Красная тинктура

      Оказаться в Париже и не наведаться на Сент-Уан по мнению Итана было преступлением, сходным по степени тяжести с подрывом поезда. Это же огроменная сеть блошиных рынков, на которых можно найти все, что душе угодно. И мебель, и картины, и винил, и одежду. В сторону рынка Малик, как раз торговавшего винтажными нарядами, и потащила Томаса Виктория, оставив их с Дамиано одних со строгим наказом не спустить все предназначенные для покупки квартиры деньги на что-нибудь бестолковое и безумное. Кто бы говорил после восьми до упора набитых пакетов с вещами, собранными в винтажках Берлина!       Восемнадцатый округ, который рассекала стрела бульвара Орнано, был Итану давно знаком. Когда-то на улице Андре Месаже жила Фрэн, так что навещая ее, как всегда без уведомления о своем визите, он, доехав до конечной четвертой линии метро и перейдя бульвары Маршалов шел против потока толпы от станции Порт-де-Клиньянкур так, чтобы оказаться на пяточке, где сходились улица Бельяр и улица Летор (нынче на нем вместо кофейни с музыкальным автоматом зубоскалил своими окнами Макдональдс), после чего, выбрав вторую, нырял в тихие кварталы. Иногда он избирал и другой путь, по прямой от станции Симплон, но там всегда было безумно шумно, за исключением разве что майского воскресенья в пятдесят восьмом — тогда на всех перекрестках безлюдных улиц стояли вооруженные до зубов жандармы, беспрестанно спрашивавшие документы. Конечно, беспечно разгуливающий мужчина неопределенного возраста в связи с алжирским путчем был безмерно опасен. Боевики, увешанные взрывчаткой, появились позже, но даже тогда праздно шатающийся пешеход с цигаркой между зубов и в пальто не по погоде явно вызвал у правоохранителей много вопросов.       Но в большинстве случаев, он — тогда уже не Чезаре, но еще и не Итан — напившийся кофе до икоты и подкормившийся историями о настоящей жизни от живых, уходя от старой знакомой, просто растворялся в бензиновых сумерках, опускавшихся на Париж в районе семи вечера.       — Земля вызывает Итана! — шутливо токнул его в плечо Дамиано, вырывая из спирали воспоминаний. Нынешний Париж был безмерно прилизаным по сравнению с Парижем прошлым. Даже девушка, предлагавшая сделать фото на память со своими уставшими голубями не имела ничего общего с когда-то на этих же улицах пугавшим туристов седым косматым мужчиной с сизым, как его голуби, носом. У того была поношенная шинель, жеванные ботинки и густой шлейф из табака с перегаром, у веселой девчушки — яркое розово-яблочное платье, шуршащий дождевик и, весьма вероятно, хороший антиперспирант, ибо подмышки ее выглядели совершенно сухими.       — Сходишь потом со мной по одному адресу, когда закончим? — окинув подрабатывавшую студентку взглядом, спросил у Дамиано Итан, — Тут недалеко.       — Знаю я твое недалеко! — притворно возмутился тот, впрочем, не отказывая, — Половину Парижа пешком пройти придется!       Пестрая, гудящая, как тронутая басовая струна, толпа текла между торговых рядов, похожим на патоку потоком, из хрипящего патефона доносилися Джо Дассен, поющий гимн Элисейским полям, как месту для безумных встреч и «Et si tu n'existais pas», которого заглушала Милен Фармер из колонок точно также выставленного на продажу кассетного магнитофона, втиснувшегося между вазой уранового стекла и композицией пухлых ангелочков с полезшей позолотой.       Дамиано с видом ребенка в кондитерской рассматривал все эти помоечные сокровища, вываленные на лотки и даже одеяла, где по незнанию продавца антиквариат запросто мог быть уравнен в цене с откровенным мусором: латунные чайники с царапинами, почерневшие котелки и треснутые мундшутки для кальянов. У Итана же уже за пару минут начало рябить в глазах от блестящих на ярком летнем солнце дверных ручек, амбарных замков, и, кажется, даже советских подстаканников. На свой страх и риск он взял в руки один из них — и да символика Олимпиады восьмидесятого года, покрытая густым слоем патины, вполне еще просматривалась. Не дожидаясь пока продавец заметит его интерес и рванет заговаривать зубы, Итан положил вещь на место и поспешил догнать уже ушедшего вперед Дамиано.       Где-то слева напевной скороговоркой, раскачиваясь на своем кресле качалке, на котором тоже была бирка с ценой, с характерным акцентом вещал замотанный до ушей араб: «В продаже есть актикварный фарфор, латунь и картины, а также магнитофонные кассеты семидесятых с отборной музыкой, коллекционый винил. Каждая вещь с мостовой не больше трех евро!»       Итан шарахнулся от него как от прокаженного, увлекая и зазевавшегося Дамиано подальше, слишком уж он знал, что такие торговцы вне зависимости от названия рынка: Сент-Уан, Жужа или Эль Растро, вцепляются в чуть давших слабину людей, и не отпускают от себя до тех пор, пока содержимое кошельков тех в полном объеме не перекочует в поясные сумки.       В соседненем ряду было намного интересней — негр кожей темнее баклажанов, и такой же немного лиловый, торговал украшениям, с легкостью очаровывая женщин своей белозубой десневой улыбкой.       — Мадмуазель, ну что за дикость? Почему если красиво и дешево, то всенепременно фальшивка! Неужели вы не знаете, что яркая бирюза — это пропитанная циакрином? А это настоящая, винтажная, поэтому такая блеклая! — увещевал он.       Дамиано сбавил шаг и тут же попал под действие магнитного луча.       — Месье! Месье, посмотрите какое кольцо с яшмой. Чистое серебро!       Негр безошибочно вытащил из горы своих потертых украшений искомое: большой камень был красным, будто брызнувшая артериальная кровь или свежесваренная тинктура.       — Померьте, точно будет по размеру!        Мысленно попрощавшись с сотней евро — Дамиано точно не уйдет от этого лотка без парочки цацек — Итан развернулся к лавке, притаившейся под тентом из полосатого брезента.       — Я посмотрю пока что там.       Там оказалась полная женщина, похожая на мопса, торговавшая мебелью и прочими интерьерными вещами, в том числе открытками, фотографиями из чужих семейных коллекций и картинами. Итан вытащил из ее экспозиции первый попавшийся альбом и принялся листать твердые картонные страницы. А ведь кто-то бережно собирал свою жизнь по кусочкам, вкладывал в уголки, чтобы всегда иметь возможность достать все то хорошее из дальней ячейки памяти, лишь для того, чтобы теперь праздные зеваки листали страницы своими засаленными пальцами.       — Эй, Итан, ты только глянь!       Итан вскинул голову, чтобы обнаружить, что Дамиано уже бросил своего торговца и, так ничего и не купив, теперь перекладывал картины, что лежали плотной стопкой в банановой коробке.       — Так покажи!       Кряхтя от натуги и от нежелания повредить все остальное Дамиано вытащил холст в старой деревянной раме, которая будто объятьями оберегала от шумного сегодня уединенное вчера. Другие совсем переливы теней, будто мерцающий фон, но во всем изображении прослеживалась какая-то небрежность, будто писали его спустя рукава или в момент помешательства.       С полотна метр на половину на Итана смотрел он сам из эпохи ревущих двадцатых: с зализанными бриолином волосами, с усами толщиной с карандаш и впалым лицом человека, грешившего бензедрином.       — Поди сюды! — позвал Дамиано, — Я, конечно, знал, что ты вампир, но может не стоило позировать каждому первому художнику?       — Ты можешь быть хоть немного серьезен? — будто бы смеясь над удачной шуткой, Итан подхватил угол портрета, позволяя сравнить себя с мужчиной, и уже шепотом добавил, — Если в нижнем левом стоят инициалы А.M., то это работа моего давнего знакомого.       — Ага, они самые. Желтым. Я так понимаю, берем?       — Мне никогда не нравился этот портрет, но если хочешь…       — Картина плохенькая, а вот рама! — заметив их с Дамиано перекрикивания и явный интерес, торговка поспешила подняться со своего насеста у электрического пыхтящего самовара и с пониманием дела устремилась к ним, — Понюхайте, понюхайте, месье, настоящий сандал! Полвека не меньше, а еще пахнет, вот что значит ручная работа из Туниса!       — Индии, — автоматически исправил ее Итан.       — Ну может и Индии, я-то перекуп, но у картины точно дата есть, месье, — прогудносила женщина, и, почти вырвав картину из рук Дамиано, с ловкостью, которую не ждёшь от столь грузной особы, перевернула, чтобы ткнуть пальцем в потертую надпись на пожелтевшем холсте, — Вот. Сзади в нижнем углу. Тысяча девятьсот двадцать второй год. И раму поди тогда же и приделали.       — Разобьете? — холодным, расчетливым голосом поинтересовался Итан.       — Упаси боже, я не рискну снимать скобы не в мастерской. И потом, куда я потом дену картину?       — Нам нужна не рама — картина.       — Я не стану снимать скобы, — покачала головой торговка, — Но могу отдать все за четырестя пятдесят вместо пятисот. И учтите, это потому что мы на барахолке, в салоне такое стоило бы всю тысячу!       — Отдадите за четыреста двадцать, если мы возьмем еще альбом с викторианскими открытками?       — По рукам!       Лео, когда они притащили картину к отелю, мог только закатывать глаза и материться, грозясь нашпиговать их свинцом, ножами и ядами, потому что теперь ему предстояло выяснять нужно ли как-то оформлять вывоз из Франции в Италию полотна, купленного с сомнительным по легитимности чеком.       — А чего не диван в обрывках штофа? — ругался он, — Это же раз плюнуть: перекинуть, возможно, представляющие историческую ценность вещи из одной страны в другую! Вам двоим, с вашей то любовью скупать весь хлам и трахаться где попало надо не квартиру в Риме искать, а виллу в пригороде с чердаком размером с половину Италии! И за забором! Вот такенным!       Лео, который даже в разгневанном, подпрыгивающем словно кукуруза в микроволновке, состоянии не вызывал страха, попытался отмерить необозримую высоту, где, по его мнению, должна была расположиться колючая проволока, но та оказалась лишь немногим выше макушки подпиравшего плечом дверной косяк Итана.       — А это вообще здравая мысль, Дамиано. Может глянем парочку?       — Не по карману, — замотал тот головой, — Разве что с черной плесенью на пололке или хибара.       — Ты какой-то пессимист сегодня.       — Ты цены на недвижимость видел? Тут или мы с тобой зажрались, или продавцы.       Итан в ответ склонил голову на бок.       — Наше нас дождется…       И ведь дождалось же!