Аффинаж душ

      Тишина казалась робким последователем безмолвия.       Пустота — она то ли в воображении, то ли и впрямь отдавалась диким давлением в черепе и алой кровью из носа. Темнота вокруг не давала понять, куда довелось ей попасть, пока не раздалось едва слышное, словно приглушенный отзвук, из-за соседней стены:       — Я все ещё жду рассказа про зеркало Еиналеж, — узнать этот голос было не сложно. Гермиона представила, как неугомонный мальчишка топнул ножкой и насупился, ведь он часто так делал, напоминая чем-то её саму же на детских фотографиях. — Ты обещала!       Свет в миг развеял всё и беспощадно ослепил глаза, из-за чего не сразу удалось их открыть. На четвёртой — уже успешной — попытке после бесчисленных морганий ей всё же это удалось. Но ощущение, будто из глаз сейчас водопадом посыпятся мелкие песчинки, никуда не пропало, поэтому, продолжив неустанно тереть веки, Грейнджер осмотрелась.       Перед ней предстал большой книжный шкаф из дорогого тёмного массива, привезённый Луной с барахолки во Франции. Резной, с позолоченными вставками, он был мечтой Гермионы, в которую она влюбилась с первого взгляда. Полки, поделенные на несколько секций, хранили в себе сокровища, нажитые ведьмой за много лет. На виду стояли корешки с известными именами: Байрон, Платон, Гётте и многие другие. В то же время за деревянной дверцей и несколькими защитными заклинаниями находились книги редчайших изданий магического мира, практически все из них были подарены ей Минервой Макгонагалл, семейством Поттеров и несколькими преподавателями из Хогвартса. Более опасные и продвинутые магические книги хранились в лаборатории. Дверь под лестницей, на которую она перевела взгляд, была крепко-накрепко закрыта.       — Я здесь, — озорной голосок снова разнёсся в тишине, — и я всё ещё жду.       Мальчишку, практически лежавшего на прилавке и пытающегося достать до заветной кнопочки на радио, трудно было не заметить.       Понаблюдав за ним несколько минут, Грейнджер попыталась вспомнить, что именно гость её снов всё-таки ожидает. Наконец тыкнув указательным пальчиком на кнопку, он включил песню, от которой недовольно сморщился и обречённо воскликнул:       — До чего же всё печально!       Переключив знакомую ей интродукцию на детскую песенку о ветре и улыбнувшись сам себе, мальчишка вопросительным взглядом посмотрел на девушку.       — Оу, зеркало, точно, — припомнила Гермиона, медленно направляясь в сторону чайного столика. — Конечно расскажу, присаживайся.       Указав ему на стул с мягкой подушкой, её взгляд зацепился за крышку фортепиано — мысль, промелькнувшая невольно, ввела ведьму в ступор. Там, на лакированной поверхности, не было круглых следов от бокала. А они точно должны были почему-то быть. Но навязчивое желание протереть музыкальный инструмент стремительно исчезло. Ведь он и так стоял идеально чистый.       — Зеркало Еиналеж — уникальный магический артефакт,— задумчиво, словно вспоминая, девушка начала свой рассказ, стоило ей присесть на мягкий плетёный стул. — Оно…       — Исполняет желания! — с нетерпением выкрикнул мальчик.       Улыбнувшись, Грейнджер невольно снова отметила, какие же у него прекрасные ямочки на щёчках. Он просто прелестный ребенок. Только ужасно нетерпеливый.       — Нет-нет, — покачав головой, Гермиона пригрозила указательным пальчиком, чтобы привлечь его внимание. — Оно не исполняет, а показывает мечты. А… давай немного по-другому, — запнулась она, приложив этот же палец к подбородку в попытке сформулировать чёткую мысль под напором его глаз цвета шоколада. — Оно скорее показывает что-то, чего он очень сильно желает. На самом же зеркале ещё есть надпись, что гласит: «я показываю не твоё лицо, но желание твоего сердца».       — Желание сердца означает…       — Мечта.       Озорно улыбнувшись и раскинув руки, мальчик вскочил со стула:       — Мечта!       Видимо, эта формулировка пятилетнему малышу понравилась больше, чем те замысловатые, с которых начала она. Покружившись вокруг себя, он остановился, смотря широкими глазами на Грейнджер, которая с прищуром уточнила:       — А у тебя есть мечта?       И вместо того, чтобы назвать его имя, Гермиона снова закусила губу, припоминая, что при каждой попытке, когда ей удавалось узнать хоть крупицы информации о нём и его семье, не считая внешности, она просыпалась и была не в силах что-либо вспомнить. Где-то после пятого раза, в который её жёстко выбросило из сна, ведьма, очнувшись в своей кровати в холодном поту, решила больше не предпринимать попыток расспросить его о чём бы то ни было.       — Мечтаю о… — он настолько серьёзно задумался, что немного насупился, — сестре!       — А почему не о братике?       Сама не понимая причины именно этого вырвавшегося вопроса, девушка нахмурилась в ожидании.       — Братика тоже можно, конечно, — выпятив грудь, заявил он решительно, — но сестра будет маленькой копией мамы, и я буду её защищать!       Будучи одним ребёнком в семье, сама Гермиона не могла вспомнить, мечтала ли в детстве о брате или сестре. Скорее всего, нет, а если и мечтала, то точно не так яростно. Почему-то компании книг и родителей ей всегда хватало. Никто больше в её детскую картину мира не вписывался.       До встречи с Роном и Гарри в купе «Хогвартс-экспресса».       Интересно, откуда же у него такое желание? Может, родители мало проводят с ним времени, или у него нет друзей, а может, это было желанием его отца, которым тот вдохновил пока единственного ребёнка.       А единственного ли?       Грейнджер задала бы интересующие её вопросы, если бы сбоку не послышалось:       — А у тебя? — сглотнул мальчик, и улыбка его почему-то спала. — Какая мечта?       — Моя мечта… — задумалась она, обводя взглядом антикварную лавку. Чуть задержав взгляд на горшках с декоративными цветами, которые нужно будет полить до обеда; на крышке музыкального инструмента, которую она для своего спокойствия позже всё же протрёт, и заканчивая прилавком, где находились стопки документов, что скоро явно перестанут помещаться. Заметив, как мальчик непрерывно наблюдает за ней, Гермиона, улыбнувшись, обвела руками помещение: — Вот она.       — И всё?       Девушка сморщилась, будто его ответ был с такой-же кислинкой, как и лимонная долька.       — Что значит «и всё»? Когда-то я мечтала о коллекционном издании истории Хогвартса, — раззадорившись, начала перечислять с невозмутимом видом ведьма, — потом о больших свершениях в магическом мире, позже, когда началась война, о её окончании. Потом о тихом и спокойном местечке со своим ритмом жизни. Вот и оно.       — А что потом? — не унимался он. — У Вас есть антикварная лавка. У Вас же есть ещё мечты?       «Были ли у Гермионы Грейнджер планы?» — вопрос, который девушка отталкивала от себя, словно зная, что, получив ответ на него, её жизнь поменяется в одночасье. А тихая гавань спокойствия, окружавшая Гермиону, прививала ощущение безопасности. И, наверное, в попытке сохранить это ощущении и всё, чего ей удалось добиться, она потерялась.       Зациклилась, боясь потерять нажитое.       И сердце забилось до того сильно, что вызвало ноющую боль в груди.       Когда дыхание начало учащаться, а в глазах всё расплываться и мутнеть, Гермиона хотела что-то сказать мальчику, но с очередным вдохом снова провалилась в темноту.       Вязкую. Удушающую.       То, что происходило дальше, напоминало ей чем-то занятия по легилименции. Но с погрешностями. Будто сломанный телевизор с помехами на экране, выражающимися рябящими цветными полосами.       Головная резь то накатывала, то отходила, словно раскачивая на волнах неописуемой боли. У бывшей гриффиндорки иногда получалось даже нормально вдохнуть, когда волна отступала. И стоило той отойти, девушка усердно пыталась пошевелить зудящими пальцами, но то ли ладонь не желала слушаться, то ли она была в полусознательном состоянии. Да, скорее всего, так. Это Гермиона поняла, стоило очередной волне боли смести в прах все ощущения и сковывать тело. А шипящий звук чередовался с писком, вызывая приступ тошноты своей частотой.       Жар, опаливший тело, и судорожное желание начать ощущать его, двигали Грейнджер. Больше чего бы то ни было хотелось двигаться: чувствовать пальцы ног, шею, позвоночник, покачать плечами вперёд и назад. В этой почти дикой потребности ведьма стала ненавидеть своё тело, желая свободы.       Писк учащался, пока запах гари, который точно был и до этого, настойчиво пробивался в лёгкие. Ведьма была уверена, что весь этот дым окутывал её приличное количество времени.       Наверное, этот промежуток её сна, в котором она переместилась из антикварной лавки на поле с дикими цветами, занимал не секунды, как казалось, а бесчисленные часы её физического мучения.       Поле было знакомым.       Они с Малфоем уже несколько раз попадали сюда раньше во время их тренировок и назвали это место пристанищем её воспоминаний.       Грейнджер, согнув ноги, упала на колени. Здесь не было места ощущениям, потому что тогда на её коленях появились бы синяки, а на ладонях — царапины. Ещё она точно ощутила бы порывистый ветерок, разносивший терпкий запах цикория и сыроватой земли.       Единственное, что было тут живым, — её воспоминания. Картинки, появлявшиеся по велению подсознания.       Истошно запрокинув голову и уставившись в небо, бывшая гриффиндорка пыталась понять, как тут оказалась. Чувство, появившееся в лавке при разговоре с мальчиком и преследующее её, усилилось.       Что-то нужно было помнить. Что-то важное.       Она зевнула, укладываясь спиной на землю, погружаясь в окружавшие её цветы. До этого абстрактного «чего-то» было всё равно. Это место — чистое воплощение умиротворения.       «Наверное, так и выглядит рай,» — думала Гермиона, когда закрывала глаза.       Уединение, накрывающее тёплым одеялом, показалось самым прекрасным подарком, завёрнутым фиолетовым бантиком и подаренным ей когда-либо.       — И чего ты здесь разлеглась?       На минутку, всего лишь на одну минутку, она хотела притвориться, что не слышит знакомый голос над головой.       Но ей отчаянно не дали этого сделать.       — Грейнджер, вставай, — и когда она, отнекиваясь, покачала головой, словно пытаясь отвязаться от назойливой мухи, над ней снова интригующе, не требуя отказа проговорили: — Ты нужна мне.       На такое смелое заявление девушка распахнула глаза. И, чуть приподнявшись на локтях и выглянув из цветов, она встретилась взглядом с Малфоем, видимо, способным и после смерти её достать.       — Ну что?! — нахмурилась ведьма, кидая мысленный Круциатус за бестактно потревоженное уединение. — Кто-то умер?       — Почти, — фыркнул слизеринц в её видении, щёлкая пальцами.       Как делал много раз до этого, отменяя Легилименс.       И Гермиона готова была уже очнуться, как рьяно закружившаяся картинка стала расплываться. Разрушаться. Прозрачное голубое небо с цветками цикория вокруг неё стало постепенно исчезать вместе с мужчиной, когда волна боли снова вернулась, больше всего отдаваясь в голове.       Сделав глубокий вдох и наконец почувствовав в лёгких что-то кроме, как казалось, чёрного грубого дыма, Грейнджер закашляла.       Она чувствовала под руками шершавую ткань, в которую, видимо, была укутана, и, крепко сжав её, не прекращала ни на минуту избавлять свой организм от токсинов, собравшихся в нём. По голове словно стучали, как в гонг, когда в тёмном помещении, насквозь пропитанным сыростью и запахами сладких травяных микстурок, её начало подташнивать.       Дезориентированная.       Напуганная девушка пыталась увидеть сквозь прищуренные глаза и нащупать стакан воды, хаотично размахивая руками. Она неустанно металась в поисках чего-то холодного, будь то вода или свежий воздух, когда чьи-то ледяные пальцы схватили её за шею, настойчиво прикладывая к её губам что-то.       Солоноватая жидкость коснулась потрескавшихся губ гриффиндорки, прежде чем ей удалось разобрать хриплое:       — Глотай.       Это не было что-то ледяное, похожее на родниковую воду, о чём ведьма так в тот момент грезила, но всё же послушно проглотила это нечто, вызывающее ещё большую слабость.       Холодная, приятная ладонь переместилась с шеи на левый висок, а позже на её разгоряченный лоб, и ощущение долгожданной прохлады притупило пульсирующую в голове боль.       Ей с усердием, наверное, до синяков на плече, надавили одной рукой на тело, снова укладывая на слишком жёсткие, вызывающие спазмы в позвоночнике, противно шуршащие простыни. Ничего толком не успевшую понять ведьму снова захватила тьма. И только ладонь, которую хотелось прижать к виску ещё сильнее, была последней ниточкой в реальность.       Вот бы почувствовать снег. Вот бы он хрупкими, мокрыми кристалликами снова налетал на неё из-за сильного порыва промозглого ветра.       Как в тот день, таившийся в памяти Гермионы мрачным и далёким воспоминанием. Который вроде и был, но Грейнджер его не помнила, потому что он таился в закутке, ожидая своего часа. И когда этот час настанет, его можно будет воспроизвести до мелочей. Ведь в тот далёкий январский вечер она стала бояться мечтать.       Было то виной её странное удушающее состояние, в которое Грейнджер не могла точно вспомнить, как попала, или внезапный вопрос малыша, заданный в порыве любопытства, однако следующий сон, настигнувший её врасплох, был самым ужасным моментом в её жизни.       Если бы у воспоминаний был вкус и цвет, то кабинет Кингсли, в котором она стояла тёмным январским вечером, был бы на вкус как переспелый лайм с серым цветом золы, рассыпавшейся под чёрными лакированными туфлями её поспешно тлеющей репутации. Кингсли говорил и говорил нарочито медленно, с продолжительными паузами, давая Гермионе осмыслить сказанное. Спокойно и рассудительно, в отличие от своего заместителя, полчаса назад прессовавшего её в допросной. И в завершении сложив руки в замок, уточнил:       — Теперь, когда Вы знаете, что с большой вероятностью будете отстранены от работы в Министерстве за эти, как Вы выразились, недоразумения, есть ли Вам, что сказать мне, мисс?       Грейнджер от сущей несправедливости — как казалось ей тогда, почти год назад — уже больше десяти минут стояла неподвижно, изредка кивая и пытаясь скрыть дрожащие ладони, сильнее сжимая папку с документами, на самом верху которой лежало уже подписанное заявление об увольнении.       Её голос не дрогнул:       — Я скажу Вам то же самое, что и мистеру Беккеру ранее, — выплюнула девушка, уже даже не пытаясь воззвать к пониманию и справедливости, — я приходила вчера в архив, но ничего оттуда не брала.       Она окажется права и не отступит от своих слов.       — Однако, — хмыкнул министр, резко вскочив на ноги — деревянный треск отодвинувшегося стула звучал как игра смычка по расстроенной скрипке. — Вы подавали прошения о допуске в запретную часть архива. Несколько раз, — приблизился к ней, загибая пальцы, считая статьи, считавшиеся нарушением, которые ему любезно предоставил Беккер. — Угрожали, устраивали скандалы, поднимая шум в прессе и заявляя, что Вы — героиня войны. Выкрали документы с секретными исследованиями. И остался только один вопрос: что Вам мешало подождать окончания процедуры рассмотрения Вашего прошения, мисс?       — Отнюдь, Кингсли, — сделав непроизвольный шаг вперёд, Гермиона оказалась стоящей в паре метров от начальника. — Я бы это всенепременно сделала, если бы мистер Беккер на каждом шагу не принижал мой статус полноправного волшебника и прозрачно не выражал своё неодобрение моей просьбе.       Горечь от лайма не только окутывала, но и ядовито проникала во вкусовые рецепторы, вызывая неконтролируемую гримасу отвращения.       От себя. От этого места. От людей. И ещё только Мерлин знает от чего.       — Пойдёмте за мной, мисс Грейнджер.       Не удосужив её дополнительными пояснениями, министр направился к своему камину, и когда бывшая заместитель главы правопорядка направилась широкими шагами за ним, она почувствовала, как под её классическими чёрными лодочками разлетается та самая зола, оставшаяся от былого груза ответственности.       Шагнув в камин, Кингсли сразу использовал летучий порох, и спустя несколько секунд они оказались в неизвестном ей прежде здании. Только ровно уложенная каменная кладка попалась ей на глаза. И не успев даже оглядеться и что-то запомнить, Грейнджер почувствовала на локте хватку, прежде чем услышать железное:       — Перемещаемся. Будь рядом.       Тот день начался откровенно говоря не просто плохо, а очень даже ужасно.       И, видимо, то, что девушка впервые за всё время работы в Министерстве умудрилась проспать, было не самым худшим. Да и вообще, по сравнению с новостями о краже архивных документов чрезвычайной важности, о которых после обеда гудело всё здание, это правда казалось сущим пустяком. Гермиона помнила, как разговаривала с Гарри, прежде чем её под конвоем доставили в допросную на безумно интересный разговор с Беккером. Он был очень познавателен хотя бы потому, что девушке предстояло узнать, какой она неквалифицированный специалист и некомпетентный начальник, имеющий личные отношения с одним из авроров, и, видимо, вишенкой на торте аргументов от замминистра в обвинение девушки во всех грехах магического общества являлся факт её вчерашнего визита в архив буквально за полчаса до закрытия того.       Грейнджер была польщена вниманием самого заместителя министра магии, о чём тогда прямо и сообщила.       Начальник в ней рвал и метал, пытаясь разорвать маску напускной вежливости в клочья. И это бы непременно произошло после пятого его выражения, касающегося её крови, если бы авроры, прервав их, не вызвали бы ведьму прямиком в кабинет министра.       Ее разъярённый выдох и его высокомерный хмык считались актом вежливого пожелания доброго оставшегося вечера.       И после такого бурного — как позже выяснилось — её последнего рабочего дня она никак не могла предполагать, что их разговор с Кингсли закончится на тропинке перед их с Роном загородным домиком.       Его даже не повернулся бы язык назвать особняком. Купленный ими после войны, он был пустоват и не обжит хотя бы потому, что его хозяева, прожившие в нём уже почти два года, постоянно уделяли большое внимание своей работе.       Грейнджер почему-то отчётливо помнит, что если бы они тогда переместились на пару минут пораньше, то обязательно застали бы последние лучи заката. Солнце в этих местах казалось по истине необычным. А так она разглядывала на снегу редкие, уже исчезающие оранжевые пятнышки, перемешанные с неприятным на их фоне светом фонаря.       — Твоя правда, — слишком спокойно отозвался её собеседник, — стоила ли она того?       Кингсли как будто тоже делал заинтересованный вид, разглядывая местные, уже застеленные белой пеленой красоты.       — Стоила ли правда того, чтобы в итоге оказаться проигравшей? — это был не единственный мучивший её в тот день вопрос.       И он точно не был риторическим, а Грейнджер со всей уверенностью, затаившейся в ней, словно кошка, была готова дать свой ответ, пока её со смешком не перебили:       — Я придумал тебе наказание! — воскликнул Кингсли в нервных попытках отряхнуть с пиджака налипший снег. И промелькнувшая внезапная мысль в её голове давала отчётливо понять, насколько важен был этот разговор. — Я назначу тебя невыразимцем.       Видимо, они в спешке оставили почти все свои вещи и верхнюю одежду в Министерстве только ради одной этой фразы, сказанной совершенно не для чужих ушей.       — Что? — опешила девушка, захлопав длинными ресницами, на которые цеплялись мгновенно таявшие белые хлопья.       Министр посмотрел ей в лицо без прежней тени улыбки:       — Это моя просьба, Гермиона, — а по тону звучало как приказ.       До этого падавший снег, тихо круживший вокруг них несколько минут назад, стал постепенно нарастать в порыве неконтролируемой стихии и сметать резкими, непредсказуемыми, хаотичными, танцующими движениями всё вокруг.       — Я не хочу, в отличие от мистера Беккера, упустить твой талант,— снег метался, застревая на их одежде, пока они с каждой сказанной фразой теряли стойкость и силы на утепляющие заклятия. — О твоей работе буду знать только я, глава отдела Джон Стоун и глава Аврората.       Она была полностью уверена в том, что власть и репутация не на её стороне, и частично оказалась права.       Тех газетных статей, говорящих о её заносчивости и помешательстве на желании вернуть родителям память, уже не сотрёшь. Хоть и непонятно, как это дошло до публикации. Тех слухов и голосов, говорящих, что грязнокровкам, а тем более женщинам, нельзя доверять важные решения, касающиеся Министерства. Хоть и непонятно, как эти «недостатки» умаляли её достижения, да ещё в наступившем двадцать первом веке.       Тот груз обстоятельств и откровенных подстав, преследовавших её с самого окончания войны. Та боль, зацикленная на ошибках и вечном движении вперёд. Те раны, полученные в неравных баталиях; те кровоточащие порезы, нанесённые союзниками же, и так и незажившие шрамы, обретенные во время войны, — всё это никогда не сотрётся.       Девушка вдохнула морозный воздух.       — Я согласна, — выпустив из лёгких клубы пара, почти прошептала ведьма.       И это звучало как величайшее поражение.       Потому что это было не выбором — всего лишь вынужденной мерой.       И грохотавшее сердце несло кровь по венам с такой бешеной скоростью, что мороз казался забавой наравне с мчащимся в лицо снежинками.       — Вот и славно, — кивнул мужчина, протягивая ладонь, и, стоило её бледной руке соприкоснуться с его в рукопожатии, он продолжил: — Даю нерушимое обещание, что весь наш разговор, как и твоя дальнейшая деятельность, будет известна только мне, Кингсли Брустверу, Джону Стоуну и Гарри Поттеру. Всё остальное останется при нас.       — Да, останется при нас, — сглотнула Гермиона.       Серебряная нить, появившаяся на сплетении их рук, исчезла так же быстро, как и появилась, означая закреплённое молчание.       Обет.       Обещание.       — Не забудь завтра забрать вещи, — отпустив её ладонь и обернувшись к ней спиной, твёрдо заключил Кингсли, но, прежде чем исчезнуть, растворяясь в снежной буре, всё же дополнил: — И зайди завтра ко мне.       Грейнджер выдохнула, направившись к крыльцу.       Пелена заклинания, что держала тепло, постепенно пропадала с каждым шажком, приближающим её к двери дома. Дома, в котором горел свет.       Рон, вероятно, был не в настроении из-за шумихи в Министерстве.       Чуть замешкавшись, Грейнджер застыла на крыльце, уже окончательно рассеяв заклинание. Мороз окутал мгновенно, пробираясь под кожу своими колючками и застывая в лёгких.       Она вдохнула, и горло обожгло. Обычно в этих краях не бывает настолько холодно.       Поспешно стряхнув снег с кудряшки, спадавшей на щёку, ладонью, Гермиона всё же открыла дверь, и Уизли, показавшийся специально поджидающим её, стоял у дверного косяка, ведущего в их маленькую гостиную, с пачкой снеков в руках.       — Ты долго, — жуя, констатировал он, придирчиво оглядывая её внешний вид. Наверное, если у него и появились вопросы о том, где она забыла своё пальто, то он их задаст позже, а пока, как ведьма была уверена, ей предстоит услышать уже знакомое и заученное до дыр: — Всё в порядке?       То, что осталось за дверью, до сих пор напоминало о себе зудящей болью в горле, мурашками на шее и ладонями, до сих пор покалывающими и чуть мокрыми от растаявших снежинок.       — Да, Рон, всё нормально.       И чуть мелькнувшее беспокойство в его глазах выдали лишь поднятая в недоумении рыжая бровь и очередной поспешно брошенный в рот снек.       Сейчас Гермиона Грейнджер хлебнула того ледяного ощущения, о котором мечтала, когда глотала ту настойку, погрузившую её в сон, но не лишившую боли. Она чувствовала мороз на кончиках пальцев, закрывая глаза. Оставляя образ Кингсли и Рона Уизли где-то там, в тех далёких грёзах, называвшихся кошмарами.       Открыв глаза и снова увидев дверной косяк книжного шкафа, девушка поняла, что мороз так всё ещё и не покинул кончики пальцев на её ладонях.       По освещению в лавке Гермиона поняла, что закат уже подходил к концу и начал наступать сумрак. Она чуть засмотрелась на растворяющийся на деревянной поверхности дверцы солнечный зайчик, и только когда фортепиано закончило играть, к ней пришло осознание, что оно вообще играло.       А потом мужской голос:       — Рад снова встретиться, — услышав незнакомца, она поспешила обернуться.       Что ведьма застала мужчину, сидящего на банкетке и игриво перебирающего клавиши фортепиано, не было большим сюрпризом. Он был блондином, платиновым, и ужасно растрёпанным, казался высоким и жилистым, учитывая облегающую чёрной майкой спину, а потом на глаза попался шрам под правым ухом в районе шеи.       А ещё, наверное, главное потрясение состояло для неё в том, что он был поразительно на кого-то похож.       Фонарь, зажёгшийся где-то за панорамным окном, разлил пятно света по крышке музыкального инструмента.       — Кто Вы? — спросила Гермиона, уверенная, что очередного гостя в своей голове не сможет выдержать. Особенно в этот, уже и так доверху набитым событиями сон, от которого начинала ещё больше болеть голова.       — Мальчик, мечтающий о сестре, — словно смеясь, ответил парень, последний раз коснувшись кончиками пальцев пары клавиш, и, встав уже в полный рост, спросил, не сводя глаз: — А ты ответишь на мой вопрос?       — Какой?       — Я же спрашивал, о чём ты мечтаешь.       — Не всем мечтам суждено сбыться, гость снов моих, — ведьма улыбнулась, представляя на месте собеседника того маленького озорного мальчишку, умевшего быть и серьёзным, и чересчур любознательным. — Вот твоя исполнилась?       Он рассмеялся, запрокинув голову так, что ей удалось отчетливее разглядеть шрам.       — Не поверишь, — сделав пару шагов на неё и чуть растрепав волосы, продолжил улыбаться незнакомец. — У меня сейчас две сестры-погодки. Наши мечты с родителями, оказывается, совпадали, — потерев шею в районе тонкой, практически невидимой полоски, он пояснил: — И я даже и вправду защитил их однажды.       — Я рада, — слетело с её губ быстрее, чем нужно было. — Однако настаиваю, что не всем мечтам суждено сбыться, — нахмурившись, Гермиона прикинула в уме, не звучало ли это слишком грубо.       — Он говорил, что упрямство — то, что всегда было при тебе, — парень пробурчал это, явно не пытаясь обидеть или уколоть, однако Гермиона закусила губу, обдумывая вопрос о том, кто же ему такое мог сказать.       Да, собственно, кто угодно.       — Неужели прям совсем-совсем нет шансов? — щёлкнув пальцами, блондин хмыкнул. — Вы же не сдадитесь так просто.       Если бы.       Это как раз было то, что она и сделала.       Блондин, сделав пару шагов по направлению к ней, заключил девушку в крепкие объятия. И холод покинул тело гриффиндорки, рассосался в костях, стоило Грейнджер почувствовать себя в кольце рук.       Её обнимали. Крепко, будто пытаясь утешить. Отчаянно, словно пытаясь сказать то, что было нельзя.       И когда он сжал ткань на её плече, девушка поняла, что это прощание. Что маленький мальчик вырос.       И хоть Гермиона и не была его мамой, но расставаться с ним, отпускать его из своей головы, оставаясь наедине со своим подсознанием, было сродни пытки. Ей хотелось бы познакомить мальчишку из своих снов с Джеймсом — они бы точно подружились.       Но блондин, будучи всего лишь плодом её искаженного подсознания, лишь осторожно что-то шептал ей на ухо, пока их маленькая комнатка в антикварной лавке, в которой они проводили всё отведенное им время в её снах, горела абсолютно чистым искренним пламенем. Оно разносилось по помещению, не щадя никого и ничто. Даже книжный шкаф. Оно пожирало всё на своём пути, контрастируя с лютым морозом, окутывающим её до этого.       А парень шептал, прощаясь:       — Разреши себе мечтать, Гермиона. И если ты будешь знать свою мечту в лицо, то тебе не понадобится зеркало Еиналеж.       И казалось, что в тот момент в объятиях незнакомца Гермиона Грейнджер, чуть кивнув, дала себе обещание попробовать.       — Когда-нибудь мы встретимся, — было последнее, что она услышала, прежде чем оказаться в полной темноте.       И уже падая в объятия пустоты, сопровождающей её глубокий сон, где позже всё станет безжизненно тёмным, она услышала голос, знакомый, шепчущий что-то об обещании.

…И это моё тебе обещание.