Охота на цветы

***

— Нет! — отчаянный крик Усяня отчего-то больно царапнул душу, тело дернулось от рывка, а затем физическая боль заглушила душевную. И позволила Цзян Чэну соскользнуть в спасительное ничто беспамятства, напоследок едва шевельнув губами: — Прости… Ваньинь не хотел умирать, но… Так было нужно. Так было правильно — здесь и сейчас. Он был готов умереть. Он знал за что, за кого сделал это, и ни капли не жалел. Цель стоила жертвы. И потому Цзян Чэн при всем желании не смог бы описать свои чувства, когда все та же боль привела его в сознание. Вокруг было так темно, что, если бы не резкий запах гари и боль в груди и ноге, он решил бы, что все-таки умер. Но мертвым не полагается чувствовать! Им также не полагается дышать, но уж что-что, а каждый свой вдох Ваньинь прекрасно чувствовал: боролся за него с тугой повязкой поперек груди, ощутимо затруднявшей дыхание. Тот воздух, который все же удавалось вдохнуть, заставлял расширяться грудную клетку, и свежую рану простреливало болью. Цзян Чэн постепенно все отчетливее осознавал себя во времени и пространстве: когда получилось немного абстрагироваться от страданий тела, следующее, что он ощутил, было тепло, уютно обволакивающее со всех сторон. Голова покоилась на чем-то мягком и подвижном, чуть позже он сообразил, что окутывающее его уютное тепло — от объятий. Ваньиня обнимали с двух сторон, крепко, но бережно, и две ладони покоились над его средним дяньтянем, передавая жизненную энергию и направляя ее к ране. Привычные возмущения застыли комом в горле, вместо них вырвался лишь судорожный полувздох-полустон: Цзян Чэн прекрасно понимал, почему эти двое так непозволительно близко, да еще и обнажены по пояс, как и он сам. Ранив себя, Ваньинь, потерял много крови и духовных сил, его тело стало телом простого человека: в бессознательном состоянии он не мог даже банально согреть себя, не говоря уже про исцеление. Ванцзи и Усяню, очевидно, пришлось согревать его своими телами, а все духовные силы уходили на исцеление. Поэтому здесь так темно: не тратят силы на талисманы. Но… Что стало с цветами? Это пожалуй был главный вопрос, на котором стоило остановиться. Пещеру больше не освещал тусклый алый свет. Это хорошо? Они победили? — Какого… — «гуя здесь произошло» Цзян Чэн так и не смог произнести. Голос был ужасно слаб и сипел как у старика на смертном одре. Зато Усянь таких проблем не испытывал. — А-Чэн! А-Чэн! — чужие губы прижались к виску, затем к скуле, щеке, лбу. И ладно бы Вэй Ин покрывал его лицо поцелуями молча — нет, он причитал, как профессиональная плакальщица, ужасно раздражая. — Ты бы только знал, как я перепугался! Что у тебя за привычка чуть что — так сводить счеты с жизнью!.. Цзян Чэн протестующе хмыкнул и попробовал осторожно пошевелиться. Уж кто-кто, но точно не он здесь считает самоубийство лучшим выходом. Если Вэй Ин думает, что его выходка на могильных холмах или его авантюра с золотым ядром забыты, то зря. Ваньинь все помнил и готов был высказать. И Лань Ванцзи в этом его наверняка поддержал бы. — А-Чэн, всегда есть другой выход. Я понимаю, тебя все замучило, но ты не имеешь права! — Вэй Ин почти скулил на ухо. Хотелось дернуть плечом, отогнать. Прием «трехлетний А-Сянь» действовал на Яньли, но не на Цзян Чэна. — Твоя жизнь не принадлежит тебе и никогда не принадлежала, это я могу!.. Вот уж спасибо за напоминание! Как будто Цзян Чэн не знал этого. Знал. Но иногда вариантов не остается. Иногда требуется жертвовать собой, чтобы защитить то, что дорого. И если жертва равноценна выигрышу — это оправдано. — Когда… — Цзян Чэн закашлялся, попытавшись высказать все Вэй Ину. И после приступа кашля продолжил все тем же сиплым шепотом, больше напоминающим какой-то скрип: — Когда это я сводил счеты с жизнью? И нет, если Вэй Ину почудилось обвинение в заявлении Цзян Чэна, то ему не почудилось. Вот уж кто бревна в своем глазу не замечает! Ваньинь почувствовал, как его притянули ближе, немного приподняв за плечи, Вэй Ин прижался теснее, горячо и щекотно выдохнул на ухо, проскулил, как месячный кутенок: — Сейчас… Тогда… с Вэнями… И в храме Гуаньинь… А-Чэн! Не оставляй меня. Ты не можешь так поступить. Ты нужен живым. Нужен мне. Лань Чжаню. Цзинь Лину! Знаю, трудно и сложно — но это не повод сбегать! Цзян Чэн хмыкнул и попытался… Нет, не сесть — хотя бы приподняться. Грудь отозвалась болью, в висках застучала кровь, голова закружилась, хотя темень вокруг была непроглядная. Что ж, ясно. Пока никаких резких движений. Тем более что его тут же надежно зафиксировали с обеих сторон, зажали между телами, не позволяя шевелиться. Ладонь Второго Нефрита на животе Ваньиня немного напряглась: тот сосредоточенно направлял потоки ци к ране на груди и явно не хотел, чтобы ему мешали неосторожными попытками двигаться. — Что бы я делал, если бы ты умер? — Усянь продолжал причитать, шмыгая носом. Цзян Чэну захотелось закатить глаза и бросить что-то ядовитое вроде «продолжил бы жить дальше и счастливо трахаться со своим муженьком». Впрочем, сегодняшнее решение он комментировать не собирался: Ваньиню по-прежнему казалось, что это был единственный выход в данной ситуации. Но… Они победили. И вряд ли из-за его попытки самоубийства. А значит, Вэй Ин прав, и все это было одним сплошным фарсом и глупостью. Но он же не мог оставить их тут, позволить погибнуть! Сейчас, в храме Гуаньинь, много лет назад в маленьком городке Юньшаня… Цзян Чэн глубоко вдохнул, собираясь с силами, и прохрипел: — А что мне оставалось делать? Позволить поймать тебя? Я всегда взвешиваю риски и просчитываю последствия… И ты бы мог, пользуйся своей головой правильно, а не для всяких глупостей! — никогда еще речь не давалась так тяжело. Закончив ее, Ваньинь чувствовал себя таким вымотанным, будто провел выматывающую тренировку от рассвета до заката. Вэй Ин тяжело дышал ему в висок, давая несколько мгновений блаженной тишины. Одно плохо: когда Усянь затихает, он начинает думать. — Ты вернулся в Пристань Лотоса, чтобы не дать им поймать меня?! Какая глупость! Да нас и так бы не поймали! — Вэй Ин возмущенно взвыл над ухом, заставив поморщиться. Все еще не понял, значит… Цзян Чэн мог бы его просветить, рассказав правду. Наверное, сейчас был подходящий момент, да только… Какой в этом смысл? Навесить на Усяня чувство вины сродни тому, что чувствовал он сам, узнав о пересадке золотого ядра? Кому от этого станет легче? Да и не примет Усянь его решения, заявит, что можно было найти другой способ… У Ваньиня не было сил рассказывать о произошедшем тогда, равно как и спорить. Прошлое уже в прошлом. Куда больше его волновало настоящее. — Цветы?.. Повисла напряженная тишина. Вэй Ин как-то подозрительно быстро заткнулся и не спешил с ответом, и тем сильнее Ваньинь хотел знать, что случилось. Он помнил, что в последний момент перед тем, как клинок Саньду прошил тело, его дернули за ворот и только благодаря этому меч пронзил не сердце, а правую сторону груди. Но что было дальше? — Вэй Ин их… Выпил, — по тону Лань Ванцзи было ясно, что он тщательно подбирает слова и не очень-то одобряет произошедшее. — Выпил? — Цзян Чэн приподнял бровь, хотя в такой темноте вряд ли было возможно разглядеть его лицо. Впрочем, было совершенно очевидно, что он требует более развернутых объяснений. — Я… Потерял контроль, — сдавленно уронил Вэй Ин. — Как… Когда А-Ли… Я ничего не помню, но Лань Чжань сказал, что я сделал с ними то, что они собирались сделать с нами. — Забрал их энергию до последней капли. И с ее помощью сжег останки, — пояснил Ванцзи тоном «я не то чтобы это одобряю, но сработало же». Цзян Чэн прикрыл глаза, дав волю воображению: он помнил то, что случилось в Безночном городе, и это было… Страшно. Значит, Усянь даже без Чэньцин смог использовать темную энергию, чтобы уничтожить цветочных оборотней? Насколько же велики его возможности? — Яд еще в наших телах и затрудняет использование духовной энергии, — голос Вэй Ина звучал все более виновато. — Поэтому Ванцзи не смог поднять нас наверх. Все силы ушли на то, чтобы не дать тебе умереть… Насчет этого Цзян Чэн уже догадался. Что ж, пусть они все еще в глубокой за… пещере, пусть помощи в ближайшее время ждать не стоит, но они живы. Все трое. Это главное. — Спасибо. Все-таки он не хотел умирать. И был рад, что умереть ему не позволили. — Мы могли бы… Ну, знаешь… Попробовать избавиться от яда. Придумаем способ не тревожить твои раны, — Усянь завозился, явно опасаясь немедленной кары, и правильно сделал: может, Ваньинь сейчас не был способен дать подзатыльник, зато смог ущипнуть за бедро. Кажется. Цзян Чэн не был уверен, какая часть тела попалась ему под руку, но возмущенное «Ауч!» было бальзамом для слуха. — Нет. Если это случится, то только потому, что я сам захочу, а не из-за какого-то яда! — слишком громко, слишком эмоционально. Грудь немедленно обожгло огнем. Понятно, нельзя кричать и напрягаться, только недовольно пыхтеть и сипеть. И это явно не тот звуковой диапазон, который Цзян Чэн хотел бы сейчас выдать. Хотя бы потому, что Вэй Ин явно намекал на реализацию вполне определенных плотских желаний. Это самое «определенное желание» красноречиво упиралось в бедро. Неужели Ханьгуань-цзюнь недостаточно удовлетворяет этого бесстыдника?! О том, что с другого бока тоже что-то упиралось, причем посильнее и побольше, Ваньинь старался не задумываться. Все это было слишком. Просто слишком. Хотя удивлять и не должно было. Как будто у Лань Ванцзи были какие-то другие желания, кроме его мужа! Цзян Чэн осторожно втянул в себя воздух, тихо выдохнул и медленно, стараясь не напрягаться, постарался изложить свои мысли: — Проигрывать желаниям, которые даже не твои… — он говорил с большими паузами, не торопясь и аккуратно подбирая слова, и Вэй Ин этим безжалостно воспользовался, тут же торопливо перебив: — Твои! Яд просто вытаскивает их на поверхность, снимает моральные запреты, но не привносит ничего нового. А значит, ты действительно хочешь вот так… — Последнее Вэй Ин пробормотал тихо, почти не слышно. Как будто Цзян Чэн сам этого не знал. Как будто это что-то меняло. Ваньинь буквально почувствовал его слова на своей коже: этот болван продолжил прижиматься слишком сильно, обнимать слишком крепко. И это было приятно. Создавало ложное чувство нужности. И в этом была вся проблема. Да, яд не привносил ничего нового. Но если вытащенное на поверхность становилось сюрпризом, то не все ли равно, откуда его вытащили? Не все ли равно, чье желание, если оно способно испортить жизнь? — Прежде чем уступать желаниям, следует все взвесить, чтобы потом не раскаиваться, — отец уступил своему желанию и все вокруг узнали, что Цзян Фэнмянь влюблен в Цансэ Саньжэнь, хотя это было глупо и неуместно! И в итоге превратил свою жизнь и жизнь своей семьи в сущее наказание. На мгновение Цзян Чэну даже захотелось узнать эту историю поглубже, поближе, из первых уст. Неужели отец был так глуп и порывист? Увы, отец никогда не говорил о прошлом, а многочисленные сплетни и слухи не могут считаться достоверными источниками. — Решить, стоит ли оно того… — Возможно ли, что глава Цзян решит, что оно того стоит? — голос Лань Ванцзи был тихим и вкрадчивым, и непривычно окрашен эмоциями. В нем звучали и робкая надежда, и упрямая настойчивость, и нежность, и беспокойство. Непривычно. Такой коктейль оглушал, ошарашивал, и Цзян Чэну потребовалось какое-то время, чтобы понять, осознать, что это все предназначалось… ему. Ему ли? — Есть ли надежда, что он захочет? Ваньинь тщетно вслушивался в эхо чужого голоса у себя в голове, пытался найти в нем опасение, неприязнь, ревность, желание угодить Вэй Ину. Пытался и не находил. Возможно, ему мешало горячее дыхание шисюна, щекочущее ухо, и знакомое ощущение объятий из прошлой жизни. Возможно, дело было в жаре ци, золотом разливающейся по мередианам. А возможно, и в тепле чужой ладони — ладоней. Цзян Чэн осторожно вздохнул и накрыл их своей: — Возможно.