беги.