Полковнику никто не пишет (кроме мальчика из вебкама)

Ничто не вечно, его внеплановой отпуск заканчивается быстрее, чем они с Артёмом ожидали, быстрее, чем мечтали, быстрее, чем они успевают насытиться друг друга. Лебедев попросил Тёму не провожать его на вокзал, и последние полчаса до приезда такси они провели в прихожей, целуясь, будто в последний раз. Тёмка жался всем телом, шептал что-то отчаянно нежное, жался к нему губами, целуя везде, куда мог дотянуться, снова и снова расстёгивал и застёгивал пуговицы на его рубашке, снова и снова упрашивал не уезжать. Но остаться, увы, не в силах Лебедева. Он слишком хорошо знает свои обязанности и не может ими пренебречь, даже ради Артёма. Особенно ради него. «Я себя перестану уважать, понимаешь? Как тогда быть с тобой?» Артём понимает, во всяком случае, говорит, что понимает. Проверить это не представляется возможным, возможно только доверять. Лебедев чувствует тоску, когда возвращается в свою одинокую холостяцкую берлогу, особенно остро она накрывает его, когда Юля присылает фотографии, которые сделала в день встречи с ним и Тёмой. Тёмка на фотках выглядит совершенно счастливым, взгляд от него не отводит. На Лебедеве футболка из его бесконечных запасов. За эту неделю в Питере он, кажется, не успел достать и половины своих вещей из чемодана. Ткачёв их все решительно забраковал: «Так уже никто не одевается, товарищ Полковник! Разрешите исправить ситуацию с вашим неактуальным гардеробом?» И Лебедев разрешал. Ни разу ничего не купил из того, что советовала Юля, а с Тёмой по одному его взгляду становился шёлковым и надевал ту одежду, которую тот ему давал. Один раз попытался было заартачиться, но Артём мастерски сломил его сопротивление, опустившись перед Лебедевым на колени и… Он вздыхает, сохраняет фотки, а потом перекидывает их Артёму. «Прикольные, — мигом отзывается Артём, — Передавай Юльке большое спасибо. Я третью на заставку поставлю, если ты не против». Полковник не против, сам он не может позволить себе такой роскоши, как чьё бы то ни было фото на экране телефона, но запрещать Артёму не планирует. В конце концов, что кроме снимков у них вообще есть в этой жизни? Только воспоминания о том, как были счастливы рядом да бесконечная надежда на то, что следующая встреча состоится совсем скоро. Да только толку в этих встречах… бередят раны, дают немного запасти тепла, любви, надежды, а потом снова ждать и терпеть, терпеть и ждать, и так до бесконечности. Ни одному, ни другому ведь переехать не с руки… И это убивает, угнетает. Артём мягко прощупывал почву, мол, ты не заебался, Валь, всего себя отдавать своей стране? Может, достаточно уже отдал Родине? Пора и на покой? Только вот Лебедев не считает, что долг Родине можно выплатить. Кто-то ведь всю жизнь от него бегает, а кто-то, как он, готов до последнего вздоха быть на посту. Тёма с ним в общем-то не спорил, хотя сопел явно неодобрительно, сопел и переводил разговор на какую-нибудь другую тему вроде того, как ему понравился Эрмитаж? Какой зал был самым классным? И хочет ли Лебедев завтра покататься по каналам или съездить в Петергоф? Но в глубине души быть удовлетворенным таким ответом Тёма конечно же не может, и Лебедев это понимает прекрасно. Развивать эту мысль дальше не хочется, не хочется смотреть в неприглядное их будущее, анализировать, что будет, когда один из них устанет, передумает ждать редких встреч. Хуже всего, что даже самому себе Лебедев не может гарантировать, что это будет не он. А если их любовь на расстоянии увянет? Если потухнут те всполохи чувств, которыми он согревается с самого их знакомства, то что тогда? Снова забираться поглубже в свой склеп и раз в пару месяцев звонить одной из «боевых подруг», чтобы без промахов, без осечек и без взаимной недосказанности, чтобы для здоровья, а не, как с Тёмой, для души. Без Тёмы в постели оказывается холодно, а в квартире — пусто. Даже их почти ежевечерние созвоны Лебедева не согревают, хотя Тёмин голос звенит нежностью и тоской, и Валентин отвечает ему тем же, рассказывает, как прошёл его день, как он по Тёме соскучился, как хочет скорее снова его обнять. И Тёма понижает голос до ласкового шёпота, обещает, что уже скоро, что он постарается приехать побыстрее, но у Артёма же тоже работа, какая бы ни была, а вся его. И Тёма именно на эти бабки покупает себе и билеты до Москвы, и водит Лебедева по кафе и ресторанам, чтобы влюбить того в Питер. Только Лебедев уже влюблён. В Тёму. А двое в его сердце не поместятся. — Пап, может всё же переедешь, ну? — Юлька негодует на его нерешительность. — Ты же у меня никогда робостью не отличался, а щас пасуешь, как девица. Да ты себя видел рядом с этим мальчиком? Светишься, как будто тебе электрические провода засунули в жо… — Юлия Валентиновна! — повышает голос Лебедев. — Прости, пап! — тут же смягчается она. — Я просто, правда, тебя таким счастливым, как рядом с этим Артёмом, мне кажется, никогда не видела. И откуда он только взялся на твою голову? Ответа на этот вопрос нет даже у самого Лебедева. Тёма с ним просто случился, как случаются весенний дождь или простуда. Ещё минуту назад его не было, а теперь Лебедев моргнул, и Тёма появился, прочно обосновался не только в его сердце, но и в жизни. Лебедеву тяжело, тяжело осознавать, что изменить что-то он не в силах. Глупо же забирать Тёму из Питера, города, где он родился и вырос, в столицу, глупо пытаться вырвать его из привычного круга общения. Да и не вещь он, чтобы просто взять и забрать, хотя Лебедеву хочется силой увезти Артёма в Москву, если не получится иначе. Но нельзя. Это ведь как в сказке: сожжёшь насильно лягушачью шкурку царевны, чтобы она не могла обратно в жабу превратиться, и не видать её больше. Да и Артём сам не заикнулся ни разу, что хочет сменить прописку на московскую, даже ради прекрасного будущего их отношений. Так и получается, что теплых сообщений, которыми Лебедев так искренне, так влюблённо грелся, постепенно становится между ними всё меньше. Он хочет писать, хочет каждый день, но слова не идут из-под пальцев. Стоит Лебедеву увидеть Артёмову иконку «онлайн», и он откладывает телефон в сторону, пытается занять свои мысли книгой. Артём обижается, Лебедев чувствует это в каждом его сообщении после его длительного молчания. Через время оба они оттаивают, а потом… Потом всё по новой: избегание, обиды, короткие, ниочёмные сообщения. В очередные выходные Лебедев обнаруживает себя на прокуренной кухне перед тройкой опустошённых бутылок. Он не помнит, как это получилось, помнит только, что тоска подъедала его всю неделю, отгрызала от него по маленькому кусочку, а к вечеру пятницы, вероятно, доела окончательно. Ему бы попросить о помощи, у того же Артёма, например, но только, блять, как такому гордому, независимому, как Валентин, признаться какому-то пацану, что из-за невозможности иметь его подле себя, рвёт башню совершенно не по-детски? Даже если пацан этот заставляет сердце едва ли ни в груди останавливаться от желания. На телефоне несколько пропущенных от Артёма и Юли. Когда он перезванивает первому, оператор сообщает Лебедеву, что аппарат абонента выключен или находится вне действия сети, а Юля просто не берёт трубку. Спит, наверное. Устала. Ему тоже стоит поспать. Лебедев заставляет себя подняться на ноги и открыть окно, чтобы пустить в квартиру как можно больше чистого, свежего воздуха. Вот проспится, и всё уже не будет казаться ему таким бесконечно грустным и унылым. Отдохнёт и обязательно извинится перед Артёмом, а сейчас в душ, а затем в постель. Холодные струи воды не дарят ни облегчения, ни свежести, ему, напротив, словно становится горше, тяжелее. В голове слишком шумно и неприятно, чтобы у него появилась возможность расслабиться и передохнуть. Валентин не пил уже достаточно давно, во всяком случае — не напивался так, чтобы едва стоять на ногах, а сегодня вот дал слабину. Какого-то чёрта. «Не нужно было от него уезжать, — думает Лебедев, — Подал бы рапорт, дослужил своё, а потом поехал бы к Артёму, в Питер, насовсем». Им ведь было хорошо вместе, Валентин понемногу оттаивал в компании Ткачёва, позволял себе чуть больше осторожными, нетребовательными шагами. То погладить его по пояснице, то поцеловать в висок, то приобнять за талию и не отдёрнуть руку под чьим-нибудь чересчур настойчивым взглядом. Артём ни разу не надавил, не настоял, не попытался его ладонь удержать, с благодарностью принимал каждую ласку как должное, но, стоило ей закончиться, и он уже не просил о большем, только согревал улыбкой, зарождающейся в уголках его губ. Этой же улыбкой — благодарил его за храбрость. Но, кажется, отвагу Лебедев оставил в Питере, рядом с Тёмой, а в Москву вернулся в тонком хитиновом панцире сомнений и тревог. Долго ли протянет эта его поздняя, переспелая любовь? А ну как ничего долговечного у них не сложится — с позором возвращаться в Москву, сидеть в четырёх стенах и думать о том, какую глупость совершил? Нет, такие риски не для генерала Лебедева. Лебедев доносит своё тяжёлое, разбитое тело до постели, ныряет под одеяло, утыкается носом в свежевыстиранную наволочку. Именно так пахнет его постель, когда в ней нет Артёма, и тонкий запах кондиционера для белья с ландышем теперь стойко ассоциируется у него с одиночеством. «Старый дурак, жизнь дала тебе последний шанс, а ты…» И вот ведь удивительно: рядом с Артёмом Лебедев совсем не чувствовал себя старым или смешным, совсем не переживал по поводу того, что разница между ними была заметна невооруженным глазом. Он Артёму нравится именно таким: с этими седыми, коротко остриженными волосами, с обветренной кожей губ и заломами морщин на лице. Артём его любит не глазами, хотя… глазами, кажется, тоже. Такие нежные прикосновения не сымитировать, какими бы театральными талантами ты не обладал. Такая нежность может родиться только в самых недрах души, такие взгляды не подвластны желаниям. Он утыкается в подушку с глухим стоном. Отчаянно хочется выпить ещё, а потом закурить, а потом снова выпить и снова закурить, но что-то внутри теперь подсказывает Лебедеву, что все эти глупые ухищрения бессмысленны. Артём засел так глубоко внутри, что у него просто нет подходящего пинцета, чтобы вытянуть эту занозу. А даже если пинцет найдётся, заноза проникла так глубоко, что любая попытка от занозы избавиться, лишь подтолкнёт её проскользнуть глубже, положив конец его жалкой, никчёмной жизни. Лебедев торгуется с собой, как с самым непримиримым врагом, мол, если отпустишь меня поспать и отдохнуть, клянусь, по пробуждении я обязательно созвонюсь с Артёмом и всё с ним спокойно обсужу. Он ведь не трус, ни разу не пытался нарушить собственное слово, но почему-то кажется, что доверять именно этой конкретной клятве почему-то нельзя. Словно даже на расстоянии Артём сбивает все его датчики, вынуждая идти не по приборам — наощупь в кромешной почти темноте неизвестности. Хотя можно ли это считать неизвестностью? Исхода в конечном счёте всего два: они либо расстанутся, либо будут вместе. Третьего не дано. Валентин просыпается со скребущими кошками на сердце, просыпается и не может себя собрать воедино. Словно забыл что-то очень важное, что-то, что терять было ни в коем случае нельзя. Первым делом пытается было дозвониться Тёме, но у того оказывается выключенным мобильный, и это почему-то Лебедева моментально начинает раздражать: никогда такого не было и вот здравствуйте, отключил. Обиделся что ли? А обижаться ведь есть на что, и товарищ полковник это прекрасно понимает, когда смотрит в глаза своему отражению в зеркале. Ухмыляется криво, только и остаётся что выдохнуть: допрыгался, старый дурак. Добегался от своего мальчика? Теперь он от тебя бегать будет. И кому эти догонялки большей кровью обойдутся? Валентин чувствует себя беспомощным. От давно забытого чувства влюблённости ноет сердце, сжимается, пульсирует в груди то ускоряясь, а то, напротив, замедляясь до предела. А ведь всерьёз надеялся, что ТАК больше никогда не будет. Как в детстве, когда ещё не понимал, как в юности, когда уже осознавал, но не смел выразить. Любовь к Юлиной маме была зрелой, рассудочной, рациональной, она Лебедеву подходила не как подходит вторая половинка — идеально, без скреп и стыков, а скорее, как деталь с очень грамотно продуманным механизмом штырьков и защёлок, которые могли бы их скрепить. Штырьков, созданных её собственными руками там, где в самом начале было гладкое место. Роксана бесконечно ему уступала. Во всём. И ничего не просила взамен за свою бескорыстность. А Тёма вот, кажется, мальчик неуступчивый, во всяком случае, всю свою жизнь ради него перекраивать точно не будет. Стоит смс о том, что абонент «Тёмочка» снова в сети, отобразиться на экране, как Лебедев тут же тянется к мобильному, торопится ему набрать. Внутри что-то тревожное поселяется, какое-то предвкушение, предчувствие неприятное, а ему этим предчувствием жить невыносимо. Лучше уж сразу кинуться грудью на острые колья, нанизаться на них, как нанизывают шашлык на шампуры. Тёма берёт трубку не как обычно, не сразу, и Валентин уже успевает немного поскрежетать зубами, когда в трубке наконец-то раздаётся его голос. — Алло? Его мальчик всего лишь одно слово успевает сказать, а на Лебедева накатывает новая волна раздражения: просто «алло»? Раньше Тёма всегда в трубке звучал нежнее, ласковее, как-то отзывчивее что ли, а сейчас от этого «алло» веет холодом, отстраненностью. — Ты помолчать позвонил? — переспрашивает Артём. — У меня нет времени на глупости. — Алло, — голос у Лебедева напряженны. Слово «глупости» вызывает у него раздражение, но Валентин заставляет себя сдержаться. — Я поговорить хотел. — Тогда говори? — Артём его загоняет в угол своей строгостью и… холодностью. И Валентин догадывается, почему он разговаривает именно так, но никак не может собраться с мыслями. — Валентин, давай ты сначала мысль сформулируешь, а потом позвонишь, окей? У меня клиент через полчаса, а я ещё из дома не вышел. Поговорим позже. Пока. И Тёма вешает трубку. Лебедев в бешенстве раздувает ноздри, он зарычать готов от того, как Тёмины слова звучат в его голове, словно в абсолютной пустоте отражаются от костей его черепа, снова и снова прорезая серое вещество мозга насквозь. Никаких сомнений — Артём выбрал именно те слова, которые причинят ему как можно больше боли, и Лебедев понимает почему, конечно, всё понимает. Он ведь сам начал отстраняться, сам не стал с Артёмом говорить об этом, сам потихоньку закрылся и отодвинулся от своего мальчика. Ещё бы он не злился, ещё бы не пытался его задеть. Лебедев закуривает. Курить вообще-то вредно, и он изо всех сил пытался бросить эту пагубную привычку, но с Тёмой легко начинает снова. Во-первых, потому что запах его сигарет помогает расслабиться после напряжённого рабочего дня, а уж разговаривать с Артёмом на балконе по телефону и курить — это классика, самый лучший отдых, который у него когда-либо был. Пытается ещё раз набрать Тёмин номер, но тот снова оказывается выключен. «Ну да, у него же клиент, блять…» Лебедев хотел бы запретить себе злиться: когда они увиделись, когда провели первые несколько дней вместе, а затем ещё, ему же было пофигу, чем Артём зарабатывает на жизнь, чем расплачивается в кафе и ресторанах. Так почему сейчас это стало его раздражать? Он ведь обо всём знал с самого начала, он ведь благодаря вебкаму с Артёмом познакомился. Нельзя его в этом винить. Но хочется. Дикое, собственническое внутри прёт наружу, заставляя Валентина скрежетать зубами. Артём ему ничего не обещал, он сам никаких ему условий не ставил, если теперь это обсуждать, то только с нуля, без претензий, без агрессии. Лебедев пытается отвлечься, включает телевизор, утыкается в планшет. Сначала честно пытается почитать документы по работе, потом переключается на бездумный сёрф по интернету и в конечном счёте оказывается на страничке Артёма. От одной Тёминой улыбки на аватарке начинает сердце щемить. Такой он родной, ласковый, нежный, любимый, что хочется прямо сейчас его голос услышать. Но нельзя, не выходит, спасительная смс о том, что абонент снова в сети, не приходит. Артём вдруг загорается зеленым огоньком, значит, зашёл в сеть, значит закончил работать. Лебедев выдыхает: подождёт полчасика, чтобы он спокойно добрался до дома, а потом позвонит и извинится за своё поведение. Они всё как следует обсудят и всё будет хорошо… Но через двадцать минут, когда Лебедев нетерпеливо набирает его номер, механический голос вновь сообщает ему, что аппарат абонента выключен, хотя в соцсети Тёмы появляется сторис. Лебедев ненавидит эту штуку, ему кажется, он за Артёмом так подглядывает, но не нажать и не проверить, что такое загрузил его мальчик, не выходит. Кровь приливает к щекам, дыхание перехватывает. Улыбающийся Артём на короткой записи, смеется, а на его талии лежит рука какого-то другого парня, и этот парень в самом конце целует его Тёму в щёку. Или уже не его? Лебедев откидывает планшет, поднимается на ноги и швыряет мобильный в диван. Хочется, конечно, в пол, а лучше — выкинуть с балкона. Но с балкона нельзя, он должен быть на связи, потому что в мире, кроме Артёма, есть еще Юля, тёща, сослуживцы и коллеги, есть друзья, какие-то знакомые, и все эти люди не заслуживают волноваться, если Лебедев вдруг перестанет выходить на связь. Он накидывает на плечи олимпийку и выходит из квартиры, едва не забывает закрыть дверь. Голова работает плохо, Лебедев не помнит, когда в последний раз чувствовал себя так дерьмово: мысли разбегаются во все стороны. Он ни на чем не может сосредоточиться, ни за что не может зацепиться. С ума больше сходит от непонимания, почему Артём с ним — вот так? Раньше всегда помогало побегать, заняться спортом на площадке перед домом, но сейчас у Валентина нет сил даже на то, чтобы ускорить шаг. Такого одиночества он не чувствовал уже очень и очень давно, так больно из-за другого человека ему тоже давно уже не было. Наверное, что-то похожее испытывалось тогда, с другими мальчиками, которые оставили на его сердце глубокие борозды, а потом он встретил Юлину маму, и она каждый этот шрам залечила своей любовью, нежностью, своим вниманием. С ней было хорошо и уютно, комфортно, как ни с кем другим, и Лебедев до сих пор бесконечную благодарность испытывает, когда о ней вспоминает. Если бы не рак, они бы и сейчас были счастливы вместе, в этом он не сомневается ни секунды. Она, наверное, не хотела бы видеть, как он страдает из-за кого-то другого. Уже на самом излёте её жизни, когда стало окончательно понятно, что лечение не помогает, Роксана его попросила обязательно стать счастливым с кем-нибудь другим. В горячечном бреду гладила его по небритым щекам и шептала, что ему ласка нужна, ласка и забота, чтобы обязательно кто-нибудь был рядом. — Ты один не справишься, Валюш, — мягко увещевала она, пока Лебедев торопливо прижимал к губам ее тонкие сухие ладони. — Ты у меня нежный такой… тебе внимание нужно, а ещё нужно, чтобы кто-то твоё сердце оберегал. Это снаружи ты машина, а внутри… А внутри у Лебедева текла такая же простая, как у любого другого человека, кровь, и билось совершенно обычное, не прочнее и не толще, чем у прочих, сердце. Но Тёме могло казаться иначе. А может, он и вовсе про Лебедева не думал. И это было больнее всего. Ноги сами собой привели его к машине, Лебедев запрыгнул внутрь, заблокировал двери, завел мотор. Ехать было некуда, да и не хотелось, но он всё равно поехал, потому что дорога всегда отвлекала его от тяжёлых мыслей. Раньше, когда Юля была маленькой, они часами могли колесить по Москве, а на дачу всегда ехали самой долгой дорогой, чтобы послушать музыку и поговорить обо всём на свете. А теперь он кружит по Москве один, поглаживает руль и пытается представить себе, что она рядом. Сколько дочкиных слез он видел? Сколько раз утешал её, мягко поглаживая по волосам. Про себя не рассказывал, не расспрашивал, какой урод в этот раз разбил ей сердце, но, когда в очередной раз разбилось его собственное, Лебедев снова оказался один. Домой возвращается поздно, там слишком одиноко и пусто, а ещё лежат планшет и телефон, с помощью которых он может снова увидеть что-то о Тёме. Что-то, что ему не хотелось бы знать. Пусто и темно. Лебедеву кажется, что так теперь будет всегда. После тепла тёминого дыхания в шею, после его смеха, после сериалов, которые он заставил Лебедева смотреть, тишина убивает, причиняет почти физическую боль. Гостиную он игнорирует, не хочется даже приближаться к технике, Валентин решительно идет в душ, а после, в одном полотенце, на кухню, снова курит и заваривает себе кофе покрепче. После кофе трудно будет уснуть, но спать сегодня он и не планирует. Лебедев давно понял, что со всеми проблемами нужно разбираться сразу же. Позволить себе страдать по Тёме несколько дней, недель или месяцев, он не может. Нужно принять решение сейчас, сегодня, прямо здесь, а потом жить с этим решением дальше. И вот это самое сложное, потому что делать это придётся, ни с кем не советуясь, даже не обсуждая с Артёмом. Ведь вопрос, в конечном счёте, всего один: стоит ли эти отношения продолжать или дать им умереть? Только не долго и мучительно, а быстро. Тёма – мальчик молодой, справится с потерей быстрее, чем он, найдёт себе кого-то лучше, если ещё не нашёл. Видеозапись из его соцсетей всплывает у Лебедева перед глазами непрошенными фрагментами: рука на талии, поцелуй в щёку… А ведь если бы переехал, мог бы сейчас стоять рядом, обнимать, держать за руку именно так, как Артём привык. Как Артёму скорее всего было нужно. Позвонить ему так просто (если телефон включен), так просто и одновременно невозможно, потому что, кажется, сейчас малейшая искра может их отношения выжечь дотла. Они ведь оба мальчики с характером, а теперь ещё и оба друг на друга обижены. Не стоит даже пробовать что-то обсуждать, когда всё вот так. С Роксаной у них было одно правило: не выходить из комнаты, пока не обсудят спорную ситуацию, а если вышли, никогда больше к ней не возвращаться так, словно её не случалось. На это строились их отношения, а ещё на бесконечном принятии и взаимном уважении. О любви говорить сложнее, Лебедев так и не смог ответить себе, любил ли её как женщину или только как человека, с которым чувствовал себя нормальным. А вот в Тёму он очевидно влюблён по самые свои уши и коротко подстриженные, рано поседевшие виски. Даже думать о том, что его можно было бы отпустить, больно, а уж как он будет ощущать себя, если в конечном счёте именно такое решение примет, сложно даже представить. Интересно, что Юля сказала бы ему в такой ситуации? Что он слишком драматизирует? Что найдет себе кого-то лучше? Что так бывает со всеми? Что жизнь, к сожалению, никогда не бывает такой гладкой, как нам бы хотелось? Но спрашивать о подобном собственную дочь оказывается стыдным. В умных книгах Лебедев прочитал, что родители всегда должны оставаться родителями, а дети детьми, а значит менять эту парадигму, даже если ему очень хуёво, не стоит. Даже на один вечер. Даже на пять минут. Тушит сигарету и прикрывает глаза на мгновение, а потом решительно поднимается на ноги. Кроме него это решение принять никто не сможет, а значит дело за малым — взвесить все за и против, а после ни о чём не жалеть.