Полковнику никто не пишет (кроме мальчика из вебкама)

Артём чувствует себя погано: во-первых, из-за довольно продолжительного отсутствия контакта с Лебедевым, во-вторых, из-за собственной отвратительной реакции на то, что между ними происходило. Вернее, на то, чего между ними уже продолжительное время не было — искренности. Официант ставит перед ним несколько кружек пива, приносит сухарики, сырные палочки и нагетсы, и Артём, обозревая всю эту роскошь, всё ещё не чувствует себя лучше, а ведь раньше помогало на раз-два. Остаётся только надеяться на то, что виной тому вовсе не вся эта хуйня в отношениях с Лебедевым, а тот факт, что в ближайшие 5-10 минут к нему присоединится дочь Валентина Юля. И вот с ней-то ему и придётся обсуждать пиздец в их отношениях. Мда… Впору почувствовать себя героем какого-то ситкома. Женаты и с детьми или чего-то ещё в этом духе. Артёму мелочно хочется сбежать, но, кажется, если он поведет себя подобным образом, последняя надежда на примирение с Лебедевым будет утеряна, и как тогда разбираться в своих и его чувствах? Нет, Юлю придётся дожидаться, хотя с каждой минутой становится только страшнее. — Артём! От одного звука её голоса он подскакивает и больно бьётся коленкой о стол, Юля целует его в щёку, как старого знакомого, быстро избавляется от куртки и плюхается на свой стул, тут же оценивая его взглядом. Очень похожа на отца, даже полсекунды сгруппироваться или, например, по-джентельменски подвинуть для неё стул, не дала. — Выглядишь не очень. Что у вас с папой случилось? Рассказывай. Артём корчит скорбное выражение лица, тяжело вздыхает и опускается обратно, почесывая коленку под столом. — Посрались мы, Юль, — повинно опуская голову, делится он. — Мало того, что я как мудак с ним разговаривал, так ещё и подростковую хуйню совсем сотворил, чтобы Валю задеть. Юля вопреки его ожиданиям смотрит сочувственно, почти как старшая сестра на бестолкового младшего брата. — Расскажешь подробнее, Тём? — и в глаза ещё так заглядывает, ободряюще что ли. Придвигает к себе ближе кружку с пивом и ждёт. А Артём… что ему остаётся делать? Сбивчиво рассказывает ей, как страдал без ежедневных валиных сообщений, как злился, что тот к нему вдруг словно охладел, перестал поднимать трубку сразу, как только Тёма звонил, а ещё — не перезванивал в течение пары дней. Юля в ответ только мягко фыркнула: — Тём, у меня батя — военный. Он домой-то иногда неделями не приезжает, спит прямо в кабинете на диване. А если куда-то командируют, то связи вообще нет. Думай, что хочешь, вернётся полковник Лебедев — и слава богу, а если нет, то уж… Лебедева пожимает плечами, но тут же снова в глаза ему заглядывает: — Слушай, я вот сейчас тебя слушаю и, ну, прямо понимаю очень хорошо, что ты чувствуешь. Я сама на него все детство злилась: у всех отцы как отцы, а у моего одни сплошные секреты. В школе про него толком рассказать нечего, отпуск дай бог, чтобы раз в год, ещё и дома никогда не бывает. А у меня, если помнишь, матери никогда, считай, не было, так что я всё время одна куковала. Ну с подружками там… Но это же другое. — Дак если бы он на задании был, — Артём тянет досадливо, с толикой раздражения. — Он мне перезвонил как-то, я по голосу слышу, что пил. Ну вот правда. Я такое хорошо понимаю, когда с бодуна, слышно же всегда. Юля смотрит недоверчиво, но отрицательно мотает головой: — Даже если не на задании… Он такой, понимаешь, Тём? Он такой и другим точно не будет. Папа у меня уже очень давно один, он про отношения-то вообще разве помнит что? Артём вздыхает. Про то, что Лебедев давно ни с кем ничего не строил, включая кулички в песочнице, он догадался. — Да я, блин, не понимаю даже, что у него в башке творится. Когда уезжал, всё нормально было. Пара недель порознь, и началось какое-то говно собачье… Юля ему улыбается сочувственно, цапает с тарелки сухарик и обмакивает в чесночный соус. — Полковник Лебедев — мужчина с повышенной социальной ответственностью, Артём. Вполне возможно, что он к тебе относится так же, как ко всем нам, домашним. Ткачёв кривит лицо: — Как к военнопленным? Юлька фыркает: — Как к гражданскому населению, которое надо оберегать от излишних тревог и волнений. Поэтому все решения принимаются исключительно в ставке главнокомандующего, — и она постукивает указательным пальцем по своей голове, — у него в мозгу. А пока решение не принято и озвучивать нечего, папа лишний раз старается никого не волновать. — Нет, ты погоди, — после первой кружки пива дышать и разговаривать становится легче. — Так если он какие-то решения принимает по поводу и меня тоже, это что, разве не надо хотя бы со мной обсудить? — возмущается Артём. — Надо, — тут же соглашается Юля. — Только вот беда, мой папочка уже лет сто как ни с кем не встречался, так что в этике современных отношений разбирается плохо, а, например, в законах военного времени хорошо. Как ставка скомандует, так и будет, Тём. Понял? Крыть нечем, и Юля Лебедева, судя по довольной улыбке, прекрасно это понимает, а уж бесит его почти так же качественно, как Валентин на их первой встрече, чуть не закончившейся крахом всех надежд. Воспоминание вдруг накатывает с неимоверной силой, обнимает Артёма и мурашками разбегается по его шее и плечам. Спорили до хрипоты, потом в молчании ехали в машине, потом неловкое прощание в подъезде и торопливое бегство полковника Лебедева… Может, в своём молчании он тоже от него, Тёмы, сбегал? Только если в тот раз причина была понятна, то в этот… Ну что он, чёрт побери, снова сделал не так?.. — О чём думаешь? — Юля не Лебедев, терпением не отличается, даже чуть ближе к нему подаётся. — А что я ещё произвожу впечатление человека, который способен думать? — грустно отзывается Артём. — По отцу твоему скучаю, которого на понт пытался взять, как какую-нибудь малолетку. Выложил старую фотку из клуба, где меня тогдашний хахаль обнимает. А он возьми, да и посмотри, как я и рассчитывал. Артём вздыхает под тихий Юлин свист. — Ага. Посмотреть посмотрел, а трубку теперь не берёт, сколько бы я ни звонил. А я вообще на противоположную реакцию надеялся. Что приревнует там, позвонит ругаться, а я ему такой: «Ты что не видишь, какая у меня там длина волос, Валь, ну окстись!» — Дела, Тём, — Юля мрачнеет. — Папе такую сложную тактическую многоходовку так просто не объяснить. Даже подумать страшно, что он там себе напридумывал. Тёма со стоном роняет голову на руки, поднимает несчастные глаза на Юлю и молит тихо: — Юлька, друг, что хочешь проси, только помоги мне с батей твоим поговорить по-человечески. Я самый кретинский кретин на свете, не отрицаю. Но ещё один ничтожнейший шансик стать нормальным человеком я ведь заслуживаю? Она смеётся и как-то очень просто и по-свойски похлопывает Ткачёва по плечу: — Не дрейфь, солдат, в атаку одного не брошу, — и улыбка её, сочувствующая и одновременно ободряющая, так похожа на улыбку, с которой Валя Артёму показывал какие-то совершенно обычные, но дико удобные кухонные приблуды. Артём не плакал, кажется, с бабушкиной смерти, но сейчас чувствует, что на грани. Ну нахуя ему потребовалось Валю из себя выводить? Ну неужели нельзя было как-то по-другому, по-человечески, по-взрослому. — Артём, — Юля тихонько его по имени зовёт. — Мне кажется, тебе к нему ехать надо. Вы на расстоянии ничего не порешаете, он… Она замолкает, не смотрит на него, взгляда глаза в глаза избегает. — Он непростой, и это ещё мягко сказано. Но ему, понимаешь, отношения нужны. Давно уже нужны, просто так получилось, что единственный, с кем ему захотелось попробовать впервые за много лет, это ты. Знаю, ты мог вполне не этого ждать, но… Блин, как сказать-то… Нервничает, смотрит на свои пальцы, сколупывает с ногтевой пластины корочки лака. — Ты не обязан ни мне, ни ему ничего. Просто… если не готов к серьёзному чему-то, ты лучше поговори с ним по-взрослому, что, мол, всё понимаешь, но у тебя немного другие приоритеты в жизни. Только лично поговори. Папка такой разговор по телефону точно не осилит. Артём на Юлю смотрит пристально, пальцы и губы подрагивают от гнева: — А я что дал повод думать, что у меня с ним несерьёзно? Ты это мне хочешь сказать? — Да нет же, Тём, прости, я не в том смысла, — Лебедева накрывает его ладонь своей и крепко сжимает. — Просто ему совсем серьёзно надо, понимаешь? Чтобы жить вместе, чтобы семья, а… В вашей ситуации нюансов, с которыми надо распутаться, слишком много, чтобы… Короче, я не знаю, рассматривал ли ты ваше серьезно с точки зрения кардинальных перемен в жизни. Вся тёмкина гневливость мигом испаряется, а на смену ей приходит липкий, окутывающий страх. Только сейчас понимает, про что Юля пытается ему сказать. Полковнику Лебедеву не свиданья и поебушки нужны с бесконечными переписками и созвонами. Нужен человек, желательно — рядом, желательно в этой его бесконечно далёкой Москве и на постоянке. Человек, который только с ним, который точно совершенно не бегает в вебкам-студию на пару часов на приваты. А он за своей влюблённостью как-то и забыл совсем, что так и не обсудил свою работу с Валей: как ему вообще, что Артём этим занимается? Может, осточертело в край? Словами через рот они ничего такого, кажется, не обговаривали, но логично всё это звучит. Даже в Тёминой нелогичной голове — очень похоже на правду. — Вот же блять… И желание с Полковником разговаривать сразу же улетучивается куда-то, словно его и не было. Ну какое ему, Артёму, серьёзно? Он же не наигрался ещё, наверное. А если сейчас всю жизнь под Валю перекроить, а потом очевидно станет, что никакого «долго и счастливо» у них не получится, то что? Побитой псиной возвращаться домой что ли? Ну пиздец, приехали. — Тём, прости, — Юля смотрит на него расстроенно. — Я вообще не хотела на тебя давить, просто… Ну я же видела, каким папа счастливым рядом с тобой был, и понимаю, что это для него значит. Только словами он тебе это вряд ли проговорил, поэтому… Тёма жестом подзывает к себе официанта и обреченно просит его: — Водки сто грамм. Трезвым я это не вывезу. Юля от водки отказывается, медленно пьёт своё пиво и с тревогой смотрит на него. — Лебедеву с тобой повезло, конечно, — Артём закидывает в рот сухарик, напряженно работает челюстями, пережевывая его. — Он когда познакомиться предложил, я подумал, что ну не может всё так гладко пройти. Всё-таки возраст там, взгляды… А оно вон как бывает, оказывается… Юля пожимает плечами: — Он мой отец. Я когда в Питер уезжала, думала, что он себе наконец-то сможет найти кого-то. А он только сильнее в себе замкнулся. Совсем нелюдимым стал, диким. Только с сослуживцами своими и общается. Это я настаивала, чтобы он попробовал с кем-нибудь познакомиться. Но я тогда не представляла даже, что всё так стремительно развернётся. Артём вздыхает тяжко: — Да… я тоже не думал. Хотя, наверное, должен был. Валя же начал открываться, рассказывать о себе, а я просто слушал, как ребенок сказку. Не анализировал, не обдумывал, не пытался понять… Все его улыбки нежные, предупредительные прикосновения, все его тёплые сообщения, голос уставший в телефонной трубке… Сейчас каждое из этих воспоминаний режут Тёму без ножа. Хочется прижаться, обнять, поцеловать в висок ласково, пообещать, что всё хорошо будет. А ещё Артём по его выражению лица соскучился, по хмурой сосредоточенности, с которой Лебедев по утрам листал новости на планшете, по мягкому замешательству, когда Тёма легонько его приобнимал или гладил в общественном месте, по нежности, с которой он прижимал его во сне, по тому, как утром Валя тихо напевал себе что-то под нос на кухне, если первым просыпался и направлялся готовить завтрак. Это ли не любовь? И если это она, то что Тёме, мать его, с этой любовью теперь делать? — Пиздец, Юль… Я думал, в однополых отношениях так не бывает, — усмехается горько, смотрит ей в глаза. — Я думал, это только у гетеро такая хуйня. А оно вон как, оказывается. Всех поднакрывает. — Тём, ты только не будь, как он, — тихо просит Юля. — Поговори с ним сначала, ладно? Это полковник Лебедев всегда в одного все решения принимает. Ему полезно будет узнать, как ещё это можно делать. С твоей помощью. С его помощью. Юлины слова мозг сверлят. Она уходит вскоре, зовёт Тёму тоже пройтись, но он отказывается, опрокидывает в себя ещё несколько стопок. Тоска по Лебедеву становится нестерпимой, нестерпимой настолько, что в очередной раз выскакивая покурить, он зачем-то набирает его номер и снова слушает бездушные гудки. Сердце в груди заходится, долбится о рёбра, проламывает их. Это такая она, любовь? Если да, то послать бы это всё к чертям. Артёму такое не надо, он как-нибудь и без любви продержится, на голом энтузиазме. Работа есть, деньги за неё платят нормальные. Можно отдыхать ездить, знакомиться с кем-то. Только все эти картинки теперь не выглядят сколько-нибудь привлекательными. Потому что есть память о том, как может быть ещё, как может быть с человеком, которому на тебя не похуй, который о тебе заботится, лекарства заказывает, даже если живёт вообще в другом городе, который обнимает так крепко, что хрустят кости, целует так горячо, как будто делает это в самый первый раз. И никакие путешествия и случайные партнёры на короткий отрезок времени не кажутся Артёму заманчивой перспективой. Но идея переезда и увольнения пугает. А чем он там, в этой Москве, будет заниматься целыми днями? Там уже не получится вот так же пристроить свои таланты в очередную студию и перед камерой задницей крутить. Если он Валю выберет, от этого нужно будет отказаться раз и навсегда. Юля права: Полковник же у него совсем других правил и представлений, даже если по какой-то причине пока этого не озвучил. Может, не знал, как сказать, а может, анализировал, надо ли, прямо как сам Артём сейчас анализирует. Может Валя где-то там, в столице, сейчас сидит и тоже думает: нужно ему совместное будущее с Артёмом или нет? Может быть, прямо сейчас принимает решение и вот-вот ему пришлёт сообщение, мол, прости и прощай. От этой мысли Тёма дёргается, лезет в карман за мобильным и торопливо его вырубает. Он не готов, не готов видеть такие послания раньше, чем с Лебедевым поговорит, а заставить его взять трубку сейчас — невозможно. Значит остаётся только один вариант. Вызвать такси теперь не получится, но это ничего: Артём ныряет в уютное чрево подземки. Людей уже немного, но Артём торопится, ему надо на вокзал, срочно, нужен билет на ближайший поезд до Москвы. Хоть на сидячее, хоть на любое другое место. Чтобы утром обязательно быть в столице. Полковник — человек непредсказуемый. Может неделями не подавать признаков жизни, а потом внезапно его бросить. Наверняка. Тёма всегда не доверял молчунам. Чёрт их знает, что происходит у них в голове. А в голове Валентина всё время что-то происходит: это он уже уяснил. С ним ведь как с ребёнком. Молчание не признак благополучия, молчание означает, что этот засранец что-то замыслил и, возможно, уже приводит свой план в исполнение. У Артёма с собой примерно нихуя: кошелек и паспорт, но этого оказывается достаточно, чтобы купить билет до Москвы. Да, на девятичасовой ночной поезд, да на сидячее место. Но Тёме так восхитительно похуй. Он покупает бутылку воды, просто чтобы был с собой и дожидается посадки на свой поезд. Идей хуже в его головы еще, кажется, не приходило, но он уверен, что ещё не вечер. Руки отчаянно чешутся залезть в карман и ненадолго подключить телефон к сети. Вот только что он Вале напишет, ну в самом деле? Нужно ведь что-то важное, веское, ёмкое. Что-то такое, чтобы Полковник, если полезет его пьяные откровения читать, осознал, как сильно ему с Артёмом повезло. И что хлебать ему это везение теперь большой-большой ложкой. Артёму плохо не столько физически, сколько морально. Он ужасно по Вале соскучился, голоса его не хватает так же сильно, как и рук. Куда его жизни до Вали до их совместных уютных валяний на постели с сериальчиком и неторопливых прогулок? А ведь он, дурак, мог бы сам пойти Лебедеву навстречу, объяснить ему, рассказать, что важно, а что не очень. А вместо этого… Жмурится, смаргивает непрошенные слезы. Ещё чего не хватало — рыдать в ночном поезде. Слишком уж книжная получится поездочка. Да и он не кисейная барышня, чтобы распускать нюни по такому ничтожному поводу. Ну налажал, ну с кем не бывает? Вот с утра доедет до Москвы и сразу же рванёт к Лебедеву. Объясняться. Сердце прокалывает легким холодком: его извинений ведь уже могут не ждать… Гонит прочь эти мысли, крутит крышку на литрушке с водой, трет ладони, словно пытаясь согреться. Поезд прибывает в столицу рано. Артём, после бессонной ночи, чувствует себя опухшим и помятым. Ему одновременно хочется есть и не хочется. Кажется, кусок в горло не пролезет, если даже он постарается, а ехать к Лебедеву в такую рань, будить его… Совсем не хочется. Сначала он слоняется около вокзала, ищет, где бы купить сигареты, потом спускается в метро. При свете дня его ночная пьяненькая решимость стремительно растворяется. Не помогают ни попытки отвлечься, ни даже поднимающиеся из желудка чувство голода и тошноты. Ткачёв всё ещё не врубает мобильный, всё ещё боится, что ночью Лебедев мог написать ему что-то такое, после чего ехать к нему домой будет совершенно невозможно. Он ненадолго выскакивает из метрополитена в центре, чтобы забежать в магазин: в гости ведь нельзя с пустыми руками, — а затем снова спускается в подземку, на этот раз твёрдо решая ехать в сторону Вали. Без телефона он, правда, моментально теряется в московских спальных районах. План с отключенным мобильником играет против него, но Ткачёв упрямо не хочет его включать. То, что раньше дарило ему чувство безопасности, теперь кажется самым опасным оружием на пути к их с Полковником разговору. Разговору, к которому он так и не подготовился, так и не смог придумать, в каких словах описать ему всё то, что понял, обдумал. Хуже того — кажется, до сих пор не знает, что ему сказать. Валя, я ваш навеки? Глупость какая-то. Артём вообще не помнит, когда в последний раз признавался в любви. Кажется, когда еще был школьником, девочке из параллельного класса. Первая любовь, как и у многих, оказалась невзаимной, и хотя по прошествии нескольких лет его зазноба активно искала возможность снова пробудить в Тёме интерес к себе, он уже закрылся, замкнулся и пообещал себе никогда больше не подставляться вот так глупо. Валентин не называл свои чувства словами, не говорил, что у него к Артёму любовь или что-то в этом роде, но смотрел такими глазами, что у него не было ни капли сомнений в искренности Полковника. Их и сейчас немного. Есть только страх, что он уже принял окончательное решение сам. Один. И теперь не захочет выслушать его, Артёма, доводы. А ему есть, что сказать. Около дома Лебедева, найденного благодаря подсказкам прохожих, Тёма выкуривает три сигареты одну за одной, некоторое время топчется перед подъездом, а затем дёргает дверь на себя: какое счастье, что домофоны еще не убили романтику всех спальных районов. Восхождение по лестнице на самый верх он не переживёт, приходится вызвать лифт, запереть себя в небольшой квадратной кабине на весь головокружительный подъём. С каждым мгновением сердце внутри колотится только сильнее, рот наполняется вязкой, липкой слюной, а тошнота только усиливается. Артём уже давно не нервничал так, до нервического тремора пальцев. Такое случалось с ним только в детстве, после ухода из семьи отца. Мама тогда затаскала его по врачам до легких приступов заикания и только вмешательство строгой, но чуткой бабушки спасло Артёма от дальнейших скитаний по больницам. Стоило ей забрать внука жить к себе, и все проявления его болезни понемногу сошли на нет. Одно обидно: отношения с мамой тоже закончились именно тогда. Нет, Тёма, конечно, приезжал к ней в гости вместе с бабушкой, заглядывал, если она звонила, но всё реже и реже. Он не в обиде. Просто они теперь совсем чужие друг другу люди и… Пальцы начинают дрожать сильнее, когда двери лифта распахиваются, выпуская его на лестничную клетку. Свет в подъезде уже выключили, и на площадке перед квартирами сумрачно, но посеребрённые цифры на двери в квартиру Лебедева даже как будто чем-то похожи на него. Артём может легко представить, как Полковник начищает их до блеска, легко может представить себе, каким сосредоточенным и серьёзным должен быть Валя в этот момент. Наверняка привычно хмурится, сдвинув брови на лбу… Он нажимает на дверной звонок. Где-то в глубине квартиры раздаётся короткая трель звонка, а затем собачий лай. Должно быть, та самая Чара, о которой он узнал только во время их первой встречи в Питере с Юлей на троих. Лебедев не хмурился и не извинялся, когда выяснилось, что Артём практически ничего не знает о его жизни. Только, когда они вернулись домой, тихонько признался: не умею о себе рассказывать. Подумал, что у Юли лучше получится. Тебе ведь, наверное, хотелось что-то тоже обо мне узнать. Артём тогда отшутился, что всё самое важное он о Полковнике узнал в их первую совместную ночь. А нужно было не шутить, а прислушаться к его словам, попытаться понять, что скрывается за этой его сосредоточенностью и немногословностью. Может, из-за таких, как Артём, мудаков Лебедев и стал таким немногословным и осторожным? — Чара, место! Даже от приглушённого, звучащего через дверь голоса Полковника сердце сладко щемит. Артём закусывает губу, глаза хочется закрыть, потому что видеть Лебедева сейчас он совершенно не готов, а ещё — потому что только сейчас понимает, насколько, блять, по нему соскучился. Мне так тебя не хватало. Но сказать это нет никаких сил. Дверь распахивается, Артёма слепит светом из-за валиной спины. Глаза тут же начинают слезиться, а Лебедев напряжённо замирает: не улыбается и ничего не говорит, только собака за ним вопросительно гавкает один раз и наклоняет голову на бок. Артём пытается выдавить из себя улыбку, пытается влезть в привычный образ клоуна-дурака, но нихера, блять, не получается. У клоунов улыбка не кривится вспоротой плачем гримасой, а из глаз текут всегда нарисованные слезы и никогда — настоящие. — Привет, Валь, я… Из глотки вместо слов вдруг вырывается уродливое, подавленное рыдание, и Артём рывком дёргается назад, словно пугаясь звука собственного голоса, но Лебедев ловит его за куртку и втягивает в квартиру. И прижимает к себе. И даёт уткнуться носом в свою футболку. От Лебедева пахнет Домом, свежим кофе и сигаретами, а ещё, едва ощутимо, но всё же, водкой. И всё это так ахуительно не важно, когда он рядом. Лебедев не говорит ничего, но Артём грудью чувствует, как оба их сердца колотятся в груди, словно соревнуясь, какое выскочит первым. — Валь, не расставайся со мной! — жалобно скулит он вырывается из Лебедевских объятий, позорно плюхаясь перед ним на коленки и цепляясь за мягкую ткань домашних треников. — Я в Москву перееду, хочешь? И с веб-камом этим ебучим завяжу. Только не бросай меня, пожалуйста! Чара проскальзывает мимо Лебедева, тычется мокрым носом Артёму в лицом, своим мокрым шершавым языком слизывает дорожки слёз, и Артём цепляется за её густую шерсть, всё ещё не в силах глядеть на Лебедева, как маленький, глупо и непослушно плачет, прячась носом в собачью шерсть. Словно уловив его настроение, Чара запрокидывает голову и начинает тихо, жалостливо поскуливать, глядя на Хозяина, мол, чего стоишь? Этот твой сейчас такое болото у меня на шерсти разведёт — никому мало не покажется. — Тём, никто с тобой не расстаётся, — Лебедев присаживается на корточки и осторожно проводит ладонью по его волосам, крепко сжимает плечо. — Ты собаку-то отпусти. Она дождь не любит, а ты тут настоящий водопад на неё налить собираешься, ну… Тёма только всхлипывает горше, крепче обнимает Чару, и Лебедеву приходится устроиться рядом с ними на полу, чтобы отодрать Артёму от завывшей Чары и притянуть к себе. — Ты бы написал хоть… — тихо шепчет он. — Я бы с вокзала тебя забрал… или… — А если бы ты со мной по телефону расстался? — смотреть в лицо Полковнику всё ещё боязно, и Артём нарочно цепляется за его футболку так, чтобы прижиматься щекой к груди и ни в коем случае не позволить поднять своё лицо вверх. Нет уж, не сейчас, когда руки только-только перестали трястись. Лебедев, впрочем, не давит, только выглаживает его по спине и волосам, изредка оставляя короткий поцелуй на макушке. Только даже в этом автоматизме ласки и заботы куда больше, чем во всём, что для Артёма когда-либо делали другие партнёры. — По магнитофону, — недовольно бурчит Лебедев. — Тебе как это в голову пришло, Тём? Заметил, наверное, что наш телефонный роман немного в тупик зашёл. Если бы я его решил прервать, уж, наверное бы, какой-то другой вариант нашёл бы. — Ты бы не стал ничего искать, — Артём лезет во внутренний карман куртки, плечом пытаясь промокнуть слезы хотя бы с одной щеки и немного отстраняясь от Валентина. Заглядывать ему в глаза страшно всё ещё, но нужно ужасно. — Я так соскучился, Валь, — тихо шепчет Артём, и тёплые пальцы Лебедева тут же, лаская, прижимаются к его щеке. — Так испугался, что мы с тобой можем снова не вместе быть, что… Тёплый бархат коробочки из ювелирного жжёт ладонь, когда Тёма протягивает её Лебедеву. — Короче, будь моим Валентином, а?