Штирлиц никогда не

Под повязкой у Кэйи наполненная жидким золотом радужка с неправильной формы, изогнутым четырьмя концами в звезду зрачком. Детская, наивная попытка скрыть за игрой в пиратов отличие, особенность, уникальность… уродство, которое невозможно, нельзя никому объяснить. Нельзя потому, что Кэйа не знает сам. Притираясь щекой к подушке, правой, запретной — бракованной — половиной лица, так, чтобы спрятать глаз, Кэйа шепчет словно бы насмешливо, а у самого от тревоги буквы заплетаются. — И я говорю ему, зачем ты меня прелс… преследуешь? А он замирает, смотрит на меня… и говорит «Не помню». Кэйа смеется почти беззвучно, так что только плечи подрагивают. Дилюк придвигается ближе, наваливается, прижимает к себе, позволяя напускному смеху перейти в беззвучный плач. Рагнвиндр не говорит ничего, гладит по волосам на затылке, чувствует ладонью мягкость отросших прядей. Кэйа отрастил волосы. Вернулся из Сумеру в каком-то диковинном, непривычном костюме. И привез в качестве сувениров тревогу и истории о преследующем его бессмертном мечнике родом из Каэнри’ах. — Он назвал меня потомком основателя Ордена Бездны, — шепчет Кэйа и без перехода хвастается: — Мы выпивали вместе в таверне. Представляешь, ему тоже нравится Полуденная Смерть. Дилюк беззвучно выдыхает, вдыхает глубоко, наполняя легкие до отказа. Долгий миг молчит, пока прошлое втыкает в него эфемерные кинжалы, напоминая, убеждая, наставляя… но они больше не ранят. Прошлое больше не имеет над ним власти. Дилюк оставил прошлое позади. В ответ на сказанное Кэйей он говорит лишь: «Не знал, что мой фирменный коктейль добрался до Сумеру». Кэйа слегка улыбается. — Он другой. Название то же, но вкус отличается. Я сам удивился, когда увидел в меню. — Этот Дайнслейф, — говорит Дилюк, и Кэйа застывает в его объятиях. — Что было с ним после? — Не знаю. Он просто ушел. После того, как я… напомнил ему, кто я. Там после много чего было… Мираж, гидро эйдолоны, океанида… Я расскажу тебе потом. В ближайшее время я в Сумеру больше не собираюсь, да и вообще никуда, буду в Мондштадте. Будет много времени. Дилюк подтягивает на Кэйе одеяло, заворачивает его в него и прижимает кокон с Альберихом ближе к себе. Ждет, пока дыхание Кэйи не выровняется. И только убедившись, что кризис миновал, нежно целует в губы. Кэйа искренен только с ним и только ночами. Только теми ночами, что проводит в его постели. Дилюк отдал бы все, чтобы Кэйа был с ним всегда, а не изредка, когда его переполняют страсть или же тревога, от которой он прячется в объятиях друга-любовника-пускай хоть брата. Дилюк гладит Кэйю по щеке, заправляет ему за ухо синюю прядь. — Каким бы ни было родство, мы не обязаны следовать чужому пути, — наконец, говорит Дилюк, реагируя на главное заявление. — Я тебе верю, Кэйа. Альберих жадно вдыхает воздух и поворачивает лицо, смотря на него обоими глазами — синим, с расширенным зрачком, и блестящей золотом тьмой. — Спасибо, — Кэйа придвигается к его губам. — Я люблю тебя. Спасибо, Дилюк. Он стягивает одеяло и требовательно царапает спину Дилюка крашеными черным лаком ногтями. Занавески на открытых нараспашку окнах винокурни колышет ночной ветер, принося аромат травы, сена и винограда. На прикроватном столике лежат сумерская книга и повязка Кэйи. Скрип кровати и жаркое дыхание стихают перед самым рассветом: этим днем и у Рагнвиндра, и у Альбериха планируется выходной.