***
«Что-то, взятое взаймы.
Как бы я ни любила брать что-то взаймы, могу предположить, что именно эта часть традиции рассказывает о связи с друзьями или хорошими знакомыми; о том, что даже после того, как вы свяжете себя узами брака, ваши близкие всегда будут готовы оказать вам помощь или просто побыть рядом.
Так они показывают и безмолвно говорят о том, что будут рядом во всех ваших приключениях.
А чем может быть это «что-то, взятое взаймы»? Капелькой духов, кружевным носовым платочком или, если у вас есть желание, вы можете взять пример с меня и написать послание — его, конечно, на свадьбу не возьмешь, но в качестве подарка подойдет.
Традиции существуют, чтобы их нарушать или по-своему видоизменять?»
Выдержка из статьи Леди Джин.
Журнал AFG.
Магия Сенсы росла, развивалась и плескала энергией. Она кружила вокруг Гермионы, напоминая о себе, даже если сам артефакт находился в лаборатории. Сенса — чертовка — наполняла её взгляд оттенками и следами прошедших эмоций, назойливо жужжа под венами: аж голова раскалывалась. Закончив расставлять книги с Луной минут пятнадцать назад, Грейнджер, поднявшись в свою комнату, наносила скрывающий крем на шрам, когда услышала шаги: Драко вернулся. Выйдя из спальни к нему навстречу, девушка ненамеренно врезалась в него, а он не преминул чмокнуть её в слегка растрёпанные, наспех собранные волосы. — Как ты тут? — спросил Драко, а Гермиона, потеревшись носом о его скулу и легонько чмокнув её, лишь устало промычала. — Я бы сказала, что продуктивно. Заметив, что лацканы его пиджака были влажными, ведьма отпрянула, покрутив головой и прогнав надоевшие ей цветовые пятна и почему-то задержавшийся в гостинной аромат сандала. Только теперь эти самые калейдоскопы в её глазах постепенно замещал лишь один цвет: фиолетовый. — Мне нужно переодеться, и мы можем тренировать, — Малфой слишком задорно щёлкнул её по носу, — твою окклюменцию. Слишком. Будто отвлекая. А может, отвлекаясь. Или она себя накручивала? Он хотел уйти в спальню, когда Гермиона, потянув парня за рукав рубашки, остановила его. Сенса плясала, показывала и направляла. Она жаждала, чтобы Гермиона спросила: — Как дела у Гарри? Как Министерство? Он кивнул то ли ей, то ли самому себе. И Сенса показывала — нет, она окружала его только одним чувством… — Всё хорошо, — мелькнула улыбка. Защитная. Как та самая улыбка миссис Малфой. — Гарри спрашивал о тебе, так что в целом всё как обычно. Болью. Но это было не главным: над болью превалировал страх. А что было дальше в этом фиолетовом, Гермиона не хотела чувствовать, но Сенса нарочно тыкала её носом в эмоции Драко. Огорчение. Драко Малфой в этот момент был полон горечи. И страха. — Я хочу, чтобы ты знал, — Грейнджер, поднявшись на цыпочки, прислонилась лбом к его лбу и, пальцами погладив щёки Драко, прошептала: — Я доверяю тебе и… — прикусив губу, она встретилась лицом к лицу не только с парнем, но и с теми противоречивыми чувствами, что он испытывал, — верю в тебя. Ей понадобилась доля секунды, чтобы, развернувшись, отойти к дивану и, схватив блюдце, нарочито бодро протараторить, поторапливая оторопевшего Малфоя: — Я подожду тебя, — она кивком указала на дверь спальни. — Уберу пока чашки, что мы оставили с Луной. Он скрылся за дверью, оставив её задыхаться в этих эмоциях одну. Заставив её застыть в размышлениях и сложить пазл в единую картинку. Ту самую, которую она отрицала: неприглядная истина всегда приводит к боли. Ведьма, словно в трансе, взяла ещё и чашку в руки и стала вглядываться в листья, прилипшие ко дну белоснежного фарфора. Её любимого. «Ты ему доверяешь? Доверяешь же?» — спрашивала Лавгуд. «Ты чувствуешь его огорчение, боль и злость на самого себя?» — молвил артефакт. «Я доверяю и верю тебе», — заключала Гермиона. И какие-то догадки, подсказки, знаки, знамения, слова, движения, намерения и цвета сплетались в голове умнейшей ведьмы. От сандала начало мутить. «Ты ему доверяешь? — взволнованный голос. — Чувствуешь его огорчение, боль и злость на самого себя?» — звучит как насмешка. «Я доверяю и верю тебе», — ощущается как мольба. — Да, да, да, да… — вполголоса. Сенса, набирающая всё это время силу, окунула Грейнджер с головой в этот фиолетовый. Она показала другую его сторону. Самую тёмную. Артефакт, уже отчаявшись… этим самым цветом вырисовывал буквы на её сетчатке — всего четыре. И, к сожалению для Гермионы, это была ложь. Да такая искусная, что являлась не чувством или чистой эмоцией, а всего лишь сознательным искажением истины. «Ты доверяешь ему?» Бац — из окоченевших пальцев вырвался фарфор. Чашка летела, а Гермиона, замерев, наблюдала, как с громким звоном она касалась пола, покрывалась трещинами и… Раскалывалась, разрушалась, распадалась на неизвестное ей количество кусочков. — Грейнджер! Ведьма стояла словно обездвиженная, когда Драко, выбежав из спальни, подлетел к ней. Взяв на руки и посадив на диван, он, ворча, гладил её по голове: — Упрямая и безумно неуклюжая. — Да, — зарываясь ладонями в его волосы, шептала она с плохо скрываемой болью. Будто она всё же успела наступить на эти чёртовы осколки. — Да, Малфой, я и правда неуклюжая. — С каких пор ты со мной соглашаешься? Неужели священные двадцать восемь распались? — подтрунивал он, в одно мгновение склеив осколки: — Репаро. Гермиона слабо улыбнулась. Вот бы всё было возможно так просто восстановить. Чёртов фиолетовый всё ещё назойливо мелькал, ей хотелось от этого избавиться, вырезать это, но, окинув взглядом голый торс Драко, она нашла силы предложить всего лишь: — Пойдём прогуляемся? — Сейчас? — Не завтра же, — передразнила его она, царапнув ноготком по плечу. — Иди одевайся, — и чуть более воодушевленно подхватив сервиз, направилась с настрадавшимся фарфором на кухню. — Я планирую показать тебе своё любимое место. Зайдя на кухню, она подошла к окну и распахнула его. Вдыхая кислород, Грейнджер молила его об одном таком маленьком одолжении — остаться рассудительной. Какой была всегда. Он же, с ядерной примесью влаги, молчал и мучал её, и даже сандал исчез, будто его сдуло или же он просто ушёл, выполнив свою миссию в этом доме. Она с не самыми цензурными словами, крутившимися на языке, громким вдохом набрала в лёгкие воздуха. Грейнджер удалось выдохнуть и хоть немного расслабиться, только когда они с Драко дошли до нужного ей места — оно было не так уж и далеко. — Детская площадка? Серьёзно, Грейнджер? — иронизировал он, наблюдая за детьми, собирающимися домой, а ведьма, лишь покачав головой, присела на скамью у детской горки. Закатное солнце, раскинувшееся по небу, приводило её в себя. Вытянув руку, она хотела поймать оранжевый, как сочная апельсинка, луч, но он лишь дразнил, проходя через пальцы и слепя глаза. Драко присел рядом, обжигая её щеку пронзительным взглядом. Он был сильным окклюментом — Сенса была слишком властным и настырным артефактом. И мутный, еле видимый фиолетовый с каждой минутой становился ярче. А тут… В этот момент, сидя на лавочке, Гермиона Грейнджер, смотря на ярко-оранжево-розовое светило, именуемое Солнцем, положила голову на плечо бывшего школьного врага, вспоминая утро, когда она сравнивала его с этой самой звездой. Вчерашнее утро, когда она спросила, а он ответил, абсолютно точно не солгав. Наверное, он никогда ей и не лгал. Даже тогда, когда сказал, что это она его бросит первая, а не наоборот. — Драко, — впервые за долгое время тишина между ними угнетала её, — какая у тебя мечта? Девушка специально так поставила вопрос, избежав первого попавшегося на ум: а есть ли она у него вообще. — Она здесь, — не задумавшись ответил парень. Малфой приобнял её крепче, и Гермиона, ощутив его дыхание на своём виске, сильнее сжалась. Он снова не врал, но Грейнджер была бы не Грейнджер, если бы не уточнила: — Не подлизывайся, Малфой, — буркнула она, наблюдая за лучами, блуждающими по его щеке: — Я ведь серьёзно. — Я тоже,— сдавленно рассмеялся он, так и не отведя задумчивого взгляда от солнца. — На самом деле, я довольно долго мечтал о свободе и одновременно боялся её. — Гермиона, слушая, завороженно наблюдала за пепельными прядями в золотом свечении. — И сейчас она у меня в руках. В прямом или переносном смысле он говорил, Гермионе оставалось только догадываться, потому что желание стереть это напряжение с его лица пересилило её, и девушка чмокнула несколько раз светящиеся отблески солнца у него на щеке, останавливаясь на уголке его улыбки. Без посторонних отзвуков эмоций, которые ей приходилось постоянно отсеивать, дышалось легче, и она даже на несколько минут забыла, что целовалась или даже дразнилась с Малфоем на лавочке почти пустой детской площадки. — А у тебя? — куда-то в её голую шею выдохнул он, и Грейнджер пожалела, что забыла в спешке дома свой шарф. — Что? — Есть эта самая эфемерная мечта? С присущим ему скептицизмом Драко по-дьявольски ухмыльнулся, и она вспомнила, почему они не общались в школе. Проведя чуть замёрзшими пальцами по его скуле, Грейнджер вдруг сказала: — Знаешь, Драко, я сейчас вспомнила один детский стишок про падающий Лондонский мост. Я знала его с детства, но тут… — она задумалась, сомневаясь, а потом кивнула головой, словно решаясь: — Мальчик в моём сне рассказал мне его. Он приходил ко мне во снах почти два месяца, и я даже его нарисовала… — Я видел его, — проговорил Драко, — а потом, словно опомнившись, повёл головой, уточнив: — Рисунок. — Да, верно, всё верно, — не без грусти ухмыльнулась ведьма, поняв, что скучает по загадочному мальчишке. — Так вот, он помог понять мне, что состояние, когда человек заходит в тупик своих эмоций и живёт в стабильности, приводит к стагнации. И единственный выход из него — найти новую мечту. Я смирилась с тем, что мечты — не моё, и сидела сложа руки. Он подтолкнул меня задуматься об этом, и теперь — возможно, что совсем скоро — я смогу исполнить её, свою очередную мечту. Площадка почти опустела, она провожала не только спешащих домой детей, но и последние лучики заката, что затерялись где-то на деревянной оградке песочницы. Гермиона не сводила взгляда с песочной башенки. — Я могу быть рядом с тобой на этом пути, — голос рядом, совсем-совсем, почти у уха. Ведьма чувствовала щекой ткань его колючего пальто. Последний мальчик, видимо, что-то забывший, бежал к песочнице. — Может быть, Драко, может быть, — наслаждаясь тишиной, шептала Грейнджер. Мальчишка, захватив пластмассовую формочку-ракушку, случайно в тандеме с порывом ветра зацепил строение и радостно рванул к маме, показывая найденную игрушку, пока ветер разносил по площадке песчинки разрушенной маленькой башни. Они просидели на скамье ещё минут двадцать, и этого хватило не только для того, чтобы кожей почувствовать неизбежное приближение зимы, но и практически маленькими, скомканными предложениями обсудить ситуацию в Министерстве. И когда они возвращались домой, Гермиона уже знала, что министр отправился на реабилитацию в свою резиденцию за пределами магического Лондона и что после Непростительного у него уйдёт некоторое время на то, чтобы сопоставить все свои воспоминания и события за прошедшие несколько месяцев. А вот мистера Беккера словно след простыл, и Гарри снова по горло был завален поручениями и документами — в два раза больше, чем обычно. А Малфой узнал от неё, что ей уже надоело сидеть дома, а свежий воздух помогал думать в правильном русле. В нескольких метрах до двери в свою лавку Гермиона вдруг остановилась, запрокинув голову. На кончик носа и румяные щёки что-то упало, а затем она своим пристальным взглядом заметила первые снежинки. Они были редкими, но падали с таким волевым настроем, что буквально через пару секунд в небе Лондона стали видны тысячи их собратьев. Первый снег не начинался моментально, он шёл по нарастающей. И Гермиона отметила, что, скорее всего, утром перед её крыльцом будут большие лужи или даже лёд. Малфой стоял рядом, наблюдая, делясь с ней частичкой зимнего леса — ведь какая ассоциация может прийти, когда еле уловимый запах можжевельника смешивался со снегом? Гермиона, решаясь не уступать снежинкам в настрое, не хотела терять свой титул упрямицы. Она отпустила руку Драко. И тёплое, уютное сплетение их пальцев, пропадая, заменилось в её груди предвкушением зимней свежести. — Всё-таки, Драко, расскажи, — противясь желанию прикусить нижнюю губу, Грейнджер упрямо наблюдала за небом, — зачем ты наложил Империус на Кингсли? Она не спрашивала, он ли это, потому что была в этом уверена: бисер в её голове сложился в правильную картинку. Непредсказуемую, но правильную. — Гермиона… — этот голос… Она чувствовала снег, пустоту, свои догадки. А его голос был таким обычным. Будто сейчас своим вопросом она не разрушила их, почти как тот мальчик башенку из песка, но было одно-единственное различие: она делала это абсолютно осознанно. И если Драко скажет эти два ужасно предсказуемых слова, Гермиона аппарирует на другой континент не прощаясь. Но она услышала выдох, а следом: — Я надеялся, ты догадаешься об этом позже. Она не могла сказать, лучше это или хуже, чем бестолковое «мне жаль». — Насколько позже? — еле-еле удалось скрыть дрожь в голосе. — Когда мы поймали бы Грея, и… — она наивно предположила, что он хотел сказать «и ты была бы в безопасности», но ошиблась. В очередной раз, как уже бывало с ним. Грейнджер прикрыла глаза на минутку, чтобы сосредоточиться, но он спросил: — Мне ответить на твой вопрос или начать с самого начала? Повернувшись к нему, ведьма напрочь забыла о небе или каких-то снежинках, что цеплялись за так идеально чёрное пальто Драко, и, открыв глаза, уверенно, почти с бравадой умнейшей ведьмы столетия встретилась взглядом с Малфоем: — Я предполагаю, ты дал Непреложный Обет о неразглашении? — она подняла бровь. — И это как-то связано… — у неё вырвался смешок, отдалённо похожий на истерический, — как ни странно, с Беккером. — По точной формулировке, — самоуверенно хмыкнул он, и этот жест вернул Гермиону на мгновение на несколько лет назад, — я сам не мог никому рассказать об этом, — эти хитрости всегда были в слизеринцах, но Малфой на сто очков обгонял всех, и то, что он подменил формулировку, не могло её удивить. Удивило совершенно другое: когда парень взял её за ладонь, которую она тут же одёрнула, он попросил. Малфой просил: — Ты замёрзнешь. Пойдем домой, и я всё тебе расскажу. — Нет, Драко, — она из стороны в сторону качала головой, и из-под его легонького шарфа, который он накинул ей на детской площадке, вырвались её кудрявые пряди. — Отвечай сейчас. Он, видимо, вспомнил прозвище, которым называл её, и больше не предпринимал попыток дотронуться. — Я задолжал, Гермиона, — и это он явно не об объяснениях для неё, и девушку даже не огорчило, что парень не мямлил и сразу перешёл к делу. Без лишних предисловий. — Он потребовал, чтобы я вернул ему долг, и сам выдернул меня из Франции сюда, даже удосужился пристроить на тёплое местечко в Министерстве. — Драко хмыкнул, и Гермиона поняла, что он посылает в чей-то адрес ругательство. — Если бы усилить позиции было его единственной целью, Грейнджер… — говорил слизеринец, смотря девушке в глаза и боясь даже моргать, — если бы. Но он захотел ещё убрать претендентов и… соперников. — То есть? — встрепенулась Гермиона. — Ему нужно было убрать тебя, упрямица. Перед гриффиндоркой пронеслось несколько их первых встреч в сентябре. Страх сковал её, как та снежинка, что, приземлившись на лоб девушки, скатилась мокрой каплей по щеке. Беккеру нужно было убрать её. Зачем? — И заместитель министра не нашёл ничего лучше, чем попросить меня. Он догадывался, что я хорошо тебя знаю и… Не только она присматривала за Малфоем в школьные годы. — Ты не ответил на мой вопрос. — Кингсли — это его импровизация, — обречённо покачал головой Малфой, будто сразу знал, что это будет провальным планом. — Он собирался вернуть тебя в Министерство, вот Беккер и вспылил… А потом убийство Олливандера… — Драко казался ей сказочником, рассказывающим небылицы. Было только одно: всё это слишком сильно походило на реальность. — Подбросить твоё перо и яд в пакетик с чаем не составило труда, — Грейнджер открыла было рот, но не успела, её вопрос был предсказуем. — Я приходил к тебе и решил прихватить его, мне нужна была твоя вещь для наблюдения за тобой, ведь обычно же за объектом, которого нужно устранить, принято следить. Почему-то утром, когда она провожала его на работу поцелуем в щеку ей жилось легче без этого кислого осознания правды, о которой она могла лишь догадываться. Драко Малфой был очень способным легилиментом. Это знала не только она, но и Беккер. Малфой использовал Непростительное из-за какого-то там долга, а потом использовал её, Гермиону Грейнджер, чтобы снять его. Вот почему министр так легко согласился с их подозрениями. — Поздравляю вас с сокрушительной победой, — опустив плечи, напомнила она, сама не понимая, почему надпись на той открытке ей запомнилась. — Ладно, Драко, — сумбур в голове мешал переваривать информацию, но, облизнув губы, она всё же продолжила: — Но ты обещал рассказать всё с начала, а вышло с середины. Нехорошо, — не теряя строгости взгляда, усмехнулась она. — За что ты был ему должен? Она осознала, что к её правой щеке прилипла мокрая кудрявая прядь, только по быстрому, почти неуловимому жесту Малфоя, убравшему её. — Визенгамот, — Драко задумался, либо что-то вспоминая, либо же просто в надежде, что одно это слово скажет Гермионе всё за него. — Он пришел ко мне однажды в тюремную камеру и сказал, что сможет помочь нам с мамой в обмен на услугу. Я хотел было отказать, ведь, как я тогда думал, этим министерским шавкам доверия нет, но он сказал, что было принято решение отправить Нарциссу Малфой в Азкабан… Думаю, об исходе той сделки ты догадываешься. А у Беккера с Малфоем вышла занятная партия. И непонятно, кто кого всё же обыграл. — Это бы вряд ли произошло, — огорчённо выдохнула она. — Мы с Гарри ходатайствовали в вашу пользу, и тот вариант, что озвучил Беккер, был маловероятен. Равен тридцати процентам из ста, — проговорила девушка. Гермиона мысленно вернулась к Нарциссе Малфой и тому моменту, по которому она запомнила эту женщину больше всего. И теперь её мотив был понятен. На суде с Люциусом эта женщина была спокойна, как скала, и признавала вину. Грейнджер была уверена, что тогда ещё мать не знала о проделках сына. Но был второй момент, когда Гермиона заметила в ней воинственность и смелость, присущие лишь матерям: это происходило на суде Драко Малфоя. Да уж, быть друг за друга — это у них семейное. — Я, кстати, видела её вчера. Не расскажешь, почему Пэнси говорит, что твоя мать сошла с ума? — Бывших Пожирателей не слишком жалуют, вот мы и придумали легенду для общества, чтобы её не беспокоили. Наверное, это утверждение относилось и к нему. Теперь понятно, почему он вернулся из Франции сюда — в место, где бывших Пожирателей не жалуют. Двигало ли им желание восстановить репутацию семьи или просто отдать долг, у неё не было сил и желания уточнять. — Легенда для общества, значит, — повторила она, а на губы упала снежинка. Гермиона, развернувшись, медленно, непоколебимо пошла в сторону деревянной двери своей антикварной лавки. Она хотела бы, чтобы под её ногами хрустел снег, но они с Драко стояли под ним меньше даже чем десять минут и вряд ли снежная корка успела покрыть асфальт. Жаль. Этот снежный хруст помог бы ей знать, идёт ли Малфой за ней. Остановившись напротив двери, Грейнджер увидела в своём панорамном окне его отражение вперемешку со светом уличного фонаря. Он стоял в метре от неё. — Уходи, Малфой, — прошептала она, и в тот момент, когда осознала, что если развернётся, это будет её личным фиаско, лишь громче проговорила: — Я сама доложу Гарри, что ты приложил достаточно усилий, чтобы меня защитить, — сглотнув, Грейнджер остервенело стёрла мокрую каплю с щеки, надеясь, что это была всего лишь очередная снежинка. — Уходи, если ты не планируешь сегодня становиться свободным от своего долга. Позже она узнает, что на тот момент Малфой был уже как сутки свободен. А пока — невербальная Алохомора, треск серебряной дверной ручки, и она стояла дома, прижавшись спиной к захлопнувшейся за ней входной двери. Сенса возбудилась, снова проснувшись — Гермиона начала чувствовать её ещё на крыльце, и это раздирало внутренности в десятки раз сильнее наполняющимися чувствами: и её, и не её. Заперев надёжно дверь, Гермиона шагнула к прилавку — на нём в полумраке она нашла книгу «Листья Травы» в знакомой обложке, взяв её в свои руки и открыв, облокотилась на стену прилавка и сползла на пол. И уже там в тишине девушка читала вслух своё любимое стихотворение: — Не изгонять, не отграничивать и не выпалывать зло из его угрожающей массы, Но умножать, объединять, довершать, расширять и прославлять бессмертие и добро. Высока эта песня, слова её и полёт, Она обнимает бескрайние сферы пространства и времени, Всю эволюцию и в совокупности — поросль грядущего и отошедшее. Заметив мокрое пятнышко на уголке странички, Гермиона коснулась щеки, и тыльная сторона её ладони мгновенно стала мокрой. Она замолкла лишь на пару секунд, чтобы снова продолжить дрожащим голосом: — Я запел её в зреющей юности и пронёс через жизнь, Скитаясь, всматриваясь, не признавая авторитетов, включая в песню войну и мир, день и ночь, Не отступив от неё ни на краткий час, Я заканчиваю её здесь и теперь, больной, нищий и дряхлый. Я пою о жизни, но скажите мне доброе слово о смерти: Сегодня Смерть, словно тень, идёт за мной по пятам, годами преследуя мой согбенный двойник, Порой приближается, и тогда мы — лицом к лицу.