Аффинаж душ

       31 октября 2001       Ристретто — именно его всегда заказывала Пэнси Паркинсон. И если бы Гермиона разбиралась в кофе так же хорошо, как в чае, то точно знала бы, чем он отличается от эспрессо.       Горький — то единственное прилагательное, каким ей удалось описать этот напиток, когда однажды она заказала его себе вместо привычного жасминового чая. Ради разнообразия. Скривившись от одного глотка этого самого ристретто, Грейнджер мысленно отдала дань чаю, навсегда открестившись от кофе.       Это был последний день октября, когда они снова нарушили традицию встреч по субботам.       — Я, если честно, не была уверена в этой идее, однако первая статья данной серии получилась потрясающей.       Наблюдая, как Пэнси с лёгкостью делает очередные глотки, Грейнджер чуть не поперхнулась чаем, задумчиво буравя взглядом фарфоровую чашку с кофе, по которой брюнетка стучала длинным чёрным ноготком. За тот без малого год работы с этой девушкой гриффиндорка точно знала, что Паркинсон редко в чём бывает не уверена, но в последнее время она точно была сама на себя не похожа.       Они пришли друг к другу, потому что так сложились обстоятельства.       Слизеринка и гриффиндорка.       Пэнси тогда искала журналиста в колонку о магических украшениях-артефактах и обратилась к Луне, которая, в тот момент разъезжая по миру, точно знала, что для ремонта в только что купленной антикварной лавке её подруге Гермионе могут понадобиться дополнительные деньги.       Это была воля случая.       Ведьма невольно улыбнулась, вспоминая, как Луна отправляла пробную статью своей хорошей знакомой главному редактору AFG. Тогда ни Паркинсон, ни Грейнджер в качестве автора ничего не подозревали. Пока через несколько дней, в субботу, ни увидели друг друга в этом самом кафе. На встрече, которую им обеим назначила Луна. Тогда девушкам с большим трудом стоило договориться об очень выгодных условиях друг для друга, включающих конфиденциальность автора статей, и, на удивление Грейнджер, их дальнейшая работа протекала плодотворно.       После блистательного ухода из Министерства Грейнджер взялась за множество разных направлений, и только чёткий план помог ей не заплутать.       Невыразимец. Журналист. Хозяйка антикварного магазина. Продавец цветов. Хорошая крёстная.       Разве это было плохо?       Поиск себя никогда не являлся для Гермионы Грейнджер причиной не развиваться.       Только теперь гриффиндорка вышла за понимание чего-то, что казалось ей нормальным. Она была хозяйкой магического артефакта, что мог повелевать эмоциями людей, и пыталась снять с министра ловко наложенное заклятие Империуса. Ведь только очень могущественный волшебник мог наложить его так… чисто — вот, что вызывало крайнее беспокойство.       Последние месяцы были наполнены событиями, многие из которых Грейнджер хотела бы избежать. Единственное изменение, которое она бы сохранила, — не сразу конечно, но всё-таки позже ведьма пришла к этому мнению — это глобальное изменение в расписании, которое приносит ей удовольствие. Неоспоримое.       Её со временем вполне стало устраивать, что каждые три дня после семи вечера к ней приходил Драко Малфой. Она впустила его в свой дом, в лавку, в свою лабораторию, в которой прежде никто не бывал — даже её друзья. Он же давал ей то, чего она не могла получить: Малфой делился с ней какой-то эмоцией, делающей её жизнь не такой примитивной, как раньше. Это выбивало из колеи, и в то же время хотелось принимать эту эмоцию, эти впечатления в больших дозах. В ещё больших, чем было.       В воспоминаниях крутилась первая встреча. Его бегающий по лаборатории заинтригованный взгляд, начиная с котлов и заканчивая волшебной палочкой, лежащей на столе. Он был осмотрителен так же, как и заинтересован.       Гермиона была права, думая, что является лишь частью его собственных экспериментов, ведь он был жаден так же, как и она, ко всему, что касалось знаний.       За несколько встреч Грейнджер узнала, что Малфой предпочитал чай с лимоном. И в её копилку ассоциаций о нём добавилась цедра лимона.       Среди них же были ещё такие, как: можжевельник, квиддич, который он обожал, зельеварение, которое, по её мнению, он мог бы преподавать, — чего стоят только одни его замечания в её сторону — и его работа, которую, как оказалось, он вынужден выполнять в качестве наказания суда.       Этот мужчина был хорошим учителем настолько же, насколько ужасным человеком. Гермиона признавала, что его методы грубы, но достаточно действенны. За два часа наедине с ним ей удалось испытать такой же спектр эмоций, какой бы она испытала, если бы ей пришлось снова сражаться на войне с кучкой Пожирателей.       Это не страх, а адреналин, разнёсшийся по венам. Ей хотелось бы преувеличивать, но отнюдь. Она была предельно внимательна, когда первый час он спокойно и рассудительно погружал её в теорию, рассказывал про упражнения и тренировки, которые стоит повторять из раза в раз, чтобы достичь совершенства — на меньшее Грейнджер не согласна. Только совершенство. И Малфой это знал. Поэтому второй час был посвящен — как он выразился — методу проб и ошибок.       Девушка отчётливо может воспроизвести запах лимонной цедры, окутавший её лёгкие, когда она осознала, какую стену пробил слизеринец и в какие воспоминания попал.       Гермиона не расчувствовалась, как хотела бы. Проживая вместе с ним снова тот момент; те чувства, которые ей пришлось испытать, лишая родителей памяти.       Лишая родителей себя.       Лишая себя родителей.       От ярости, сковавшей её зрачки, она не поскупилась дать ему пощёчину. После того раза Малфой, как она надеялась, усвоил урок и не приближался близко к этим стенам её разума.       — Грейнджер!       Гермиона подумала бы, что это обратились не к ней, а к кошке, потому что таким тоном обращаются только к нашкодившим домашним животным, однако она прекрасно знала, что Паркинсон не любит, когда её не слушают или — что еще хуже — делают вид, что слушают.       — Да-да, — Гермиона покачала головой, — что?       Слизеринка, снова сделав глоток горькой жидкости, скривилась, не поменяв своего настроения.       — Я говорила, — укоризненно повторила она, — что в следующую субботу собираю приём по случаю своего дня рождения, — и сурово выдохнула, предвещая ответ, — и ты должна там присутствовать!       Вопросительно подняв бровь, Гермиона даже не успела спросить, кому это она вдруг оказалась должна, как её снова перебили:       — Там будут все сливки магического общества и даже твой обожаемый Поттер, — на секунду запнувшись, она постаралась сделать вид, что допивает кофе, — со своей женой.       — Прекрасно, — отозвалась золотая девочка — как её любили называть эти самые «сливки» — и, кивнув на свои наручные часы, принялась укладывать в сумочку блокнот с пером и завязывать на шее свой любимый сиреневый шарфик. Когда уже Пэнси последовала её примеру и они вышли из уютного кафе на улицу, Грейнджер, кутаясь в пальто, всё же спросила: — А Малфой?       — Он мой лучший друг, — будто бы эта фраза, брошенная второпях, объясняла всё.       Пэнси фыркнула, попутно застёгивая свою новенькую изумрудную мантию.       — А миссис Малфой? — сама не понимая почему, тихо, понизив голос, уточнила Гермиона.       — Я же тебе уже говорила, что она больна, — пробормотала Паркинсон, всё ещё пытаясь застегнуть мантию, и когда мимо пробегавший случайный мальчишка чуть не сбил её с ног, она не выдержала, раздраженно вскрикнув: — Осторожнее! — но когда гриффиндорка продолжила смотреть ожидающим, практически осуждающим взглядом, Пэнси уже чуть тише под нос добавила: — И к чему ты вообще интересуешься?       Мальчишка уже успел скрыться из вида, когда Гермиона оглянула дорожку в поисках него. Она обречённо вздохнула и поняла, что в тот момент, когда к ней пришла мысль, что у неё может получиться через слизеринку лучше узнать Малфоя, она не учла одного важного момента: из Паркинсон получился бы замечательный шпион.       — Просто любопытно, — не врёт Грейнджер, пожимая плечами. — Я ведь не встречала эту женщину с самого суда.

***

Поговорим о традициях, дорогие читатели? Согласно известным мне определениям, традиция переводится с латинского как обычай или предание. Она складывается в результате накопленного опыта, системы норм, представлений, правил и образцов, которыми руководствуется в своём поведении довольно обширная группа людей. Традиции — это то, что чтят люди, независимо от положение или статуса. Они бывают разного вида: национальные, этнические, семейные или личные. Но в каждую закладывается определенная сокровенная ценность. Ведь какой тогда смысл в этом, если это не нечто важное? В ближайший месяц я решила написать для вас серию статей об одной традиции, которую так любили в моей семье. О ней наслышаны многие, но её редко можно лицезреть. Итак, мы будем обсуждать с вами свадебную традицию Англии: «Что-то старое, что-то новое, что-то заимствованное и что-то голубое».

Выдержка из статьи Леди Джин.

Журнал AFG.

      — Хватит валять дурака! Ты можешь лучше!       Еле-еле дотронувшись холодным запястьем до лба, Гермиона лишь пробормотала:       — Ты сегодня чересчур жесток, что случилось?       Во рту пересохло, пульс бешено сбивался, и единственное, чего ей хотелось, это чтобы кто-то окатил её ледяной водой. Иначе эта тупая боль не уйдёт.       С ним что-то было не так: Малфой казался неразговорчивой, неприступной статуей с того момента, как переступил порог лаборатории в этот солнечный день, который планировал быть для Грейнджер удачным. Но парень, наводящий на неё жуткие мысли своим замогильным тоном, был сегодня не слишком рад появившимся впервые за неделю солнечным лучам, в отличие от неё.       Замогильный — такого определения тона голоса, вероятно, даже и не существует. Однако Гермиона Грейнджер с удовольствие запатентует его и присвоит своему учителю, который из раза в раз примерял на себя амплуа и её мучителя.       — Кроме того, что ты топчешься на одном и том же месте уже третье занятие подряд, ничего, — его угрюмый взгляд был холоднее воды в Атлантического океане, когда он, сделав паузу, откинулся на спинку кованого стула, собрав руки на груди. — Ты слишком медлительна для того, кого величают умнейшей ведьмой столетия.       Пульс всё не успокаивался. Ей казалось, что она не стоит перед ним после очередной неудачной попытки выстроить в голове стену, а пробегает марафон. Очень и очень быстро… пробегает.       Девушка открыла уже было рот, в момент поняв, что не может ничего ему ответить.       Не потому, что у неё в голове не было очередной саркастичной фразочки для ответа, и даже не потому, что он задел её чувства. Девушка сама не понимала, почему умнейшая ведьма столетия — как он выразился — тихо стоит в паре метров от него даже не моргая.       Вдох-выдох.       Может, стоит начать бегать, чтобы быть в форме?       Грейнджер глубоко вдохнула, понимая только одно: она совершила ошибку в тот момент, когда решила, что рядом с бывшим врагом, который уже таким и не казался, можно было снять маску и ожидать нормальных диалогов. Нет. Они и вправду в последние недели разговаривали больше, чем за всё время их знакомства: чай, который она делала для него и который ему определенно нравился; тщательное обсуждение работы с множеством теорий, что они придумали вместе, и споры о книгах, покоившихся на полках лаборатории. Она даже могла назвать его приятным собеседником спустя эти три жалких недели.       Присев на стул напротив, Гермиона поняла, что теперь их разделяет только полметра пустоты, легко трансформирующейся в огромную пропасть.       Почему её вообще это должно волновать?       Может быть, Грейнджер хотелось сохранить взаимопонимание, которого они достигли, проводя часы в этих стенах. И, наверное, даже на миг — может быть, на крошечный миг — ей хотелось думать, что из них может получиться хорошая команда. Был бы только шанс. И Грейнджер вместе со своими «героическими» регалиями готова воспользоваться им так же, как и дать его Малфою. Ведь она верит в будущее, старательно пытаясь забыть при этом прошлое.       — Случилось что-то серьёзное, и ты из-за этого злишься, — парень молчал, всё ещё скептически ухмыляясь, Гермиона прикусила нижнюю губу. — Ты поделишься со мной, если захочешь, но впредь попрошу не кричать на меня.       Он кратко кивнул.       И это был всего лишь знак, что их тренировка продолжается. Ничего больше.       У них была цель. Общая. Чтобы понять возможности артефакта в виде волшебной палочки, им нужно развить навык Грейнджер в управлении эмоциями. Не то чтобы его у неё совсем не было. Тут нужно было действовать микроскопическим скальпелем и научиться препарировать эмоции, чувства, страхи, боль. Контроль.       Несмотря на те объяснения, которые ей приводил Малфой, Гермиона придумала свои. Она знала точно, что в отличии от парня, который строит вокруг сознания стену, чтобы ощущать эмоции, ей будет легче собирать бисер.       — Одна. Вторая. Третья…       Эмоции — бисер. Чувства — картинка из него. Ей всего лишь нужно быть максимально сосредоточенной.       Ведьма ощутила, как картинка порвалась.       Беспощаден. Он безжалостен к её творениям, как и в прошлые разы. Начался очередной марафон, и она уже не была уверена, что её сердце сможет это выдержать.       Когда девушка чувствует его в своей голове, ей будто наяву слышится стук бисеринок, рассыпавшихся на полу.       Неудача. И даже несмотря на это, Малфой не покидает её, не отступает от её мыслей. Почему? Что он хочет?       Перед глазами проносятся картинки. Их сотни… или тысячи, если не миллионы. Будто плёнка старого фотоаппарата проматывается, пока не останавливается на конкретной сцене. Призрачное дыхание в макушку, которого априори не может быть, даёт понять ей, что эту остановившуюся сцену видит не одна она.              Он стоит словно призрак за спиной и наблюдает ту же картину, что и она. И не только. Он чувствует всё то же, что и пятнадцатилетняя Гермиона, скучающе облокотившаяся на колонну с книгой. Грейнджер понимает, что, вероятно, это тот день, когда она ждала Уизли в руках с томиком Байрона на перроне больше двух часов. А ещё медленно осознает и вспоминает, что произошло за пять минут до прихода Рона, и понимает, почему они оказались именно в этом уже практически забытом ею воспоминании.       Казалось бы, ничто не могло оторвать юную девушку от книги, но тут она подняла голову и встретилась с серыми глазами.       Калейдоскоп чувств, испытываемый ею тогда, стоило бы пропустить через трафарет нравственности и принципов — что Грейнджер, конечно, не в силах была сделать.       Это казалось чем-то незначительным. Всего лишь перрон, окутанный еле заметной дымкой, запахом креозота, похожим на машинное масло, и чем-то противно горелым, будто бы пластиком. Основная толпа уже разошлась по вагонам, когда вокруг осталось лишь два преподавателя и пара-тройка семей, включая Малфоев.       Они встретились взглядом непреднамеренно, и Гермиона чуть ли не ахнула, сжав томик крепче, отрицая происходящее. На долю секунды отвлеклась, запоминая, на какой строчке остановилась, а потом её охватил гнев вперемешку с непониманием, почему же Драко Малфой всё-таки не сводил пристального взгляда, продолжая кивать матери и что-то тихонько отвечать. Девушка нахмурилась. Заправив выпавшую кудрявую прядь, к ней вместе с появившемся привкусом сажи на языке пришло осознание, что она не сводит взгляд с его губ.       Юная Грейнджер нервно сглотнула, пытаясь избавиться от этого наваждения.       Она видела почти насмешливый изгиб его губ и в последний раз испытала трепет, будто ощущая прикосновение его неотрывного взгляда к себе. На минуту ведьма засомневалась, на неё ли парень вообще смотрел. Она испытывала сомнение. Наверное, ей показалось. Скорее всего, за её спиной, помимо номера платформы, на колонне что-то висит. Трепет превратился в интерес, а интерес — в одержимость, при которой Грейнджер не в силах была отвести глаз от спины слизеринца, который встал на лестницу, ведущую в поезд.       Шаг. Ещё.       И стоило только девушке вернуть своё внимание книге, Малфой обернулся, кинув последний взгляд на юную, знакомую ему девушку, стоящую около колонны.       Калейдоскоп неизвестных чувств от понимания, что всё это Грейнджер испытывала не одна, вращался с такой скоростью, что её невольно бросило в дрожь. Ей бы хотелось знать, что чувствовал второй зритель этой картины.       Она была бы не Гермионой Грейнджер, если бы не дала отпор. Как всегда умела. И стоило ей попасть в его холодные, практически стеклянные и пробирающие до мурашек мысли, что девушка почувствовала это проникновение контрастным душем. Проносившиеся теперь перед её глазами уже его воспоминания застопорились на одном конкретном.       Он уже был в скверном настроение, и моросящий дождь на Косой аллее только ещё больше раздражал его. Но раздражение как по щелчку пальцев сменилось на что-то другое — что-то не опознанное для ведьмы. Это была гремучая смесь, название которой не было в её словаре.       Отчаяние, восхищение, чувство вины вперемешку с любопытством.       И все это было посвящено особе, которая старательно, но безуспешно делала вид, будто не замечала бывшего слизеринца. Вышагивая по мощёной дорожке навстречу ему, гриффиндорка старалась даже не встретиться с ним и взглядом. Стоило ей проскользнуть мимо него в сторону лавки Олливандера, Малфой обернулся с удушающим его предвкушением, которое казалось диким и неправильным для него.       Последнее, что увидела Гермиона, прежде чем вынырнуть из ледяной толщи его воспоминаний, которыми её словно окатили, это безмолвное извинение в его взгляде.       Ведьма поняла это не сразу.       И стоило ей выйти из его сознания и открыть глаза, как она заметила безразличную маску своего учителя. Если, чтобы понять, что он думает и чувствует, ей придётся перенести тысячу подобных тренировок, то Гермиона готова пожертвовать своим временем и силами. Ради только этого момента. Ведь, как она сейчас поняла, он был самой интересной загадкой для неё что в пятнадцать лет, что в двадцать, и вопрос только в том, как долго это ещё будет продолжаться.       — Просто изумительно, Грейнджер, — хмыкнув, он вальяжно поднялся со стула.       Ей нестерпимо хотелось ответить. Гриффиндорка точно знала, что должна что-то сказать вместо того, чтобы сидеть как истукан.       Точно! Сейчас она встанет, бросит какую-нибудь саркастическую шутку, чтобы разрядить ситуацию, и они вернутся к своим почти приятельским отношениям, а потом Гермиона выпытает у Малфоя, почему он сегодня был в таком ужасном настроении.       Итак, первую часть плана Гермиона успешно выполнила. Только она не учла тот факт, что ватные ноги ей совсем не придали уверенности, когда слизеринец в два шага практически наступил на неё.       — А… — губы в момент охватило жаром, стоило чужим накрыть их.       Она замерла, когда он неторопливо принялся изучать её рот. Тягуче. Медленно. Настойчивый в своей непоколебимости и в этих движениях без единого намёка на робость.       Есть поцелуи, которые дарят людям, этот же Малфой нагло воровал. Будто бы забирая что-то, что всегда принадлежало ему.       Когда в голове перемешалось всё, что только могло, Гермиона, отдаваясь минутному порыву, стала несмело отвечать.       Прошлого, будущего — не было. Был момент. Сиюминутный порыв, который с трудом можно было назвать ошибкой.       Может быть, позже. Позже Гермиона и скажет это, назовет ошибкой или ужасной случайностью то, что в моменте ощущалось, как идеально собранная картинка из бисера.       Было всё-таки в этой картинке что-то, претендующее на идеальность. Возможно, маленькие редкие поцелуи, которыми он одаривал её скулы. Или идеально выглаженная белая рубашка, которую она смяла на его груди. Может, и то, как Малфой крепко поддерживал её за талию, когда всё ещё неуправляемые ноги грозили ей падением.       Все его касания к её коже отдавались едва уловимым покалыванием.       Если это поцелуй, который Малфой у неё ворует, то какой же будет поцелуй, подаренный им?       И вдруг ей стало тошно только от одной мысли, что она вообще умудрилась задуматься об этом. Издав сдавленный стон, Грейнджер позволила своим пальцам неторопливо зарыться в платиновые пряди парня, притягивая его ближе.       Ещё ближе.       С каждым миллиметром становилось жарче. Но всё равно нужно было ближе, чтобы тепло, окутывающее её уже полностью, проникло и в лёгкие.       «Не в отношении тебя».       Она определенно сгорит, если приблизится слишком близко.       В миг, когда Гермиона ощутила его вторгающегося глубже и почувствовала сплетениеих языков, она пришла в себя.       Мысли набатом били по голове. Оглушая.       «Грязнокровка».       «Дрянь».       Грейнджер, резко отпрянув, разорвала поцелуй.       — Уходи, — дыханием своих лёгких звонко протянула она.       Прошла секунда. Две, три, десять, а его горячая ладонь всё ещё лежала на её ребрах, которым неугомонное сердце угрожало разрушением громкими стуками. От представившегося звука крошения костей Гермиона скривилась, с силой отстраняясь от Малфоя.       — Я… — его дыхание казалось таким же неспокойным.       — Немедленно, — сглотнула ведьма.       Проходили очередные секунды в тишине, которые гриффиндорка уже устала считать, но они оставались всё так же прижаты друг к другу. Ситуация не поменялась ни на дюйм.       Но в секунду произошло многое. Триггером стало поглаживающее движение Драко большим пальцем по её ребру, потом девушка почувствовала привкус сажи, зрачки Гермионы расширились, стоило им встретиться с насмешливыми серыми глазами, которых она добрых две минуты избегала, после чего в тишине лаборатории разнесся резкий звук пощёчины.       Пальцы перестали чувствовать мягкие волосы, в которые были зарыты, а ноги, всё-таки подкосившись, вернули её на стул с ледяной металлической спинкой. Рассматривая свои чуть трясущиеся ладони, она на молекулярном уровне ощущала эхо его шагов, разносившихся по лаборатории.       Тремор не ушел даже тогда, когда Грейнджер, с силой сжав кулаки, направилась в квартиру, на автомате заперев лабораторию.       Живоглот, валяющийся на подоконнике, нервно махнул хвостом, чего-то испугавшись, и зашипел, стоило ей зайти на кухню. Единственная бутылка розового вина, хранившаяся в шкафу, была подарком на день рождения от Джинни. Откупорив пробку и наполнив бокал, ведьма спустилась в лавку, оставляя своего кота в крайне встревоженном состоянии.       Свет был выключен, и комнату освещал только пробивающийся через панорамные окна свет фонаря, включавшийся обычно в вечернее время суток. Спустившись по лестнице и сделав пару глотков, не способная выдержать сухости, образовавшейся во рту, Гермиона направилась к фортепиано, присаживаясь на кожаную обивку специального небольшого стульчика, подгибая под себя одну ногу. Сделав ещё один глоток, девушка, осторожно удерживая тонкую ножку бокала, поставила его на музыкальный инструмент. Розовая жидкость чуть было не расплескалась на лакированную поверхность. Мыслей у ведьмы не было. Казалась, что вместо этого вина внутри неё тоже что-то расплескалось, и это не было чем-то приятным. Это ощущалось чем-то чуждым и инородным.       Это что-то сильно хотело, чтобы его искоренили.       Было ли это что-то огорчением?       В голове медленно появлялось тепло, пробуждающееся алкоголем, и эта неведомая ранее лёгкость позволила вспомнить и описать дословно то, что ей пришлось испытать двадцать минут назад.       — Это была ошибка, — обречённо прошептала Гермиона, постукивая указательным пальцем по крышке инструмента.       Нужно будет как-то выйти из этого нелепого положения. Хотя… это же Малфой первый начал. А она с упоением ответила — этого нельзя было отрицать.       Несмотря на то, что потом подарила парню пощёчину и выгнала его.       Стремительно отпив ещё вина из бокала, девушка удовлетворительно кивнула, решив отправить завтра сову Малфою, как за спиной послышалось самодовольное:       — Здравствуй, мышка.       У прилавка, практически за её спиной, стоял парень, почти растворившийся в темноте комнаты.       — Здравствуйте, — громко и настороженно ответила Гермиона, поднимаясь на ноги. — Лавка закрыта в такой час. Прошу Вас уйти.       Грейнджер играла непоколебимо и до жути самонадеянно. Ничего, кроме этого, ей не оставалось. Из-за растеренности она умудрилась оставить свою палочку в лаборатории.       — Оу, милая мышка, я считал Вас умнее, — отозвался незнакомец, облокотившись на прилавок и простучав пальцами какой-то только одному ему известный ритм по деревянной огранке радио девушки. — У вас, мисс Грейнджер, есть что-то моё.       — Вы, верно, ошиблись…       — Как я и сказал ранее, строить из себя дурочку тебе не идёт, мышка, — перебил её чересчур уверенный в том, что ему удалось загнать её в угол.       — Уходите.       Оттолкнувшись от прилавка, он по-кошачьи хитро приблизился к Грейнджер. И только тогда в полутьме, которая шла ему только на руку, ведьма смогла рассмотреть молодого человека, нарушившего её покой. Он казался выше неё, но всё-таки мужчина точно был ниже Драко; его чёрные, как смола, волосы закрывали половину лица, из-за чего ей не удалось полностью рассмотреть его лицо. Только зелёные глаза вызывающе блестели в предвкушении.       — Приятно познакомиться с героиней войны, — галантно проговорил он. — Я извиняюсь, что не представился. Меня зовут Грей. Грей Локхарт.       В горле застрял комок тревожных чувств, и Грейнджер стоило больших усилий, чтобы не показать их своему гостью.       — Не могу ответить тем же, — надменно, ничуть не уступая ему. — Так что Вы забыли здесь, мистер Локхарт?       — Вы поражаете, — Гермиона была не в силах пошевелиться, когда его ледяная ладонь коснулась её шеи. Отчаянные попытки девушки шагнуть назад были пресечены. — Твоя напускная смелость остаётся при тебе, даже когда у тебя никого нет за спиной.       Встретив его замечание презрительным хмыком, гриффиндорка замахнулась рукой для удара, как тут же согнулась от сильного толчка в солнечное сплетение. Рука на её шее сжалась сильнее.       — Где моя палочка?       — Там же, где и твоя смерть. Ах…       Горло саднило, но это было меньшая из проблем, не считая катастрофической нехватки воздуха. Грей продолжал с каждой секундой сильнее сжимать её шею.       Похоже, она всё-таки не успеет отправить Малфою сову.       — Сука! Я просканировал тут всё, — смысл, скрытый в его шипении, практически не доходил до теряющей воздух Гермионы. — Где Сенса?       Когда девушка ответила кашлем, Локхарт, ухмыльнувшись, откинул её с размаху себе за спину, и она застонала, ударившись позвоночником о прилавок.       Кислород в лёгкие вернулся не сразу. Она не плакала. Нет. Но глаза, всё-таки застеленные пеленой мрака, увидели огонь, нападающий на помещение, прежде чем мужчина исчез, недвусмысленно попрощавшись:       — Буду надеяться на более содержательный разговор в следующий раз, мышка.       Жар, охвативший всё вокруг, не был гипотетическим, а яростное пламя, со стремительной скоростью пожиравшее всё вокруг Гермионы, вызывало едкий дым, который, добравшись до лёгких девушки, стал вызывать кашель.       Пожирающий всё на своем пути огонь не только вызывал испарину по всему телу, но и оставлял шрамы на тех местах, куда добирался.       Ведьма слышала звук трескающегося дерева, когда, приложив тыльную сторону ладони к носу, сосредоточилась. Давненько ей не приходилось этого делать…       — Одна, вторая, третья, — сухие губы еле слушались. Когда голос казался сломанным настолько, что не признавался хозяйкой, она ещё раз закашляла, прежде чем прошептать спасательное: — Экспекто патронум.       Уже родная и знакомая выдра оббежала помещение, светлым силуэтом представ перед её глазами.       Слишком жарко. Она точно сгорит в этом аду.       И прежде чем потерять сознание, Гермиона Грейнджер уже в беспамятстве прошептала своему патронусу:       — Малфой, пом…