Кукушонок

      Мама запомнилась Чарли вечно нервничающей, с судорожным, вздрагивающим взглядом и складкой между бровей. Она все равно была очень красивая, только смеялась редко. Руки у мамы были холоднее арктических снегов. Иногда Чарли представляла ее айсбергом посреди бушующего моря, а себя — чайкой, вьющейся вокруг. Никого больше не было с ними, потому приходилось летать быстрее — как еще получить такое необходимое живительное тепло? Мама на самом деле не была ледяной глыбой. Но жилось всё равно тяжело. — Чар-ли, — она всегда звала дочку нехотя, выталкивая незамысловатое имя из тяжёлых оков рта, и тут же замирала, точно лишний раз повторять не хотела. Зная это, девочка сразу ловила тихий надтреснутый голос мамы, прятала в себе, бежала на зов, готовая ко всему. Съесть отвратительный суп с брокколи, надеть страшную колючую шапку, даже помочь с уборкой — к этому Чарли относилась, как к испытаниям на пути отважного книжного героя. Награда была невелика, порой совершенно ничтожна. Но даже тень улыбки на мягких маминых губах могла сделать ее чуточку счастливее. Самым сложным для нее было следовать правилам. Не заговаривать с незнакомыми. Даже не думать о том, чтобы завести друзей. Держаться подальше от людей, носящих маски. Правда, таких Чарли видела только раз. Вечер, чёрный как буквы в новой книге, спустился в город, а они с мамой возвращались домой — в тот день ей пришлось взять девочку с собой на работу. Где-то вдалеке громыхала музыка, слышались крики и смех: кажется, в центре был праздник. Ей неистово хотелось посмотреть, что же там происходит, хотя бы глазком взглянуть — но мама была не в духе, устала после работы. Чарли смиренно шагала рядом, держась за край ее рукава. …Взрыв смеха вылетел на них прямо из-за угла, следом за ним показалась чуть раскачивающаяся фигура — тень в неясном свете фонарей. Она казалась смешной и зловещей одновременно. Мама судорожно вдохнула, выпрямилась, как струна и резко потянула Чарли за собой. Они почти побежали… Одно девочка смогла увидать среди тусклых пятен неприятного света — вместо обыкновенных глаз, носа и рта на неё смотрело что-то другое, неживое, неправильное. Позднее она поняла: это была обыкновенная дешевая карнавальная маска с разноцветными перьями — из тех, что валяются на задворках полок супермаркетов. Подходящее облачение для убогого праздника. Но тогда впечатление казалось неизгладимым. Ей ничего не объяснили, даже когда Чарли спросила несколько раз подряд. Только одно она поняла ясно — во взгляде мамы не было ничего хорошего. Значит, стоило замолчать. Последнее, чего она хотела — причинить маме боль. Почему-то так получалось против её воли. «Я люблю тебя», — она взялась повторять это каждый день, утром, перед тем, как они расставались, и вечером, когда виделись снова. Такое показывали в фильмах, которые без конца крутили по телеку в гостиной — Чарли подумала, маме придётся по вкусу. Это стало её личным ритуалом — просыпаться спозаранку, чтобы застать маму в дверях и ждать допоздна вечером, скорчившись на продавленной тахте в гостиной. Ей было шесть, когда девочка впервые увидела: её слова ранят. Мама всегда улыбалась и обнимала Чарли, но делала это так, точно натыкалась на горящие угли. Всегда пыталась уйти пораньше и вернуться позже — а может, то всё были выдумки. …Самым верным способом расстроить маму были разговоры о папе и бабушке. В тот день ничего не предвещало беды, на ужин было жаркое с курицей, которое Чарли любила до безумия. Мама сказала, что, раз уж она была хорошей девочкой целую неделю, она позволит ей поесть немного мороженого перед сном. Это была настоящая радость! Развеселившаяся Чарли вертелась на стуле, уплетая картошку за обе щеки и болтала ногами — никто не делал ей замечаний. — А мы поедем к бабушке в этом году на Рождество? Узкое лицо мамы побледнело. — О чём ты говоришь? — она заговорила так тихо, точно выслеживала дикого зверя в джунглях и боялась его спугнуть. — Ну, — пробормотала Чарли, уже не так уверенно, — все в школе только и говорят, что поедут. Я подумала, почему бы и нам не попробовать? Можно было бы нарядить ёлку… это же красиво. Девочка умолкла, напуганная стуком упавшей в тарелку вилки. Мама не говорила, только руки у нее отчего-то мелко тряслись. Наверное, спрашивать про бабушку все же не стоило. Она продолжила есть, искоса наблюдая за мамой: кажется, ничего плохого все-таки не случилось. И потому она решила попытать счастья во второй раз. Кто же тянул ее за язык в тот несчастный вечер? — А папа у меня есть? В школе папы были не у всех. Наверное, Чарли тоже не повезло, но ей все же хотелось знать наверняка. Те, у кого папы все-таки присутствовали, говорили — с ними очень весело. Можно дурачиться, играть, ходить гулять в парк по субботам и воскресеньям… А еще Чарли неистово хотелось отвлечь маму от этой тяжёлой, точно ранец за спиной, тишины. Вышло, как обычно, не так, как хотелось. Мама вскочила из-за стола, случайно уронив наполненную наполовину чашку — Чарли невольно перевела взгляд на расползшееся по скатерти бурое чайное пятно. — Не смей спрашивать меня о нём! Не смей, слышишь?! — На миг девочка расслышала в ее голосе…слёзы? — Мамочка… — В постель. Живо! От спора не было пользы. И все же Чарли не пошла спать, а прошмыгнула в крохотную переднюю. Здесь было несколько вещей хозяйки, у которой они снимали квартиру — мутное старое зеркало, разложенные на тумбочке шкатулки с деревянными бусами и прочей дребеденью. Воняло тут ужасно. Тем не менее, девочке нравилось вертеться здесь перед запылённым стеклом, представляя, что там, в зазеркалье, у нее совсем другая жизнь. Вот и сейчас Чарли выпустила волосы из косичек, мягко погладила русые волны — ну точь-в-точь принцесса из самой славной сказки! Глаза бы чуть-чуть поменять, из серых сделать голубыми, как у мамы — и тогда точно ни один принц не устоит. Ни один ее жест, ни единая крохотная чёрточка не напоминала мамину. Чарли была похожа на кого-то другого, совсем ей не знакомого. Закрыв лицо пропахшими картошкой ладонями, она снова подумала, что никогда не сможет полюбить его. Какие тут прекрасные дамы? Быть ей разве что злым драконом. *** Чарли всегда было сложно уснуть. В голове роилось множество мыслей — ну как тут сомкнёшь глаза? Очень редко, когда становилось совсем невмоготу, она осторожно выскальзывала из постели. За окнами привычно царил густой дымный сумрак. Чарли тщетно пыталась разглядеть за ним хотя бы тени звезд. Балтимор всегда казался ей чересчур неприветливым, даже злым городом. Нелюбовь явно была взаимной. Показав толстым стёклам язык, девочка осмотрелась. Даже в кромешной темноте она могла различить каждый страшный цветок на затёртых кухонных обоях. Нужно было идти в кровать, чтобы не разбудить ненароком маму. Чарли сделала несколько неловких шагов к выходу, затем взор ее совершенно случайно упал на полку возле пустого стола. Между тарой с крупой и сахарницей примостилась она — яркая, заметная с первого взгляда…банка с вишнёвым вареньем! Мама запрещала есть сладкое так поздно, …но что, если попробовать всего пару ложек? Чарли принесла стул и аккуратно взобралась наверх. Вскоре драгоценность оказалась в опытных руках искателя сокровищ… Собравшись с силами, девочка попробовала открутить крышку, но попытка не увенчалась успехом. Настоящие приключенцы никогда не сдаются — она надавила сильнее, и, о чудо, лампа Алладина обнажила перед ней свои недра! Чарли нетерпеливо облизнула губы: сладкий запах едва с ума не сводил. Одну ложечку, всего одну… а может быть, все-таки три, как в каждой себя уважающей сказке? Рубиновая гуща в банке, кажется, не уменьшилась ни на йоту. Наверняка это не варенье вовсе, а зелье, дающее великую силу и недюжинное здоровье в придачу! А вдруг оно уменьшит ее и проведет в Страну Чудес? Надо съесть еще немного… Внезапно до ушей Чарли донёсся протяжный стон из спальни. Ложка так и осталась застрявшей в темной гуще… Оставляя на выцветшей скатерти жирные вишнёвые следы, девочка ринулась прочь. Маме снова снился кошмар. Она вскочила на постель; серое в ночи простынное море колыхалось из-за неосторожных движений. Мама уже сидела, устало откинувшись на подушки — привычная складка на лбу, остекленевший взгляд синих как море глаз. — Мамочка… — слабо, испуганно зашептала Чарли. Она боялась, каждую ночь боялась, что неведомые чудовища заберут её. Каждый день мама сражалась с ними, носила в себе, не давая выбраться наружу. Но когда закрывала глаза… Рядом не было рыцаря, чтобы защитить. Только маленькая бесполезная Чарли. — Всё хорошо, — она повернулась к безвольно скорчившейся фигуре, неотрывно смотрела в лицо. Наконец взгляд мамы наполнился чем-то настоящим, она увидела, что кто-то здесь, с ней, рядом… …И закричала ещё истошнее. — Нет! Нет! Убирайся! Уходи! Девочка скатилась с постели вниз, совсем не чувствуя холода голых половиц. Она не могла понять, что сделала не так, а перед глазами, как назло, всё заволокло пеленой. Мама молчала, а вместе с ней весь дом замер в немом осуждении. Чарли стёрла с губ тягучие капли джема. Она была готова просидеть здесь, между кроватью и прикроватной тумбочкой всю ночь, да что там — целую вечность. Неожиданно почувствовав прикосновение к макушке, девочка неловко, не сразу подняла глаза. Мамино лицо по цвету напоминало белую блузку учительницы в школе. Парочка тёмных пятен на рукавах — чем не напуганные грустные глаза? Они не говорили, мама лишь взяла Чарли за руки и мягко уложила рядом с собой. Она долго гладила ее по спутавшимся светлым волосам, пока девочка не провалилась в сладкую дрёму. *** Сара аккуратно стёрла с крепко сжатых губ дочери остатки злосчастного вишнёвого варенья. — Я плохая мать, Чарли, — произнесла глухо, оставляя слова в воздухе. Они повисли над двумя склонёнными головами подобно лезвию гильотины. Девочка спокойно дышала, но все равно продолжала сжиматься в комок. Даже сейчас, во сне, она всем напоминала отца. Этот требовательно сомкнутый рот, длинные ресницы, разметавшиеся по подушке волосы, волевой подбородок… Но разве она виновата? Сара решала эту дилемму изо дня в день, каждый час, каждый миг — кто был виновен в том, что она все еще не могла искренне обнять собственного ребёнка? Почему продолжает отталкивать тянущееся к ней существо, что так отчаянно в ней нуждается? Она ничего не могла сделать с собой, то была застарелая рана, разрывавшаяся непереносимой болью всякий раз, стоило задеть её. Сара никогда не была сильной настолько, чтобы идти вперед сквозь муку. Вся череда ужасов, что она пережила в Сентфоре, ни в какое сравнение не шла с тем, что случилось после. Она не была готова, это оказалось ошибкой: отказаться от младенца не позволило грязное малодушие. За слабость платила Чарли, Саре доставались лишь лоскутки кошмаров… Жуткие сны, в которых дочь неизменно исполняла роль главного монстра. И сейчас, проснувшись после очередной бесконечной муки, глупая девчонка О’Нил опять спутала реальности. Она невольно перевела взгляд на посапывающую под боком девочку: ей снова померещилась кровь, стекающая ровным ручейком вниз по детскому подбородку. Сколько ни пыталась совладать со страхом, не получилось. Чарли вздрогнула и всхлипнула во сне, маленькие пальцы зашевелились в поисках края ночной рубашки Сары. В эту секунду решение окончательно созрело в голове женщины. Сара знала, уже светает. Время для нее с недавних пор стало течь незаметно. А пейзаж Балтимора всегда остается невыразительным. По утрам городок заволакивало почти прозрачным туманом, волей-неволей вспомнишь о вечной сентфорской мгле. Женщина поёжилась. Будь у нее возможность, непременно закрыла бы себя в сейф и навсегда отпустила бы мир вокруг. Подойдя к окну, она чуть коснулась примостившегося на подоконнике телефона — несмело, дрожа. За эти годы — а прошло их немало — эта мысль посещала ее ни раз. Сара гнала её так далеко, как могла. Но сейчас сил не оставалось, и не на кого было опереться. Неожиданно она подумала о н ё м без привычной ненависти, скорее, с искренним любопытством. «Как бы ты удивился, явившись в Сентфор через положенные десять лет…привыкший разрушать, спустя столько веков смог сотворить что-то…прекрасное.» Сара ужаснулась этой мысли — и в то же время не смогла сдержать улыбки. Она ненавидела Человека в маске и всё бы отдала, лишь бы не видеть ничего, что напоминало бы о нём. Трясущаяся ладонь наконец легла на гладкую холодную поверхность телефонного аппарата. Её непременно перекосило бы от боли, если бы Сара могла ее чувствовать. Несколько прерывистых движений — цифры на белом крутящемся диске напомнили колесо фортуны. Одно неверное движение, и телефонная линия проведет прямиком в ад. Мягкий вкрадчивый голос властно поинтересуется: «Почему ты пришла так поздно, Сара? Я ведь ждал тебя. Что ты хочешь сделать с нашей дочерью, дорогая…безумная?» Не его собачье дело. Было слишком рано, но долгие гудки там, на другом конце, раздражали. Покончить бы с этим скорее — хотя, как здесь не понимать…это только начало. Потом будет легче, уверяла себя Сара О’Нил. Она уже потеряла надежду на ответ, но неожиданно сквозь толпу трепещущих помех прорвался голос… Тот самый, что она не слышала долгих десять лет. — Алло? Она надеялась получить этот звонок — иначе ни за что не подошла бы к телефону в такое время. — Это я, мама, — выдохнула в динамик и сразу замолкла, сжавшись. Трубка зашипела, потом заплакала.