За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
(Осип Мандельштам, 1931 г.)
9 мая 1303 года, Боклер Она встряхнула его за плечо и тут же обругала саму себя — а ну, как открылась бы рана? Пришлось щипать. Щипать — и слышать хмельное, невнятное бормотание. Щипать по-злому — и давать выход своему гневу: как могли они? Как он мог? В такой день… В ее, черт побери, день. Едва добившись от Кеаллаха осмысленного, пусть и мутного взора, она залила ему в рот всю порцию зелья, не особенно с ним церемонясь, и молча пересела к окну. Масляный фонарь на другой стороне переулка разгонял тьму медовым, янтарным светом, и бормотание на незнакомом ей языке сменилось бормотанием на всеобщем, всеобщий — стуком сапог по полу; и стук смолк, и зазвучала плещущая из кувшина вода. Капля воды упала на шею и покатилась вдоль позвоночника. — Я виноват перед тобою, — тихо сказал Кеаллах, положив руку ей на плечо, — я не знал… Она недоверчиво хмыкнула. — Не знал, что настолько боюсь, — нехотя признал он. Она поймала его руку и прижала к губам. — Затем-то я тебя и разбудила. — Чтобы бояться вместе? — Всем страшно, все спят. И Каэл, и эта страшная женщина. Разбудила, чтобы в тишине поработать. — Твоя работа? Марэт покачала головою. Кеаллах за ее спиной помрачнел лицом. — А подумают, что твоя… — вздохнул он, — но мне больше не стыдный. Два темерский офицера туда же! — Два? — Два. Я уверен. Не позволь блестящий кольца себя обмануть. Марэт горестно вздохнула. — Есть у меня дурное предчувствие… — призналась она, — кажется мне, что Делайла… Пальцы Кеаллаха ловко расстегнули несколько верхних пуговиц на ее шелковой рубашке. — Ты ранен, — хриплым шепотом напомнила Марэт, откинув голову назад, — черт коратский… — Сегодня наш брачный ночь, — возразил Кеаллах, готовый к черту послать все врачебные рекомендации, — потом будет многий другой, но эта — особенная… — И я не лучше… — В этот комната есть врач. Пожалуй, и не один. Нам ничто не грозит, если… — Если?.. — Если не будем торопиться. И они не торопились, бережно, очень бережно приносили друг другу в дар накопленный опыт — пока в окно, смеясь, не проник рассвет. Кузнец уложил «иглометы» — так прозвала Марэт эти устройства — в деревянную шкатулку с прорезями под два образца и под две запасных иглы. Кеаллах достал один, отошел к двери и, не утруждая себя иной одеждой, кроме бинтов на боку, прицелился в подушку… коротко и тихо прозвучала пружина, в подушке образовалось отверстие, а игла исчезла. Так исчезла, что не сразу отыскали, воткнувшуюся в дубовое, резное, твердое изголовье на треть длины. — Насквозь прошьет… — вздохнул повстанец, с опаской разглядывая игломет. Другой оказался ничуть не слабее первого. — Пружину придется резать, — помрачнев, заявила Марэт и спустилась вниз в поисках инструмента, но ничего не нашла и вернулась, — ножом… Он резал с упорством. Резал, а потом варил слабительное — проверенный веками рецепт! — на одолженной у нее спиртовке. Так решили они — гвардеец, ощутивший недомогание, гвардеец, что удалился ненадолго с поста, куда менее подозрителен, чем тот, что уснул или — что хуже! — погиб. Но вторую иглу заправили успокоительным, что могло льва сделать кротким подобно агнцу — перед академией, хочешь, не хочешь, а капсула в кольце должна была опустеть… — Скажешь другу, что кольцо его доброму делу послужило, — обод двимеритового кольца, расколотый и наполовину источенный, ни на что иное уже не годился; она взялась за собственный, короткий, в пол-ладони, напильник, — доброму делу… — Скажу, если встречу, — сосредоточенно пообещал Кеаллах. Солнце поднималось все выше, и, пусть было еще совсем раннее утро, вот-вот могли проснуться темерцы — недоверчивые, похмельные, злые. — Спасать надо честь офицерскую, — поморщилась Марэт, — придется на старости лет чужой состав покупать. Хуже нет… Кеаллах послал ей сочувственный взгляд — нельзя ему было отвлекаться от дела: одна лишняя капля экстракта, лишний кристалл порошка — и все насмарку, все сначала.***
Лавка алхимика встретила ее клочьями пыли в углах, давно немытыми окнами и громким, протяжным храпом, доносившимся из-под стойки. С нижней полки, из большой банки, залитой старым, мутным формалином, на нее желтым глазом таращился барбегаз. Не было времени ждать, покуда коллега выспится, многому научил ее Новиград, но что было всего дороже, так это, право, искусство выражать свои мысли емко, быстро и живописно. В случае нужды: незачем сыпать соль во все блюда. Несчастный аж подскочил. В ее взгляде, видно, невысказанный вопрос читался столь явственно, что алхимик, отряхнув руки о штаны, ответил сам. — Так сдаю я комнаты, милсдарыня. Вместе с меблировкой и сдаю. Студентикам, стало быть, академическим, — ответил он торопливо, — жить-то всем надо, есть что-то, пить что-то, а я-то много места не занимаю, мне и здесь хорошо, а лавка-то доходу, почитай, и не приносит… — Да полно, в Боклере? — неподдельно удивилась Марэт, — и дела идут плохо? Тут ведь дам придворных, как пчел у цветка! А жены купеческие, а дочки у них? Помню, крем от веснушек одним летом только готовить успевала — у самой ни единой на носу вскочить не успело… — Так милсдарыня — коллега по цеху? Сестра по ремеслу? Марэт нетерпеливо кивнула. — Прочь отсюда, вот каков мой совет! Прочь! Нет здесь жизни, нет заработка! Коль лекарство кому потребуется, так к аптекарю все идут! И за веснушками к аптекарю, и за всем! А коль колдунство какое справить — так вот, чародеи лицензированные, чтоб их перевернуло! — Я, как видишь, пришла к тебе, возьму «слезы жен». Два флакона. — Эээ… кончилось! Нету! Женщина удивленно моргнула. — Ну, приготовь. У меня мало времени. Алхимик стушевался. — Да не могу я, хоть убейте. Не алхимик я. Запасы распродаю, а так… за аппаратами токмо ко мне и ходят. — И голову мне морочишь? — рассердилась Марэт, — я тебе покажу чародеев лицензированных! Сколько времени потеряла! — Пол-ящика, кажись, в погребе оставалось… Да только это… просрочены, кажись, «слезы». — Давно? — Да года два, поди, будет. — Тащи, проверять будем. И проверка показала — да, просрочено, но пить еще можно. Голова, конечно, побаливать будет, все похмелье не снимет, но лучше, чем ничего. На радостях хозяин лавчонки натащил еще несколько колб и расставил все их на стойке. Марэт тяжело вздохнула, обругав себя за доброе сердце, и проверила все. Половина еще годилась в употребление, в половине вся польза от времени превратилась в цветную воду. В одной склянке был яд — а ведь девицы так любят капать в глаза этим снадобьем… Горе-алхимик облегченно обвалился на свою кушетку — ни монеты не взял за слёзы.***
Он не хотел этого всего. Не хотел, чтобы по его черепу бежали, казалось, черные трещины, не хотел, чтоб весь город пришел гомонить под его окно, жизнь свою мелкую жить. Одного хотел — свернуться, как дитя в материнской утробе, и чтоб никто не дышал перегаром в шею. Но кто-то дышал, и Каэл с трудом разомкнул глаза. На щеках госпожи вар Лоин, нежной, как цветок лилии, холодной, как осколок льда, виднелись крохотные хлопья краски с круто завитых ресниц. Он, ошалев, выпростал руку из-под ее головы — осторожно, чтобы не потревожить сон. Огляделся: судя по всему, это был ее дом, более того, его комната, та самая, в которой оставил вещи. Но как?! Голова раскалывалась от любого движения — пили. Закусывали — и пили еще. Повод был, что ли? Точно, повод был: сам же друзей и повенчал, пародия на жреца! Но зачем же надо было пить так, чтоб оказаться в одной кровати? Не то, чтобы он этого не хотел… …но предпочел бы запомнить. Он потряс Делайлу за белое плечо. Женщина проснулась сразу, открыла веки, будто их подцепили крючком, и глухо охнула, вцепившись пальцами в гудящие виски. Перекатилась на спину, не отнимая рук. — Проклятие, Тренхольд, — простонала атташе по культуре, — мы что вчера, выжрали море? Он ошалел от ее слов. — Кажется, мы не успели совершить ничего предосудительного, — учтиво ответил он, осознав вдруг, что в ином случае одежды на них оставалось бы куда меньше, — но если ваша честь понесла урон… Я должен… Делайла отрывисто хохотнула и принялась шарить рукою под своими подушками — что-то ей помешало. Вынула книгу с картинками, перелистнула, нисколько внимания не обратив на все попытки ее забрать. Едва успела с интересом взглянуть на Каэла, как вдруг потемнела лицом, с силой захлопнула книгу и соскочила, ничего не объясняя, с кровати. Хлопнула дверь. Неужто так трудно было пару слов обронить? Каэл с трудом, пошатываясь, поднялся и подковылял к кувшину, и воды было едва на дне. Она вскоре вернулась — умытая, причесанная и в новом наряде, который можно было бы счесть домашним, если б за его цену нельзя было прокормить целую семью в течение месяца или двух. Вернулась с ключом, зажатым в нервных пальцах, и молча поставила на стол склянку мутного зелья. — Молодожены пекутся о нашем здравии, — холодно заметила она, — странно, что в моей комнате никто не побывал… — Что в этом странного? — спросил, растерявшись, Каэл, — они бы не стали… В склянке оказалась уже знакомая «отменная жижа» — куда хуже, чем в прошлый раз, с каким-то признаком затхлости, но лучше, чем ничего. Делайла окинула его быстрым, настороженным взглядом. — Даже жаль, что обошлось без предосудительного, — ответила она тоном, каким обычно рассуждают, что бы приготовить на завтрак, — но все к лучшему, Тренхольд. Вы слишком серьезны в невинных вещах и так просты в остальном. Каэл сделал последний глоток и застыл с пустою склянкой в руках. Делайла уже вышла.***
Как можно было распустить себя так, чтоб не запомнить, чем кончился вечер? Нет, это невозможно. Нет, дело не в этом. Их отравили, опоили вином, бросили в одной комнате — чтоб не мешали. Но вот чему не мешали? Вопрос выходил интересный, если учесть, что в ее комнату никто не входил — дверной замок был с секретом… во всем прочем доме нечего было брать, и в самом страшном сне Эвелин из Горс-Велена не призналась бы себе в другой возможной причине — ей было хорошо в этот вечер, она купалась в лучах памяти, вспоминала, что и в ее долгой жизни бывали хорошие вечера. Едва успев переступить порог кабинета, она заметила, как Квентин плох. Лицо его посерело, под глазами глубоко залегли круги, спина тяжело сгорбилась, как в самой глубокой старости… — Плохо выглядите, Краурт, — поделилась она тревогой, — вам бы отпуск взять. Или, хотя бы, выходной. — Садись, Эвелин, не мельтеши, — махнул ей поверенный, — нужна моя помощь? Делайла кивнула, сев. Из сумки, густо расшитой бисером, она выудила крошечную урну со снятой печатью, с медальоном, что размером был не больше зерна. Взглянула на часы на стене — и молча принялась ждать. — Это бы утилизировать, как полагается. Сейчас начнет расти… Урна немедленно заняла треть стола, но Квентин и бровью не повел, сразу убрав на пол. — Вечером найдут в доках. Что-нибудь еще? — Да, Квентин. Всего один вопрос, — живо согласилась Делайла, — что здесь происходит? Ни на ком лица нет! Квентин отвел глаза. — Вздор. Не беспокойся о нас. Делайла встала и оперлась о стол. — Так только хуже… Поверенный тяжело вздохнул. — Цепи гремят. Хохот слышен такой, будто… будто изнутри стен идет! Топот — и, при том, в тех помещениях, где никого нет! — нехотя рассказал он, — утром Уильяма в петле нашли, язык набок, а в кармане вот это… Он сунул руку в ящик стола, бросил на стол мешочек и развязал. Алмазы, изумруды, сапфиры… все некрупные, ни одного большого камня, но — совершенные, такие можно использовать не только для украшений. Такие были у нее самой. Делайла прерывисто выдохнула и стукнула кулаком по столу. Ее прекрасное лицо исказилось. — Кто бы мог подумать… — прошипела она, — жалкий краснолюд! — Что это такое? — нахмурился Квентин. — Ты, явно, знаешь больше, чем говоришь. — Я бы его в бараний рог скрутила, если б только могла, — едва не плача, прошептала Делайла, — но ты же знаешь… ты же знаешь… — Призрак? — Призрак… Не ночуй больше здесь. Никогда. Закрывай все и иди домой, вот так, как прочие люди. Пожалуйста, Квентин. Пожалуйста. Обещай. — Работы хватает и ночью… — проворчал поверенный, — что мне какой-то призрак? — Пожалуйста, Квентин, — взмолилась гордая женщина, — для меня! — Хорошо, хорошо, — согласился он торопливо, — сегодня пойду домой. Эвелин из Горс-Велена стиснула его сухую ладонь в своих холодных, мягких пальцах. На ее лице расцвела благодарная улыбка.***
За масками пришлось отправиться ему. Малгожата отвела его в сторону, придержав за локоть и, лукаво подмигнув, заметила, что, помнится, он обещал оплатить все застолье, но имел неосторожность заснуть. Нет-нет-нет, возразила несносная женщина, когда он стал искать деньги, нужды в этом нет, а вот маски раздобыть следует. Заметив за собой слежку, он подивился черной настойчивости, в нем даже азарт какой-то проснулся: нырнув в один переулок, Каэл вынырнул из другого, и, повторив все это несколько раз, завернул в лавку с засахаренными фруктами, перепробовал почти все, а когда вышел, то понял — опыт есть опыт, провожатых удалось оставить позади. Себе в первую очередь нашел он маску — целую личину, повторявшую контуры лица: что-то похожее часто цепляли жители Офира к своим шлемам. Выглядела она устрашающе, но ничего иного, успокоил он сам себя, здесь от нордлингов и не ждали. От личины боевой она отличалась тем, что нижняя половина, скрывавшая рот и подбородок, была съемной, а значит, не лишала доступа к закускам и вину. Голос из-под нее звучал глухо, как из бочки, и таинственно. Другую маску он выхватил из-под носа слуги, слишком долго решавшего, достойный ли это выбор — его молодой господин предпочел остаться в экипаже и нетерпеливо постукивал тростью об узкий дверной проем. Глаза были из янтаря, темного, как гречишный мед; мех огневки, пышный, густой и жесткий, обещал, что внутри будет жарко, как в пекле, а смотреть предполагалось из ноздрей, зато снималась лисья морда быстро и полностью. Кеаллаху в самый раз будет. Он в своем Корате привык. Последнюю маску, должно быть, сорвали с какого-то звездочета: над левой бровью вставал серп луны, на правой щеке горело солнце, переливаясь драгоценной эмалью. Россыпь мелких, едва различимых бриллиантов на темном металле маски отображала известные созвездия — Кувшин, и Дракона, и Зимнюю Деву… Если Малгожате и такая не угодит, то пусть другую ищет сама, как хочет, а с него — с него довольно. И так уж семь потов сошло. Но носом крутить она не стала — напротив, просияла лицом и развернула, радостная, чехол со своим платьем. Ткань была плотная, глубокого синего цвета и — если присмотреться, в сплошном узоре из роз. Сквозь многочисленные прорези в рукавах выглядывал шафрановый шелк, а на корсаже тугими нитями солнечно-желтых камней была вышита то ли темерская лилия, то ли две змеи, изготовившиеся к броску. — Пусть, пусть ищут тайные смыслы… — приговаривала Малгожата, прислоняя к себе наряд и так, и этак, — на правильный ответ у них просто не хватит времени! — А где же мне? — спросил Каэл, почувствовав себя обделенным, — господин Пьерр про меня позабыл? Но нет, портной не позабыл про него — его костюм был лишь немногим скромнее: тесный в талии, камзол цветом уподобился подступающей ночи; витые шнуры, искрившиеся серебром, дополняли стройные ряды литых пуговиц, выстроившихся на груди до самого пояса. Голову опустить было затруднительно — так высок и тесен был воротник. — Я же говорил: мы для них на одно лицо! Темерца от реданца не отличат, — проворчал, застегивая пуговицы, Каэл, — ну, хоть со цветом не ошиблись, было бы смеху! — Будет тебе ворчать, — предложил Кеаллах, примеривая лисью маску: ему пришлось задрать голову, чтоб хоть что-то увидеть, — мне даже отсюда видно: первый парень на весь Боклер! Каэл примерил свою личину. — Но к дамам с тылу лучше на заходить! — Мне пора идти, — затравленным голосом заметила Малгожата, — сдавать выпускной экзамен… Каэл обернулся рывком. — Будь осторожна, — напомнил он, — черные очень хитры. Женщина поддернула перчатки, наморщив нос, и — ничего не ответила. Ничего, даже на Кеаллаха не посмотрела.***
Академия встретила ее сосредоточенным безмолвием, разгаром учебного дня, и пришлось дожидаться, покуда де ла Брии окончит лекцию, в коридоре. В кабинет его, выпустив прочь целую уйму студентов, Марэт вошла со скорбным лицом. Села напротив, точно на краешек стула, но — не дождавшись приглашения, и шумно, покаянно вздохнула. — Я разочарована, профессор. Я полагала, что занимаюсь чем-то значимым, что позволит мне… что позволит мне… Она горестно покачала головою. — Прекратите мямлить, как абитуриент, — строго ответил профессор, — и говорите, наконец, по существу! — Каэл Тренхольд послан за старым темерским агентом, — сообщила Марэт; подавая ему обгоревшую записку, она думала о Делайле, — за такое графства не раздают… Бережно развернув бумагу, Фабиан сощурился, пытаясь разобраться в том, что от письма осталось. Брови его приподнялись. — Он вел себя странно в последнее время? — спросил он, уронив бумагу на стол, — наблюдал за вами, быть может? Скрывался от вас? Марэт растерянно взглянула на профессора и медленно — медленно! — покачала головой. — Скорее, нет. Нет, он вел себя обычно. Обычно — то есть, как всегда. — Даже прошлым вечером? Марэт вздохнула и отвела глаза. — Они много пили. Оказии лучше этой могло и не подвернуться мне! — Вас можно поздравить? Ее взгляд блеснул гневом. — Он будет защищать меня до конца. У капитана Тренхольда, как вы сами меня остерегали, руки по локоть в крови! Фабиан со скрипом отодвинул стул. Заложил руки за спину. Встал за ее спиной. — Эта, с позволения сказать, цидулька писана рукой Викторианы Тома, личного секретаря Квентина Краурта, вот какая история, — в его голосе прорезалась сталь: не было больше ни бархата в нем, ни отеческих ноток, — выбор мой невелик: или вас раскрыли, Марэт, или вы сама — предатель. Женщина сдавленно охнула. Ногтем провела по свежему ожогу — не то, что слезы, искры из глаз посыпались! — Они не могли! Я клянусь, я… да как же это… — Значит, вы сами предали империю? Марэт округлила глаза, полные слез, и исступлённо замотала головой. — Как он мог? Как он мог меня раскрыть, если он, он… если он… Она зарыдала, и мало лжи было в этом. — Что же… будет… — выдавила она между всхлипами, — со мною? — Вы выпьете чаю и успокоитесь, — ответил профессор, разливая по чашкам холодный, но крепкий чай. Боль в руке стала униматься, и она подняла на него растерянный, покрасневший взгляд. — Я была так самонадеянна… — выговорила Марэт дрожащим ртом, — дайте, дайте мне все исправить! Профессор прикрыл глаза на мгновение — и кивнул. Чашка застучала о ее зубы. — Да возьмите себя в руки, наконец! — прикрикнул де ла Брии, доставая из верхнего ящика очередную деревянную шкатулку, — так и быть, я дам вам еще один шанс. Но если вы и в этот раз не справитесь, — он покачал головой, — помнится, ваша семья живет в Новиграде? От вашей самонадеянности, Марэт, не только вы одна можете пострадать. Так будьте скромнее! Он раскрыл перед ней шкатулку — и в ней, в бархатной полости, лежал одинокий камень, граненый на три угла и множество граней, и переливался всеми оттенками пролитой крови. Марэт не спешила притрагиваться к нему, задала вопрос одним взглядом. — Это маяк. Детали вам необязательно знать, — объяснил профессор, — носите его при себе и, уж возьмите на себя труд! — находитесь при персоне делегата безотрывно. Не стоит отходить от него далеко. Нам известно, что он ищет — и он сам приведет нас туда! — Куда? — Увидите сами. В ее взгляде забрезжила надежда. — Вы очень добры ко мне… — прошептала она. — Слишком много работаю с молодежью, — проворчал Фабиан, — все вы такие. Самонадеянные глупцы, которым известно все на свете! — и… наше будущее. Ступайте, Марэт, ступайте! Она поклонилась — и вышла вон на деревянных ногах. На что она надеялась, треклятая дура? Отчего думала, что только собою рискует? Оттого ли, что Новиград — далеко? Для имперской разведки, должно быть, все было рядом.***
В комнату капитана Тренхольда она ворвалась без стука — и рыцарь, подле зеркала правивший усы, едва не порезался, услыхав шум. В лицо ему полетела желтая шелковая перчатка. Он двинул головой — и перчатка повисла на деревянной раме — На одном языке, Тренхольд, — выпалила с искаженным лицом Малгожата, не обратив внимания на то, что бросок ее не достиг цели, — ты знаешь, что это значит! — Я не дерусь с детьми, — возразил Каэл, снял перчатку и бросил на стол, — лучше сядь и расскажи, что стряслось. — Ты трус! Подлец! Каэл шагнул к ней, встряхнул за плечи. Она попыталась поднять руку, чтоб ударить его по лицу — но не сумела. — Благая Мелитэле, — нахмурился рыцарь, — как ты дрожишь! Кеаллах! Шепот пришлось потрудиться. Делиться ядом пришлось с Малгожатой, ядом, что обратился в лекарство. — Вдругорядь одной перчатка ты не отделаешься, — обронил Кеаллах, с негодованием глядя на Каэла, — этот опять нервный приступ! — Да что я-то? — возмутился рыцарь. — Да не ты, Каэл Тренхольд! Не ты, этот твой Краурт, — судорожно рассмеялась женщина, — он даже не постарался! Скрепя сердце, слово за слово — и рыцарь вытянул из нее все. Но камень не дала в руки, так показала, приоткрыв крышку. — Магический маяк, — объяснила она, — не уверена, что проклятая каменюка не умеет подслушивать. — Но это же, — возразил Каэл, — просто камень… — Поскорей бы убраться из проклятый Боклер… — Кеаллах выразил общую мысль, — так неможный! — А как, кстати, мы будем выбираться? — вскинулась Малгожата, — и когда? — Да не знаю я, — признался рыцарь, — Делайла знает, но она молчит, я пытался. — Жар с равнин… — подытожил повстанец. Каэл сумрачно постучал каблуком о паркетный пол, пытаясь решиться, прочистил горло. — Я буду говорить с поверенным, — пообещал он, впрочем, без особой уверенности, — быть может, найдутся люди, что вывезут твою семью — в Вызиму, или, на крайний случай, в Горс-Велен… Малгожата благодарно кивнула — и растеклась по креслу ворохом шелка. — Камень вышвырнем по пути… — сонно предложила она. — Привяжем к хвосту горного козла, — согласился Каэл.***
Квентин много ворчал, перебивал, сердился — чертовски усталый был у него вид, вид пересохшей лужи на солнцепеке. Но согласился он, когда у Каэла еще не успела глотка пересохнуть от уговоров. Быстро только кошки рождаются, предупредил поверенный, придется обождать — у редкого агента в Новиграде прячется мегаскоп под кроватью. Когда Каэл возвратился, оказалось, что женщины вот уже час, как заперлись в комнате у Делайлы. Кеаллах, придерживая на локте объемную лисью голову, мерил коридор звучным шагом. — Боишься? — спросил рыцарь. — Боюсь, — согласился повстанец, — дурак бы я был, если бы не боялся… — Им нас не одолеть, — подбодрил Каэл, — они черные, а мы нет. Кеаллах благодарно хмыкнул. — Мы немногий подготовились, — сказал он тихо, — и с твой помощь все будет хороший. — Вот понабрал же по объявлению, — рассмеялся рыцарь, — все, что смогу. — Она грозилась соблазнить герцога, если все пойдет плохо… — Делайла? — Марэт. Из запертой комнаты послышался смех — ан нет, показалось. Каэл выдохнул через угол рта. — Наверное, ты ее неправильно понял, не бери в голову. Не для того я, значит, вас венчал. Кеаллах взглянул удивленно. — Да я бы сам его соблазнил, если б это помогло делу… Рыцарь, небрежно опиравшийся спиной о стену, тут же подался в сторону. –…но куда охотней я бы горло ему прострелил, был бы не нужный… Взгляд Каэла исполнился тревоги, и Кеаллах вздохнул: — Каэл Тренхольд, ну будет. Шутка, простой шутка, понимать? Не бери в голову. Они ждали еще долго. Строить планы было бессмысленно, не имея полного представления ни о расположении залов, ни об исчерпывающем списке гостей, ничего. Говорили — не молчать же было, так тревога начинала глодать еще сильнее — но обо всякой пустопорожней ерунде, обычно не стоившей и полуслова. Дверь комнаты бесшумно распахнулась, и женщины вышли. Черно-белый, с искусно расшитыми вставками зеленого бархата, наряд Делайлы обнимал ее, как перчатка руку, не выдавая, впрочем, ничего лишнего. Юбка только казалась узкой, собранная в мельчайшую складку. Верная своим предпочтениям, она была буквально усыпана бриллиантами — крупный, обязывающий камень свисал на тонкой литой цепочке в ложбинку между грудей, камни сияли на пальцах и в ушах. Драгоценная ажурная маска почти не скрывала ее тонких черт, вся она была подобна сверкающему утру нежданной зимы, когда травяная зелень еще не утратила своих красок, а снег рассыпал тысячи искр. Но Малгожата — теплые летние сумерки, облитые звездами и кострами, уступала ей только ростом. Ровно в три часа пополудни ко входу плавно, как дыхание, подкатила карета. Гербовые лилии, пылающие серебром, распустились на ее двустворчатых дверях, шестеро конных гвардейцев сопровождало ее. — Слишком мало, — пробормотала Делайла вар Лоин, поправив маску. — Я взяла книгу, — безмятежно улыбнулась Малгожата, — на случай, если на приеме совершенно нечем будет заняться. — А я деньги, — поморщился Каэл, — там же будут играть? — Вести беседы, — проворковала Делайла, — вершить многие тысячи судеб. Играть тоже будут. Кеаллах молчал, и, думая о чем-то своем, беззвучно шевелил губами, отвернувшись к окну.***
По мосту проехали в гробовой тишине. Но не гвардейцы — те громко переговаривались, предвкушая угощение, предвкушая приятный вечер в обществе эскорта всех прочих гостей, каковых стянулось в замок изо всех мест. Карета остановилась на белом, с узорчатыми перилами, мосту, перед вратами, увенчанными двумя островерхими башенками. Каэл заметил арбалетчиков в окнах под самой крышей. Их встречал эльф; с длинными светлыми волосами, с острыми, безукоризненными чертами лица, он носил черную бархатную ливрею с червлеными крепостными воротами рода вар Ллойд. Голова его будто лежала на тарелке — так велик был белоснежный жесткий воротник в крупную складку. Ростом он был выше Каэла на добрых полголовы. В воздухе над мостом висела водная взвесь — далеко внизу из рукотворной плотины извергалась мощь Сид Ллигад, разбавляя спокойное течение Сансретура. — Его Светлость не имеет возможности встретить вас лично, — посетовал, церемонно кланяясь, эльф, удостоверившись, что они те, за кого себя выдают, — но уверяет сиятельных гостей из Темерии в своем всегдашнем расположении. Мое имя Айлиль аеп Дуах. Позволите проводить вас к гостям? Наверх, к самому дворцу, вели узкие, мощеные белым камнем дорожки, обрывавшиеся за перилами вниз, в скалистые бездны — белые скалы и зелень, непокорно на них растущая. Женщины шли неторопливо, приподняв юбки, Каэл прихрамывал, Кеаллах то останавливался, то прибавлял шагу — а Айлиль будто танцевал к вершине холма, едва касаясь земли. — В некоторых местах ограждение обветшало. Будьте осторожнее, — с тревогой предупредил эльф, — здесь легко оступиться. Кеаллах нарочито неторопливо отступил от перил. Сады, растущие на склонах, полнились жасмином и ранней розой, из-за густых кустов слышались громкие песни и тихий смех. Статуи в капюшонах, опустив головы так, что было не видно лиц, провожали их в путь. Лица у них были эльфийские — обнаружила, заглянув, Марэт. Широкая белая лестница вела вверх, ко дворцу. Гвардейцы остались в саду еще до лестницы — там для них жарили мясо и выкатывали бочки с вином. Вина в Боклере жалеть не привыкли… — Придворные живописцы с радостью запечатлеют любого гостя, если на то будет его желание, — снова заговорил эльф, — а народные гуляния продлятся неделю. Светлейшая княжна сама посетит их и примет живейшее участие, такова традиция. — Вы очень любезны, Айлиль, — прохладным тоном ответила Делайла, и эльф замолчал. Музыка доносилась отовсюду, но не сливалась в дурную какофонию, напротив — каждая композиция дополняла одна другую. Два ряда стройных колонн с резными капителями поддерживали потолок, что уходил на недосягаемую высоту, таковую, что с трудом можно было разглядеть фрески на самом своде. Статуи были и в бальной зале, и, украшенные цветами, в вытянутых мраморных руках держали серебряные подносы с южными спелыми фруктами. Искусные витражи разливали самоцветный свет и на мраморный пол, и на маски гостей, которых в зале, казалось, собралось никак не меньше двух сотен. Маски из кожи, из серебра, из золота, с драгоценными камнями или без оных, из клееной расписной бумаги и, как у Кеаллаха, звериные головы из меха — Каэл смотрел, и не мог найти двух одинаковых масок. Один выход вел в сад, где стояли длинные столы, и пышно одетые дети бегали в лабиринтах ухоженных кустов жасмина, другой — арка, не имевшая дверей — уводил вглубь дворца, и, что таилось за поворотом, было ему неведомо. Мимо гостей проносились и стройные лакеи, и миловидные служанки с подносами, полнящимися охлажденных бокалов, вдоль стен тянулись столы с закусками, а сбоку, рядом с выходом в сад, средних лет прислужник в белоснежной одежде быстрой рукою мешал крепкую выпивку с разноцветными сахарными сиропами, с ярким соком тут же выжатых фруктов, создавая целые композиции в высоких бокалах. Несколько столов, за которые можно было присесть, были и в бальной зале — и за ними, в основном, сидели завзятые игроки. Каэл ловил изучающие, внимательные, неприятные взгляды. — Его Светлость завершает последние приготовления, — улыбнулся Айлиль, обнажая ровные, мелкие зубы, — но не советую терять времени даром, наслаждайтесь вечером с этой самой минуты — вот-вот начнется выступление акробатов. Он отставил в сторону свой жезл с загнутою верхушкой, длиной с предплечье взрослого мужчины, и поклонился самым церемоннейшим образом, сразу после этого будто растворившись в благородной многоцветной толпе. — Церемониймейстер? — негромко спросила Марэт. — Сенешаль, — не задумавшись, поправила Делайла, — поэтому я бы не стала преждевременно утверждать, что Его Светлость нас избегает. — Ох… — проворчал Каэл, — отвык я от этого. Отчего все они уставились на меня? — Да не на ты, Каэл Тренхольд, — нервным ртом усмехнулся лис, — с нами две прекраснейший дама, вот и весь сказ. Рыцарь неучтиво фыркнул. — Нанеси удар первым, попробуй с кем-нибудь завязать беседу, — с равнодушным лицом посоветовала агент Тьма, — иначе время будет тянуться бесконечно.***
Жиль де Руйтер, глава реданской делегации, оказался охоч до акробатов… С длинными, до плеч, завитыми волосами, в длиннополой, расшитой золотом красной куртке, он, как всегда, глядел щеголем и безмятежно, будто и впрямь испытывал неподдельное удовольствие от происходящего, улыбался. Они встречались не раз, но что-то оставалось неизменным почти всегда — вот эта улыбка. Такая, говорят, нравится женщинам, но ей не место на поле боя… Чтобы ненароком с ним не столкнуться, Каэл направился в противоположном направлении, решив осадить столик с яствами. Попробовать маринованное щупальце — с присосками, которые, казалось, еще двигались, рыцарь так и не отважился, остановился, для начала, на мясном, порезанном тонкими ломтями рулете с целым букетом пряностей, зачерпнул из глубокой хрустальной салатницы, бросил на тарелку несколько тонких пластов лосося — и, отстегнув нижнюю часть маски, сунул ее за пояс. Из-за круглого столика, что приткнулся слева, у колонны за его спиною, послышался смех и глухое, как топот коней, ворчание. Каэл, выпрямив спину, оглянулся через плечо. — Расскажете и мне, господа? — поинтересовался он, прихватив с собой и тарелку, — я бы, с вашего позволения, тоже посмеялся. Навстречу ему поднялся мужчина лет тридцати пяти, высокий, темноволосый, с узким подбородком и длинным точеным носом. Его маска, живо напомнившая клюв хищной морской птицы, лежала на столе рядом. — Мы, кажется, незнакомы… Кеес Вармер, граф О`зеан, — представился он и, едва склонив голову, протянул Каэлу руку, обтянутую белоснежной перчаткой, — адмирал Золотого Флота. «Пижон, — подумал Каэл, — хвастун. Ты слишком молод для адмирала…» — Каэл Герион Тренхольд, — ответил рыцарь, крепко пожимая протянутую руку, — глава темерской делегации. — Грырдрырд вар Грыффырд, мой добрый друг, не слишком жалует нордлингов, — на лице адмирала Вармера промелькнула нарочито, неестественно неловкая улыбка, — вам выпала честь изменить это ошибочное мнение, милостивый государь Тренхольд. — Не уверен, что я достоин высокой чести, — в тон ему возразил Каэл. Из-под маски виднелась короткая, сивая борода и красное от возлияний лицо. На лацкане камзола — серебряный череп. Черепоглавы, кавалерийская бригада «Наузикаа». Чин — не ниже оберштера. Занесла ж нелегкая! Добрый друг Грырдрырд что-то угрожающе проворчал. — О! Грырдрырд, пока не достигнет нужной кондиции, предпочитает не говорить на всеобщем, — объяснил, усмехнувшись уголком рта, граф О`зеан, — он очень рад знакомству. Он спрашивает, не желаете ли выпить крепкой нильфгаардской водки? — О, нет, увольте. Не пью, — ответствовал Каэл, сморщив под маской нос, — а что до радости, Гры., Бры… господин вар Грыффырд, то и моя безмерна. В ответ не речь — конский топот. — Разрешите наш спор, милсдарь Тренхольд, коль вам не трудно, — продолжил адмирал, искоса поглядывая то на Грырдрырда, то на темерца, — пару недель назад, признаться, дело у нас едва не дошло до дуэли. Грырдрырд имел несчастье сказать, что под парусом может ходить любой инвалид, то ли дело кавалерийская атака! — По приказу Императора мы можем… — оберштер «Наузикаа» тяжело икнул, — мы можем… задержать рассвет на острие наших копий! И хватил кулаком по столу, так хватил, что бедный лосось едва не выпрыгнул из тарелки. — Море, в котором купается солнце, — возразил О`зеан, — принадлежит Золотому флоту. — А правду ли говорят, что драккары Скеллиге поднялись вверх по устью Альбы и едва не разорили столицу? — Каэл понизил голос и сплел пальцы, — а правду ли говорят, что «Наузикаа» была остановлена темерским пехотным резервом? Резервом, господа! — Вздор! — вскричал адмирал, — это было в прошлом веке! — Во всем… — поддержал оберштер, с трудом подбирая слова — казалось, весь его словарный запас вышел на предыдущую тираду, — во всем… виновата разведка! — Но это было. Вот видите, — ухмыльнулся темерский рыцарь, — вы уже хотите располосовать глотку не друг другу, а мне. — Помилуйте, — возразил граф О`зеан, — об этом нет речи. — Сыграйте в гвинт, милостивые государи, — предложил Каэл, — все одно вам на поле боя не встретиться. Предложение, посовещавшись, признали дельным.***
Зерриканки держались особняком — смуглые, рослые женщины, с блестящими длинными волосами, заплетенными в могучие косы. Скупые роскошные шелка, перетянутые литым золотом, серебром, подчеркивали их диковатую, гибкую красоту. Маски, что были на них надеты, вот что привело Эвелин в неподдельный восторг — дивными цветами расписанная, тисненая кожа оказалась прекраснее всего того, что она могла бы создать сама. Не иначе, была это зависть — но светлая зависть творца. Делайла вар Лоин справилась, в добром ли здравии пребывает королева, и зерриканская делегация, нисколько не дичась, тепло приняла ее в свой круг. Целую лекцию прочитали ей о технологии изготовления своих масок — каждый символ имел значение, каждый цвет был выбран со смыслом. Ночь перед балом зерриканки, оказалось, провели без сна, работая с красками — но по ним было этого не сказать. — Когда загорятся первые звезды, Диратира станцует перед гостями, — пообещала их предводительница, средних лет женщина с точеными скулами, с тремя синими полосами на лице; она маской покуда пренебрегала, приторочив ее к золотому тяжелому поясу. Таким голосом она пообещала, будто в этом обещании крылась некая тайна. Одна из зерриканок, самая юная, — по крайней мере, на вид — коротко поклонилась с тенью гордости на лице. На вопрос, что преподнесено будет юной княжне, зерриканки только лукаво заулыбались. Не стали говорить даром — только в обмен на ее собственную искренность в этом деле. Такая искренность стоила дешево, и Делайла отпираться не стала. Оказалось — даром была кобыла. Белая кобыла хакландских кровей, с жеребячьего возраста обученная в зерриканской традиции, без единого порока лошадь, с изящною головой и гибкой шеей, со стройными, сильными ногами, ждала своего часа на одной из полянок в саду. — Хотелось бы знать, — улыбнулась старшая зерриканка, — каково будет имя ее… на нильфгаардский манер ли, или юной княжне хватит мудрости почтить наши традиции? Делайла вежливо уклонилась от прямого предположения. Эвелин не хотелось отрываться, как палый лист, от приятного общества, но долг требовал проверить, не угодил ли капитан Тренхольд в кем-нибудь расставленную западню. И он, конечно, угодил — когда она его отыскала, оказалось, что капитан проиграл уже добрую часть захваченных с собою средств; впрочем, не он затосковал — краснолицый, немолодой полковник бригады «Наузикаа» медведем, разбуженным посреди зимы, глядел на своего оппонента, столичного хлыща со столичными манерами. Этикет был соблюден до мельчайшей буквы, пусть нужды в этом было немного — ну, кто же не знал графа О`зеана, адмирала Золотого Флота, адмирала, покуда не участвовавшего в единой крупной морской баталии? По причине их отсутствия в это мирное время, само собою… Золотой Флот частенько сопровождал нильфгаардские торговые суда, следовавшие проторенным путем в Новиград и Ковир. Проторенным — и оттого опасным, ибо путь лежал через острова Скеллиге, а островитяне не учились ничему. Он тут же принялся расточаться в комплиментах, вертелся ужом, едва слюною изо рта не капал — и Эвелин стоило труда воздержаться от презрительной гримасы на лице. Делайла держала ее в стальных рукавицах, но даже она не помышляла о том, чтобы дать воли этому нильфгаардцу; нильфгаардцу сомнительной для ее задач ценности… А Каэл Тренхольд! Этот дурень смотрел на Кееса Вармера так, будто хотел загнать ему в бок кинжал. Не от того ли одного факта, что этим утром они проснулись в одной постели? Ему б не темерцем родиться, ему бы боклерским приблажным рыцарем стать — за три года она на таких нагляделась вдоволь. Придется серьезно поговорить… А вокруг звучали лиры и лютни, приглашенные — и придворные! — менестрели изощрялись в своем искусстве перед знатными гостями, на то уповая, что торжество это позволит им прожить безбедно грядущий год — скоро наступала нелепая пора свадеб… Она предложила сыграть, с лукавой улыбкой потянув со стола стопку карт. И граф О`зеан, не проигравший ни одной партии ни Каэлу, ни заклятому своему другу Грырдрырду, проиграл ей. — Проклятье! Я требую реванша, — заявил адмирал, посылая ей нежный взгляд, — ваши прекрасные глаза отвлекают меня от карт, я едва их вижу! Делайла вар Лоин обворожительно улыбнулась. — К новичкам игра благосклонна, — мягко солгала она.***
— Мой язык прилипнет к небу. Я пока не способен… — мучительно вымолвил Кеаллах; лицом он был обращен к сосуду с нильфгаардской лимонной, стоявшему на широкой полированной стойке, к гостям — спиною, — ступай, беседуй, дай мне немного время! — Если милсдарь позволит, я ему такой напиток смешаю, что истает на языке, а теплом распустится уже в желудке! — посоветовал кельнер. Кеаллах согласно кивнул. — Только мне на ногах устоять надо! — предупредил он строго, — до самый вечер! — Не извольте волноваться. — Я пойду… — прошептала Марэт, украдкой оглядывая зал, — мы и без того уже подозрительно долго отираемся в этом углу. — Каждый знает, — возразил Кеаллах, — что нордлинг не дурак выпить. Следственно, я отыгрываю роль, данную мне Предназначением. Она с тоской поглядела на початый сосуд и сокрушенно качнула головою. — Все будет хороший… — повторил Кеаллах, коснувшись ее руки, — немного времени, и я справлюсь. Марэт, прошелестев юбками, выскользнула в центр зала. Вокруг нее плыли, как лебеди по воде, алые, расшитые золотом реданцы, гибкие, прекрасные зерриканки и черно-кружевные, затянутые до последнего крючка жители коренного Нильфгаарда. Паче всякого чаяния, знакомое лицо сыскалось, не прошло и пары минут — троюродному кузену Танкреда Тиссенида годы пошли на пользу. Сигфрид возмужал, черты его лица утратили любой намек на мальчишескую мягкость, голос обрел крепость и силу. Он даже помнил, как она сделала фейерверки на именины его родной сестры, и мало выразил удивления, когда она рассказала, что находится на приеме в составе темерской делегации… его спутники учтивостью не уступали ему самому. Разговоры потекли легкие и понятные: всех уроженцев Ковира больше прочего волновали новые производства и свежие изобретения, рынки сбыта и чеканная монета, каковую они приносили. Особенно благородных. Мимо них прошел менестрель в коротких дутых штанах, краем уха прислушался к разговору, после чего гордо встряхнул плащом и притронулся ко струнам лютни. — Я велел с недавних пор Сердцу своему молчать, Но Любовь со мною спор Не замедлила начать: Друг Пейроль, решили, знать, Распрощаться вы со мной, Да и с песнею былой? Что ж, бесславный ждет удел Тех, кто сердцем охладел! Ответом ему был дружный смех, и певец сделал вид, что надулся от понесенной обиды. Впрочем, едва отсмеявшись, Сигфрид стащил с пальца золотое кольцо, вложил его в нисколько не удивленную руку — тени на высоком менестрельском челе тут же истаяли, разошлись — и рассыпал щедрую горсть изысканных, точеных комплиментов, посвящая их Малгожате Бестреску, ее красоте и вкусу. Тем самым голосом, которым мужчины признают непреложную истину, не будучи в ней заинтересованы лично. — Но все дело в том, мастер менестрель, что красивых женщин так много. Куда меньше умных, — блеснул улыбкой ковирец, провожая взглядом стайку придворных дам, облитых яблоневой пеною кружев, — оттого дельная беседа стоит куда дороже, чем самая сладкая любовная игра. Менестрель глубоко поклонился. — Вы так мудры, милорд, — ответил он, прижимая горсть с кольцом ко своей груди: другой рукою он придерживал лютню, — мудрость и щедрость, вот добродетели, что приветствует Владычица Озера, и вам они присущи вполне. Вы могли бы стать ее рыцарем… — Очень рад, мастер менестрель. Очень рад. Пестую в себе эти качества без малого два десятка лет. — И все же вы ошибаетесь. Встряхнув напоследок плащом, менестрель двинулся дальше. — Хоть что-то в Туссенте остается незыблемо, — усмехнулся Сигфрид, — храбрый малый этот Пейроль. Я ошибаюсь, ну надо же! — Многие традиции давно изжили себя, — возразила с улыбкой Марэт, — но в этих есть своя прелесть. — Огнем и мечом предлагаете их корчевать? — поинтересовался другой делегат, — те, что себя изжили? — О, ну что вы… — не согласилась женщина, — глаголом, милсдарь Конрад. Глаголом и собственным примером. Дело небыстрое, но, полагаю, этого достаточно. — Похвальная вера в людей, — усмехнулся Конрад, — если помнить, что некоторые умы весьма дремучи. Вам ли, в Новиграде, этого не знать? Настолько дремучи, что любой глагол могут поднять на копья. — Будучи ведомы иным глаголом, — возразила, потемнев лицом, Марэт, — давно, я вижу, вы не были в Новиграде. — Если приложить к доброму слову некоторый кошель монет, — безмятежно заметил Сигфрид, — то процесс, я уверен, ускорится. Простой человек не думает о высоком, когда ему нечего есть. Он думает, что прогневал богов, побивших градом его поля. — Не боги о граде должны заботиться… — задумчиво пробормотала Марэт. — Кто же должен? — достаточно резко спросил третий ковирец, подхватывая с подноса бокал с вином, — боги — это не традиция, милсдарыня Бестреску, их не отбросишь. — Чародеи. — О! У них свои заботы, у нас свои. — Первейшая из традиций, что себя изжила! Здесь показателен пример Нильфгаарда… — Туше! — рассмеялся мужчина и коротко поклонился, — так им и объявим. Отныне, скажем, град — это ваша забота. Марэт ответила ему терпеливой улыбкой и обвела взглядом бальный зал. Обвела — и стиснула в руках нераскрытый веер, чтобы не задрожать, как лист на ветру, чтобы рука не скользнула к горлу, проверить, убедиться — на месте ли ожерелье. Оно было там, тесно обхватывая ее шею, она это чувствовала каждую проклятую минуту. На нее уставился придворный чародей, облаченный в расшитую золотыми нитями мантию и претенциозного вида шляпу — неучтиво, бестактно, долго… Она все же вздрогнула под его взглядом, оглянулась в поисках реданской делегации, взглянула с надеждой на Сигфрида. — Мне говорили, что здесь вершатся многие судьбы, — заявила она, — не хотелось бы, право слово, отстать от прочих. Вы же представите меня Жилю де Руйтеру, граф? Сигфрид согласился, но, как оказалось, нужды в этом было немного. — Бестреску, Бестреску… мне знакомо ваше имя, милсдарыня… — граф де Руйтер едва ощутимо прикоснулся к ее руке и задумчиво сдвинул брови, — припоминаю… кажется, эликсирам вашего авторства я ныне обязан своим добрым здравием. Три года назад, помнится… да, — прервал он поток своих мыслей и ослепительно улыбнулся, — безмерно рад. Марэт, как ни пыталась, вспомнить такого случая не смогла. Не эликсир — зелье! — о котором говорил граф, могло быть сварено доброй полудюжиной ее родственников — близких и дальних; могло и ею быть приготовлено — но тогда в руки графских лекарей попало оно через жадные руки новиградских торговых посредников. Но эликсиры — зелья, впитавшие толику магии, изо всей их большой семьи бралась делать только Винсента Бестреску, ее матушка — и то исчезающе редко, почти никогда. И брала очень дорого за свой труд. — Без знающих лекарей, господин граф, — ответила алхимик с благодарной улыбкой, — и эликсир не панацея. — Что-то тут клеем запахло, — скривился спутник де Руйтера; широкая, немало тронутая сединой борода ниспадала ему на грудь из-под полумаски, — клеем, мылом и маринованными в баночках потрохами. Марэт прекрасно поняла, что он сказал. Граф де Руйтер приподнял бровь, но, покуда, этим и ограничился. Ковирцы быстро переглянулись. — Мы ведь в Туссенте, господа, — лихо сдвинув набок свой мудреный берет, безмятежно заявил Конрад, имевший незадолго до того стойкое мнение о свойствах некоторых умов, — если дама сочтет, что ее честь понесла урон, то пусть повернет голову вправо. Так она увидит своего защитника. — Не горячись. Довольно будет простых извинений… — заметил Сигфрид, — или даже самых искренних, выраженных в золотом эквиваленте. Выбор за вами, Ваша Светлость. Герцог Мансфельд, посланник Каэдвена, лишь усмехнулся. — Да полно, старый друг, — рассмеялся Конрад, — в чужой храм со своим уставом не ходят. Так и шпага ржавчиной покроется — не уследишь! Я вызываю вас, милостивый государь! Марэт двинула рукой, будто разгоняя волны. — Мылом, клеем и травами пахнет имя мое, — покорно согласилась она, из-под маски лукаво поглядев на каэдвенского делегата, — истинно так, обиды в том мало. Этот запах куда чище, чем запах сожжённого Аэдирна, Ваша Светлость. Рот его распахнулся, будто у рыбы, выхваченной на лед, но лишь на пару мгновений. — Последние времена настают, — возмутился мужчина, некогда пожавший руку Мэнно Коегоорна на мосту над истерзанной, окровавленной Дыфнею; возмутился, краснея лицом, — коли нувориши лезут в политику! Раздери меня черт, если я хоть на миг сожалею! Это отвечало интересам… — …несуществующей ныне страны, — вкрадчиво подсказал ему Сигфрид. — Да как вы… клятая темерская невинность! Как будто вы не причастились куска Аэдирна! — задохнувшись, он замолчал под пронзительным взглядом Жиля де Руйтера; высокий — опал, дородный — сжался; пальцы, туго обтянутые перчатками, сжимались и разжимались, — прошу простить! Он стремительно вышел в сад. Жиль де Руйтер с трудом подавил смех — предпочел раскашляться. — Вот теперь я по-настоящему рад. Как вы его… — приподняв маску, граф поднес к глазам кружевной платок, — позже, я полагаю, будут иметь место некоторые трудности, но оно того стоило! Мансфельд как камень, что забился под подкову коню… — Порадуемся его здравомыслию, — подытожил, после недолгого молчания, Сигфрид, — не следует поднимать головы в это неспокойное время. — Это верно, — согласился реданец, — в этом сладком воздухе, как говаривал покойный Дийкстра, не только канделябры подвешены. — Ваши недомолвки мне неясны, господа… — будто бы смутившись своим неведеньем, призналась Марэт. Если их темерские намеренья так очевидны, то плохо их дело… Вместо ответа граф де Руйтер медленно — медленно! — повел породистым орлиным профилем вдоль высокой галереи, опоясывавшей весь бальный зал. Арбалетчики. Не меньше дюжины. Открытые шлема — матовый черный металл… — Ни к чему пугать даму, — возразил Конрад с неожиданно сильным ковирским акцентом, заслоняя широкой спиной вид на галерею, — они здесь для нашего же блага. Южный обычай, если угодно… Возможно, он нашелся бы сказать что-нибудь еще, если б не грянула торжественным перезвоном мазурка. Граф де Руйтер, поправив тугие замшевые перчатки, не без вызова поглядел на него из-под своей орлиной маски, и склонил голову, звякнув рыцарской цепью, перед Марэт. — Не откажите мне в удовольствии танцевать с вами, — просил реданец. Она благосклонно подала ему руку, мельком оглянувшись — Кеаллаха на прежнем месте уже не было. Подала руку д Руйтеру, подарив опечаленному ковирцу одну легкую улыбку с тенью вины в углах. — Это северная мелодия, — заметил вдогонку Сигфрид, — это знак уважения. — Это мазурка «Гарштанг», — невозмутимо поправил реданский граф. Зал был велик — кроме них, в центр зала вышли еще девять пар. — Мне не хотелось бы, чтоб моя соотечественница попала в беду. Позвольте без обиняков, Малгожата, счет времени может идти на мгновенья, — шепнул де Руйтер, неторопливо вставая в круг, — что здесь делает Каэл Тренхольд? Мой старый знакомый не бывает на балах без веской на то причины. — То же самое, что и прочие гости, — ответствовала Марэт, — приглашен на именины юной княжны. — Вы могли бы по праву блистать в Третогоре, что вам Вызима? — Только при дворе Танкреда Тиссенида, господин граф. Ложные надежды не для меня. «И в Городе Золотых Башен…» — в самую душу кольнула внезапная, горькая обида. Но для обиды не оставалось времени — жизнерадостная, ничуть не зловещая мелодия вытолкнула их вперед. Она видела, с каким трудом графу де Руйтеру даются замысловатые фигуры этого танца, как деревенеет его рука и темнеют под маской глаза, стоит ему упасть на колено, чтобы она, как бабочка морфо, кружилась вокруг. Ей, впрочем, было едва ли легче, чем ему самому — на каждое неосторожное движение ребра отзывались короткой болью, а эта улыбка, этот взгляд влюбленного олененка, так необходимый по этикету… Нескольких минут хватило, чтобы понять, из какого теста слеплен посланец Редании. Она догадалась вдруг — и об эликсире, и о старом знакомом. Но Каэл Тренхольд… Каэл Герион Тренхольд был свой, и он не был графом. Пусть так, но жаль было их обоих; темерского волкодава и реданского орла, таких различных, но схожих — неуловимо! — между собою. Сколько их еще — верных Короне, с осколком державы в самом сердце? А в Нильфгаарде — сколько? Верных, честных, благодетельных людей, но преданных империи до конца? Как должно будет поступить с ними, когда пробьет срок? Кто возьмется решать — высокое командование Двурогой Луны? Увидеть бы их… взвесить бы, измерить… Как бы было проще, если б Корона была одна. Одна — на весь белый свет! Но где он, где тот святой, кто смог бы водрузить на голову такую тяжесть, не рухнув в грязь на колени? Она не знала таких людей. Граф де Руйтер справился вскоре с собою: ни разу не наступил ей на ногу и, удерживая на губах безукоризненно светскую улыбку, вел танец безошибочно и мягко. Не всем парам легко давалась мазурка — северный танец, дань уважения гостям, но даже южане, закованные в доспехи белоснежных широких воротников, изо всех сил старались не посрамить. Как сама она в ногах не запуталась, Марэт уже не понимала. — Мне жаль, что вы не разделяете интересы Третогора даже в такой малости, — мягко укорил де Руйтер, провожая ее после танца, — и все-таки будьте осторожны, леди Бестреску. Этим вечером грянет гром, и хотел бы я быть уверен, что знаю, откуда придет гроза… — Если б я знала, то не стала бы держать это под спудом, — уверила Марэт, взглянув на него из-под маски самым открытым взором, — могу я задать вопрос, милостивый государь? Не ложь. Нет, не ложь, почти правду сказала — подумала женщина. Их план должен осуществиться в тишине и покое. Загремит только в случае провала… — Само собой, вы можете, Малгожата, — Жиль де Руйтер согласно качнул витым золотом волос, — отвечу ли я, будет зависеть от самого вопроса. — Вызимир II прислушивается к вашим речам, господин граф? — спросила она, лучезарно улыбнувшись; прежде сама мысль о подобных вопросах, выпавших из ее рта, заставила бы ее похолодеть от собственной дерзости, но теперь, на этом балу, под этой колонной — чего уже было терять? — совершенно нечего, а шанс совершить напоследок доброе дело этого стоил, — ваше мнение ценно для государя? Жиль де Руйтер рассмеялся, и смех его был, как отдаленный звук рога. — Я заинтригован, — ответил он, — обезоруживающая прямота вам к лицу. — Не увиливайте. Ради вас я огорчила прекрасного человека! — Весточку передать желаете? Из Новиграда? — Из Оксенфурта! Услужливый лакей предложил им вина, недрогнувшей рукою придерживая тяжелый поднос. — О, позвольте! Академия щедро оделила нашу делегацию редчайшими, ценными трудами, — гордо поведал реданец, сделав скупой глоток, — знания — вот дар, что пристало вручать юным девам, а Анна-Мария Туссентская, слышали мы, тяготеет к наукам. Вам такого не превзойти. Так что же Оксенфурт? — Вы сказали, Жиль! О, Вечный Огонь, вы сами сказали это! — воскликнула Марэт, недоверчиво распахивая глаза, — многие девы и юноши имеют склонность к наукам, но им не дарят редких трудов, их семьи попросту не имеют средств на обучение… Редания богата, что стоит государю возродить институт вольного слушателя? Это стоило бы дотировать из казны, потому как не благодеяние это, но инвестиция в грядущие годы! Реданец раскашлялся. — Беру свои слова обратно, — глухо заявил он. Во взгляд Марэт щедро плеснуло удивлением. — О неразделении интересов Третогора, — объяснился де Руйтер, — пожалуй, я погорячился. Что ж, я и сам не раз думал о возможности подобного совета. Видимо, это знак. — Не стоит, вы бы глубоко ошиблись. Просто я — человек мира, — возразила Марэт, склонившись перед ним в глубоком реверансе, — благодарю вас за танец и за беседу. Да минует вас молния, господин граф. Мало было притворства в том.***
Каэл страдал. С грехом пополам поддерживая светскую беседу, он вынужден был наблюдать, как нильфгаардский пижон, по непростительной ошибке назначенный адмиралом, вот уже битых полчаса окучивает Делайлу. И наблюдать бессильно — память о Ривии слишком была свежа, повторить подобную глупость значило бы расписаться в неуважении к себе. Слишком многое поставлено было на кон — никому, нет, никому он не даст повода для дуэли, для глупой, бессмысленной дуэли, которая повредит всех их планам. Но и уйти прочь, раскланяться с другими гостями, заняться выяснением обстоятельств, оставив ее одну — нет, одна мысль об этом была нестерпима. Невозможна. Кеес Вармер О`Зеан с рождения, казалось, не знал никаких запретов, не ведал для себя ничего святого! Теперь он играл с Делайлой в шахматы, играл черными и умело, а ценою победы — его победы, само собою! — должно было стать ее согласие отправиться с ним в плавание на Его Императорского Величества Флагмане Золотого Флота «Caer`zaer». После его переоснащения, разумеется. Но гордость брала за родную Темерию, за эту умную, прекрасную женщину, сидевшую рядом с ними — Делайла и не помышляла о сдаче, тонко пошучивала, покачивала бриллиантовыми серьгами, и — время от времени — черные фигуры ложились на стол, выскальзывая из ее тонких, обтянутых перчатками пальцев. Граф О`Зеан гордо держал перед собою белого ферзя. Ему осталось только горестно вздохнуть, когда два белых коня прижали черного короля к его собственной армии. — Победа за мной, — томным голосом проворковала Делайла, — но отказываться от приглашения я не стану. Должно быть, он прекрасен, этот «Caer`zaer»… — и она полоснула по Каэлу предостерегающим взглядом. Молчу, молчу — обреченно подумал рыцарь. Разумеется, кто же откажется взглянуть на переоснащенный флагман имперского флота? Могла бы и не смотреть лишнего… Кеес Вармер О`Зеан расплылся в торжествующей улыбке. — Ваш разум отточен остро и бьет точно в цель, — сообщил он, сияя, как начищенный флорен, — будто кортик нильфгаардского морского офицера… Оберштер вар Грыффырд, опустошив очередной стакан, что-то непочтительно пробурчал, и Делайла расхохоталась. — Ну что вы, я готова поверить на слово, — кивнула она О`Зеану, и улыбка его увяла. Каэл притворился, что понял. — Господа… — к их столу из-за колонны вышла Малгожата, осторожно оглянувшись через плечо, и улыбка на лице адмирала расцвела с прежней готовностью, — леди вар Лоин… — Леди Бестреску, я вижу, вы не теряете времени даром? — Каэл с готовностью подхватился с места, — позвольте представить: граф Кеес Вармер О`Зеан, адмирал Золотого Флота. Оберштер вар Грыффырд, предводитель бригады «Наузикаа». — Это было бы сродни преступлению. Как можно заскучать в столь блистательном обществе? — согласилась алхимик, подавая руку О`Зеану, — адмирал, полковник. Знакомство с вами — большая радость для меня. Даже Грырдрырд сменил гнев на милость, по крайней мере, перестал вливать в себя стакан за стаканом. – Полны цветов темерские сады: в них лилия цветет, обнявшись с розой, — склонив в поклоне темноволосую голову, продекламировал О`зеан, – я плыть готов до утренней звезды за этой безнадежной, тихой грезой… Малгожата тихо ахнула — Каэл видел, как побледнело под маской ее лицо. Отчего бы, никак, верность новоиспеченной супруги получила первую проверку? Привыкай, девочка, привыкай… — Прекрасный экспромт, господин граф, — ответила она, опускаясь на сиденье между Делайлой и Грырдрырдом, — и лилия, и роза, мы сохраним его глубоко в сердце. — Я все еще не видела ни герцога вар Ллойда, ни юной княжны, — с легкой усталостью, с тенью обиды в голосе вздохнула Делайла, — уповаю, они вскоре почтут нас своим присутствием? — Он человек простой. Простой человек, да. Как и я, — надтреснутым, тяжелым, как ржавый лом, голосом ответил оберштер вар Грыффырд, — его тяготит весь этот сиятельный блеск. Как и меня. И немедленно выпил. Как и меня, — с тоской подумала Эвелин, — как и меня… Каэл решил, что расхрабрится съесть сизое, будто шевелящееся щупальце со всеми его присосками, а после — сам черт не брат будет! — пригласит кого-нибудь на танец. Один танец его протез еще стерпит. Все едино — так непринужденно вести беседы, как его женщины, он бы и в лучшие годы не смог, а значит, щупальца не избежать: темерские офицеры не бегут своих страхов. — Расскажите о сражениях, адмирал! — попросила Малгожата — глаза ее сияли пуще золотых звезд на маске, — расскажите об открытом море в ясную ночь! Правда ли, если поднять голову, то можно упасть в небо без берега и без дна? — Ни один рассказ не заменит умозрительного опыта, разве не так? Если бы мне только рассказали о вас, я бы, возможно, пожал плечами, — возразил граф О`Зеан, — но я вижу вас обеих, вижу собственными своими глазами, и сердце гремит мое, как боевой барабан. Так к чему мне понапрасну сотрясать воздух, скажи мне, ярчайшая из звезд? Малгожата потупила взор, склонив голову, и принялась рассматривать сложенный веер. — Пусть это и нелегко, — скупо улыбнулась Делайла, украдкой рассматривая двимеритовое ожерелье, — но юная Анна-Мария с легкостью затмит нас обеих. Кеес Вармер О`зеан испустил тяжелый вздох, полный сожаления и тоски. — Ясность — вот что вам нужно. Прямота. Пусть! Я буду прям, как клинок, — заявил адмирал, глядя, как Грырдрырд вар Грыффырд, старый кавалерист, с кряхтением встает из-за стола и направляется за добавкой, — не откажите мне в удовольствии принять вас на борту моего флагмана! «Caer`zaer» уже теперь не знает равных себе. Второго такого корабля на свете нет. Драгоценная лилия любезно согласилась, не отказывайте и вы! Каэл твердо был убежден, что за все прожитые годы не видел, чтоб люди так раздувались от гордости. — С большим сожалением в сердце, я вынуждена отклонить ваше предложение, — ответила Малгожата с покаянным вздохом, — после приема мне надлежит вернуться в Вызиму. Все мы служим, господин граф. — Одно ваше слово — и эскадра встанет в порту Горс-Велена. Я бы сказал — где угодно, но что я могу поделать, если в Темерии всего один порт? — спросил он, окутанный собственной значимостью, — отдельная офицерская каюта, небо без берега и без дна, мое ненавязчивое общество… Клянусь душой, вы ступите на борт моего корабля! Я покажу вам настоящее море! — Неужели даже в шахматы не сыграем? — лукаво спросила бесстыдная новиградка. — Я не вынесу второго проигрыша подряд, — признался адмирал, — как я могу согласиться, если в моих глазах стоят слезы восхищения? Эскадры в порту Горс-Велена Каэл стерпеть не смог. Одно неловкое, обыденное движение — и на белоснежных бархатных брюках О`Зеана расплылось широкое, яркое, винное пятно. Бокал со звоном скатился на пол. — Прошу простить, — поднялся рыцарь, рукой прижимая к груди рвущееся наружу злорадство, — я так неловок! Это прекрасное вино, видно, было крепче, чем мне казалось. Кеес Вармер, граф О`Зеан, извинения принял — но как скрипело его лицо! — Я принужден ненадолго вас покинуть, — сказал он с большим сожалением, — пообещайте мне, темерская роза. Пообещайте хотя бы подумать. — Предложение бессрочно, адмирал? — Покуда бьется сердце. Он ретировался во глубины дворца, а Каэл, наконец, вытянул под столом ноги. — Цветы темерских садов… — проскрипел он, — вы вели себя просто возмутительно, дамы. Я за вас краснел. Они переглянулись, рассмеялись, будто не осознавая сути всего того, что происходило вокруг — и вместе, рука об руку, оставили его в одиночестве, затерявшись в многоцветной толпе гостей. Каков наглец, эскадра в порту Горс-Велена! Оставалось понять, что крылось за этими словами: пустое бахвальство столичного пустозвона или реальные намерения Города Золотых Башен? А, дьявольщина! Чтобы лучше понять адмирала, следовало самому причаститься моря.***
Щупальце было склизкое; легкая сладость соуса, в который предполагалось обмакивать морского гада перед поглощением, странным образом мешалась с крепким водорослевым, соленым духом; присоски коварно лепились к языку. Проглотил уж, почти не прожевывая — с таким же успехом можно было жевать подметку от сапога, и оно… оно будто ожило в его глотке, завозилось, желая то ли проникнуть в мозг, то ли пронзить ему легкие. Дышать стало нечем, рыцарь закашлялся, из глаз брызнули слезы… Чья-то крепкая рука несколько раз влепила ему по спине, и морской гад вылетел прочь, проскользил по каменному полу под стол. — Наслышан о вас, Каэл Герион Тренхольд. Наслышан, — из-за его спины послышался низкий глубокий голос, — посему никак не мог позволить вам умереть в своем доме. Вокруг стало тихо. Каэл полез в рукав за платком, приподнял маску, вытер лицо — и только после этого обернулся. Роскошная золотая цепь, усыпанная камнями, бросилась ему в глаза — он взглянул выше. Что была цепь? — взгляд! Цепкий, ледяной взгляд голубых глаз, взгляд прирожденного убийцы. Герцог вар Ллойд был высок — выше Каэла на полголовы, и хорошо сложен. Прожитые годы оставили мало следов на его гладко выбритом лице — левую бровь надвое пересекал старый шрам, серебрились виски. Он не скрывал их ничуть, зачесывая волосы назад. Черная парча с узором, что был чернее ее, свободные драпировки, воротник размером со блюдо, на которое клали лосиную голову — он был одет для праздника, не для битвы. Он был у себя дома. — Благодарю вас, Ваша Светлость, — ответил рыцарь, — пусть я уповал, что наше знакомство состоится иначе, я ваш должник. Язык не откусил себе — и уже хорошо. — Понимаю, — согласился вар Ллойд, — однако, вы меня отвлекли. Я должен поприветствовать гостей. Все вы явились, чтобы порадоваться за мою дочь, это ли не счастье для отца? — Прекрасная, разумная и добродетельная дочь, — возразил Каэл, — вот счастье превыше наших скромных персон. Улыбка едва задела тонкие губы. — Я рассчитываю на беседу. Обмен опытом, я считаю, важен для таких, как мы с вами. Да как он смеет, мясник? Между ними нет и не будет ничего общего! Никогда… — Если на то будет ваше желание, герцог, — смиренно ответил рыцарь. Вар Ллойд кивнул и прошествовал дальше — зал ожил, всколыхнулся, заговорил. — Ходит слух, у герцога прекрасная коллекция. Я бы с удовольствием взглянул на нее вместе с вами, — трижды проклятый де Руйтер все же настиг его, — безмерно рад, что вас не поглотило море. — Картины, граф? — Трофеи.***
Леди вар Лоин оказалась не такой уж неприступной загадкой. — Прекрасный выбор, дорогая, — проворковала атташе, разглядывая ее ожерелье, — никогда бы не подумала, что сапфиры так дивно сочетаются с двимеритом, никогда! Возможность хотя бы на минуту снять его с шеи была бы, право, подарком небес… — Можете примерить, если желаете, — Марэт ответила ей медовой улыбкой, — давайте спросим у слуг, где бы нам найти зеркало? По спине и плечам Делайлы прошла едва уловимая, короткая, почти незаметная дрожь. Марэт не заметила бы и сама этой короткой дрожи, если б не знала, что надо смотреть. — Ну что вы, дорогая, не стоит забот, — возразила Делайла, — сапфиров я не носила сроду. — Понимаю. Алюмосиликат бериллия был бы куда уместнее. — Предпочитаю не размениваться на мелочи. За колонной промелькнула лисья маска — как можно сдержаннее, неторопливо до медлительности, Кеаллах рыскал взглядом по залу, желая найти своих. С Делайлой они распрощались — она предпочла вернуться к стайке стройных, звенящих зерриканок. — Она может направлять, — прошелестела Марэт, прежде убедившись, что некому их подслушать, — она чародейка. Кеаллах шумно выдохнул — в его маске, должно быть, нечем было дышать. — Что мог, я узнал. Есть два варианта, — шепнул лис, склонившись к ее уху, — здесь прекрасный сад. Не пожелаешь пройтись? Кусты роз и жасмина распространяли вокруг вязкий, оглушительный аромат, озарены нежным, ласковым светом солнца, едва клонившегося к закату. Широкие, длинные столы, накрытые белоснежными скатертями, стояли в саду, и старое дворянство провинций предпочитало тихую безмятежность сада шумной и душной бальной зале. Звенели кубки и здравицы в честь императора и юной хозяйки бала. По дорожкам, вымощенным белым камнем, бегали дети. В глубине сада, у самого обрыва, возвышалась величественная статуя женщины — густые волосы, искусно вырезанные из мрамора, служили ей единственной одеждой, и длинный, узкий клинок покоился в протянутых навстречу тонких руках. — Владычица Озера, — объяснил Кеаллах, — одна из лучших скульптур. Марэт, не задумываясь, кивнула. — Недосуг мне до голых баб, — честно призналась она. — Делайла… — шепнул повстанец, — ты уверена на ее счет? — Да. Кеаллах нежно сжал ее руку. — Этот меняет наш план? Марэт побледнела, как полотно. — Нет, — твердо ответила женщина, — не меняет ничего. — Хороший, — повстанец приподнял маску; волосы под нею слиплись от пота, — я смог разобраться. Документы либо здесь, в кабинете, что окнами выходит в сад, либо на втором этаже, в покоях, что совмещены со спальней вар Ллойда. Он украдкой показал эти окна — по всему выходило, что искомое может находиться буквально за углом от бальной залы! Нет, так везти не могло никому, по всему выходило — западня. — Нам нужно знать наверняка, — не сумев скрыть тревогу, резко ответила Марэт, — ты же не можешь проверить оба кабинета! Риск слишком велик… — Я сделаю, что должно, — ответил Кеаллах; от прежней хмельной нерешимости не осталось следа, — чего бы мне это не стоило! Она взмолилась, потянув его за рукав — наудачу нельзя! Нельзя… Все, что нужно — это немного времени. — Я найду Каэла Тренхольда… — с трудом пообещал Кеаллах, — я подожду немногий. Говорят — грянет буря. Говорят, княжна не доживет до утра. — Кто, — враз охрипнув, Марэт упала на лавку, — кто говорит? — Общественность, — вздохнул повстанец, — она вступает в совершенные лета, следовательно, вар Ллойд лишится власти над всем Туссентом… — И зачем ему было дожидаться этого дня? — Сам собою, чтоб переложить вину на другой плечи! В голове всколыхнулась рыхлая, тяжелая муть. — Мы уже побеждали, — напомнила Марэт, — и это победим. — Я немногий ждать буду… — уточнил Кеаллах. Как тяжко сгорблена была его спина… Нет, нет — показалось… Медленно, уже без него, она прошлась по саду, приглядываясь к сновавшим кругом служанкам. Одна ей понравилась больше прочих — черные глаза, в меру умные и живые, теплая улыбка на загорелом круглом лице — хороша была девица, как солнечный лучик. Она окликнула ее, когда девица в очередной раз проскользнула мимо. — Да, госпожа… конечно, госпожа, — зачастила служанка, — чем могу услужить? — Безмерна моя печаль: в Туссенте, а вина пить не смею, — горько вздохнула Марэт, — будь добра, принеси мне бокал виноградного сока. Туда, к статуе богини. Там отличные виды… — Госпоже нездоровится? Мне кликнуть лекаря? Отчего ж ей вина нельзя? — Готовлю себя к будущему материнству, — объяснила алхимик, украдкой, с нежным вздохом оглянувшись на в бальный зал, — ученые мужи сходятся во мнении: вредит. — Вот глупость какая, простите уж, госпожа, но иначе и не скажешь! — живо возмутилась служанка, — врут, все врут! Одну минуту, я все принесу. Она сложила на животе округлые, мягкие кисти, торопливо поклонилась и убежала. Сок, что она принесла, был прекрасен — ничуть не хуже вина. — Как тебя зовут, милая? — спросила Марэт, глядя из-под маски на подступавший закат. Служанка нерешительно оглянулась через плечо, жалобно изломила соболиные брови, но потом, видно, решила, что и здесь не бездельничает — ведь с ней кто-то из благородных заговорил, не сидит, не прохлаждается! — Сесилия, госпожа. — Как вам, слугам, живется у лорда-регента? Не обижает ли вас, платит исправно жалование? Сесилия в отчаянии заломила руки. — Что вы, госпожа, я не стану обсуждать господина! Мне такого нельзя! Увидит кто, так на кухню сошлют, котлы драить заставят! А то и высекут! Марэт огляделась вокруг — и никого не было рядом. — Не бойся, милая Сесилия, я никому не скажу ни слова. Никому не обмолвлюсь, вот тебе моя клятва, — посулила она, не сводя с девицы честнейшего, открытого взгляда, который не раз выручал ее в Новиграде, — узнать, каков человек, лучше всего от слуг. Это старо, как мир. — А зачем вам знать, госпожа? — насторожилась Сесилия. — Моя дорогая, разве говорят о таких вещах? — усмехнулась она, — но откровенность на откровенность! — тебе — тебе одной! — я скажу. Я планирую стать его женою. Сколько лет прошло с безвременной гибели Анариетты, согрелось сердце его — а если и нет, я согрею его сама… — Ох, госпожа… — охнула служанка, — даже у вас может не получиться! Уж сколько раз пытались благородные дамы растопить сердце Его Светлости! Куда там! Улыбка Марэт была полна тайны — и уверенности. — Так каков он, Сесилия? Служанка тяжело вздохнула. — Платит хорошо, но в гневе может и побить. А последнее время, госпожа, он часто не в духе… год, что ли, уже… Марэт поставила кубок на пьедестал и взяла ее руки в свои. — Мне нужна твоя помощь, милая. Помоги мне — и он, верно, станет самым добрым господином на свете, — прошептала она, — небольшая услуга, Сесилия, вот, о чем я тебя прошу… Ему придется стать, придется — об этом Двурогую Луну она будет просить отдельно, и очень, очень настойчиво. — Говорите, госпожа, только, прошу, побыстрее! Меня, должно быть, уже потеряли… Марэт быстро кивнула. — Репутация для дамы — что доспехи для рыцаря. Я пока не готова делать свои намерения достоянием общественности, ты ведь понимаешь меня, Сесилия? Не готова… Мне нужно место, где я смогу его дождаться и поговорить наедине, понимаешь? У меня подарок есть для твоего господина, подарок, перед которым он не сможет устоять… Сесилия нерешительно оглянулась, мягкими пальцами стиснула юбки, неуверенно, тяжело вздохнула. — Понимаю, госпожа, — покорно ответила служанка, — кабинет, в котором Его Светлость предпочитает работать, выходит окнами в этот сад. Вон они, эти окна, над кустами жасмина. Ему тоже нравятся эти виды… переводит дух в покое и тишине… если уговорите стражу у дверей, если вас пропустят, то можете дождаться там. Но я никого просить не буду, — покорность разом пропала из ее голоса, — вы уж простите, госпожа, просить не буду за вас! Мне попадет! Высекут! Я и так уж сказала лишнего! — Большего я и не прошу, милая Сесилия. Ты очень мне помогла, — сообщила Марэт, наблюдая, как служанка с расширившимися глазами рассматривает сапфир, вынутый ею, покуда ждала, из дареного Фабианом кольца, — считай это искренней благодарностью и ничем иным, кроме благодарности. Когда я стану герцогиней вар Ллойд, я тебя не забуду. Да как только слова в глотке не встали комом?! — Да это же целое состояние, госпожа! — Это, милая, всего лишь камень. Порождение земных недр. На лице бедной Сесилии отразилась сорокапятисложная гамма чувств. — У вас все получится, госпожа. У вас — получится. Я в это верю.***
У стойки с крепкими напитками разразилась горячая дискуссия — тщедушного вида лысый реданец в очках, туго натянутых на переносицу, убеждал оберштера вар Грыффырда в неизбежной, чудовищной несправедливости — время кавалерии, говорил он, проходит, катится, говорил, к закату слава конных дивизий. Грырдрырд терпел, отмахиваясь от возмутительной лжи, как от докучливой мухи. — Видел я военных… ик! — инженеров, — отвечал он степенно, — сами, бывало, и в седло без помощи не поднимутся! Голова мешает! Да в гробу я… ик! — такое будущее видал! — Ну полно, полно… — возразил, улыбаясь, Каэл, — какому хлюпику рядом с орудием и делать нечего, там грубая сила тоже потребна. — Так эти только расчеты ведут! — воскликнул оберштер, — бумагу изводят! Эх, измельчает солдат. Измельчает! Я в такие времена живать не хочу! — Этому господину больше не наливать, — попросил реданец у кельнера, — а то я, знаете ли, тоже бумагу извожу. Скоро над полями войны так грохотать будет, ух! Диву дадитесь, господа, вот что скажу я вам! — Это кто ж на кого войной собрался идти? — нахмурился Каэл. — А какая разница! — оборвал вар Грыффырд, — вломим и тем и этим! Погоним — ик! — как пчел в Гемерру! — А неважно, господа хорошие, неважно это все, детали несущественные, — менторским тоном ответствовал реданец, — не сегодня, так завтра, не завтра, так через десять лет! Важно то, что война изменится навсегда! Кеаллах слушал их молча и притопывал ногой в такт барабанам, звучавшим в зале. Нильфгаард! — да разве же это танцы? Нет, военное наступление! Каэл чувствовал, как нетерпение снедает друга. — Сад, господа, — тихим, ровным голосом сообщила Малгожата, присоединившись к их компании; Каэл понял, что значит взгляд, предназначаемый им обоим, — здешний сад прекрасен. Розы пышно цветут. Кеаллах кивнул. — У нас тут — ик! — мужской разговор, — вмешался вар Грыффырд, — цветы не интересуют. — Позвольте мне пригласить вашу даму на танец, — послышалось, когда барабаны смолкли; барабаны смолкли, и никто не смог бы перепутать голос, донесшийся из-под маски в виде головы гончего пса, — быть может, это ее развлечет. Всегда готов побеседовать о розах. Люблю цветы. Виконт Они Херзет, личный следователь вар Ллойда. — Извольте, милостивый государь, — нехотя проскрипел лис, кинув недобрый взгляд в сторону Грырдрырда, — не хочу, чтобы она заскучала. Они Херзет вел безупречно, и Марэт кружилась, легкая, по залу. Пальцы, мягкие как железо, впивались ей в спину. — Солнце… Луна… — лениво промурлыкал следователь, — не можете определиться? — Я звездочет, господин бигль, — невозмутимо ответила женщина, — я взираю на небо в целом. — Что же прольется из Кувшина? Сладкое молоко? Алая кровь? — Одно вино. Это Туссент. — Могу я просить вас о милости, госпожа звездочет? Его тихий голос прямо-таки звенел от силы, от власти, был голосом охотника, загонявшего дичь. — Просите. — Помогите мне решить задачу. Очень трудную задачу, не для моей песьей головы. — Извольте. — Предположим, у одной бедной девушки, прибывшей издалека, в комнате обнаружились следы краски… точь-в-точь, понимаете, такой краски, какой была выписана картина, похищенная с аукциона, принадлежавшего доброму моему другу. Картина-то нашлась, право слово, пустяки, но были там и другие вещи, и друг мой по сей день глубоко опечален. Что же мне делать с нею? Подскажут ли звезды, как мне поступить? Марэт возблагодарила небеса, что ожерелье было на ней. Из ее горла раздался тихий писк, и ей оставалось только надеяться, что за музыкой Херзет этого не расслышал. — Что мне до нее за дело? Я ее не знаю, — с ледяным равнодушием ответила она, как только сумела, — но вам стоит убедиться, нет ли ошибки. Быть может, она художница, эта девушка? Последнее дело, если страдают невинные. Так говорят звезды. — Должно быть, они говорят правду, — согласился следователь, провожая ее обратно, — мне совершенно не о чем волноваться. Ничему не укрыться от моего взора. Он поклонился всем троим, проделав это легко, насмешливо, элегантно — и вернулся в глубину зала. — Какие новости? — без обиняков спросил Каэл. — Он как волколак в полнолуние, — тихо ответила Малгожата, — идет по следу. Дело скверное, господа. Кеаллах приподнял маску, встал между ними, приобнял двоих за плечи. Его лицо осветилось такой невозможной, гибельной улыбкой — розблеск молнии, всплеск света был в ней… — Пора, — звонко и легко сказал повстанец. — Возвращайся… — прохрипела Малгожата. Он прижал ее руку к своей груди с таким светлым лицом, будто намеревался провести сквозь самый страшный буран и шторм, как по самому светлому переулку. — Вернусь, — пообещал он, надвинул маску на лицо и затерялся в толпе гостей. — Пойду, займусь делом, — проворчал Каэл Тренхольд.***
Никто не заступил ему путь, никто не мешал — в коридор он вышел неровной, хмельной походкой, огляделся по сторонам… картины на стенах, статуи — он знал, он догадывался, откуда взялась эта роскошь: из других дворцов, усадеб, земель, изо всех мест, которые познали карающую длань Себастиана вар Ллойда. Когда он выходил, проклятый каратель сидел, окружен Херзетом, каким-то золотоволосым реданцем и придворными дамами, и пил покойно вино, которым давно должен был захлебнуться! Прямо напротив бальной залы возвышались могучие, как триумфальная арка, резные двери с золочеными ручками — должно быть, именно оттуда выйдет к гостям юная княжна, когда будет готова. Если будет еще жива… все-таки, кроме проклятой крови вар Ллойда, в ее жилах текла и старая кровь Туссента — да и как можно ненавидеть дитя? Он не хотел ей смерти… Из левого крыла тонким, иногда пересыхавшим ручейком текли слуги, груженые тяжелыми подносами — должно быть, там была кухня. Справа — несколько дверей по обе стороны коридора и поворот, за которым должна была находиться дворцовая библиотека, если все он запомнил правильно… скучавший гвардеец стоял у самой крайней двери, у той самой комнаты с окнами, выходившими в сад. Тем, что охраняли церемониальный вход, почти не было видно его — эти стояли навытяжку, глядели прямо перед собой. Он двинулся по коридору, сжимая пальцами игломет, надежно спрятанный в пене кружев. Камень, что висел у него на шее, приносит удачу? — он проверит теперь. Нет права на ошибку; нет права на смерть — она его ждет… Она верит в него. — Дальше нельзя, — гвардеец, кажется, сам чувствовал себя неловко, — прошу простить великодушно. Такой приказ. Кеаллах повернул к нему голову, будто увидел впервые. — А если я хочу рассмотреть дворец? Весь этот архитектурный изыски? Солдат развел руками. К его стеганому акетону, украшенному золотистой каймой, рукава крепились двойным шнуром, и в прорезях виднелась белоснежная еще рубашка. Так некстати для него… Гвардеец сморщил нос, перехватил алебарду одной рукою и почесал под мышкой. Игла отвалилась, запав глубоко внутрь его одежд, между рубашкой и акетоном. В таких доспехах к концу дня, должно быть, и без того все болит… — И как же мне быть? — спросил Кеаллах. — Разыщите сенешаля, добрый господин, — пожал плечами гвардеец, — если не занят, Айлиль аэп Дуах с радостью проведет вас по замку. Если занят, отыщет, кто сделает это вместо него. — Ладный… — насупился повстанец, — тогда скажи по-простому, солдат: где здесь можно отлить? Гвардеец алебардой показал на дверь с другой стороны коридора, и Кеаллах покорно направился туда. Минута, другая — и густые тени сомнения легли на лицо гвардейца. Потом он стал переступать с ноги на ногу. Еще минута прошла — и бедняга выругался под нос, огляделся по сторонам и направился следом. Он зашел — а Кеаллах вышел. В коридоре не было никого. Но дверь — дверь была закрыта! К чему было закрывать, если помещение под охраной? Сердце гулом набата стучало в его висках. БОМ-М! БОМ-М! БОМ-М! В любое мгновенье рядом могли появиться люди… В любое мгновенье какой-нибудь гвардеец у парадного выхода мог посмотреть в его сторону, и тогда… Пять, десять, двадцать глухих ударов — и дверь поддалась, не скрипнув — закрыть, закрыть ее поскорее! Замок неприятно щелкнул.***
Сбросив маску на затылок, Кеаллах торопливо огляделся. Скромным было убранство, скромным — никакой лишней роскоши… на полу — шкура медведя с лапами и с головою. Тяжелый дубовый шкаф, крытый янтарным лаком, стол к нему в пару, широкий, крытый зеленым сукном, на нем — чернильница, и перья, и стопка резаной бумаги, серебряный поднос с кувшином, с кубком на узком горле. Внутри не вино — вода. Сбоку от стола, у окна, грозно стояли полные рыцарские латы с золотым Великим Солнцем на брюхе. Золото… много золота и много тьмы — вся суть Нильфгаарда! Высокие крылья хищной птицы воздымались над шлемом. Оружие на стене — два парных кинжала, длинных, чуть загнутых, острых даже на вид. Два меча-бастарда, на каждом, вместо навершия — разверстая змеиная пасть. Простенький, без изысков, меч для одной руки — но по лезвию вилась какая-то надпись… любопытство обожгло разум, но на него не было времени. Он заглянул под медвежью шкуру; прислушиваясь к звукам из коридора, простучал пол. Вскрыл ящики стола — все три! — и тщетно. Того, что он искал, там не было. Сколько же времени прошло — две минуты, три? Все десять? Он бросился к шкафу. Проклятье, да! — дно шкафа было двойным. Проклятый замок. Проклятый Ульфгар Дальберг! Проклятый вар Ллойд! Такой замок был ему не под силу… До ночи провозится — да кто ж даст ему это время? Кеаллах яростно выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы и принялся за замок. Он не знал, кому молиться, не знал, кто ответит, и потому призывал всех богов, что мог вспомнить, по очереди. Призывал — и ворошил отмычкой в сложном хитром замке. Замирал, прислушиваясь к звукам из коридора, и продолжал истязать замок, а память услужливо подбрасывала ему лица мертвых друзей, женщин и мужчин, старых и молодых, отдавших жизни свои за свободу, которой не сумели дождаться… Раздался тихий звон, и Кеаллах застыл, не веря себе. Стальная дверца, размером с распахнутую книгу, с щелчком открылась, и там… там было всё! Всё! Численность, снабжение, планы высокого командования, и дневник — не иначе, дневник! — плотная книжица в потертом кожаном переплете. Он сгреб бумаги в охапку, и лицо его задрожало. За дверью послышались шаги, виноватый голос гвардейца — и ключ вошел в замочную скважину. — Надо будет приказать ключнику смазать замок, — проворчал голос герцога вар Ллойда, — что-то совсем плох стал. Кеаллах захлопнул дверцу, заложил дно, огляделся. Открываю шкаф — а там повстанец… Нет, нет, в шкаф они первым делом заглянут…Зарешеченное окно… толпа аристократов в саду… — Мы не пропустим появление княжны? — спросил Каэл Герион Тренхольд, — мне не хотелось бы ее огорчать, дав много воли своему любопытству. Ключ замер в замке. — Полноте, Тренхольд, — послышался незнакомый голос, — Его Светлость послал к ней слугу. Кеаллах затолкал документы за пазуху, нырнул под стол, сжался, обняв руками колени, в тесном пространстве для герцогских ног. Дверь распахнулась настежь.***
Каэл нашел вар Ллойда в окружении самых неприятных ему людей. — Где же делегат от Махакама, господин Тренхольд? — глумливо спросил Они Херзет, чувствуя близость кормящей руки, — Его Светлость встревожен. В добром ли здравии Ульфгар Дальберг? Каэл скорбно вздохнул. — Приношу извинения от лица Темерии и Махакама, Ваша Светлость, — ответил рыцарь недрогнувшим голосом, — Ульфгар Дальберг не справился с искусом и нырнул в синюю яму. У его постели денно и нощно дежурят лекари. Герцог благосклонно принял извинения. — Вы вовремя, Тренхольд, — вскинул голову де Руйтер, — я уже целую вечность убеждаю герцога показать мне его знаменитую коллекцию, но дамы, однако, против: говорят, юная княжна скоро выйдет. Не был бы де Руйтер собою, если б тут же не принялся расточать им улыбки. Дамы, не уместившиеся в будуаре княжны — одетые по последней моде, светловолосые, румяные — не отвести глаз! — явно без приязни относились к этой коллекции. — Чем больше я слышу об этом собрании редкостей, — поддержал Каэл, — тем больше мне хочется увидеть его своими глазами. Герцог кликнул слугу и отослал к дочери. — Хорошо, — сказал он, оживившись, будто разом сбросив десяток лет, — если таково ваше желание. Я попрошу Анну-Марию немного подождать. — Судя по тому, что я слышал, собрание занимает несколько залов? — уточнил Каэл. Улыбка едва тронула губы вар Ллойда. — Слухи, как всегда, преукрашивают действительность. Коллекция моя не так обширна, как говорят, и знаете, Тренхольд, я даже рад этому, — ответил герцог, — вы сами все поймете, когда увидите. Так что нет — кое-какие экспонаты я храню в своем кабинете, остальные, менее интересные, в другом помещении. Хранит в кабинете! Каэл похолодел. Если у Кеаллаха все получилось, он как раз должен был находиться там. А у него должно было получиться — иначе б подняли тревогу. Время, время, время… — Быть может, покажете нам и библиотеку? — спросил рыцарь, — о дворцовой библиотеке слухи ходят не менее занимательные. — Я вас не узнаю, Тренхольд, — прыснул в кулак де Руйтер, — не замечал прежде за вами книжной тяги! — Люди меняются, граф, — холодно возразил Каэл, — вот, второго дня я начал читать «Убийство в переулке…» Несколько лишних минут, право слово, «Убийство…» ему подарило, но герцог встал. — Анна-Мария будет счастлива показать вам библиотеку, когда окончится официальная часть, — сообщил он, — с этим не ко мне, господа. Они зашагали по коридору — сам вар Ллойд, Они Херзет и граф де Руйтер — дамы предпочли торопливо откланяться. Гвардеец у дверей выглядел измученным. Выжатым досуха… вар Ллойд, доставая ключ из поясной сумки, его походя отругал. — Мы доподлинно не пропустим появление княжны? — громко, надеясь, что Кеаллах, если он по сей час внутри, услышит его голос и успеет хоть что-нибудь предпринять, спросил Каэл, — мне не хотелось бы ее огорчить, дав много воли своему любопытству. Ключ замер в замке. — Полноте, Тренхольд, — ответил де Руйтер, — сами видели, Его Светлость послал к ней слугу. Войдя внутрь, Они Херзет подобрался, как гончий пес, готовый к погоне, шагнул к шкафу, опустил бронзовую ручку на одной из дверей, хмыкнул — и встал к шкафу спиной. Себастиан вар Ллойд вынул из креплений простой, невыразительный меч — в оружейной лавке Каэл мимо бы прошагал, но по лезвию клинка вились руны Старшей Речи — их Каэл сходу не разобрал. — Вот он, тот меч. Это был памятный бой: Мехт, палящее лето 1274-го, восстание Ллиира, да-а… — со взглядом, подернувшимся пеленой ностальгии, поведал вар Ллойд, — сам Ллиир-то, их предводитель, только языком мог ворочать, а вот Ральдарн, его правая рука, это дело другое, даром, что купец был. Я пришел к нему сам. Я выбил меч из его руки и поверг его в пыль. Добивать не стал, — закончил он гордо, — на площади повесили. — Могли уж и добить, — заметил Каэл, — раз противник, говорите, достойный был. — Когда дело касается предателей отчизны и иностранных агентов, законы чести становятся неуместны, — возразил вар Ллойд менторским тоном, — чем лучше противник, тем больше страха посеет его публичная казнь. Вам ли того не знать! — Вы слишком вдохновенно повествовали, — пробурчал Каэл, — Ваша Светлость… Кеаллах стиснул зубами собственные свои пальцы, в глаза брызнула кровь, но и этого было мало, чтобы сдерживать рвущийся наружу гнев, чтобы оставаться на прежнем месте, чтобы сидеть тихо, тихо, как мышь! — а не кромсать ножом ненавистного вар Ллойда, пока жива душа. И все-таки он остался на месте. — А что написано на клинке? — резко спросил Жиль де Руйтер, — отсюда не могу разобрать. Герцог протянул ему меч на вытянутых руках. — «Назаирские розы краше всего при свете луны», — прочел реданец и вскинул взгляд, — что это значит? На лице вар Ллойда прорезалась гримаса крайнего отвращения. — Безумцы… Назвали свою жалкую общину Двурогой Луной, а символом избрали синюю розу, что растет только в Назаире, — обронил он тоном, будто походя давил насекомое, — готовы всю империю забросать своими трупами. Больные ублюдки. — Революционеры? — уточнил де Руйтер. — Шантрапа, — отрезал вар Ллойд. Прокашлялся в кулак. — Прошу прощения, господа. Я ведь, в сути своей, человек простой. Мой отец был сапожником, — со странной гордостью поведал вар Ллойд, — но император не обошел меня чашей на жизненном пиру, не оставил без награды верную службу. Всем, что я имею сейчас, я обязан Иоанну Кальвейту, — он помолчал, — и Анариетте. — Понимаю, — голос де Руйтера малость охладел. Розы, значит… так вот почему Малгожата аж с лица позеленела, когда О`зеан приплел розы, что переплелись с лилиями. Решила, значит, что пустозвон этот все знает, что прямо в лицо ей об этом говорит… Они Херзет подобрал с медвежьей шкуры несколько рыжих волосков — поднес их к глазам, растер между пальцами, даже понюхал. Змееглавых мечей вар Ллойд трогать не стал. — Ведьмачьи, — сказал он, как сплюнул, — кинжалы тоже его. Клятые мутанты, они же обязаны соблюдать нейтралитет! Мало империя им платила? Нет, туда же, к повстанцам! Многие, чего таить, тогда полегли, — он тяжко вздохнул, — он, признаться, и мне оставил на память рану. Предпочту оную не демонстрировать. — Приблуда змееглазая, — согласился Каэл, — вы и его повесили? — Убил на месте, — возразил вар Ллойд, — слишком опасен был. — А что доспехи? — полюбопытствовал де Руйтер, кивнув на латы, — какая у них история? — Никакой, — ответил герцог, — это мой доспех. — Выглядит новым, — не упустил своего реданец, — я бы сказал, первозданным. Прекрасная работа. — Ему двадцать восемь лет, — улыбнулся вар Ллойд, — мало кому удавалось коснуться меня клинком. — Дружеский поединок? — предложил Каэл. — Извольте, — улыбка согрела ледяные черты вар Ллойда, — никогда не бегу хорошего поединка. Завтра, перед турниром? — Завтра, — согласился Каэл. — Я рассчитываю на аналогичное предложение, — предупредил де Руйтер. — Как пожелаете, граф, — с легкостью согласился вар Ллойд, — меня хватит на всех. Они Херзет шагнул к нему, но герцог отстраненно махнул рукой. — Что ж, пойдемте, — сказал он и распахнул дверь, — покажу вам остальное. Следователь напоследок обвел кабинет тяжелым взглядом и вышел следом за ними.***
Кеаллах выбрался из своего укрытия — руки его тряслись, и губы, и нос. Содрогалась сама душа. Он снял со стены меч отца, заправил его за пояс — но замер, тяжело дыша, и торопливо вынул клинок, опустил на стол. У окна все еще ждали генеральские латы, и крылья хищной птицы воздымались над ними.***
Они не успели рассмотреть все — но Каэл, видит Мелитэле, был бесконечно далек оттого, чтоб об этом жалеть. Только покинули кабинет, только вышли в коридор, полный картин и статуй, как Айлиль аеп Дуах возгласил, что она идет, и распахнулись двери, высокие, как триумфальная арка. Точеную, уже вполне сформировавшуюся фигуру Анны-Марии, княжны Туссентской, мягко обволакивало многослойное платье из легчайшей, как дуновение ветерка, ткани, из ткани, расшитой бледно-голубыми фиалками. Локоны пепельных волос, убранных в высокую прическу, были прикрыты полупрозрачной вуалью, трепетавшей от сквозняка. Была она прекрасна, как дыхание ранней весны, как звон пролесков в тайных пущах, как блики уходящей с небосвода луны… Она повернула горделивую головку, улыбнулась полудетской, нежной, чуть застенчивой улыбкой, послала в их сторону взгляд, предназначавшийся, должно быть, только отцу. Придворные дамы казались дурнушками подле нее… и какие глаза — цвета густой весенней травы, их взгляд будто проникал в самую его душу. — Проводи меня, отец… — попросила княжна, — мне немного страшно… Герцог вар Ллойд, мясник, старый каратель, встал рядом с нею и с улыбкой предложил дочери руку.***
Обе они, бедняжки, уже места себе не находили. — Тиара у вас? — нервно уточнила Делайла, — не изволили потерять? — Ты видел его? — Малгожата дернула за рукав. — Не потерял, — ответил Каэл, вынимая шкатулку, — не видел, и это славно. Анна-Мария шла, ступая медленно, горделиво, едва ли опираясь на руку отца; шла, улыбаясь своею чуть застенчивой улыбкой, шла, подначивая придворных и заговаривая с посланниками стран и провинций, для каждого отыскивая и слово, и улыбку. — Она прекрасна, — выдохнула Малгожата ему на ухо. — Приветствуйте Ее Светлость, Анну-Марию-Генриетту, княжну Туссента, — возвестил Айлиль аеп Дуах, и зал ответил ему ликованием, — вступающую ныне в свои совершенные лета! Княжна оглядела зал. — Нам так радостно видеть сегодня всех вас! Мира и благоденствия желаем мы вашим землям, мудрости правителям и радости живущим желаем мы. Уповаем на то, что никто не будет уязвлен… — голос ее был тонок и мелодичен, как перезвон серебряных колокольчиков, и все же, все же долетал до каждой пары ушей, — никто не будет обижен нами, если первыми мы выслушаем делегатов из славной Темерии. Ваши страны не менее увенчаны славой, но я всегда питала интерес к несгибаемой этой державе. — Дочь… — укоризненно и тихо обронил герцог. — Подарки! — тоненько взвизгнула младшая из придворных дам, ее, княжны, ровесница. — Будем, — с улыбкой, утверждавшей обратное, заявил Сигфрид. Зал зашептался. Кто-то явно был уязвлен. Каэл глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, делая шаг вперед: он не успел подготовиться, не знал, что ему говорить. Просто сдвинул крышку со шкатулки, желая оттянуть неизбежное. Просто глубоко поклонился княжне и отцу ее. Взглянул в яркие прекрасные глаза. — Теперь я подлинно вижу, что ваша красота столь же совершенна, как и те земли, которыми вы будете править, — медленно, чтоб от волнения не проглотить слова, заговорил рыцарь, — истинно говорю, ничто не сравнится с собственным вашим сиянием, даже драгоценные каменья из личной коллекции Фольтеста Темерского. Примите же этот дар, княжна, как знак светлой дружбы между нашими державами… Тиара засияла тысячей бликов, и ярче лунных лучей сверкал в ней беспорочный адамант. Княжна благосклонно склонила голову. — Наденьте ее на нас, — велела она, — пусть все увидят ваш дар. Каэл сунул шкатулку торопливо подскочившему прислужнику, и двумя руками, почти не дыша, благоговейно, надел тиару на голову княжны… Она судорожно распрямилась, будто в спину ей вошел клинок. Она подняла голову — и молочное сияние заполонило ее глаза. — Анна! — вскричал вар Ллойд, — Анна, девочка моя! — с ненавистью, со страхом, с непониманием герцог оглянулся на Каэла, — темерец, ты чего наделал? Мгновение — и Анна-Мария раскинула руки, повернула их ладонями вверх — и воспарила. — ОБЕРНЕТСЯ ЗЕРКАЛО МОРЯ ЛЕДЯНЫМ СТЕКЛОМ, КОГДА НА ДНЕ ПРОРАСТЕТ ДРЕВО. ЛЕД ТРЕСНЕТ И ДРЕВО УСТРЕМИТСЯ ВВЫСЬ, А КОРНИ ЕГО — В НЕДРА ЗЕМНЫЕ. И СОДРОГНЕТСЯ ЗЕМЛЯ, И СРОВНЯЕТ С СОБОЮ ГОРЫ, А РЕКИ ВЫБЬЕТ ИЗ БЕРЕГОВ… Каждое слово поднимало внизу ураган, бурю и вихрь — людей разбрасывало по залу, как утлые лодки в шторм. Придворный маг сполз по колонне, невидящим взглядом уткнувшись в высокий расписной потолок — колонна оказалась прочней. Где-то завозилась Делайла, оперлась локтями о пол, сплевывая кровью изо рта. Но Каэл — Каэл был в оке бури. Слуги, которые сумели — те разбежались. — Ковир и Повисс! — взревел Сигфрид, — мы отступаем! — ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА ОТРАЗИТСЯ В ВОДЕ, ЗАГОРИТСЯ В НЕБЕ, УКАЖЕТ ДОРОГУ ВСАДНИКАМ, ЧТО МЧАТСЯ В ПУСТОТЕ БЕЗВРЕМЕНЬЯ ПО НЕВЫНОСИМОМУ ХОЛОДУ, А СЕРДЦЕ ВЛАДЫКИ СЕВЕРА ОБЕРНЕТСЯ ОСКОЛКОМ ЛЬДА И ЗАЛЬЕТ ОН КРОВЬЮ ЗЕМЛИ СВОИ И ЗЕМЛИ ЧУЖИЕ… Зерриканки ощетинились кругом сабель. Оберштер Грырдрырд не донес до рта рюмку за здоровье княжны. Дробью рассыпался перестук копыт — в зал влетела лошадь, черная, как ночь, прекрасная, как сон. Черный всадник, укрытый плащом, приподнялся над седлом, собран — низко надвинут капюшон, не разобрать лица. — Арбалетчики! — прохрипел вар Ллойд, запрокинутый на полу, — арбалетчики… Болты ломались прямо в воздухе, как гнилые прутья. — Тренхольд! — в уши вонзился отчаянный вопль Делайлы, — уходим! Немедленно, сейчас, мы уходим! — Малгожата… — прохрипел рыцарь, — где она? — КОРОЛЕВА ЗИМЫ НАДЕНЕТ КОРОНУ И НАСТАНЕТ ЦАРСТВИЕ ЕЕ. И БУДУТ СТЕРТЫ В ПЕСОК И РАЗВЕЯНЫ ПО ВЕТРУ КРЕПОСТИ ЛЮДСКИЕ РУКАМИ ТЕХ… Черная лошадь совершила невероятный, невозможный прыжок — а всадник, подхватив Анну-Марию в седло, понесся дальше, и дальше… пока не проскакал через стену… Пока не исчез. Шторм внизу стал утихать. Малгожата лежала на полу в следах собственной рвоты — кровь хлестала у нее из носа, вытекала из ушей, и скрюченными пальцами женщина царапала себе горло. Каэл обхватил ее поперек туловища и потащил за собою. — Куда? — спросила на бегу Делайла, — мне нужна минута. Да, минуты хватит. — Тренхольд, — на их пути вырос граф де Руйтер, — я так и знал. Знал, что добра от тебя не жди… отпусти девушку! Он улыбнулся, вытягивая шпагу… — А тебя жизнь не учит! — огрызнулся Каэл, пнув его в колено. Железной ногою, краснолюдским протезом. Раздался треск, и реданец, не успев издать ни звука, рухнул без чувств. — ЗАДЕРЖАТЬ ИХ! — ревел герцог вар Ллойд. — ТЕМЕРЦЫ ПОХИТИЛИ МОЮ ДОЧЬ! — Ни с места, — опираясь одной рукой на колонну, а второй на легкую саблю, простонал Они Херзет, — клянусь Великим Солнцем, вы пройдете только через мой труп… — По просьбе вашей, — откликнулась Делайла, вытянув вперед обе руки, — да будет вам. Бриллиант, сияющий в ложбинке ее грудей, разгорелся ярким свечением — а в глазах Они Херзета пророс лед. Следователь рухнул на спину, и рука, сжимавшая саблю, мгновеньем назад еще живая, раскололась в локте и рассыпалась сотней кусков. — Знаю одно место, — Каэл, выпучив глаза, только вспомнил про кабинет вар Ллойда, про крепкие дубовые двери, про Кеаллаха, которого не следовало бросать, — живо за мной! Потом будет им, о чем поговорить. Вослед летели болты — и ломались о невидимый щит. Они бежали по коридору — Делайла бежала, а Каэл тащил Малгожату, едва-едва начинавшую приходить в себя, ослабевшую, едва переставлявшую свои ноги… дверь резко распахнулась, ударив гвардейца в спину, и на пороге показалась фигура в черном доспехе, с сияющим солнцем во всю кирасу — в каждой руке по мечу, за поясом –длинные парные кинжалы. Крылья хищной птицы воздымались над шлемом. — Это ты?! — спросил Каэл, надеясь, что за мечом тянуться ему не придется. — Это я, — ответили латы глухим голосом Кеаллаха. — Эффектно, чтоб вас, — фыркнула Делайла и вбежала, потеснив его, внутрь, — но на пафос нет времени, господа. Крепко держите дверь! Дверь захлопнулась перед гвардейцем. Усадив Малгожату в кресло, Каэл бросился обратно, налег на дверь плечом и всем весом. Кеаллах помог — откинув забрало, он стал похож на человека. — Что за черт происходит? — выкрикнул повстанец, — почему вас жевали? Делайла принялась выкрикивать незнакомые слова и махать руками. — Она… она… — простонала Малгожата, непослушными пальцами копаясь в сумке, — она чуть не убила меня… такой дикий всплеск… — Чего? — удивился повстанец и показал на Делайлу, — она? — Княжну похитили! — объяснил Каэл, — но это не мы! В дверь стали стучать — стучать нетерпеливо, стучать топорами… — Еще немного, — пообещала Делайла, и там, где прежде стояли латы, стал разверзаться кружевной пламенник магического портала, — еще чуть-чуть… — Проклятье! — Каэл отшатнулся, когда топор пробил дверь совсем рядом с его рукой. — Нашла… — пробормотала Малгожата, с трудом добрела до окна и выронила в него шкатулку с трехгранным камнем, с магическим маяком. Стрела вонзилась в оконную раму. — Вам что, особое приглашение нужно? — гневно осведомилась Делайла вар Лоин, агент Тьма, — бегом, кому сказано! Портал принял их в пылающую утробу, и в кабинете стало густо от вооруженных людей.