***
Все походило на какой-то кошмар. Небожители явно насмехались над Цзян Ваньинем, иначе как можно было объяснить, что он оказался в одном трактире с теми, кого так старательно избегал? Цзян Чэн мысленно застонал, украдкой бросив еще один взгляд на дальний столик и убедившись, что не обознался. Информация о проблемах на юго-востоке в Пристань Лотоса поступала уже давно. Вот только отыскать корень проблемы никак не удавалось: слишком уж разрозненную информацию предоставляли местные жители. В лесах пропадали люди — что, вообще-то, было типичной причиной для обращения к заклинателям и далеко не всегда означало присутствие нечисти. Иногда причина была в разбойниках, иногда в дешевом, но некачественном алкоголе. В этот раз немногочисленные выжившие говорили о толпе обнаженных девиц, что любили их ночь напролет до полного изнеможения. И можно было бы предположить, что в лесах завелась стая ху-яо, вот только сообщений о массовой пропаже домашней птицы и травле собак — других признаках данного явления — не было. Да и предпочитали лисы если уж и обустраивать гнездо, то в самом поселении, со всеми удобствами. В любом случае, адепты, отправленные на проверку, вернулись ни с чем: ни лис, ни гулей, ни прочей нечисти. И последнее было странно. Как заклинатель Цзян Чэн знал: нечисть всегда обитает в окрестностях человеческих поселений. Они неистребимы, как тени. Что говорить, даже в Юньмэне, если копнуть, можно найти и гуев, и яо, не говоря уже про речных гулей. Но пока те не доставляли крупных неприятностей людям, заклинатели закрывали глаза на эту мелочь. В юго-восточных лесах нечисти не было. Совершенно. Это и заставило Цзян Чэна самолично отправиться на разведку. Если темных тварей не удалось отыскать, оставалось только два варианта: либо не так давно была произведена зачистка местности, либо тварь в этих местах все-таки есть: опасная, сильная, уничтожающая всех конкурентов. И редкие исключения это правило только подтверждали. Ваньинь собирался выяснить, какой вариант развития здесь: бродячий заклинатель, предпочитающий оставаться инкогнито и действующий тайно, или тварь, которую не засекли адепты? Весь опыт Цзян Чэна говорил, что скорее второе. И кто ж знал, что в первом же — и единственном — трактире тихого городка глава Цзян столкнется с тем, кто «всегда там, где творится хаос»? Впрочем, «хаос» был при нем, и это было еще хуже. С Вэй Усянем Цзян Чэн не виделся с самой инаугурации Цзинь Лина, а не разговаривал и того больше. Прошлое должно остаться в прошлом, как бы от этого ни рвалось сердце. Все долги погашены. Им больше нет резона пересекаться. Это же касалось и Ханьгуан-цзюня. Причем в той же мере. Какого гуя эти двое забыли в Юньмэне? Так и не поняли, что здесь не рады их присутствию? Не могли поискать место для ночной охоты в других краях? Ваньинь медленно закипал: наверняка эти двое притащились сюда лишь потому, что сочли, будто клан Цзян не в состоянии решить эту проблему. Будто клан Цзян не волнуют проблемы каких-то крестьян в отдаленном уголке Юньмэна. От этих мыслей хотелось заскрежетать зубами и дать волю Цзыдяню, но все, что Цзян Чэн сделал — это натянул пониже капюшон неприметного серого плаща, скрывающего пурпурные одеяния главы клана. Он был здесь инкогнито и не собирался раскрывать свое присутствие перед этой до тошноты сладкой парочкой. Решение, принятое в эти мгновения, было продиктовано уязвленной гордостью и злой ревностью. Как будто ему снова шестнадцать. Как будто ему снова надо доказывать, что он чего-то стоит. Как будто он снова хочет кого-то впечатлить. Заслужить чужой восторженный взгляд. Цзян Чэн первым найдет таинственную нечисть. И уничтожит. По-хорошему, конечно, следовало бы обменяться информацией, узнать, что пара бродячих заклинателей забыла в этом месте. Может, в этом и причина отсутствия нечисти в окрестностях? Может, адепты просто сочли излишним обременять главу информацией о незваных гостях? А может, местные разоткровенничались с героями песен и слухов? Людская молва — и откуда только взяли — с удовольствием судачила о необыкновенной любви и преданности этих двоих. Цзян Чэн бросил еще один быстрый взгляд на соседний стол и зло уставился в свою миску. Кусок не лез в горло: от еды разом отвернуло, стоило обернуться на знакомый голос и увидеть, как Вэй Усянь воркует с Лань Ванцзи, таская из его тарелки лучшие куски. В голову полезли непрошенные воспоминания о том, как в юности этот поганец проделывал то же самое с самим Цзян Чэном, отвлекая болтовней на ухо, и на душе стало совсем уж тошно. Бросив на стол несколько монет, Ваньинь поднялся и поспешил покинуть трактир: чем быстрее он доберется до указанного местными леса — тем лучше.***
Цзян Чэн обшаривал лес до самого захода солнца, но лишь в сумерках почувствовал слабое присутствие темной энергии. Настолько слабое, что в ином месте и внимания бы не обратил, но здешние места были подозрительно чистыми от эманаций тьмы. Нельзя было упустить единственную зацепку, что могла привести к таинственной твари, так что Цзян Чэн без колебаний направил Саньду по едва уловимому следу, который, впрочем, становился сильнее по мере того, как сгущались сумерки. Либо приближались горы. Вернее, скальная гряда, примечательная не столь сама по себе, сколь пещерой у ее подножья. Темной энергией тянуло именно оттуда. — Так вот где твое логово… — пробормотал Ваньинь, спешившись и перехватив Саньду. Лезть в пещеру, больше напоминавшую вертикальную трещину в скале, не очень-то хотелось. Если бы не стремление опередить Усяня, Цзян Чэн отправил бы сигнальную метку и дождался прибытия адептов Юньмэн Цзян, только тогда отправившись на разведку, но… Но. Вэй Ин точно учует столь любимую им темную энергию, а значит, скоро будет здесь вместе со своим защитничком в белом. Раздраженно цыкнув, Цзян Чэн сунулся в расселину, выставив перед собой Саньду. В правой руке он держал активированный огненный талисман, осветивший узкий проход в толще камня. Ничего подозрительного на расстоянии десятка шагов не наблюдалось, так что Ваньинь решительно направился вглубь пещеры, благо ход был прямым и не имел ответвлений. И все же жизнь в толще скалы существовала. Светящийся мох на стенах, рванувшая к выходу летучая мышь, несколько пауков… Когда на полу пещеры появились пожухлые красные лепестки, Цзян Чэн не придал этому значения. Как и побегам на стенах. Лианы, конечно, чаще встречались в лесу, но если мох здесь выживал — почему и другим растениям не выжить? Тем более на побегах, казавшихся высохшими, практически не было листьев. Лишь что-то, напоминающее почки, но Ваньинь не приглядывался, внимательно вглядываясь во мрак впереди. Вскоре стебли полностью покрыли каменный пол и сухо похрустывали под ногами. Приходилось прощупывать поверхность перед собой носком сапога, чтобы не провалиться ненароком в какую-нибудь дыру. Чего Цзян Чэн не ожидал, так этого того, что в один миг стебли вдруг оживут, обовьются вокруг его ног и резко дернут, увлекая куда-то вниз… Падение было недолгим, а вот приземление — болезненным. Что-то хрустнуло, ногу, а затем висок прострелила боль — и свет огненного талисмана померк вместе с уплывающим сознанием.***
В чувство привела все та же боль. Какая ирония: Ваньинь много раз грозился переломать кому-нибудь ноги, но первой сломал свою собственную! Он зло рассмеялся над собой, не открывая глаз, но через несколько мгновений собрался с силами и попробовал пошевелиться: сесть, несмотря на боль, и осмотреться. Талисман давно потух, но, вопреки ожиданиям, вместо непроглядной тьмы Цзян Чэна встретил тусклый красноватый свет. Его источали алые цветы, густо покрывавшие стены и дно расселины, в которой находился Ваньинь, и воздух здесь был пропитан дурманяще-сладким ароматом. Саньду лежал неподалеку, почти скрытый алым ковром, но призвать меч к себе Цзян Чэн не успел: сверху донесся возмущенный вопль, шорох и треск — и по стене, отчаянно цепляясь за стебли, кто-то скатился, рухнув прямо на Цзян Чэна, словно мешок с дайконом. Проклятая сломанная нога не позволила быстро отодвинуться, так что Ваньинь успел только выругаться перед тем, как снова ударился головой о каменный пол, придавленный чьим-то весом. Да и спиной приложился неслабо: аж воздух из груди выбило, лишив возможности дышать и соображать на несколько мгновений. — А-Чэн, ты как?! — взволнованный шепот эхом отразился от стен, но, казалось, увяз здесь, на дне, не смея подняться выше. Усянь завертелся, извернулся. Из груди Цзян Чэна вырвался стон. Даже не зная и не желая того, Вэй Ин умудрился надавить на свежие ссадины и ушибы. Создавалось впечатление, что этот болван был рожден исключительно для того, чтобы причинять Ваньиню боль всеми возможными способами. — А ты как думаешь? — открыв глаза и приподняв голову, Цзян Чэн со злостью уставился на того, кого когда-то называл братом. В тусклом алом свете тот выглядел невероятно трогательно: бледный, напуганный, губы едва приоткрыты, глаза на половину лица. Такой искренний, взволнованный. Как будто им опять пятнадцать и Цзян Чэн пострадал в ходе очередного «гениального» плана Вэй Ина. Как будто Цзян Чэн все еще важен. Как будто Вэй Ину все еще есть до него дело. Как будто у них впереди еще вся жизнь и не было всего этого дерьма, из-за которого их пути разошлись. По давней, уже забытой привычке захотелось огрызнуться и расслабиться, позволяя брату о себе позаботиться, извиниться не словами, но действиями. Но это в прошлом. Миг сладких воспоминаний обернулся отравленным шипом в душе. Цзян Чэн прищурился, отвел взгляд, вдохнув полной грудью застоявшийся воздух пещеры. Беспокойство в голосе, во взгляде Вэй Усяня злило и раздражало. Какое право Вэй Ин имел спрашивать? Беспокоиться? Это не его дело. После того, как он бросил Цзян Чэна — дважды! Трижды! — как он смел делать вид, что ему не все равно? Они теперь чужие друг другу люди. Знать, что Вэй Ин беспокоится о нем, как о любом другом заклинателе — человеке, — попавшем в неприятность, было вдвойне обиднее. Цзян Чэн через силу втянул в себя воздух, стараясь успокоиться, чувствуя, что его начинает мелко потряхивать. Он не собирался цапаться с Усянем, несмотря на то, что детская необоснованная обида туманила разум, будоражила чувства. Слишком противоречивые, чтобы в них можно было легко разобраться. Столь близкое присутствие Вэй Ина вызывало не только злость, но и странное покалывание в ладонях. Хотелось на все плюнуть и просто притянуть его к себе, сжать до хруста костей и жадно дышать знакомым — незнакомым — запахом, чужим присутствием. Не то чтобы Цзян Чэн мог себе это позволить, и потому постарался отогнать это дурацкое желание, задавить порыв на корню. — Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?! — негодование вырвалось злым шипением. Делать вид, что ему плевать на Вэй Ина, на Лань Ванцзи, было проще, когда он не видел ни одного из них, не ощущал присутствие так явно. Рассказы и слухи об их похождениях будили в душе ревность и зависть, являющихся прекрасным топливом для ненависти. Но стоило подойти поближе, оказаться на расстоянии вытянутой руки, почувствовать чужое тепло, чужой взгляд — и приходилось признать, что ненависть слишком походила на обиду. Цзян Чэн потому и старался держаться подальше от этих двоих: ненависть направлена вовне, а обида — внутрь. — А-Чэн! — знакомые интонации резанули слух. Больше там не было этой капризной наигранности, напускной беззаботности, опустошающей серьезности. В голосе Вэй Ина сквозила обида напополам с негодованием. Как будто им действительно пятнадцать, они на ночной охоте и Цзян Чэн, подвернув ногу, обвиняет в этом шисюна, скрывая свое смущение. Но им уже не пятнадцать. Так какое право Вэй Ин имел обижаться?! Говорить таким тоном? Оправдываться? — Я имел в виду… Его персональная — нет, не его, и уж тем более не персональная: если Вэй Ин кому и принадлежал, так это своему Ханьгуань-цзюню — беда завозилась, совершенно нагло и бесцеремонно ощупывая Ваньиня. И от каждого прикосновения Усяня по телу расползалось тепло. Как будто его руки представляли собой живое пламя, опаляя каждым касанием, отогревая душу. И стон — вовсе не боли — сорвавшийся с губ, удивил обоих. — …Ты мне ногу сломал, как я могу быть?! — гневный окрик получился сиплым и торопливым. Цзян Чэн не посмел облизнуть враз пересохшие губы и отчаянно надеялся, что в полумраке его смущения не видно. Подобная слабость была неприемлема, и Цзян Чэна напополам со смущением душил стыд. Возбуждение — последнее, что он должен был чувствовать в данной ситуации. Цзинь Лин говорил, что Вэй Усянь счастливо женился. Это же подтверждали дошедшие до Юньмэна слухи. Ваньинь попытался отодвинуться подальше от чужих рук, от чужого тела. Ощущать Вэй Ина впервые так близко за долгие и долгие месяцы было крайне волнительно. Но неуместно. Не так важно, была ли свадьба: отношения они прояснили еще в храме Гуаньинь. Раз и навсегда. Усянь сделал свой выбор — и не в пользу прошлого. Окунуться в самобичевание не позволила вспышка боли. Вэй Ин крайне неудачно коснулся неестественно вывернутой лодыжки, и Цзян Чэн рефлекторно дернулся всем телом, спеша уйти от прикосновения, а заодно и вырываясь из бесполезных болезненных размышлений. Боль мгновенно очистила разум, напоминая один неприятный факт: они не на прогулке, в эту пещеру Цзян Чэн полез не из интереса. — Что такое? Больно? — Вэй Ин на мгновение отдернул руку, но тут же снова полез. Ваньинь, конечно, мог быть предвзятым и выдавать желаемое за действительное, но в разумных и бесстрастных действиях Усяня нет-нет, да проскальзывала неуместная ласка: чужие ладони скорее гладили голень, чем пытались избавиться от сапога и нащупать проблему. Приятная фантазия. Местами желанная. Цзян Чэн опустил взгляд на руки Вэй Усяня: вряд ли тот осознавал, что творил. С кем творил. Иногда желания связаны не с человеком, а с его мыслями. Или другими внешними факторами. — Цветы, — Цзян Чэн со стоном прикрыл глаза, осознавая всю глубину задницы, в которой они оказались. Он должен был догадаться раньше. Падение и случайная встреча — еще не повод терять остатки разума. — Это все цветы. Обычно яо ловили людей на их пороки: похоть, жадность, алчность, страх. Чем рациональнее и отстраненнее был заклинатель, тем проще ему было иметь дело с яо. Но из всех правил были исключения. «Нежные объятия» являлись исключением из этого: чем рациональнее пытался вести себя человек, попавший в их сети, тем сильнее запутывался. Но и поддаться им тоже было немыслимо! Цзян Ваньинь — не какой-то деревенский простофиля, который может позволить себе уступить — проиграть — чтобы выжить, попавшись в капкан. Он, гуй их всех раздери, заклинатель! Глава клана! Герой войны! Пещеру наполнил мелодичный перезвон смеха и тихое перешептывание: — Узнал! Узнал! Узнал! — Чего? — Вэй Ин вскинул голову, оглядевшись по сторонам, будто бы впервые заметив, где они, и на его лице отразилось удивление: — О! Так вот оно что. Разберемся. Как будто они не были в самой заднице. Как будто эта ситуация была в пределах допустимого. Как будто он не понимал, чем это все грозит. Ну, конечно же! Гений! Для него все это не представляет проблемы! — С чем ты собираешься разбираться? — наверное, рык был бы более впечатляющим, думай Цзян Чэн чуть меньше о руке Усяня на своем колене. — Надо убираться отсюда. Ваньинь попробовал было подняться, но стоило излишне резко пошевелиться, как болью прострелило от макушки до пят. Увы, похоже, необходимо было принять тот факт, что самостоятельно ему отсюда не выбраться. Цзян Чэн скосил взгляд на Вэй Ина. Как и следовало ожидать, меча при нем не было: Суйбянь остался в Пристани Лотоса, в покоях самого Цзян Чэна. Вэй Ин так и не пришел за своим мечом, хотя Цзян Чэн его ждал, с каким-то мазохистским предвкушением вскрывал письма из Облачных глубин, ожидая увидеть требование вернуть духовный клинок. Но нет, они вместе с Суйбянем остались в прошлом. Какая разница, что с ними? Прощение и прощание — достойная плата за преданность. Цзян Чэн, конечно передергивал, и знал это, но, в очередной раз полируя лезвие Суйбяня — как тысячу раз во время войны — он нуждался в чем-то, что подогрело бы его обиду, не позволив захлебнуться в самобичевании. В любом случае, у Вэй Ина теперь другая жизнь, и прошлому в ней нет места. Цзян Чэн не удивился бы, увидев на боку Усяня новый меч, выкованный кланом Гусу Лань. Но меча не было. — Ты не можешь взлететь, — не вопрос, констатация прискорбного факта. Самостоятельно покинуть пещеру Ваньинь не мог. И, как бы его ни бесила сама мысль об этом, необходимо было довериться Усяню. Умирать тут Цзян Чэн не собирался. Но без меча вытащить его из расселины Вэй Ин не сможет, да и помощь быстро не приведет. — Чем ты вообще занимаешься в Гусу?! Мозг немедленно выдал несколько красочных воспоминаний об общении Усяня со Вторым Нефритом — кажется, после перерождения, Вэй Ин только и делал, что напропалую миловался с ним — и логично предположил, чем пара супругов занимается за закрытыми дверями. И не только за закрытыми, если помнить, что речь шла о человеке, который плевать хотел на все правила приличия и границы допустимого. — Нет, молчи! — Цзян Чэн почувствовал, как у него горят щеки и сбивается дыхание. Он не хотел бы это увидеть, не хотел! Ему совершенно точно не интересно, как это двое ласкают друг друга. Он бы точно не хотел принять в этом участие. Сильно зажмурившись, Цзян Чэн попытался взять себя в руки, но картинка, проявившаяся на внутренней стороне век, уходить не хотела, с каждой секундой становясь все отчетливее, объемнее. — Убери руки! И убирайся! Где там твой Ханьгуань-цзюнь? — Я не брошу тебя здесь в таком состоянии, — Усянь наконец-то посерьезнел, нахмурился, обдумывая что-то. Ищет выход из сложившейся ситуации? Так выхода нет! Из горла Цзян Чэн вырвался истеричный смешок: — Ну конечно, вдвоем это состояние пережить легче! — в каком-то смысле так, безусловно, и было. Желание накапливалось, если его не реализовывать, и к моменту созревания цветов никаких сил бороться с ними уже не оставалось. И для реализации желания нужны были как минимум два человека. Так что в теории вдвоем действительно была возможность выбраться из ловушки. Вот только этот вариант Ваньинь не рассматривал. — Зачем ты вообще сюда полез?! И под «сюда» Цзян Чэн подразумевал не только эту пещеру, но и в целом территорию Юньмэна. Вэй Ин так ловко избегал мест, которые когда-то называл домом, что оправдать случайностью их нахождение на окраине территории было нельзя. Так какого гуя? Сердцу хотелось верить что Вэй Ин, наконец, решил вернуться домой, но Цзян Чэн не позволял себе подобного. Надежда — глупое чувство. И, тем не менее, в лицо Вэй Ина он заглядывал с надеждой, ища в его глазах ответ на свой вопрос. Только тот отводил глаза, избегал взгляда, кусал губы. Щеки Вэй Ина раскраснелись, и на какое-то невообразимо долгое мгновение Цзян Чэн увидел своего брата таким, каким он был два десятилетия назад. Усянь редко признавал свою неправоту, будучи уверенным в своих действиях, даже если они выходили боком. Но в те редкие моменты, когда его совесть просыпалась, он выглядел точно так же, как сейчас. Смущенным. — Лань Чжань считает, что нам нужно поговорить… Цзян Чэн не знал, чего он ожидал от Вэй Ина. Извинений? Упреков? Предложения начать все заново? Требования вернуть Суйбянь? Благодарности за сохранение Чэньцин? Но к такому он точно не был готов. Лань Чжань, и тут Лань Чжань! Из горла вырвался злой смех, разрывая легкие шипами обиды. Весь мир Вэй Ина, казалось, с первой встречи начал крутиться вокруг Лань Ванцзи. С горящими глазами он только и знал, что повторял «Лань Чжань то, Лань Чжань это». И после его возвращения в мир живых это лишь усилилось. Не то чтобы Ваньинь не ожидал подобного, но… Как же ему хотелось схватить Вэй Ина за шкирку, встряхнуть, прокричать ему прямо в лицо: «А как же я? Посмотри на меня!» — Поговорили. А теперь проваливай, — в словах кипел яд пополам с горечью. Подумать только, в кои-то веки Вэй Ин изменил свое мнение, прислушавшись к словам своего возлюбленного супруга! И что, Цзян Чэну сейчас в ноги поклониться Лань Ванцзи? Вот уж нет. Шевельнувшуюся было в душе благодарность ко Второму Нефриту Цзян Чэн решительно задавил на корню: нет, все, что делает Лань Ванцзи — это для Вэй Ина и только для Вэй Ина. Помогать Цзян Чэну, думать о нем, учитывать его чувства Второй Нефрит не собирался. Во вселенной Лань Ванцзи Цзян Ваньинь — слишком незначительная величина. — Я здесь справлюсь. Особенно если ты поспешишь и приведешь помощь. — Ты не дождешься, — фраза звучала спокойно и просто, как факт, и раздражала просто неимоверно. Не дождется? Что за пренебрежение?! Между прочим, боль в сломанной лодыжке неплохо помогала справляться с накатывающим возбуждением! Но Усянь явно не собирался брать это в расчет, безапелляционно продолжив: — Судя по цвету и состоянию бутонов, они вот-вот созреют. И тогда справиться с ними станет в разы сложнее. Цветы пакостливо, гаденько захихикали, подтверждая правдивость этих слов. Впрочем, Ваньинь и сам знал, что после созревания бутонов ситуация из сложной перерастет в катастрофическую. Но не возмутиться не мог: — И не с таким справлялся! Вэй Ин не ответил. Извлек из рукава сигнальную метку и запустил ее, совершенно проигнорировав то, что голубой символ клана Лань рассыпался искрами, встретившись со сводом пещеры. Шанс того, что кто-то заметит свет от узкого входа в эту пещеру был ничтожно мал, о чем Цзян Чэн едко сообщил, но его по-прежнему игнорировали: Усянь деловито чертил на камне какие-то символы и развешивал талисманы, создавая защитный периметр. Здравая мысль, но толку-то, если они оба уже отравлены, а яд из крови можно вывести лишь одним способом — совместным самосовершенствованием? Ваньинь уже чувствовал, как течение ци в его теле замедляется, но не сдавался, упорно направляя светлую энергию к месту перелома. Да, сломанные кости не срастутся за пару часов, но, возможно, получится хотя бы остановить кровь, понемногу наполнявшую сапог. — Вот так, — последний талисман занял свое место, и барьер полыхнул золотистой энергией, пузырем прилипая ко дну и стене расселины. Восемь талисманов установили устойчивую систему якорей для барьера. Еще б само крепление талисманов было устойчивым — щебень на склоне представлял собой не самую надежную опору. А колебания и уж тем более потеря якоря могут быть чреваты для целостности барьера. Цзян Чэн с сомнением посмотрел на Вэй Ина. Восьмиконечный барьер подпитывался преимущественно энергией инь — не будет ли он для цветов выглядеть сладким танхулу? Впрочем, высказывать свои сомнения вслух Ваньинь не стал. Тем более, судя по нахмуренным бровям, Вэй Ин и сам раздумывал на этот счет. Но, видимо, «за» перевесили «против». — Закончил? Теперь убирайся. Цзян Чэн не хотел это признавать, но ему следовало поблагодарить Вэй Ина. Барьер поможет продержаться чуть дольше. Ваньинь и так не собирался сдаваться, ни низменным инстинктам, ни цветам, но с каждым вдохом держать себя в руках становилось все сложнее. Его мелко колотило, перед глазами все плыло, а одежда внезапно показалась слишком грубой. Отчаянно хотелось раздеться, ощутить на коже чужие руки, жар тела другого человека. Хотелось привалиться к Вэй Ину, закрыть глаза и раствориться в нем. И на все это накладывалась дурнота от боли и удара головой, подчеркивая навязанность и неестественность наваждения. Безумная мешанина «прекрасных» ощущений… Поэтому пусть убирается немедленно! Цветы за границей купола тихо смеялись, шелестели листьями, как будто ало-зеленое море, взволнованное ветрами, и чем дальше, тем сильнее поднималась рябь. Стебли цветов подавались ближе, побеги переплетались, словно формируя еще одну границу поверх барьера. И Цзян Чэн сильно сомневался, что теперь цветы позволят Вэй Ину выбраться из расселины. Был только один выход: — Возьми Саньду и улетай, — все равно со сломанной ногой из него так себе мечник. И при нем остается Цзыдянь. И барьер. Ваньинь был уверен, что справится, а подняться вверх на мече на сравнительно небольшую высоту — задача под силу даже ученику, не успевшему сформировать золотое ядро. И, если уж быть честным, Цзян Чэн никогда не желал смерти Усяню, несмотря на все свои угрозы, обвинения и оскорбления. Особенно такой глупой и бессмысленной смерти: вот уж у кого-кого, а у Вэй Ина был партнер, способный помочь справиться с последствиями отравления ароматом растительных яо. — Духовных сил тебе хватит. — Нет, — Вэй Ин решительно тряхнул головой, выпрямляясь. — Я же сказал, что не оставлю тебя. И беззаботно подмигнул, как будто это какая-то глупость, как будто это ничего не значит. Легкомысленный придурок. Эгоистичный легкомысленный придурок! — Не беспокойся, со мной все будет хорошо. Я не имею привычки отказывать себе в своих желаниях, — Усянь облизнулся, на мгновение взглянув на Цзян Чэна черными глазами. Зрачок затопил почти всю радужку, и это было действительно страшно. Вэй Ин выглядел голодным, почти одержимым. — К тому же, я уже послал за помощью. Лань Чжань скоро будет здесь. Еще одна беззаботная улыбка, которую хотелось затолкать в глотку, сбить с губ кулаками. Как будто свет сигнальной метки, потраченной впустую, кто-то мог увидеть! Мог. Непогрешимый Ханьгуань-цзюнь выбрал именно этот момент, чтобы спуститься к ним на дно, словно какой-то небожитель. Легко спорхнул, спрыгнул с самого верха расселины аккурат в центр защитного барьера, даже в столь ограниченном пространстве умудрившись никого не задеть. Ну что за позер!***
Признаваться в том, что его сердце замерло от восторга и восхищения, когда Лань Ванцзи спустился к ним в ореоле ослепительно-белых одежд, Цзян Чэн не собирался даже себе. Больно много чести. К тому же, было бы в этом что-то необычное! Так может любой заклинатель с более-менее сильным золотым ядром. Но не у каждого получится так изящно, так восхитительно, так величественно, бесподобно, божественно. Ваньинь шумно выдохнул и приложился затылком о каменную стену: лишь бы пальцы перестали гореть от желание коснуться, лишь бы боль отвлекла от безумного желания. Тщетно. Эти двое хотят его смерти. Он просто не может, он не каменный, он умирает, видя этих двоих так близко, на расстоянии вытянутой руки и не имея возможности коснуться. Это конец. С губ сорвался стон безнадежности, поражения. …И слился в унисон с другим стоном. — Лань Чжань! Не дыши! Закрой лицо! — Вэй Ин сорвался со своего места. Но Цзян Чэн видел, что предупреждение запоздало: изящно приземлившись, Ванцзи выпрямился и вдохнул полной грудью. А тут, на дне, аромат цветов висел в воздухе плотным облаком, как в низкосортном борделе, где духами глушат запах язв и немытых тел. Не было ни шанса, что он не отравился. — У нас пополнение, девочки! Какой красивый! Какой сладкий! Чур, мой! Нет, мой! Нет, мой! Да тут на всех хватит! Какой выбор! Какой разнообразие! Не могу удержаться! — цветы загомонили, придя в восторг от третьей за ночь жертвы. Еще бы — такой улов! Для подобных порождений тьмы ци заклинателей была самой желанной пищей — не чета жизненной энергии какого-нибудь простолюдина. Так что эта ночь сулила оборотням настоящий пир. Ванцзи запоздало прикрыл лицо рукавом, свободной рукой прижимая один из талисманов, удерживая его на месте. Аккуратные, осторожные колебания цветов вызвали мини оползень на склоне, в результате чего барьер чуть не лишился одного якоря. Шум нарастал, оборотни все плотнее подступали к барьеру, и вот один из цветков дернулся, на мгновение вытянувшись в струну, а затем опал водопадом шелковых волос на спину обнаженной смуглой красавицы, шагнувшей прямо из земли на поверхность. — Свобода! — девушка потянулась всем телом, откровенно рисуясь, демонстрируя упругие груди с торчащими темными сосками, точеную талию и округлые бедра. — Хороша, правда? Девушка провела руками по всему телу до самых лодыжек, демонстрируя свою гибкость. А потом шагнула от бедра, подходя к самой границе барьера, коснулась смуглыми пальцами купола, которой немедленно пошел золотой рябью: — Красавчики, пустите поиграть! За ее спиной выбирались из земли собратья-оборотни в не менее соблазнительных обличиях.