Охота на цветы

***

Рана была слишком серьезной, чтобы долго оставаться в сознании: Саньду насквозь пробил грудную клетку, сломав ребра и вспоров легкое, разорвав меридианы. Цзян Чэн то проваливался в спасительную безболезненную тьму, то снова приходил в себя, неизменно чувствуя рядом тепло чужих тел и поток чужой ци, поддерживающей жизнь в его теле. О скором исцелении речи не шло: он понимал, что полное восстановление займет недели, если не месяцы. Сейчас же ему просто не позволяли умереть, удерживая в мире живых. Наверняка прикладывая нечеловеческие усилия для этого: сложно представить, сколько духовных сил пришлось потратить Лань Ванцзи, особенно когда Цзян Чэн в очередной раз открыл глаза и осознал, что непроглядная тьма пещеры сменилась предрассветными сумерками, что его куда-то несут. Судя по отсутствию тряски — на мече. Видеть это лицо — сосредоточенное, застывшее в безэмоциональной маске, такое красивое и такое холодное — было почти невыносимо. Унизительно. Цзян Чэн не мог смириться с тем, что его несут на руках, словно беспомощного ребенка, но и противиться этому, возмущаться не было сил. Он и в самом деле был беспомощен сейчас, словно маленькое дитя, и осознание этого жгло изнутри, отравляло душу. Но если закрыть глаза — можно было сосредоточиться на ощущении крепких рук, жара тела, слабого, но стабильного потока чужой ци. Довериться ненадолго этой заботе, поверить в ее надежность. Мысленно потянуться к собственному золотому ядру, попробовать направить ци в разорванные меридианы и снова провалиться в полусон-полузабытье… Умирать не хотелось. Потом снова был провал, из которого вырвали голоса. Обеспокоенные, если не сказать испуганные. Обвиняющие. Агрессивные. Адепты клана Цзян, поспешившие, как оказалось, на сигнальный огонь, были растеряны и возмущены плачевным состоянием своего главы — и вместо помощи накинулись с упреками, зацепившись языками с Вэй Ином. Лань Ванцзи молчал: ему явно было не до пустых препирательств, так что пришлось собраться с силами и рявкнуть на адептов, приказать подчиняться Вэй Усяню. Еще сутки назад Цзян Ваньинь скорее откусил бы себе язык, чем отдал такой приказ, но… К счастью, его подчиненные были вышколены беспрекословно подчиняться приказам. В следующий раз Цзян Чэн пришел в себя уже в Пристани Лотоса. В собственных покоях. И почти не удивился тому, что Лань Ванцзи все еще был рядом: сидел на коленях у кровати. Его длинные музыкальные пальцы крепко обхватывали запястье: Ханьгуан-цзюнь все еще делился духовными силами, как будто его собственный запас ци был бесконечен. Не удивительно, что сразу почувствовал изменение пульса и тут же открыл глаза: — Глава клана Цзян, — наклон головы также был сдержанно-официальным. Цзян Чэн тихо хмыкнул: как будто после того, что эти двое для него сделали, между ними оставалось место официальной церемонности! Кстати, о втором… Цзян Чэн немного приподнял голову, осматриваясь, и тут же обнаружил «пропажу»: Вэй Ин тоже был здесь, лежал ворохом черно-красной одежды в изножье кровати. И, по всей видимости, крепко спал, раз не подорвался с кровати и не накинулся с кучей вопросов о самочувствии. Вместо привычного раздражения в груди разлилось тепло: похоже, все, что произошло в пещере, не было бредовым сном. И эти двое действительно остались рядом, а не растворились в рассветном тумане. Оказывается, это приятно — быть не одному. Но слишком тяжело в это поверить. Тяжело снова открыться и впустить в душу того, кто столько раз причинял боль — намеренно или нет. Цзян Чэн прикрыл глаза и выдохнул. Каждый вдох отдавался к груди глухой, тупой болью. Мысли ворочались медленно, лениво, вязко. Не лучшее состояние чтобы что-то решать или обсуждать важные вещи, но некоторые разговоры просто должны состояться. — Ну и зачем? — он перевел усталый взгляд на Лань Ванцзи. Вцепился взглядом в отстраненное, строгое лицо, тщетно пытаясь заметить хоть намек на эмоции. Ничего. Только спокойный, бесстрастный взгляд в ответ. Цзян Чэн нахмурился, тут же слегка поморщившись: он не был мастером в том, чтобы читать чужие эмоции. Лань Ванцзи не понял вопроса? Злится, что они с Вэй Ином только зря потратили столько времени на спасение того, кто этого не заслуживал? Рад, что глава клана пришел в себя? Или надеется, что тот не помнит его поспешные слова в пещере? Гадать Цзян Чэн не собирался: не в таком состоянии, не с этим человеком. — Зачем тебе все это? И речь шла не только о самоличной передачи ци — в клане Цзян нашлись бы люди, способные это сделать! Возможно, с момента падения Пристани у Цзян Чэна и не было близких друзей, которым он мог бы довериться, но были люди, которым он доверял. За вопросом стояло нечто большее. «Это» не было просто передачей ци, или спасением, или бдением у его кровати. Все вышеперечисленное Цзян Чэн был готов объяснить свойственным Ханьгуан-цзюню благородством и стремлением помочь всем нуждающимся. Возможно, в искренность чувств Вэй Ина Цзян Чэн и мог поверить, но Лань Ванцзи он знал недостаточно хорошо. Единственным разумным объяснением казалось то, что тот окончательно свихнулся от любви к своему муженьку и готов позволить тому что угодно, даже третьего в постели. Цзян Чэн ожидал услышать в ответ что-то подобное. Пока Усянь спит, они могли поговорить начистоту и решить, что со всем этим делать. Быть не одному — приятно, но жить чужой жалостью — хуже смерти. — Глава Цзян был ранен. Лань Ванцзи подбирал слова мягко, как будто говорил с неразумным ребенком, возможно, подозревал, что Цзян Чэн дезориентирован и ничего не помнит. Тот недовольно скривился, утомленно роняя голову обратно на подушку: — Я не об этом. В клане обо мне могли позаботиться… А эти двое могли бы уйти, растаять в воздухе, как утренняя дымка над озером. Или пойти отдохнуть, поручив заботы о раненом главе целителям клана. К чему забота сверх необходимого? Лань Ванцзи еще какое-то время спокойно смотрел прямо в глаза Цзян Чэну, не торопясь отвечать, как будто не понимал, о чем идет речь. Но прежде, чем тот успел набраться сил и еще раз попробовать объяснить свой вопрос, Лань Ванцзи все же ответил: — Чувства Ванцзи изменились. Он не отвел взгляда, а его глубокий, уверенный голос звучал непривычно: не так эмоционально, как накануне в пещере, но и без обычной для него отстраненной холодности. Как-то… Теплее. Мягче. И от этого Цзян Чэну стало неуютно. Как будто он увидел — услышал — что-то, что ему не предназначалось, что-то, за что наверняка придется платить. И он не был уверен, что потянет цену. — Чувства? — Цзян Чэн криво, недоверчиво усмехнулся. По привычке он попытался вложить в вопрос побольше язвительной насмешки, но, откровенно говоря, был не в состоянии держаться в обычной манере и бить словами. Он и в сознании-то был, скорее всего, лишь благодаря чужой ци, медленно восстанавливающей его разорванные меридианы. — Я… К гуям все это. Говори прямо, я не намерен гадать. Лань Ванцзи тяжело вздохнул. Такой вздох Цзян Чэн узнал бы из тысячи: вздох «как же с тобой трудно, неужели так сложно понять?» Пальцы на запястье едва заметно дрогнули, выдавая волнение, губы на мгновение сжались в тонкую линию: — Ванцзи ненавидел главу Цзян. Что ж, это не было откровением. Да, возможно, Лань Ванцзи никогда не демонстрировал свою ненависть явно, но… Цзян Чэн это знал. Чувствовал. И так же ненавидел в ответ — за то, что не смог себе позволить идти против всех, не смог остаться верным себе, не смог защитить тех, кого любил. А Лань Ванцзи… Хотя бы попытался. И выиграл. — Но все изменилось. — Этой ночью? — Цзян Чэн слишком хорошо знал, как на эмоциях люди принимают неверные решения. Сегодня, почувствовав себя ответственным защитником — перестал ненавидеть, а завтра, когда раны затянутся и он перестанет быть таким отвратительно нуждающимся — Лань Ванцзи вспомнит, почему ненавидел. Но тот качнул головой: — В храме. Когда глава Цзян защитил Вэй Ина. Цзян Чэн шумно выдохнул, как будто получив удар под дых. Он стыдился того глупого, безрассудного и бессмысленного порыва, из-за которого сын шлюхи получил преимущество. И сейчас, когда напоминание о промахе так незамысловато и беззастенчиво бросили ему в лицо, Цзян Чэн захлебнулся стыдом и смущением. А Лань Ванцзи продолжал смотреть: прямо, спокойно, с какой-то затаенной нежностью на дне глаз. И продолжал звучать отвратительно мягко, осторожно поглаживая большим пальцем тонкую кожу запястья: — Ванцзи задумался. Мы ушли. Но Вэй Ин продолжал говорить. Цзян Чэн сжал зубы, чтобы не сказать ничего лишнего. Задумался? О чем? О том, что не только он может беспокоиться об этом придурке? Не только для него это настолько естественно, что тело действует практически само по себе? Или что не только он скорбел все эти двенадцать лет?! На мгновение Цзян Чэну показалось, что в глазах Лань Ванцзи вместо нежности мелькнули сочувствие, вина, жалость, и это переплавило смущение в злость. Почему всякий раз, самоотверженно пытаясь спасти других, Цзян Чэн оказывается в роли беспомощной жертвы, которую нужно спасать?! Что за чудовищная несправедливость?! — И Ванцзи оказался готов это увидеть, — на мгновение взгляд Лань Ванцзи стал обезоруживающе открытым, почти наивным. Так же прямолинейно, как говорил до этого, сейчас он предлагал свою душу. Цзян Ваньинь, возможно, был не самым хорошим человеком, уж точно не самым чутким, не самым понимающим, но пнуть доверчиво подставленное брюхо… Злость утихла, скованная силой воли. И любопытством. В конце концов, он сам спросил — и обязан был выслушать до конца. — И Ванцзи увидел. — Цзян Цэн недоуменно моргнул, пытаясь осознать услышанное, и упустил то мгновение, когда Лань Ванцзи едва приблизился, выдохнул горячо, вкладывая в слова всю свою нежность, всю свою мягкость, весь тот огонь, что пылал под ледяной нефритовой кожей: — Ванцзи увидел Ваньиня. Цзян Чэн не знал как на это ответить: сам требовал честного ответа, но не был готов к тому, что услышал. Хотелось скривить губы в ухмылке и обвинить во лжи. Хотелось бросить едкое «вздор», закрыться, уйти в отрицание. Хотелось отпрянуть, вырвать руку, оскалиться и сбежать. Хотелось хрипло рассмеяться, будучи уверенным, что он не так понял. Все это было вздором и глупостью. Не могло быть правдой. И тем не менее открытый взгляд Лань Ванцзи завораживал и обезоруживал. Его пальцы то сильнее сжимались вокруг запястья Цзян Чэна, то немного ослабляли хватку, и едва заметно дрожали. — Ты имеешь в виду… — Цзян Чэн должен был уточнить. Он должен был услышать, что ошибся, что все не так, пусть сердце и замирало в бестолковой, абсурдной надежде. — Ванцзи влюбился в Ваньиня, — Лань Ванцзи подтвердил это так легко и просто, как будто говорил о погоде. Как будто это не его муж спал калачиком в ногах Цзян Чэна. — Как Вэй Ин. — О… — горячий вздох вырвался из приоткрытых губ Цзян Чэна. Точно. Вэй Ин. Не то чтобы он забыл о нем: Вэй Ин всегда присутствовал во всех их взаимоотношениях с Лань Ванцзи, но сейчас, во время этого разговора, Цзян Чэн ненадолго забыл, что дело всегда в Вэй Ине. Губы все-таки сложились в усмешку. Нельзя любить двоих сразу, нельзя влюбиться в образ с чьих-то слов. Усянь мастер работать языком — мало ли что он там наплел Лань Ванцзи. А тот и рад слушать! Он ради своего муженька дважды предал свой клан. Так почему бы ему еще слегка не уступить, чтобы Вэй Ин был счастлив? — Ваньиня легко любить. — Усмешка все же вырвалась хриплым истеричным смешком. Уж такого Цзян Чэн точно не ожидал услышать. Все говорили, что он пошел в мать, а Пурпурную Паучиху не то что любить было тяжело — ее и просто выносить могли с трудом. — Ваньиню нужна любовь. А нам хочется ее дарить. — Я не нуждаюсь… — в подачках Цзян Чэн не нуждался. И в любви тоже! Тем более выдуманной. — Но Ванцзи нуждается! — его перебили. Лань Ванцзи просто не дал ему возразить. Его голос звучал страстно, едва надломано, одновременно умоляя и что-то доказывая. — Вэй Ину нужна поддержка, но… — он как-то потерянно покачал головой, не в силах закончить мысль. Но это не помешало Цзян Чэну его понять. Вэй Ин не нуждался в любви: его и так все любили, очаровывались с первого взгляда. Если Вэй Ину хотелось любви, он шел и получал ее: от детей, от старух, от молодых девушек. В виде объятий, улыбок, подаренной локвы или горячей маньтоу. Казалось, для Вэй Ина быть любимым было так же естественно, как дышать: и потому он абсолютно этого не ценил. Перешагнет и пойдет дальше, даже не заметив. Цзян Чэну иногда казалось, что тот вовсе не делал различий между всеобщим обожанием и всеобщей ненавистью — главное, что смотрят! И они смотрели… Цзян Чэн вспомнил, как волею судьбы они с Лань Ванцзи объединились, вместе разыскивая Вэй Ина, отчаянно надеясь, что тот жив. Им не нужно было говорить, чтобы понять чувства друг друга: они сплотились в едином порыве. И пусть те юноши давно сгорели в пламени войны и последующих событий, Ваньинь мог понять, о чем говорит Ванцзи. Они оба любили и любят Вэй Ина так, что без раздумий готовы пожертвовать жизнью ради него. И все же… — Почему я должен тебе верить? — последняя линия обороны рассыпалась, рушилась, и этот вопрос был лишь попыткой сохранить остатки гордости, не сдаться слишком быстро. Цзян Чэн принял бы любой ответ, да хоть бы и самый очевидный, про правила клана Лань, запрещающие лгать, но Лань Ванцзи в очередной раз его удивил: — Ванцзи не отказывается от своих слов. И не забывает своих обещаний. Пожалуй, кое в чем они действительно разделяли чувства и понимали друг друга. Цзян Чэн не сдержался и хрипло хохотнул: общая боль действительно сближает, а такой выпад в сторону Усяня доказывал, что мир Ванцзи все же не вертится вокруг одного Вэй Ина. — Что ж… Я дам тебе шанс это доказать. — А-Чэн? — сонный, но звонкий голос в одночасье наполнил покои, затмевая их тихое перешептывание, разрушая доверительную атмосферу, но все самое важное уже было сказано. Вэй Ин активно закопошился в ногах и пополз по кровати выше, пока не навис над Цзян Чэном: — Ты как? При все своей нелюбви к собакам, именно пса Вэй Ин сейчас и напоминал: наглый, но такой обеспокоенный. Не хватало только активно виляющего хвоста. — Лань Чжань, как он? И как ты? Не спал? Я же сказал, что тебе надо отдохнуть, я бы мог и сам… Посмотри! Ты же выглядишь хуже А-Чэна, а он, между прочим, при смерти! Это было правдой: Ванцзи действительно выглядел измотанным. Ему бы не помешало поесть и поспать. Цзян Чэн, не смотря на слова Вэй Ина, при смерти не был и смог бы обойтись без чужой ци. Наверное. — Тебе следовало приказать подать ему еду и подготовить покои, — Цзян Чэн не смотрел на Вэй Ина, только ухмылялся краем губ, разделяя с ним это привычное ворчание. — Ты думаешь, я этого не сделал? — Вэй Ин привычно отозвался, будто бы всегда отзывался, будто бы всегда был рядом. — Ты просто не знаешь, насколько Лань Чжань бывает упрям! — Вот и узнаю. Пока вы будете гостить в Пристани до моего выздоровления. — А потом? Вэй Ин аж весь встрепенулся, воодушевился, и Цзян Чэн почувствовал, как его окутывает привычное, но давно забытое тепло: столь же раздражающее, как и необходимое. Но взгляда от янтарных глаз не отвел. Ванцзи смотрел так, что внутри все переворачивалось и желание ворчать и язвить отступало. — А там посмотрим. Цзян Чэн готов был попробовать поверить в любовь этих двоих.