КОНЕЦ ИГРЫ

                  Посвящается моей любимой маме, которая всегда знает, как поступать                   правильно         Прошло около двух недель с момента, как Пита ознакомили с обвинительным заключением. С тех пор Цинна ездил к нему почти каждый день. Меня же к Питу не пускали. Я не его защитник, следовательно, увижу его только в суде. Цинна говорит, что попросит на предварительном судебном заседании возможность видеться с ним. Только вот согласится ли с этим суд - большой вопрос. По телевидению на нас ведется активная информационная травля, которую по слухам транслируют на весь Панем. Но я живу в полной неизвестности и не могу даже позвонить матери. Не представляю, что она чувствует, когда смотрит весь тот ужас, который рассказывают про нас в выпусках новостей.         Каждый день я вижу Прим. Хорошо, хоть ее пока у меня не отобрали. Последние события отразились и на ней. Хоть сестренка и не показывает виду, но в школе ей приходится несладко. Она больше не рассказывает о том, что она делает вместе с одноклассниками. Эффи, которая, в отсутствии ежедневной необходимости ходить на работу, теперь забирает Прим из школы, рассказывает, что больше не видит ее в компании сверстниц. Моя непопулярность сделала ее изгоем. Теперь она – сестра девицы, чье распутное поведение, вынудило ее мужа на убийство министра Панема. Я вижу, как Прим скучает по матери и как она мечтает увидеться с ней, но я не уверена в том, что нас вообще когда-нибудь выпустят из Капитолия.         Я нахожусь в клетке, мои передвижения ограничены столицей. И, несмотря на то, что мне не запрещено приезжать в студию Цинны, встречаться с Эффи и даже гулять по улице, я неоднократно замечала, что за мной всегда следуют миротворцы. Они держатся на расстоянии, стараясь не привлекать внимания, но особенно и не прячутся. Так мне дают понять, что я абсолютно беспомощна, и в случае чего со мной и моими близкими могут поступить так же, как с Питом.         С утра до вечера я думаю только о том, как спасти ему жизнь. Но с каждым информационным выпуском надежды на оправдательный приговор остается все меньше. Четыре дня назад меня снова вызывали на допрос. Я думала, что мне дадут увидеться с Питом и, желая его поддержать, я надела его подарок – то кольцо с огромным прозрачным камнем. Вечером в очередном информационном выпуске кадры со мной, выходящей из Следственного отдела, облетели все экраны страны. Темой обсуждения стали не подробности следствия, а стоимость кольца, подаренного мне супругом. Я и не представляла, сколько оно стоит. Видимо Пит купил его на деньги, которые ему полагались на несколько лет вперед за победу в Квартальной бойне. Только вот это никого не интересовало. Какая-то прогуливающая капитолийка заявила: «Я не могу позволить себе такое кольцо, даже если продам квартиру в центре Капитолия». Торговка из Пятого Дистрикта возмущалась иначе: «На такие деньги, я могла бы кормить свою семью лет десять!». Но мужчина из Десятого превзошел всех: «Да разве такие деньги можно заработать честным путем? Видимо муж этой пигалицы не только принимал, но и незаконно распространял запрещенные вещества, раз смог купить такое своей благоверной!». Интервью, взятые у таких «обеспокоенных» граждан, наверняка, абсолютно необоснованные и постановочные, увидела вся страна.          - Зачем задумываться о своих несчастьях, если можно смаковать аморальных победителей Голодных игр! Больше, чем успехам звезд люди радуются только их провалам.       - Не обращай внимания, Китнисс, – поддержал меня тогда Хеймитч. Но в тот момент я окончательно поняла, что Капитолий развенчал весь наш авторитет, и Дистрикты не вступятся за нас.         Всем ясно, быть в нашей команде – прямой путь на виселицу. С нами остались только те, кому мы действительно дороги. Все капитолийские подлизы разбежались. Теперь рядом только Эффи, Цинна, Хеймитч и Порция, с которой случился сердечный приступ, когда она узнала о предъявленном ее подопечному обвинении. Даже будучи больной, она постоянно передает с Цинной какие-нибудь сладости для Пита и не оставляет надежды подняться с постели к суду и поддержать его. Признаться, я даже рада, что Джоанну и Финника выслали из Капитолия вместе с менторами. Так, им не придется рисковать жизнями даже просто встречаясь с нами. Хотя они умудрились передать нам из Дистриктов письма со словами поддержки.         К сожалению, даже это не помогло мне сохранить надежду. И если поначалу я днями перечитывала сборник законов, активно обсуждала с Цинной и Хеймитчем предстоящий суд и способы доказать невиновность Пита, то после того выпуска новостей я с утра и до вечера безнадежно лежу в постели. Я больше не тешу себя иллюзиями об милости суда. Подсознательно я понимаю, что нам не удастся доказать, что Пит защищал свою невинную возлюбленную от насильника, а не решил убить любовника своей распутной жены.         Уже около одиннадцати утра, но я все еще не вставала с постели. Ночью меня мучили кошмары, и Прим будила меня несколько раз, но утром она пошла в школу, и поднимать меня с постели стало некому. Зачем вставать, если этот день не принесет ничего хорошего. Как и любой последующий…         - Поднимайся, сколько можно валяться?! Заработаешь пролежни, и тебя никто не захочет снимать полуобнаженной! – слышу я голос Хеймитча. Я высовываю голову из-под одеяла, чтобы подарить ему испепеляющий взгляд. Этому старому пьянице еще хватает наглости язвить на эту тему.       - Понял тебя, детка! Шутка неудачная! – голос ментора на удивление бодрый, - тем не менее, все равно вставай, пора готовиться к завтрашнему предварительному судебному слушанию! Завтра увидишь своего благоверного!       - Назначили? На завтра? я увижусь с ним? – я мигом просыпаюсь.       - Да, одевайся, поедем к Цинне!         Значит, Цинна только что приехал из Следственного отдела. Предварительное слушание назначено, и завтра я увижу Пита. За несколько дней я впервые подхожу к зеркалу. Хорошо, что Цинна занят и не видит меня. Я убиваю около пятнадцати минут, чтобы просто расчесать волосы, превратившиеся у меня на голове в огромное птичье гнездо. Еще немного, и пришлось бы брить этот ужас наголо. После душа я наскоро одеваюсь, а привычную косу заплетаю уже в машине. Я мысленно подгоняю водителя, затем лифт, мне не терпится узнать все о завтрашнем слушании. И прямо с порога я бросаюсь к Цинне:         - Кто в тройке судей? – меня больше всего волнует этот вопрос. Про себя я молюсь, чтобы это была Одиллия Розенфорт. Она должна мне помочь, она – последняя надежда, на которую я уповаю.         - Ее там нет, Китнисс. Это дело будут рассматривать другие судьи, - отвечает Цинна.         Мое сердце сжимается, воздуха не хватает, ноги слабеют, я плюхаюсь на стул перед закроечным столом. Надежды больше нет. Я закрываю глаза, не желая видеть никого и ничего. Если бы я только могла вернуть все назад.         - Может это и к лучшему, - Цинна опускается на соседний стул, - я не хотел, чтобы ты тешила себя ложными надеждами. Она формалист. Если против обвиняемого собрано достаточно доказательств виновности и доказательства признаны допустимыми, она всегда принимает обвинительные приговоры… Только обвинительные. Ты наверно слышала о Фемиде, древней богине правосудия. У нее на глазах была повязка, а в руках весы и меч. Моя мать - ее  абсолютно воплощение: если формальная сторона преступления доказана, она беспристрастно выносит приговор, никогда не руководствуясь эмоциональной стороной и нюансами, которые лежат за пределами права. Она облекает самые отвратительные политические решения в законную форму, обосновывая самые невероятные домыслы следствия. И не стоит забывать, что она - правая рука Сноу, и никогда не примет решение, которое может навредить Капитолию.         Я поднимаю веки и смотрю на своего стилиста. Неужели он верит, что есть хоть один шанс выиграть?! Неужели хоть один судья осмелится принять какой-то иной приговор, если мы даже не смогли найти настоящего адвоката? Уверена, судьи были выбраны так же тщательно, как организована вся эта информационная травля. Пусть Цинна говорит, что хочет, но я обязана попробовать связаться с его матерью, просто обязана.         Я вскакиваю со стула и, ничего не объясняя Хеймитчу и Цинне, выбегаю из комнаты. Я отчаянно бегу по лестнице, выбегаю на тротуар и несусь со всех ног, квартал за кварталом. Морозный, совсем не весенний воздух мешает нормально дышать, но я изо всех ног бегу к нашему дому. Несколько раз, я чуть ли не врезаюсь в прогуливающихся медлительных капитолийцев, но мне наплевать. Минуя несколько перекрестков и парк, я забегаю в дом, и только в холле понимаю, что бежать по ступенькам вверх у меня не осталось сил. Пока я ожидаю лифт и поднимаюсь наверх, я пытаюсь восстановить дыхание, и когда двери распахиваются, я с новыми силами устремляюсь ко входной двери. И вот я в гардеробной. Тут, среди свитеров Пита я нахожу сборник законов Панема, который прятала сюда каждый раз, после изучения. Среди страниц я ищу клочок бумаги, который дала мне Председатель Верховного суда Панема на моей свадьбе, но почему-то не нахожу. Тогда я переворачиваю книгу, и, держа ее за обложку, начинаю отчаянно трясти. Упрямый листок наконец вылетает на пол. Я хватаю его и , отбросив сборник в строну с неподобающим непочтением, кидаюсь к телефону. Набрать номер без ошибок, удается только с третьего раза, мои нервы на пределе. Гудок… второй… третий…         - Добрый день, - слышу я мужской голос на другом конце. Без сомнения, это тот самый мужчина, который встретил меня на пороге дома судьи.       - Здравствуйте, я могу поговорить с Одиллией Розенфорт, - как можно спокойнее произношу я.       - Представьтесь, пожалуйста.       - Китнисс Эвердин… Мелларк. Китнисс Мелларк.       - Вы не могли бы подождать, я сообщу ей.         Я жду около минуты, и сама того не замечаю, как сгрызаю ноготь. Тишину на другом конце нарушает звук приближающихся шагов.         - Миссис Мелларк? – произносит все тот же мужской голос.       - Да.       - Мадам Розенфорт сейчас нет. В ближайшее время она будет занята и не сможет с Вами связаться. Мне очень жаль.       Раздаются короткие гудки. Трубка выпадает у меня из рук и падает на пол. Одиллия Розенфорт не желает даже выслушать меня. Это конец…         Я не хочу верить, что больше ничего нельзя сделать! Нет! Такого не должно случиться! Я хватаю винтажную вазу, подаренную на нашу свадьбу и, что есть сил, бросаю в стену. Фарфоровые осколки разлетаются во все стороны. От звона бьющегося фарфора мне становится чуть легче. А вот и ее подружка, только из стекла, такая же расфуфыренная как Капитолий! Ее место на кладбище! Я замахиваюсь и кидаю ее в другую стену! Отлично! К черту эту дурацкую квартиру! Эти подарки! Вазочки, лампы, торшеры, горшки с цветами. Все это не способно сделать счастливым! И этой картине на стене тоже не место! Я снимаю ее, кидаю на пол и ногой ломаю рамку! Зеркало… В нем отражается вся эта Капитолийская сказка, наполненная фальшью…       __         Утром Хеймитч заставляет меня одеться, в то, что передал мой стилист. Это строгий черный костюм и белая рубашка. Я заплетаю косу, а Эффи одевает на меня тонкий черный ободок.         - Так ты будешь выглядеть… строже, - произносит она. Замысел видимо в том, чтобы мой образ был максимально далек от амплуа полуобнаженной барышни, которая до сих пор красуется на плакатах по всему городу. Эффи меняет бинты, которые украшают мои руки  после вчерашнего вечера. Они нашли меня на полу среди осколков, с зареванным лицом и перепачканными кровью руками. Эффи наверно чуть в обморок не упала. Хотя я плохо помню ее реакцию. Мало что теперь вообще имеет значение…         В суд мы едем на машине Эффи. Благо служебный транспорт и водителя у нее пока не отобрали. Машина останавливается у парадных ступеней Дворца Правосудия. На этот раз нам не разрешают заехать в гараж здания, как в день моей свадьбы. Мы должны подняться по ступеням на виду у журналистов, фотографов и огромного количества зевак. Режиссер этого действа даже этим нюансом подчеркивает всю публичность и открытость мероприятия.         - Может ты снимешь с пальца это? – Хеймитч указывает на пресловутое кольцо на забинтованной руке, прежде чем я успеваю открыть дверь.         Но я лишь кидаю на него бесцветный взгляд, и он понимает меня без слов. Какая теперь разница? Они все равно найдут, какую новую небылицу придумать про нас с Питом.         - Возьми это, - Эффи протягивает мне солнечные очки, - так тебе будет легче. Я молча беру и надеваю их. Когда дверь машины распахивается, нас буквально окружают фотографы, выкрикивающие свои вопросы. К счастью, миротворцы, охраняющие суд, буквально обступают нас и помогают подняться по ступенькам и миновать эту орущую толпу. Другие миротворцы, несущие службу внутри здания, сопровождают нас в лифт, а затем до дверей зала суда, где мы встречаем Цинну. Он здесь с утра и, видимо, уже общался с Питом. Он одет все так же просто и строго, однако я замечаю, что на глазах больше нет золотой подводки.         - Сегодняшнее заседание – предварительное. Здесь не будут выясняться обстоятельства дела. Главный вопрос – готово ли дело к суду, и достаточен ли объем доказательств, чтобы говорить о том, что было совершено преступление. Предварительное заседание всегда закрытое. Журналистов сюда не пустят.         Двери суда отворяются, и стоящий рядом миротворец приглашает пройти внутрь. Зал не сильно отличается от того, в котором проходила церемония бракосочетания. Напротив входа находится довольно высокая кафедра, за которой расположены три кресла. По обеим сторонам от них два стола – для защиты и обвинения. Далее – множество кресел, которые отгорожены от мест для сторон процесса невысокой декоративной изгородью.         Цинна садится за один из столов, а мы – на места для публики сразу за ним. За соседний стол рассаживаются три капитолийца в темно-синих мантиях. Я прежде никогда такой униформы не видела. Но от них меня отвлекают звуки приближающихся тяжелых шагов. Я оборачиваюсь ко входной двери и наблюдаю, как в зал один за другим заходят миротворцы. Их около двух десятков, не меньше. Когда они встают по периметру помещения, двое миротворцев заводят Пита. Он одет в костюм и белую рубашку, а руки скованны наручниками. Он выглядит уставшим и худым, но таким родным. Наши глаза находят друг друга почти мгновенно, и мое сердце сжимается.       - Пит, - громко произношу я.       - Китнисс, - он приближается ко мне, я встаю со своего места и выбегаю к нему. Но миротворец, сопровождающий Пита, встает между нами, и мне приходится отступить. Моего супруга заводят за ограждение, и он садится рядом с Цинной, прямо передо мной. Пит оборачивается ко мне и протягивает ладони, и я сжимаю их своими. От этого жеста миротворцы, стоящие рядом, заметно напрягаются, но пока не делают замечаний.         - Как ты? -  спрашиваю я.       - Неплохо. Что с твоими руками, Китнисс? – спрашивает он, и я замечаю, как на его лице появляется беспокойство, -  Как это случилось? Почему ты в бинтах?       - Зеркало разбила случайно. Мелочи, - я вижу, что он ни капельки мне не верит, а только качает головой. Я ухожу от этой темы, - Как тебя кормят? Почему ты так похудел? Они плохо обращаются с тобой?       - Китнисс, не переживай за меня, - он пытается изобразить улыбку. Даже сейчас он думает обо мне значительно больше, чем о себе.         - Всем встать! – прерывает наш разговор голос миротворца, стоящего около кафедры, и Питу приходится отвернуться от меня.         В зал входят трое судей. Они в длинных черных мантиях… Не верю своим глазам! За центральное кресло садится мать Цинны. Мое сердце начинает бешено биться. Она открывает папку с документами, затем громким и властных голосом начинает свою речь:         - В предварительном судебном заседании слушается дело по обвинению Пита Мелларка в попытке убийства Министра по распределению продовольствия и ресурсов Нубеуса Рекса. Дело слушается тройкой судей под председательством Одиллии Розенфорт. Можете садиться! – мы опускаемся на стулья, а судья продолжает, - уведомляю стороны, что ввиду болезни прежнего председательствующего, дело переходит к Председателю Верховного суда Панема. Обвиняемый, представьтесь!         Пит встает со своего места:       - Пит Мелларк, 18 лет, место рождения – Дистрикт 12, место проживания – Капитолий, место работы – ведущий «Голодных игр», женат, - он произносит заученный текст. Сколько же допросов он уже пережил.         - Присаживайтесь, мистер Мелларк, - говорит Одиллия, - теперь обвинение!       Один из мужчин в темно-синей мантии, невысокий лысый очкарик с замысловатой белой бородой, не спеша встает со своего места:       - Представитель обвинения – Генеральный Прокурор Панема Танатос Райз, Ваша честь! Стаж в юридической профессии – 37 лет. Из них 15 – в нынешней должности.         - Защита! – командует Одиллия.       Со своего кресла поднимается Цинна:       - Защитник Пита Мелларка, Константин Крейн, Ваша честь!         Одиллия Розенфорт обводит сына пристальным взглядом, затем берет лист и начинает что-то на нем писать, а затем передает этот лист каждому из сидящих рядом с ней судей. Они, судя по всему, ставят на бумаге свои подписи. Затем Одиллия поднимает глаза на стоящего рядом с кафедрой миротворца, объявлявшего о начале заседания и кивает ему.         - Обвиняемый и Защитник, встаньте!       Пит и Цинна слушаются.       - Мистер Мелларк, - Одиллия обращается к Питу, - одним из судей заявлен отвод Вашему защитнику по причине близкой родственной связи с председательствующим. Поскольку господин Крейн является моим сыном, остальные судьи поддержали отвод. До судебного заседания Вы можете найти другого защитника, либо ходатайствовать перед судом о предоставлении бесплатного адвоката. Тем не менее, сегодня в соответствии с регламентом будут рассмотрены все поданные Вашим защитником ходатайства, поскольку они поступили в суд до изменения состава. Суд является независимым и беспристрастным. И, не для протокола, - она меняет голос на менее официальный, - лучше бы Вам воспользоваться Защитником с юридическим образованием.         Я не могу поверить в это. Она только что лишила Пита последнего шанса. Она сама заявила сыну отвод, а другие судьи с удовольствием подписались под ее инициативой.  Я смотрю на эту женщину, которая несколько месяцев назад с грустью в голосе говорила о том, как ей не хватает единственного сына, и как она мне благодарна. Цинна был прав. Не стоило возлагать на нее надежды.         - Суд изучил материалы дела и пришел к выводу о достаточности доказательств для рассмотрения дела. Рассмотрев ходатайства сторон, суд принял следующие решения, Одиллия опускает глаза в папку и начинает читать:       - Суд удовлетворяет ходатайство Обвинителя о продлении тюремного заключения для обвиняемого до окончания судебного разбирательства!       - Суд удовлетворяет ходатайство Обвинителя о запрете выезда свидетеля Китнисс Меларк за пределы Капитолия до окончания судебного разбирательства!       - Суд частично удовлетворяет ходатайство Обвинителя о запрете междугородней связи для свидетеля Китнисс Эвердин! Поскольку свидетель несовершеннолетняя, ей разрешается звонить своей матери один раз в два дня. Продолжительность разговора – не более пяти минут!       - Суд удовлетворяет ходатайство Защиты о допросе потерпевшего Нубеуса Рекса и свидетеля Плутарха Хевенсби в рамках судебного заседания!       - Суд отклоняет ходатайство Защиты о разрешении встреч обвиняемого с супругой. Китнисс Мелларк является свидетелем, и общение с обвиняемым может исказить ее показания! После того, как Китнисс Мелларк даст показания под присягой ходатайство будет рассмотрено повторно».         Затем Одиллия Розенфорт закрывает папку и еще более громким голосом объявляет:   - Дело будет слушаться в открытом судебном заседании. Напоминаю, что в случае признания своей вины, суд может принять решение о смягчении меры наказания. Предварительное судебное заседание объявляется закрытым. Судебное заседание назначается на послезавтра на 11 утра.       Она поднимает молоток и ударяет им по столу.         - Всем встать! – снова объявляет миротворец. Присутствующие стоя провожают удаляющуюся в заднюю комнату тройку судей. Как только за ними захлопывается дверь, Пит поворачивается ко мне, а я кидаюсь к нему на шею через ограждение. Но наши объятия продолжаются пару мгновений, пока миротворцы не оттаскивают его от меня.         - Китнисс, пообещай мне, что опять не натворишь глупостей!       - Обещаю! – произношу я и смотрю, как стражники выводят его из зала.       __         После суда мы вновь собираемся в студии Цинны, чтобы решить, что делать дальше. Я сажусь прямо на закроечный стол, и, болтая ногами, утыкаюсь в пол. Я не хочу думать, я просто вспоминаю его глаза, его прикосновения, его голос. Но закопаться в спасительные воспоминания мне не дает Хеймитч:         - Итак, благодаря мамаше нашего стилиста у нас снова нет Защитника, - в своей любимой ироничной манере констатирует он, восседая на кожаном крутящемся кресле и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, - чего я еще о тебе не знаю? – и Хеймитч кидает вопросительный взгляд на Цинну.       - Я очень сожалею, что все так случилось, - извиняющимся голосом произносит Цинна, - но нам предстоит сосредоточиться на более важном вопросе. Питу необходим защитник, хотя бы для того, чтобы навещать его.         - Тогда нам нужно скорее просить о бесплатном защитнике! – предлагает Эффи, - чего мы ждем?         Хеймит пренебрежительно хмыкает:       - И что нам это даст? Бесплатный капитолийский защитник никогда не посмеет сказать и сделать то, что выставит в невыгодном свете эту капитолийскую свинью Рекса, - Хеймитч ловит на себе недовольный взгляд Эффи, - может это и некультурно, зато правда! У меня есть идея получше! – он делает на кресле полный оборот, - защищать парня буду я!         Свежая идея. Я даже прихожу в себя и обвожу взглядом своих товарищей, стараясь сосредоточиться на происходящем и оценить инициативу своего бывшего ментора.         - Но ведь ты ничего не смыслишь в праве! – первой реагирует Эффи. - Это - абсурд! Эффи, конечно, привыкла играть по установленным правилам и не склонна экспериментировать с чем-либо кроме косметики, но даже мне эта идея кажется довольно смелой.         Хеймитч проводит по нам взглядом:       - Эй, уберите эти скептические физиономии. Нам нужно, чтобы защитником Пита был на сто процентов наш человек. В Капитолии у него остались только мы и выбора, если вы заметили, не так много. Цинну устранила его собственная мать. Китнисс – единственный свидетель защиты. А мисс Тринкет вряд ли сможет оправдать даже цвет своего парика, - впервые за все эти дни что-то заставляет меня улыбнуться. - Мы, конечно, можем предоставить Питу возможность защищать самого себя. Не спорю, язык у него подвешен. Но он никогда не задаст своей благоверной ни одного неудобного вопроса. Он скорее сам пойдет на виселицу, чем спросит у нее (Хеймитч тычет в меня пальцем), к каким частям ее тела прикасался наш озабоченный потерпевший.         Я заливаюсь краской.       - Хеймитч прав, - произносит Цинна, - в любом случае, мы будем готовиться к делу вместе.        Все оборачиваются ко мне, желая услышать мое мнение.       - Я за Хеймитча. Он всегда оказывается прав.         __         В пятичасовых новостях рассказывают о предстоящем судебном заседании, еще раз напоминая уже хорошо известную всем жителям Панема скандальную историю о развращенных и испорченных победителях Голодных игр – Китнисс и Пите Мелларках. Хеймитч и Цинна сейчас в Следственном отделе оформляют моего старого ментора в качестве Защитника. После прошлого вечера им не хотелось оставлять меня ни на минуту, но я дала клятвенное обещание держать себя в руках несмотря ни на что. Чуть позже Эффи должна привезти Прим, чтобы мы вместе смогли позвонить домой. Доступ к междугородней связи обещали дать ближе к вечеру. А пока я просто лежу на застеленной кровати, закутавшись в плед, и пытаюсь забыться. Но только этого не получается. Перед глазами стоит Пит. Мое сердце, кажется, сжато в невидимом кулаке с тех пор, как его арестовали. И каждый раз, когда я думаю, что он сейчас один в камере, из которой вероятно он никогда не выйдет на свободу, а покинет ее только для того, чтобы взойти на эшафот, в мою грудь будто вонзается сотня ножей. И все чаще приходит мысль о том, что я не смогу жить без него… и не буду... Я проживу ровно столько, чтобы убить его висельников одного за другим…         Мои мысли прерывает телефонный звонок склеенного телефонного аппарата. Я не спеша встаю с постели и подхожу к телефону.         - Кискис, это ты? -  я слышу в трубке голос Гейла. Несмотря на то, что расстались мы не лучшим образом, как же я рада его слышать!       - Гейл! Как ты? Как ты сюда дозвонился?       - Я звоню от Миссис Эвердин. Знаешь, я видел все эти новости. Знай, я с тобой! И передай Питу, пусть держится! У нас были разногласия, но я не желаю, чтобы с ним случилось что-то плохое. Он не заслуживает этого. Как же приятно слышать знакомый дружеский голос. Знаю, что он не может сказать всего, что думает, но я чувствую его поддержку.       - Гейл, как мама? Мы хотели чуть позже позвонить ей вместе с Прим.       - Китнисс, это не очень хорошая идея. Ты сейчас одна? – вопрос Гейла начинает меня пугать.       - Да, а что случилось?       - Китнисс, ты только не нервничай…       Стук сердца учащается…       - Гейл, не тяни.       - У твоей мамы случился инсульт. После того, как по телевидению начали показывать все эти ролики, и она не могла связаться с тобой, ей стало плохо. Сейчас ей намного лучше. Я или кто-то из братьев не покидаем ее. Китнисс, ты главное не волнуйся.         Да уж… попробовал бы он не волноваться. Затем я слышу голос матери. Только вот он невероятно слабый, каждое слово дается ей с трудом. Ей пришлось нелегко. В течение всего оставшегося времени мы успокаиваем друг друга. Впервые за много лет, я чувствую невероятную близость со своей матерью, и мне становится стыдно, что в течении всего времени после смерти отца я причиняла ей боль своей холодностью. Я даю ей слово, что не скажу Прим о том, что с ней случилось. А она обещает к следующему звонку разговаривать более уверенным тоном. Когда приходит Прим, я разочаровываю ее тем, что мама звонила до ее прихода, а еще лгу, что в Двенадцатом все в порядке. Прим беззастенчиво верит мне и немного приободряется. Ей сейчас тоже необходимы хорошие новости.         Следующий день проходит в сверке моих показаний с показаниями Пита, записанными на бумаге моим ментором. Хеймитч и Цинна заставляют меня в красках пересказывать свою речь. Я послушно повторяю, прекрасно понимая, что как бы я не старалась, суд примет показания министра значительно ближе моих. Рассвет в день судебного заседания я встречаю на балконе. Сон так и не пришел ко мне сегодня. Утром Прим просится пойти на суд вместе со мной, но я отправляю ее в школу. После нескольких чашек горького кофе приходит время собираться на судебный процесс. Я одеваю все тот же черный костюм, плету косу и закрываю глаза черными очками. Чем ближе мы приближаемся к суду, тем больше я волнуюсь. Я – мастер все портить. Особенно, когда дело касается произнесения речей.         Широкие ступени Дворца Правосудия наводнены журналистами и капитолийскими зеваками. Их в разы больше, чем перед предварительным слушанием. Как же здесь любят шоу. Только благодаря миротворцам нам удается преодолеть толпу и пробраться внутрь. Один из них останавливает меня у дверей зала суда:         - Китнисс Мелларк, Вам нельзя внутрь, до дачи показаний, прошу Вас пройти со мной. Я оглядываюсь на Цинну, но он кивает. Я вспоминаю, что мне говорили о том, что выступать участники процесса будут по порядку. Сначала потерпевший, затем обвиняемый, в заключении – свидетели, которые не допускаются в зал до дачи показаний. Миротворец проводит меня в комнату, оббитую деревянными панелями. Здесь есть столик и несколько кресел, над дверью висят часы. Единственное окно комнаты выходит во двор суда.         Время тянется медленно, и чтобы убить время и хоть как-то успокоиться, я грызу ногти. Волнение то отступает, то снова охватывает меня. Как там Пит? Он уже дал показания. Не сомневаюсь, ему пришлось нелегко. Да и как в такой ситуации может быть? Здесь все против нас. Все это шоу заточено под наш провал. Проходит два с половиной часа, когда за мной приходят миротворцы. Комната свидетеля находится недалеко от зала суда, но пока мы туда идем, мое сердце так сильно ускоряет стук, что у дверей зала у меня начинает сбиваться дыхание. Китнисс, соберись! Я делаю глубокий вдох. Двери распахиваются. Миротворцы пропускают меня вперед.         - Китнисс Мелларк, - объявляет миротворец, стоящий рядом с кафедрой судей.         Я оглядываюсь по сторонам. Зал, который был пуст на предварительном заседании, теперь до отказа заполнен людьми. По периметру установлены камеры, которые стараниями операторов, теперь направлены на меня.         - Проходите сюда! – слышу я голос Одиллии Розенфорт, которая сидит прямо напротив входа. Минуя ряды разглядывающей меня публики, я направляюсь вперед. За столом, установленным перед судьями с правой стороны от меня, я вижу Пита. Он смотрит на меня и пытается слабо улыбнуться. Я не отрываю от него взгляда, пока не оставляю за собой столы Защиты и Обвинения.         Справа от судей стоит небольшая кафедра, за которую меня проводит один из миротворцев. Теперь я вижу судей и стороны. В моей великой радости, отсюда я снова могу смотреть в теплые глаза Пита. Но от них меня отрывает председательствующая:         - Представьтесь!       Я говорю уже заученные фразы об имени, возрасте, месте рождения, семейном положении и роде занятий.       - Защитник Эбернетти, свидетель Ваш! – произносит Одиллия.   Хеймитч, одетый на капитолийский манер в серый фрак и темно фиолетовую жилетку, встает из-за стола и подходит ко мне.         - Китнисс, расскажите суду, что произошло 29 февраля.         Я собираю волю в кулак и как можно более уверенно начинаю свое повествование:       - 29 февраля с самого утра я присутствовала на обучающих мероприятиях в тренировочном центре. На обеденном перерыве я сходила в школу к своей сестре. После обеда занятия продолжились. В конце дня ко мне подошел неизвестный мне мужчина в форме миротворца и сказал, что Главный распорядитель Плутарх Хевенсби ждет меня на этаже Одиннадцатого дистрикта. Когда я поднялась на лифте, я действительно встретила Плутарха. Он сказал мне, что один влиятельный человек хочет со мной познакомиться. Он намекнул, что, если я не буду противиться…, - у меня во рту пересыхает, трудно говорить о том, что тебя пытались продать, - … он поможет моим трибутам на Голодных играх.         Зал начинает шушукаться. Голодные игры здесь святое. Капитолийцы делают немаленькие ставки и им не по нраву, что на шансы искусственно влияют. Неужели мои показания покажут на весь Панем. Готова спорить, это вырежут. Одиллия берет в руку молоток и несколько раз бьет им по столу, чтобы утихомирить публику.         - Свидетель, продолжайте, - командует она.         Я в подробностях рассказываю о том, как ответила Плутарху Хевенсби, что меня не интересует близость с этим человеком, что я замужем. И о том, как Плутарх попросил просто поужинать с этим «поклонником», и я подумала, что в ужине нет ничего плохого. Затем о том, как главный распорядитель удалился из комнаты, и я безуспешно пыталась вызвать лифт, и, наконец, о том, как Хевенсби вывел из одной из комнат уже ожидающего меня Нубеуса Рекса и оставил нас наедине…         Тут я замечаю «потерпевшего», сидящего за ограждением сразу за столом стороны обвинения, и мне становится не по себе. Его голова обмотана бинтами, чтобы убедить публику в своих «тяжелейших» ранениях. Готова спорить – у него на голове ни единой царапины. Самое большее - шишка. Воспоминания того вечера оживают в моей памяти. Как же он омерзителен. Да как вообще можно поверить в то, что кто-то вообще способен крутить роман с этим чудовищем??         - А что было дальше? – отвлекает меня от министра Хеймитч.       Я ловлю себя на мысли, что начинаю заикаться, и то и дело опускаю глаза в пол.       - Он начал разглядывать меня, сказал, что я привлекла его внимание и нравлюсь ему, несмотря на мою худобу, - как же стыдно произносить подобное, - затем он спросил, нравлюсь ли я ему. Тут я поняла, что министр…         Я останавливаюсь. Мне трудно произнести некоторые слова на глазах у публики.       - Китнисс! Что было дальше? – требовательный тон Хеймитча заставляет меня собраться.       - Что министр хочет не только ужина, но и… близости со мной, - мое лицо заливается краской и я окончательно утыкаюсь взглядом в пол. От стыда я готова провалиться сквозь пол. Рассуждать о таких постыдных вещах перед залом и камерами – это выше моих сил. Бедная мать. Надеюсь, этого не покажут по телевидению.         - Китнисс, я понимаю, тебе трудно, но что было дальше, - Хеймитч говорит уже более спокойным тоном.         - Я встала из-за стола и побежала в соседнюю комнату звонить Питу на работу. Он поднял трубку, и я сообщила ему, где нахожусь и попросила приехать. Затем я заперлась в ванной и долго не выходила, тянула время и надеялась, что я неверно истолковала слова господина Рекса. Но когда я вышла, он почти сразу набросился на меня, - я набираю в грудь побольше воздуха, мне предстоит рассказать самое неприятное.         Я поднимаю глаза на Пита, и он ободряюще кивает мне. Я перевожу взгляд на Хеймитча, который выжидающе смотрит то на меня, затем на министра, демонстративно уставившегося в стенку. Я собираю волю в кулак и продолжаю:         - Он оттащил меня от стола и бросил на диван со словами «Чем меньше ты сопротивляешься, тем быстрее все закончится», - по залу проносится волна неодобрительных смешков, и публика поворачивается к министру. Почему-то мне кажется, что зал верит мне. - Он лег на меня. Одной рукой он держал мои руки над моей головой, - я показываю как, - а другой начал рвать мое платье. Я пыталась сопротивляться, но он был сильнее. Он против моей воли прикасался к моему телу…, - мне опять не хватает воздуха, - … ногам, бедрам, низу живота, груди. Затем он начал расстегивать брюки, и я подумала, что он сейчас меня изнасилует. Но меня спас мой муж, - я снова встречаюсь глазами с Питом. - Он оттолкнул министра от меня. Но Нубеус Рекс был явно недоволен таким поворотом. Он повернулся к Питу и попытался нанести ему удар. Но мой супруг увернулся, и, не удержав равновесие, Нубеус Рекс упал. Ни о каких тяжких телесных повреждениях и речи быть не могло. Это была необходимая оборона, - чуть ли не кричу я.         В зале поднимается волна вздохов и шепота.         - Протестую, - прерывает меня генеральный прокурор, - свидетельница не может судить о степени нанесенных потерпевшему увечий. На это у нас есть заключение медицинской экспертизы.         - Принимается, - поддерживает его Одиллия Розенфорт, - затем она обращается к капитолийке, сидящей в углу за печатным устройством, - пометьте последние два высказывания свидетельницы как ее личные предположения.         Больше мне нечего рассказать, и прокурору предоставляется право задать мне вопросы. Он не спеша встает из-за своего стола и неторопливо подходит ко мне. Его глаза, кажется, сверлят меня насквозь, и из-за дискомфорта я отвожу взгляд.         - Миссис Эвердин, мне в принципе понятен ход Ваших мыслей. Но я хотел бы кое-что прояснить. Когда Вы познакомились с потерпевшим?       - До того вечера мы не были знакомы. Я его видела всего один раз до этого, на банкете в честь открытия съезда менторов.       - Почему вы приехали туда без супруга? Я перевожу взгляд на Пита, но он почему-то отрицательно качает головой. Кажется, он предостерегает меня от чего-то. Знать бы еще, что это значит. Но вариантов у меня нет, а отвечать что-то надо.         - Он задержался на работе, - выпаливаю я.       - То есть вы пришли на прием по отдельности не потому, что были в ссоре?       Краем глаза я замечаю, что Пит кивает. Черт, он сказал судьям правду, а я солгала. Нужно, чтобы наши показания совпадали.       - Мы немного поссорились.         Прокурор расплывается в мерзкой улыбке.       - И поэтому ваш муж явился на прием с другой женщиной.       Я пытаюсь взглянуть на Пита, но прокурор загораживает мне обзор. Я не представляю, что ответить, чтобы не навредить, но секунды идут…       - Протестую, - слышится голос Хеймитча, - это не имеет отношение к делу.        Я поворачиваюсь к Одиллии Розенфорт, которая обращается к прокурору:       - Господин Райз, Вы не могли бы ближе к делу?       Я вздыхаю.       - Вопрос снимается, - продолжает он, - тем не менее, я хотел бы прояснить, для обвинения крайне важно выяснить мотивы деяния. Ведь важно знать, какие отношения были у супругов на момент совершения преступления. И было ли деяние Пита Мелларка спонтанным или же спланированным. Важно выяснить, мог ли обвиняемый ревновать свою жену к министру.         - Продолжайте, - кивает Одиллия обвинителю, и он продолжает свои вопросы.       - Китнисс, ваша ссора с супругом как- то отразилась на Вашей интимной жизни? Я ушам своим не верю. И как отвечать на этот вопрос? Нет у меня никакой такой жизни. Я молчу, но на ум вообще не приходит никаких мыслей. Но вокруг все ждут ответа. Зал замер, я привыкла, что все вокруг на меня пялятся, но чтобы так. От этого начинает кружиться голова.         - Я не поняла вопроса, - в итоге отвечаю я.       - Что в нем неясного? – расплывается в мерзкой улыбке прокурор.       Я нервно сглатываю, его ухмылка внушает страх.       - Господин Райз, вопрос поставлен некорректно, - вступается Розенфорт, - я прошу Вас, задавать более четкие вопросы.         Он кивает:       - Хорошо, я задам предельно простой вопрос! Китнисс, - он подходит ко мне и кажется, будто он видит меня насквозь, - Вы когда-нибудь изменяли мужу?       - Нет, - четко отвечаю я.       - То есть Ваш супруг был единственным мужчиной, с которым у Вас была близость?       Я пытаюсь вникнуть в вопрос. У меня вообще никогда близости не было. Но здесь необходимо солгать. Как же я тяну с ответом. Да как он вообще может о таком спрашивать. Я чувствую, как горит от стыда мое лицо! Надо отвечать:       - Да, - тихо произношу я.         Прокурор расплывается ехидной улыбке и отворачивается от меня к публике:       - Не очень уверенный ответ, - как бы между прочим произносит он, и по залу проносится волна смешков.       Я опять все испортила. Мне стыдно смотреть в глаза Питу. И я опускаю глаза.       - И последний вопрос обвинения. Вы сказали, что сообщили мужу, что находитесь на этаже Одиннадцатого дистрикта. Как Вы это сделали?         Мое сердце уходит в пятки. Я сверяла свои показания с показаниями Пита и так же, как и он на допросах, говорила, что позвонила по телефону. К чему этот вопрос?       - Я позвонила ему на работу.       - И где стоял телефон?       - В спальне, - произношу я, кажется, не слишком убедительно.       - В какой?       - Которая за ванной.         Черт, я не помню. В апартаментах Двенадцатого телефон стоял в гостиной и в каждой из спален. Не думаю, что этажи отличаются. Только вот проблема в том, что я ни разу не была в спальне на том злополучном этаже.         - Китнисс, дело в том, что, когда в Тренировочном центре нет трибутов, телефоны работают только в гостиных.       Мое сердце начинает биться с немыслимой скоростью. Ему известно, что мы солгали… Он знает, что я никогда не звонила Питу. Но только вот о коммуникаторах говорить нельзя.  Пит рассказал мне, что украл их. А в Панеме кража – еще более короткий путь на тот свет, чем попытка убийства чиновника.         - Ваша честь, - продолжает прокурор, - обвинение просит Вашего разрешения       обратиться в Центр связи и запросить информацию обо всех исходящих звонках, сделанных 29 февраля из Тренировочного центра.         Розенфорт удовлетворяет просьбу прокурора и разрешает мне занять свое место в зале. Я встаю как в тумане. В зале поднимается шопот, но мне уже все равно. Я не смогла дать убедительные показания, я дала повод сомневаться в правдивости своих слов. Я иду к занятому мне Эффи месту сразу, стараясь не обращать внимания на смешки, доносящиеся до моих ушей.         После меня в зал приглашают последнего свидетеля – Плутарха Хевенсби. Он практически вприпрыжку бежит к кафедре, и плюхается в кресло, всем своим видом показывая, что ему нечего скрывать. В отличии от меня, он весьма уверенно рассказывает свою версию событий. По его словам, он познакомил нас с Министром на Открытии ежегодного съезда менторов, и я сама попросила Хевенсби устроить для нас с ним свидание на следующий день после обучающих мероприятий. Он, будучи распорядителем, не смог отказать любимой победительнице и уже на съезде сказал мне, где меня будет ждать Нубеус Рекс. К нашему несчастью, он звучит весьма правдоподобно. Плутарх прирожденный лгун. Он отрицает, что вообще был на этаже Одиннадцатого дистрикта. И завершает дачу показаний своим глубоким сожалением о том, что ревность превратила Пита в хладнокровного убийцу, решившего расправиться с любовником своей неверной жены. К чести Розенфорт, она распоряжается пометить последние слова Плутарха как личные предположения свидетеля. Только вот от этого нисколько не легче. После допроса свидетеля слово предоставляется Обвинению и Защите. Первым со своего место поднимается прокурор, он занимает трибуну перед судом:         - Ваша честь, - начинает он медленным, но уверенным тоном, - перед тем, как сегодняшнее заседание подойдет к концу, я хотел бы подытожить все то, что мы сегодня услышали. Очевидным фактом является то, что было совершено преступление. Преступление против слуги своего государства. Преступление умышленное и тяжкое. Исходя из показаний допрошенных сегодня лиц, Пит Мелларк знал, что его супруга Китнисс будет встречаться с потерпевшим Нубеусом Рексом на Одиннадцатом этаже Тренировочного центра. Как сказал нам потерпевший, именно Китнисс была инициатором их встречи наедине. Она, судя по всему, и от своего супруга не скрывала своих намерений. Терзаемый ревностью, подсудимый решил устранить соперника, и сделать это жестоко и наглядно. Сейчас, когда измена Китнисс стала достоянием Панема, она, конечно, все отрицает и защищает супруга. Только вот ее слова о верности звучат очень неубедительно. Впрочем, как и выдуманная читой Мелларков история о том, что Китнисс звонила Питу из Тренировочного центра с просьбой спасти ее от потерпевшего. Я уверен, когда мы получим информацию из Центра связи, всему Панему станет известно, что Пит Мелларк с самого начала знал, где искать свою неверную супругу, и направлялся в Тренировочный центр с прямым умыслом – убить Нубеуса Рекса.         После того, как Прокурор замолкает и садится на свое место, в зале еще несколько секунд стоит тишина. Он звучал слишком логично и чересчур убедительно. Он использовал мои показания, мою неуверенность, мои сомнения и паузы между фразами в свою пользу, сложив все во вполне убедительную версию событий, которую невозможно опровергнуть. Это же чувствует и Хеймитч, это видно по тому, как неуверенно он выходит из-за своего стола и направляется к трибуне. Обычно решительный и непоколебимый ментор, научившийся за долгие годы не принимать происходящие вокруг ужасы близко к сердцу, явно волнуется.         - Ваша честь, - его голос уловимо дрожит, - сегодня мы выслушали четырех человек, двое из которых говорят правду. Двое против двоих. Сказанное господином Прокурором конечно складно, но, - он поворачивается к залу, - вы правда думаете, что эта симпатичная девочка, - он показывает на меня пальцем, - предпочтет этого толстого и старого… господина Министра, - и он показывает пальцем на Рекса, лицо которого заливается краской, - а не этого симпатичного парня?         По залу проносятся одобрительные смешки, но их прерывает голос Прокурора:       - Протестую, слова Защитника звучат оскорбительно по отношению к потерпевшему!       - Принимается, - Одиллия стучит молотком, и зал затихает. - Защитник, напоминаю Вам о недопустимости оскорбления участников процесса!       - У меня все! – значительным голосом произносит мой бывший ментор и направляется на свое место.         Хеймитч кажется довольным. Он добился того, чего хотел. Его ход действительно оказался оригинальным. Только вот оценят ли это судьи. Я то и дело смотрю на лицо Розенфорт, которое не выражает никаких эмоций в принципе. Она реагирует только на нарушения процесса, но никак не на слова выступающих. Одиллия уточняет у сторон, есть ли еще желающие выступить. Со своего места поднимается Райз:         - Только одно, Ваша честь. Защитник говорит о том, что из четырех выслушанных двое говорят правду, а двое лгут. Так вот, на основании Уголовного закона Панема я заявляю о том, что Китнисс Мелларк является супругой подсудимого, а потому - она заинтересованный свидетель и ее показаниям суд не может доверять!         После слов Райза в зале суда поднимается гул. Я не понимаю, в чем причина этого шума, но председательствующей приходится довольно долго бить молотком по столу, чтобы утихомирить толпу. Когда публика, наконец затихает, Одиллия поднимается со своего места и весь зал поднимается вслед за ней:         -  По итогам судебного заседания суд определил: запросить информацию обо всей звонках, сделанных 29 февраля из Тренировочного зала, рассмотреть ходатайство о признании Китнисс Мелларк заинтересованным свидетелем на следующем судебном заседании, объявить перерыв до послезавтра до 15-00. Подсудимому разъясняется, что после возобновления судебного разбирательства и изучения новых материалов суд может удалиться в совещательную комнату для вынесения приговора.         Раздается стук молотка. После того, как судьи удаляются, я перескакиваю через ограждение и кидаюсь к Питу.       - Прости меня, - шепчу я, - я не хотела. Прости…       - Китнисс, - он отодвигает меня, чтобы посмотреть мне в глаза, - что бы ни случилось, не сдавайся. Ты нужна Прим, маме...       Я снова кидаюсь к нему на шею, но миротворцы разнимают нас. И его рука выскальзывает из моих пальцев, оставляя в моей ладони клочек бумаги, который я тут же прячу в карман.       __         Заинтересованный свидетель… По законам Панема – это лицо, которое находится в близкой родственной или семейной связи с подсудимым. Если Обвинитель заявляет о заинтересованности свидетеля, и он действительно является родственником или супругом обвиняемого, его показания не берутся во внимание при вынесении решения. Это непреложное правило. В нашем случае, это значит только одно – показания Пита против показаний Рекса и Плутарха. Шансы не в его пользу. Их вообще нет. После того, как Цинна объяснил нам, что значило заявление Прокурора о моей заинтересованности, стало понятно, зачем Капитолий придумал этот фарс с открытым судом. У нас с самого начала не было никаких шансов выиграть. Зато теперь для граждан Панема мы - не победители, не символы надежды Дистриктов, а испорченные Капитолийцы. Для тех, кто еще сомневается в этом, нарежут ролики из фраз, произнесенных нами на суде. Они это умеют. Осталось ровно двое суток до вынесения приговора. И каждый из нас понимает, каким он будет.         После заседания Хеймитч кричал на меня из-за нашей лжи про телефонный звонок. Но я показала ему украденные Питом коммуникаторы, и он тут же замолчал. Такое в суде не покажешь. Шансов нет…         После процесса мы вот уже несколько часов сидим в студии Цинны. Все давно сказано, больше нет ни идей, ни способов придумать что-то. Но я чувствую, что меня просто не хотят оставлять одну в квартире, где все напоминает о Пите.         -  Может ему все же стоит признать свою вину? – прерывает затянувшееся молчание Эффи.         Хотя никто не удостаивает ее ответом, признаюсь, эта идея мне не кажется такой ужасающей, как раньше. Но Пит никогда не признает свою вину. Он не пойдет на это, как ни пошла бы на это и я, окажись я на его месте. Он предпочтет уйти из жизни с достоинством. Уйти из жизни… умереть…         Я разворачиваю клочек бумаги и читаю написанные знакомым почерком слова: «Забудь о том, что мы хотели сделать. Это слишком опасно. Избавься от всего. Я хочу, чтобы ты жила. Считай это моим последним желанием. И знай, я всегда любил тебя и буду любить до последнего мгновения своей жизни».         Подбородок начинает предательски дрожать. Но я не заплачу. Нет, я больше не буду рыдать. Я не позволю себе сорваться… Сорваться сейчас. Все что теперь имеет значение – выжить и отомстить за то, что они сделали с Питом.