По воле рока так случилось,
Иль это нрав у нас таков?
Зачем троим, скажи на милость,
Такое множество врагов?
Но на судьбу не стоит дуться,
Там, у других, вдали – Бог весть!
А здесь у нас враги найдутся,
Была бы честь, была бы честь!
(сл. Ю.Е. Ряшенцева)
9 мая 1303 года, горы Амелл Огни вокруг него вспыхивали и погасали. Горячий, обжигающий синий, холодный, умирающий – красный. Он не касался их; какой-то частью рассудка, что в нем еше оставалась, понимал: коснется – и смерть! Он падал. Падал бесконечно, ощущая, как несуществующий ветер забивает несуществующее дыхание все глубже в несуществующую глотку – а потом летел вертикально вверх, и крупицы звездной пыли, казалось, били его по щекам. Ветер перестал, и колючая, мягкая, восхитительно реальная трава уткнулась ему в лицо. Каэл, скрежеща зубами, проморгался, перевернулся на спину и одним рывком сел. Пламенный зёв портала беззвучно схлопнулся за спиною Делайлы – она была единственной, кто устоял на ногах: Кеаллах осел недвижимо, уставившись на прозрачный пламень горного озера, в котором медленно тонуло закатное солнце; мелко дрожала Малгожата, свернувшись слепым котенком в траве. Молодые травы пахли горько и густо, как в последний раз: острыми, рваными пиками вздымались над ними горы Амелл, и рушились, глухо рокоча, водопады. Дом был обнесен низкой каменною оградой, перевитой плющом, и сам был сложен из плотно подогнанных друг к другу камней, обомшелый, серо-зеленый, с крышею, крытой дерном. – Мы в полном дерьме, – доверительно и громко сообщила Делайла, – нельзя терять ни минуты, – она повела рукою в сторону дома, – прошу за мной. Каэл вскочил на ноги. – Проклятая колдунья! Сколько раз я тебя спрашивал? Молчала, как рыба! – взревел он было, – мы должны были остаться, понимаешь, мы должны были объяснить… найти слова… это все не мы! – И болтаться в петле, – оборвала его Делайла, – не будь идиотом, Тренхольд! Такого никому не объяснить… – Мы даже не попытались. Нам надо вернуться! – Нет. Я не позволю тебе умереть. Приказа такого нет. Горечь брызнула в ее ледяные глаза. Горечь, и сожаление – и Каэл заметался по поляне, взвыл, запнувшись ногой о камень. – Там осталась Тоскана! Доспехи! Деньги! Да ты на себя посмотри, чаровница, не дойдем ведь – замерзнешь в пути! В стороне тоненько, как побитая сука, принялась подвывать Малгожата. – Мой дублет… – выдавливала она между всхлипами, – …и дублет, и роза, все там осталось! – Да что ты несешь? – рассвирепел рыцарь, – какие тряпки в такую минуту? Какой дублет? –Ленты! Ленты Агнешкины… были на нем нашитые… – всхлипнула Малгожата, – покуда со мною были, знала… что вернуться сумею, что ничего меня не возьмет… чтоб за нее посчитаться… смогла… Она заколотила руками по земле. – Сплошное нытье! Что забыли, то не взяли! – в брезгливом негодовании стиснув рот, отрезала Делайла вар Лоин, – снаряжение в подвале, подберите себе что-нибудь, а мне понадобится время… – заявила она и зашагала к дому. – А мне теперь все единый… – Кеаллах, непривычный к латам, с трудом поднялся на ноги; голос у него был убитый, исполненный тоски, как дождливый ноябрьский вечер, – кто ж теперь поверит, что вар Ллойд бумаги добрый воля отдал? Малгожата вскочила на ноги, толкнула его в грудь, отмеченную солнцем. С таким же успехом она могла бы толкнуть скалу. – Лжец! Скотина! – выкрикивала она, задыхаясь от возмущения. – Сволочь! Каэл приблизился, но вмешиваться не стал. – В чем я солгал тебе? – ровным, стеклянным голосом спросил Кеаллах. Она отвела руку за спину и резко, без предупреждения, выбросила вперед плотно сжатый кулак. Голова его запрокинулась, Кеаллах от неожиданности отшатнулся на пару шагов назад, на подбородке отпечатался четкий след от массивного кольца. Малгожата охнула и затрясла рукой. – Доспехи надевал! – набрав в грудь воздуха, продолжала она. – Мечи брал! – Да, – ответил повстанец, не притрагиваясь к ушибу, – хотел, чтобы вар Ллойд увидел, где я прошел. Хотел, чтоб он увидел мое лицо перед смертью… – Ты был там? – понимающе спросил Каэл, – ты все слышал? – Он бы увидел, где ты упал! – взвыла Малгожата, – там дюжина арбалетчиков пряталась на галерее, не говоря уж… – Хорошо, что ты этого не сделал, – перебил Каэл, – я тоже не хвалю. Но я понимаю. – Спасибо… – прошептал Кеаллах и его лицо просветлело, – теперь мне легче. – Никогда так больше не делай… – Малгожата прижалась лбом к прохладному металлу его кирасы и зарыдала, – никогда в одиночку… Каэл помолчал. Мешать им не хотелось. – Как вы думаете, кто похитил княжну? – спросил он, когда влюбленные исчерпались в слезах и словах, – глубокая тень брошена на Темерию, но это не мы… Мы должны разобраться. Должны понять. Должны… – Эльфы. Больше некому, – тихо ответила Малгожата, – это пророчество теперь набатом мне бьет в виски… – Какое пророчество? – насторожился Кеаллах. – Да то же самое, meleann, – устало сообщила она и ретировалась к озеру, смывать с себя следы бала, которые, наконец, заметила, – то же самое, – донеслось издалека, – про смерть и погибель! – Надо поинтересоваться у госпожи вар Лоин, умеет ли она проходить сквозь стены, или ее товарки, – нашелся Каэл, – мне кажется, что все это, от начала и до конца подстроено черными. Густеющая тьма надвигалась на долину, и с горных пиков срывался холодный ветер. – Умеем, – подтвердила бесшумно вернувшаяся Делайла, – умеем, Тренхольд. Но выглядит это не так. В руках она несла толстую связку черных свечей, наполовину сточенный кусок белого мела и глиняную банку, закрытую плотно подогнанной пробковой крышкой. – Значит, не черные? – спросил Каэл. – Хотела б я знать, – отрезала чародейка. Когда она принялась в прихотливом порядке устанавливать свечи на маленьком, каменистом, свободном от травы участке земли за оградой, Каэл насторожился. – Что это за место? – спросил он. – Логово страшного вампира? Отдел оксенфуртской библиотеки? – насмешливо фыркнула Делайла, – это мой летний дом, Тренхольд, каждый год, незадолго до Мидаэте, я удаляюсь от мира и в одиночестве рисую. – Многие знают об этом месте? – не унимался рыцарь. – В первую очередь Иоанн Кальвейт! – рассердилась Делайла, – помолчи, Тренхольд. Помолчи – и ни при каких обстоятельствах не вступай в круг! В центре композиции, освещенной трепещущим светом черных свечей, исчерченной мелом, она утвердила свою глиняную банку со снятой крышкой. Опустившись на камни, подобрала под себя ноги – и зашептала. Ветер запускал шаловливые пальцы в глиняное горло, вынимая легкую пыльную взвесь. Алмаз на шее Делайлы заполыхал, как звезда, и шепот стал громче, увереннее, в нем отчетливо прорезались повелительные нотки. – Что она делает? – Кеаллах не стал приближаться, остановился за углом дома, – Каэл Тренхольд, жар с равнин, что она делает?! В его голосе звучала тревога и неприкрытый страх. Шепот перерос в торжествующий, властный крик. Прах взметнулся из сосуда, взметнулся, обретая форму темно-серого облака, скупо очертившего огромную, как гора, бородатую тушу с пламенеющими провалами глаз. – Шайтан, – хрипло, с большим трудом выговорил Кеаллах и, ни на мгновение не сводя с него испуганных глаз, попятился ко входу. Дверь захлопнулась с визгом петель. Каэл, разинув рот, рванул из ножен клинок, но меч со скрежетом застрял, а ноги будто приросли к земле. Рядом, положив руку ему на плечо, встала Малгожата. – Некромантия, – сказала она таким голосом, будто голой пяткой наступила на жирного паука, – тише, это ничего, Тренхольд… это ничего… Он отпустил рукоять. Поверил… – Кто меня звал? – яростно прогудело облако, – нигде от вас покоя нет, даже во смерти! – Не я тебя призвала, но Темерия! – победительно возвестила Делайла, – покорись моей воле, ведьмак! – Да чихал я на вашу Темерию, – пророкотал дух, – там пиво, говорят, кислое. – Хами, хами, – оскалилась чародейка, – не послужишь мне, так нигде не найдешь покоя. – Нет бы по-человечески попросить, – снова загудел дух, – так нет же, сразу к угрозам перешла. Вот курва ты чародейская… Каэл поверил. Совсем поверил: это ничего… А Делайла, она молчала. Она молчала так долго, что дух взревел от нетерпения. – Ну так что там надо вашей Темерии? – гул раздался почти смиренный, – давай уж решать, держишь ты крепко! – Укажи нам дорогу на Хаэрн Кадух, – ответствовала Делайла; на лбу у нее проступили капельки пота, – в крепость, что была твоим домом. Раздался грохот горного обвала – Каэл не сразу понял, что дух смеется. – Домом? Домом?! Да ты шутишь, женщина! Ноги моей там не будет! – Их у тебя нет, – холодно заметила чародейка. – Я Юнод из Бельхавена! У меня нет ног и нет дома! – Так ты будешь сотрудничать? – Нет! Делайла сплюнула магическую формулу, закрыла глаза, протянув в его сторону руку с растопыренными пальцами – и дух закричал. Малгожата рванулась вперед. – Стой! – запоздало выкрикнул Каэл, бросаясь следом, но в круг она не вошла, остановилась на самой грани. – Остановись! – крикнула она, – тебе кто нужен: союзник или раб? – Раб подойдет, – откликнулась Делайла, не открывая глаз. И не остановилась. – Да эти вопли слышны в Боклере! – возмутился Каэл, – хватит! – Хватит! – согласно заревел дух, – я буду… я… буду… сотрудничать… Делайла рывком опустила руку, и обрушилась тишина. – Ну и стерва же ты, чаровница… – пророкотал Юнод, – зато хороша, чертовка! – Это к делу не относится, – оборвала его Делайла. – Зачем вам в Хаэрн-Кадух? Там ничего нет! Там снега по горлышко! Не дойдете ведь, подохнете почем зря, и будете, как я: ни туда, ни сюда! – Темерии нужны ведьмаки. Над миром навис злой рок… – вмешался рыцарь, – а значит, мы должны дойти. Должны. – Э, дурнина! Над миром вечно чего-нибудь нависает, – проворчал дух, – ведьмаки им, значит, понадобились. Ну давай, стерва, починай свои колдунства – в этом деле я не помощник! Но Делайла не стала ничего делать, вопросительно уставившись на Каэла. – Это почему же? – спросил рыцарь. – Да по кочану! – взревел ведьмак, – я-то сам не особо помню, что со мною было, но видел всякое. В мальца втыкают во-о-от такую иглу, а опосля крики его по всему замку слышны! Целыми днями! И, думаешь, всякий после тех мук выживает? А два хрена тебе на воротник! Два, ну три из десятка – и это, стало быть, успех! – Мне жаль, – ответил Каэл. – Вы поглядите на него! Жаль ему! Жаль ему, балаболу! – не унимался дух, – а потом, потом лучше, что ли? За злато звонкое, думаешь, работали, за слово доброе? Да хрена два! Когда за картоплю, а когда и за камень в спину аль вилы в бок! – Теперь будет иначе, – пообещал рыцарь, чувствуя, как тяжелый валун опускается, поднимая круги, на самое дно души, – денежное довольствие и отапливаемые казармы с чистым бельем. Есть будут досыта. Уважение от людей видеть… Делайла закатила глаза. – Долго еще? – отрывисто спросила чародейка. – А я попытаюсь усовершенствовать технологию, – недрогнувшим голосом пообещала Малгожата, – сократить количество… смертей… – И чего, мазелька Два Вершка, – поинтересовался Юнод, – хочешь сказать, рука не дрогнет? – Если каждый из выживших спасет хотя бы по сотне, – после недолгого раздумья ответила Малгожата, – то не дрогнет, ведьмак. – Вот еще стервь стервячая, – проворчал дух, – хрена два вы угадали: не ходим мы строем! Не приучены! – Значит, научиться придется, – ответил Каэл. – Довольно! – взмолилась Делайла. – Сколько можно воду в ступе толочь! Дух захохотал. – Хе, чаровница, утомил я тебя? – прогудел дух, – ну, в койке бы я тебя охотнее утомил, жаль, не могу… Он коротко вскрикнул. – А это тебе за Темерию, – огрызнулась Делайла, – и за кислое пиво. – Могу вам, полудуркам, карту нарисовать. Только хрена два вы по ней пройдете, – голос духа стал тише и серьезнее, – а могу и сам показать, оно верней будет. Только уж извиняйте, огоньком летать не обучен... тело мне, стало быть, понадобится. – Тело? – хрипло переспросил Каэл. – Тело, Тренхольд, тело, – нетерпеливо подтвердила Делайла, – не одолжишь на время? – Да-а-а, снова ощутить, как ветер срывается в лицо вместе со снегом… – мечтательно прогудел Юнод, – как чьи-то горячие бедра распаляют тебя под одеялом… – Это вам не камзол! – выпалил, попятившись, Каэл. Делайла – само терпение! – села, раскинув юбки на холодных камнях, и принялась объяснять, не глядя на Каэла. Ничего страшного не произойдет, убеждала она, сознание владельца просто уступит, заляжет на дно, уснет. Временно – подчеркнула она, при ее квалификации ничто не будет угрожать никому. Это лучший выход, продолжала настаивать Делайла, и не только потому, что дух может знать тайные горные тропы, но и потому, что носитель обретет часть опыта званого гостя. – Мне опыта хватает, – пробурчал Каэл и закусил губу, глядя, как разочарование отпечатывается на усталом лице Делайлы. Звездные тропы все явственней прорезались в запрокинутой чаше неба. – Я одолжу, – тихо, но твердо заявила Малгожата, – новый опыт не лишний. Дух разразился глухим возмущенным гулом. – Мазель Два Вершка предлагает мне ходить с дыркой промежду ног, – уточнил он, – и делать вид, будто все в порядке? Она побагровела от возмущения. – Нет, попробовать что-нибудь новое, – стеклянным голосом отозвалась женщина, – редкий шанс тебе выпал, как ни крути. Отказываться не советую. – Пришваркни его, – велел Каэл, и Делайла, позволив легкой улыбке скользнуть по губам, так и поступила. Пришваркнула. – Я все равно не стану ссать сидя! – завопил дух, – не заставите! Не заставите! Вопль сделался бессловесным, но не дал ничего. – Я чертовски устала, – нехотя призналась Делайла, – пора кончать этот балаган. Просто прикажи своему человеку, и дело с концом. Завтра вечером черные будут здесь, если не раньше. Мы впустую теряем время. – Я не могу приказать, – возразил Каэл, – я бы мог попросить, но как эта просьба прозвучит из моих уст? Как низкая трусость! – Это временно, понимаете вы? – выкрикнула чародейка, – только до крепости! – А потом он, конечно, выйдет вон? – недоверчиво спросил рыцарь. – Выйдет, выйдет… – оскалилась Делайла вар Лоин, – как камень из почек. Рыцарь выругался, услышав, как снова смеется дух. – Нам надо поговорить, – стиснув его плечо, мрачно позвала Малгожата.***
Изнутри каменные стены были тщательно побелены, оттеняя непотускневшие краски многочисленных пейзажей, устилавших стены в прихотливом порядке. Большой открытый очаг, занимавший почти всю стену, был холоден и нем, и никто давно не садился в скрипучее кресло-качалку, укрытое жесткой медвежьей шкурой. Пучки сушеных трав свешивались с потолочной балки над широким столом, и веяло от них неудержимой, зеленой горечью молодых ветров. – Обстоятельства изменились. Мы в одной лодке, – жестким, колючим голосом заявила Марэт, – мы везде вне закона. И в упор посмотрела на Кеаллаха. Повстанец медленно, неохотно кивнул. – Да погоди, не горячись так, – торопливо возразил Каэл, – государь выслушает меня. Он поймет, что случилось недоразумение. Клянусь тебе, Фольтест умеет принимать правильные решения! – Вот как раз этого я и боюсь, – хмуро ответила Марэт, – единственное правильное решение в нашем случае – это вздернуть нас всех, чтобы не допустить войны! – Так уж и вздернуть, – проворчал Каэл, – Фольтест никогда – никогда! – не прогнется под Нильфгаард! – Владыка Севера, что зальет кровью земли свои, и земли чужие? – Да чтоб тебя перевернуло, я вовсе не это имел ввиду! Кеаллах кашлянул. – Не надо, Каэл Тренхольд, – покачал головой повстанец, – не соглашайся. Не оставляй нас один на один с госпожой вар Лоин… – Она ничего не сделает, – отмахнулся Каэл, – она пальцем не тронет вас! – Пальцем не тронет, – согласился Кеаллах, – она знает, кто мы? Каэл стукнул себя ладонью по лбу. Забыл! А время, время было для шуток неподходящее. – Так может, ты одолжишься духу? – проворчал рыцарь, – если нет, то так и быть, поговорю я с нею. Объясню, что бояться вас нечего. – Тренхольд, да ты мастер обидных формулировок, – гневно заметила Марэт. – Не одолжусь. Даже не думай, – блеснул глазами повстанец, – это не дух, это шайтан! Я видел, что бывает с такими призывателями… – Он человек! Ведьмак! У него и имя есть… как там… Енот из Бельхавена, что ли… – Я видел сам, своими глазами видел! Разрушенный холд, горы трупов и трубный хохот, замирающий в песках… – Твои предложения? – Пусть рисует карту, сами найдем дорогу. Каэл встал и покачал головою. – Солоно без него придется. Я к Делайле, не поминайте лихом.***
Его аж замутило. Нет, как могла она только предположить такое, как посмела произнести это вслух?! Нет, нет… да нет же! Визимир III Реданский, так похожий на своего отца, куда как лучше годился на роль тирана, что зальет землю кровью людской. Да и то, если начинать искать смысл в эльфийских нерифмованных строчках… он отказывал им в наличии хоть какого-то смысла… отказывал! Так было легче; пусть немного, но легче. Можно было дышать. А вот де Руйтера и впрямь калечить не следовало… Он говорил, подбирая самые верные, на его взгляд, слова, а Делайла молча слушала, не выходя из своего богохульного круга, слушала и темнела лицом. Он искал новые слова – и запутывался все туже. – Шпион отказался от всех посулов, – прошелестела чародейка, – ради доброго к вам расположения, я расслышала верно? – Она не шпион! Я говорил о попытке вербовки, – возразил Тренхольд, – о неудавшейся попытке. Квентин все знал. – Не надо приплетать сюда Квентина! – рассвирепела Делайла, – откуда такая уверенность? Вы проводили дознание, или вы всем готовы поверить на слово? – Мы проделали вместе непростой путь, – ответил Каэл, – она доказала свою верность. Я верю ей, как себе. Глаза Делайлы опасно засверкали; почти так же ярко, как камень на ее шее, благодаря которому дух не издавал ни звука и ничего не слышал. – Вы глупы, капитан Тренхольд. Глупы, доверчивы и наивны, – процедила она, – а что второй? Ему я тоже дала повод себя бояться? – Кеаллах… – вздохнул Каэл, – он повстанец. Сын вольного Мехта. Он ненавидит Нильфгаард. Делайла охнула, схватившись за голову, взметнула подолом бального платья. – Тренхольд… – простонала она, – с каким особым тщанием вы подбирали людей для этого предприятия? Высший приоритет! – У меня было мало времени, – ответил рыцарь, – не сгущайте краски, вар Лоин. Все устроилось как нельзя лучше. Благодаря одному агенту мы узнали, что в Вызиме неспокойно, благодаря другому Темерия получит секретные данные прямиком из генеральского сейфа. Делайла выкрикнула заклинание, и на плечи Каэла обрушились горы. А сама она, сама она стала куда выше его. – Я целый год убила на подготовку, на поиски… не совершила ни единой ошибки… не позволила черным себя распознать… – тяжело выговорила она, – и вам не позволю изгадить все. – Превышаешь… – прохрипел рыцарь, – полномочия… – Нет, Тренхольд, это вы не понимаете, сколь исключительны обстоятельства, в которых нам приходится работать, – гулко ответила чародейка, – выбирайте теперь, выбирайте: или я допрашиваю вашего… агента, или отстраняю вас. – Какой… – спросил Каэл, – какой допрос?! Она под моей защитой! – Я увижу ее, как на ладони. Это называется «метод Эйльхарт», если это вам о чем-нибудь, да говорит, – равнодушно ответила Делайла, – улучшенный, попрошу заметить. Если не станет сопротивляться, то выживет и сохранит рассудок. Ни о чем не говорило. – Ты обещаешь? – Если не станет сопротивляться. Мне до сих пор любопытно, что было в той бутылке фьорано. Тяжесть пропала, но не тревога. – Зачем тебе это? – спросил Каэл, проверяя, целы ли кости, – мы все в одной лодке, и дыры в ней латать надо вместе. Не доверяя друг другу, мы окажем черным благодеяние. – Именно так, – отрывисто кивнула Делайла, – я хочу поверить, Тренхольд. Очень хочу. Иначе она была бы мертва.***
Марэт позеленела с лица. Пошарив рукой позади себя, она тяжело оперлась о каменную, низкую, поросшую мхом стену горного приюта, и, запрокинув голову, уставилась в глубокое звездное небо. – Делайла так и сказала? – хрипло спросила она, – так и сказала, метод Эйльхарт? – Сказала, что тебе нечего бояться, – виноватым голосом пообещал Каэл, – если сопротивляться не станешь. Марэт облизала пересохшие губы. – Скорее всего, ты сделал все, что смог… – задумчиво пробормотала она, – но, полагаю, это отвечает и моим интересам, – добавила она совсем неуверенно, – хорошо. Да будет так. Но скажи Кеаллаху сам. Скажи ему сам. Она оттолкнулась от стены и опустилась в траву, не посмотрев на него ни разу.***
Кеаллах метался по всему дому; одну лавку он уже опрокинул. – Да ты сам себя слышишь? Она обещала! Ты что, не слышал, как разорялся этот шайтан? – кричал он, распарывая Каэла полным презрения взглядом, – Марэт и так досталось в последнее время! Я не позволю пытать жену! – Мне горько это признавать, – процедил Каэл, – но Делайла имеет право на недоверие. – Так пусть поговорят! Пусть поговорят! – возмутился повстанец, – так, как делают люди! Неужто мы так мало сделали, неужто не заслужили и крохи доверия? – Тебе не кажется, что это напрямую касается Малгожаты?! А она согласилась! – Да она прыгнет в чан с расплавленной медью, если сочтет, что это поможет делу! У каждого есть недостатки! – Делайла… – Хватит! Не произноси при мне этого имени! Много в Нильфгаарде бед, но чародеям их место известно! Приструни стерву, и дело с концом! – Ах, значит, в Нильфгаарде! Рассказывай, не стесняйся, что там еще хорошо? В дом ворвалась Марэт. «Что вы здесь учинили?» – будто спрашивал ее взгляд. Она опустила руки, увидав лицо, темное от гнева. – Мне не следовало этого требовать. Прости меня, Тренхольд, – тихо, но твердо повинилась она, – это не повод для ожесточенных дебатов, meleann. Я взвесила «за» и «против», так надо. – Так не надо! – выкрикнул Кеаллах. Пламя единственной свечи недобрым отблеском отразилось в его глазах. Он обернулся к Каэлу. – Вот, значит, как я могу послужить. Одолжить тело шайтану… ну хорошо, – процедил он сквозь зубы, – хорошо! Но никому не позволено пытать мою жену! Каэл молчал, но пальцы мягко легли на рукоять зерриканской джамбии. Никогда прежде он таким Кеаллаха не видел. – Обещай! – Вот не надо этого! – крикнула Марэт, – не смейте решать за меня, вы оба! – ОБЕЩАЙ! – повторил Кеаллах. – Обещаю… – нехотя выдавил Каэл. Они были друг у друга, и любовь несла их вперед – что он-то мог этому противопоставить?! Марэт ошеломленно моргнула. – Это ничего не исправит! – сказала она Кеаллаху, – доверия ко мне не добавит! Послушай, мне… Но он не слышал, он содрал с себя сумку, протянул ей. – Позаботься о Шепот, – попросил он, – шайтан не станет. Она нервно сглотнула, и немо сумку повесила на плечо. Кеаллах сгреб со стола книжицу в потертом кожаном переплете и сунул ей в руки. – Интересное чтиво, – сухо сообщил повстанец, – я узнал много нового. Запечатлев на ее челе торопливый, полный горечи поцелуй, он хлопнул дверью и вышел в ночь. – Иди сюда, шайтан! Вот тебе тело, – послышался его бесшабашный крик. – молодое, здоровое, почти целое! Не заставляй меня жда-а… Каэл выскочил прочь. Швырнув книгу на стол, Марэт рухнула на лавку и зарыдала.***
Свечи погасли. Делайла сидела на камне, освещенная тягучим, молочным светом ущербной луны, безучастная, хрупкая и усталая, и обмахивалась веером из бело-зеленых перьев, ничуть не пострадавшим в неразберихе Как обманчиво может быть внешнее впечатление… Кеаллах, и без того высок и широк в плечах, в полных нильфгаардских латах казался еще выше и крепче, чем был. Крылатый шлем полетел на землю, и Каэл понял, что Кеаллаха здесь больше нет, но есть Юнод из Бельхавена, ведьмак. Теплый, лучистый взгляд, что редко покидал лицо Кеаллаха – его не стало, глаза на знакомом лице превратились в два озера, укрытых жесткой кромкой весеннего льда. Никогда бы Каэл не подумал, что дух так меняет черты, а теперь видел это воочию. Видел – и никак не решался заговорить. – Мешает по сторонам смотреть, – и голос тоже стал другим, низким и хрипловатым. – Мне никогда не мешал, – возразил Каэл. Юнод принялся разминать плечи. – Обманул меня паршивец… – заметил он недовольно, – целое, говорил, тело. А ведь в брюхе дыра, я же чувствую! – Досталось ему, это правда, – кивнул рыцарь, – поэтому будь осторожен, и не наделай новых. Ведьмак проверил мечи, пробурчал что-то про змей и про всякую рухлядь, и снова взглянул на Каэла. – Ну что, составишь компанию? – спросил он нетерпеливо, – хочу понять, на что я нынче способен. Что ночью он ни дьявола не видит, я и без того ужо понял. Ни эликсиров, ни медальона… что за условия! – Медальон есть, – возразила Делайла и швырнула в них серебряной медвежьей головой. Цепь протянулась в воздухе. Юнод поймал ее, не оглянувшись назад: просто вытянул руку. Медальон улегся поверх кирасы – длина цепочки позволяла. Как он дрался, как дрался! – ветер летел Каэлу в лицо. Кеаллах был силен – на одной из стоянок ни Зенан, ни Рикард не смогли оттянуть до уха тетиву его лука, а сам рыцарь, посмотрев на них, не стал и пытаться. А ведьмак убивал тогда, когда Каэл еще не родился. Но был он слишком размашист, слишком полагался на чистую мощь. Медведь, хм – от него ли было иного ждать? Каэл остановился, опустил меч, выставил вперед правую ногу, укрыл за нею клинок… …и дождался, пока Юнод ринется в очередную атаку. – Ты ударил меня мечом! – возмущенно заявил ведьмак, запуская пальцы в дыру, образовавшуюся в черном акетоне чуть ниже подмышки, выпростал их наружу, оглядел при свете луны: крови было совсем немного, – вот сюда! – Уколол, – поправил Каэл, – так гораздо быстрее. – Подлый удар, – проворчал ведьмак, – я еще не приноровился к телу! Каэл усмехнулся и промолчал. Ведьмак, все еще возмущаясь, двинулся к Делайле, и чародейка поднялась ему навстречу, величественная, как зимняя буря. – Я буду медитировать до рассвета, – заявил он. – Пара часов у тебя будет, – невозмутимо возразила Делайла, – потом мы двинемся в путь. – Я буду медитировать до рассвета, – повторил ведьмак, – ночью в горах опасно: и тропы неверные, и голодные зубастые пасти только того и ждут… На этой милой мордашке шрамы будут смотреться скверно! Сдернув перчатку, шершавыми пальцами он провел по ее бледной бархатистой щеке. С непроницаемым лицом отстранилась Делайла. – На рассвете выступаем, – сказала она громче, чем нужно, – поведешь самой короткой дорогой, ведьмак. – Ночь будет холодной, – усмехнулся Юнод лицом Кеаллаха, – просто позови, если решишь согреться. Делайла не ответила, но он, по-видимому, ответа от нее и не ждал. Позабыв про крылатый шлем, он направился к дому, ни словом не удостоив Марэт, с искаженным лицом проводившую его взглядом. Каэлу было немногим лучше.***
Он понял, зачем она пришла. Не затем, чтобы насладиться отрывистым звоном клинков, схваткой равных по силе противников, и, уж тем более, не затем, чтобы безмолвствовать, глядя, как незваный гость в теле ее супруга домогается благосклонности чародейки. Малгожата явилась на допрос. Как только Юнод скрылся из виду, лицо ее разгладилось и обрело выражение нездорового, неправильного, неживого спокойствия, что ему не понравилось вовсе. Она подошла ближе. – Исключено, – заявил Каэл сразу обеим женщинам, – я обещал Кеаллаху. Не делайте меня клятвопреступником. Делайла приподняла бровь; она будто бы выжидала. – Ты не имел права этого обещать. Мне важно, чтобы мы доверяли друг другу, – холодно возразила Малгожата, – обстоятельства сложились таким образом, что мне просто необходимо оставаться в живых! – И как же допрос поможет тебе в этом деле? – гневно уточнил рыцарь, – Опытная чародейка не ударит меня в спину, – будто удивленная его вопросом, не раздумывая, ответила женщина, – и перестанет отвлекаться на мысль, что в спину ее ударю я! – добавила она с неясным вызовом в тихом голосе. – Капитан… – заговорила Делайла. – Не капитанствуй! – выкрикнул Каэл, – ты поручишься за то, что все пройдет без необратимых последствий? Что станешь делать, если не пройдет? – Буду иметь самый бледный вид, – зло фыркнула чародейка, – возможно, даже расплачусь. – Я уже позаботилась о змее. Теперь она не замерзнет, – отбивая зубами, заметила Малгожата, – почему бы нам просто не сделать это? Решимости у меня осталось меньше, чем кажется со стороны. Едва мерцает! Каэл махнул рукою. – Как же с вами тяжело… – пробормотал он и отступился. Перед тем, как начать, Делайла потребовала снять ожерелье. Малгожата помотала головой, отказываясь, но чародейка настояла: мешает, сказала она, как сломанная нога постельным утехам. Видать, был опыт. Он ожидал чего угодно – истошных, разрывающих нутро криков, слез и молений, трясущихся членов и закатанных под самый лоб глаз. Но ничего этого покуда не было: Делайла коснулась мягкими пальцами висков Малгожаты, и обе женщины медленно, будто в полусне, опустились на колени под пронзительным светом луны.***
Пол был укрыт узорными каменными плитами; пастельные тона, мягкие – желтый, голубой, зеленый… босыми ногами она ощущала их сдержанную прохладу. Она разулась. Зачем? Когда? Из окон, распахнутых настежь, сквозило – но ветер был по-летнему теплый. Плотные полосатые портьеры свисали с карнизов, но были раздернуты, открывая вид из высоких стрельчатых окон. В воздухе плыл звонкий, грозовой аромат пурпурного гиацинта. Эвелин выглянула в окно. Со свистом носились ласточки, выхватывая насекомых в бесконечной охоте. Башня – а здание, в котором она находилась, ею, несомненно, и было – стояла на берегу реки, могучей, широкой, разлившейся мало не морем. На другой стороне виделся большой город: возвышалась резная громада ратуши, округлые пролеты мостов, черепичные крыши, стиснутые каменной серостью крепостных стен. А за ним металось белопенными шапками Великое море. Новиград. Она прошагала сквозь округлую комнату до другого окна – и за ним тоже была река, а за рекою – город. Счет золотившимся башням она потеряла на восьмом десятке. Потеряла счет – и стиснула зубы. Город Золотых Башен казался ненастоящим, неживым, как будто… как будто сошел с картины, в отличие от Новиграда. Вот и будет в окна глядеть! Ее внимание привлекли полки, полукруглым рядом выстроившиеся вокруг массивного, широкого, прожжённого до черноты во многих местах стола. На каждой пузатой колбе с плотно притертой крышкой, на каждой, а были их сотни – было выведено чье-то имя. На маленьких ярлыках из мягкой кожи. Чернилами разных цветов. Чем черт не шутит – она стала искать свое. Граненые кристаллики густого, зеленого цвета пахли олеандром. Кусок светлого серебристого металла, подписанный Каэлом Тренхольдом, был непостижимо легким, и на ощупь похожим на мыло; пахло от него молоком, подогретым с медом. «До чего же структурированное сознание» – подивилась Эвелин и продолжать не стала. – Не играй со мной! – крикнула она в пустоту и усилила натиск, – не пытайся оттянуть неизбежное! Раскрытой книгой в кожаном переплете лежал на столе дневник. Его не было прежде, она в этом была уверена. – Я не гуль, – по первозданной странице бежала легкая, округлая строка, – и к счастью, могу это доказать. И ее, Эвелин, втянуло в страницы.***
Вот как ее угораздило, махнуть рукой и пообещать, что сделает небесные огни? Но у Анки и у Бартоша была одна мать, перебивавшаяся поденной работой, и мало радости они видели в жизни. Бартош, ее ровесник, уже перетаскивал ящики в порту, с утра и до самого заката; не раз был обманут, а однажды его сбросили в канал из-за полудюжины крон. На небесный цветок она собиралась израсходовать ингредиентов дюжин этак на пять – ведь Анка третьего дня будет праздновать пострижины, для нее, не имевшей отца, глупый и горький праздник… оттого и копалась впотьмах, в лаборатории, занимавшей весь цоколь, с одною тусклой свечой. Банка с зерриканской смесью вероломно стояла на самой верхней полке – опасные ингредиенты отец внизу не хранил, но и в сейф не прятал: всегда говорил, что слова должно быть достаточно, чтоб чего-то не делать. Его и было всегда достаточно, но случай здесь был особый! Стремянка покачнулась, девочка ухватилась за полку, и склянка, полная белесой стружки, со звоном упав, разбилась о край стола. Несколько горючих искр впились ей в голые ноги, и она завопила, кубарем свалившись на пол. Повалил дым, полетели искры, взметнулось белое пламя. Перебирая руками, оскальзываясь, на четвереньках она бросилась к двери, чтобы понять одно: дверь закрыта не только на поворотный замок, но и на ключ, а ключ остался там, на столе, там, где бушевало пламя. Воздуха не осталось, нечем стало дышать. Она высадила стекло в четвертине окна, обрезала руки осколками, и не заметив, припала слезящимся, выпачканным лицом к потокам свежего воздуха, жадно пила его, жадно – но решетка на окне была слишком частой, чтоб можно было через нее выбраться на улицу, слишком толстыми – прутья, чтоб их сломать. Где ей было сыскать спасения, ослепшей от дыма и слез, оглохшей от собственного крика, неспособной услышать, как трещит и поддается тяжелая дверь? Пусть Эвелин умело отделяла себя и свое сознание от попавшего в беду ребенка, беду эту чувствовала сполна. Дверь сорвало с петель; на пороге встал мужчина в самом рассвете лет, темноволосый, плечистый, с темно-голубыми, темными от тревоги глазами. С дикими глазами человека, готового на все, и топором в руках. Он закашлялся и отступил – только для того, чтоб накрыть рот и нос полой запыленного уличного плаща. Вошел – и замер, опустив топор. Она стояла посреди комнаты, испачканная, обожжённая и в крови, и едкое белое пламя закручивалось вокруг нее, закручивалось – и сжималось, таяло на глазах с каждым новым биеньем сердца. Девочка во весь рот улыбалась: чистая, первозданная радость баюкала ее в ласковых волнах, что была ярче солнца, слаще любых яблок в карамели… – Дочка…– прохрипел мужчина и выронил топор, – жива… Она поглядела на него сверкающими затуманенными глазами – ни страха, ни застенчивости, ни вины. – Папа… – прошептала она, – посмотри, это я так делаю! Дом не будет гореть, потому что я не хочу! Пламя истаяло, она удивленно охнула – и завалилась на бок. – Ох, дочка… Получилось, и ладно, – он рухнул рядом, не пожалев колен о каменный пол, и гладил ее по волосам, оставшимся после пожара, – это ничего… найдем тебе наставницу, всех на уши подниму! Да хоть самого императора! В разбитое окно, исходившее остатками дымов, плеснуло ведро воды, а следом другое. – Соседи?! – тревожный крик с улицы, – эй! Живые есть?! – Порядок, сосед, – прохрипел мужчина, – уже порядок… сочтемся! – Папа… – жалостно спросила девочка, – папа, почему ты плачешь? И протянула руку, коснувшись его щеки. Эвелин разглядела куда больше, чем сама девчонка, действовавшая по наитию. Тела, развороченные кольями, окровавленные, лица, до неузнаваемости раздавленные мукой; ноги и руки, перебитые на колесе, столбы с обуглившимися дочерна трупами – десятки, сотни мертвых чародеев… Знахарок. Алхимиков. Неспособность изменить это – яростное и бесплодное бессилие человека. Он спас тогда нескольких, укрыл в тайном явочном пункте, а после нашел способ переправить людей в нейтральный Ковир, в котором искали убежища и северные чародеи, и кое-какие из южных. Он спас слишком мало… Черный шпион. Порядочный человек. – Папа… – вздрогнула девочка и отдернула руку, – я больше не буду, обещаю! Тебе больно, папа. Я не хочу, чтоб так. – Не горячись, дочка, – мужчина смотрел поверх ее головы, – не горячись. Утро вечера мудренее… – Ну уж нет, – вяло ответила Малгожата и обмякла в его руках. Эвелин перевела дух, а когда вновь открыла глаза – ее покорно дожидался другой сюжет. Женщина была смуглая, как зангвебарский сладкий орех и точеная, как скульптура. Ее волосы, черные и блестящие, были небрежно собраны в толстую косу, перекинутую через плечо. Не сама улыбка цвела на ее лице, но ее предвестье, готовность улыбнуться в любой момент. – Я полагала, что мы уже не вернемся к этому разговору, – заметила она, бережно листая старинный фолиант с пожелтевшими страницами, – вот еще глупость! Еще какой-нибудь год, и моя ученица легко заткнет за пояс любую двимвеандру из этой их Аретузы! Слово же выдумали какое… – Ты знаешь, что не заткну, и почему не заткну. Ох, Кассия… – девица повзрослела, волосы отросли заново, и ничего в ее облике не напоминало о том пожаре, – я в достаточной мере овладела собой. Ничего в целом свете не заставит меня швыряться Силой, не помня себя. Я стану алхимиком, мне это не нужно, никто не станет копаться в моей голове! – Ничего? Совсем ничего? А если назавтра мать тебе скажет, что ты должна выйти за старого больного урода, у которого все пальцы скручены подагрой, а из пасти разит могилой, во имя этого… как его, хм? А! Укрепления торговых связей! – насмешливо переспросила чародейка, играя ее тугим локоном. – Что молчишь, милая моя? Никогда не бывает достаточно! Или тебе любезно иметь голову, что проходной двор? – Даже тогда… – упрямо пробурчала девица, – но она мне нипочем такого не скажет. Как раскрытую книгу, Эвелин читала все, о чем девица молчала: Кассия, зерриканская чародейка, считала ее прожектом для местных и обучала тайно, не придавая большого значения ее демаршам. – Где ученый прошел, там магу делать нечего, – заявила она с нахальной улыбкой, в очередной раз вознамерившись раз и навсегда покончить с учебой, – мне страшно важно, чтоб ненужные сведения не вытесняли собою нужных! Человеческий мозг не бездонная яма! – Ну конечно, не яма. Но прежде ты научишься всему, что я тебе преподам, – безмятежно ответила Кассия, – вот большая заслуга, не пользоваться чем-то, потому как пользоваться-то и не умеешь! – лукаво добавила она, – вот он, повод для гордости! Девица оскорбленно вздернула подбородок, и не прошло и минуты, как густой шар света вспыхнул над ее головою, за ним второй, третий – и они лихо загарцевали. А весь интерес был в том, что в Зеррикании не занимались «неуместным рукомашеством и дрыгоножеством», по нелюбезному выражению Кассии, не зубрили зубодробительных формул на Старшей Речи, нет – там работали тоньше и, в то же время, куда нахальней, силой воли меняя мир. Там направляли. Девица, во всяком случае, предпочитала такое толкование. Эта Кассия была отступницей у своих, отступницей, считавшей, что свечу под спудом не держат. За что и поплатилась бы, если б не Стефан Бестреску, простой новиградский алхимик… – Ты не ответила на вопрос, – заметила чародейка. – Нет, мне нелюбезно, чтоб как проходной двор, – хмуро ответила Малгожата, – давай учиться. Кассия улыбнулась, как кошка, нализавшаяся сметаны. Спустя пару лет она передумала сама, разочаровавшись, по собственному признанию, в Кардуине из Лан-Эксетера, главе «выморочного и слабого Капитула». Но объяснять что-либо и не подумала: подарила на прощание топаз на цепочке, поименовав активный амулет-компенсатор слезою дракона, что приносит покой и удачу; набросала на обрывке пергамента ковирский почтовый адрес… и, не оглянувшись, шагнула в портал. Эвелин подумала, что про структурированность сознания, пожалуй, погорячилась. Куда ей было такое многословие? Обошлась бы и куда меньшим! Да и не любила она, когда ведут. Мало кто был на такое способен, но вот хоть Эстебана взять – а ведь ни разу не чародей. Она сама предпочитала вести, сама. Хватит, – бессловесно потребовала она, – давай по делу. Про империю давай! Поток обрывочных воспоминаний захлестнул ее водоворотом. Захлестнул бы, если б не опыт.***
Каэл Герион Тренхольд – встает рядом, плечо к плечу, машет мечом, кричит: — «Именем короля!» …окровавленная, страшная, блаженная улыбка появляется на губах незнакомого эльфа… – Если ты решила мучаться совестью до конца жизни, то нахрен надо, – незнакомый голос с вызимским говорком… Ночь, костер, знакомое лицо… Кеаллах аеп Ральдарн, задолго до черных лат, ворошит веткой поленья; в глазах – отблеск огня… – Они не стали убивать ее вместе с отцом, они изгнали ее в Корат, рассчитывая, что Сковородка доделает дело за них… …Живой камень с большими, как плошки, серыми глазами: самка горного тролля. – Корона – это важно! – произносит она с грохотом горного обвала. Записка, протянутая рыцарем в алом плаще… Гвозди, зажатые между зубами, руки, по локоть изгвазданные в горячем клею… – АЗЕЛИНА!!! Гирлянды из черепов высоко в ветвях и яростная, не предвещающая ничего хорошего ухмылка на лице суккубы, сменяющаяся испуганным удивлением… Каэл Герион Тренхольд, распростертый на земле: на губах мало не пена: бьется, дрожит, в глазах застыл ужас. – Я не хочу! Я не позволю! Не позволю… Рыжие вихры и лицо, искаженное липким страхом. – Я видел Его… никому не спастись… никому… Липкие от крови ладони, надсадно хрипящий эльф, тихие голоса. – Вы что, и друг друга тоже? – Да. Странные времена настают… Блики солнца в воде и одинокая, свежая роза с голубыми лепестками… – Их вдевали в петлицы, когда шли на казнь. Лицо – разбитая кровавая маска, и роза на груди… и они пели… Пухлая папка на столе. Внимательный, цепкий взгляд Фабиана де ла Брии. – Я помню своих деда и бабку. Они никогда не были в Виковаро. Знаете Бремервоорд, Фабиан? Это в Цидарисе! – Империя не могла оставить Дерана без прикрытия. У Жака и Марии Лафламм никогда не было детей. Они получали жалование из имперской казны до самой своей смерти… Торопливое поскрипывание карандаша. «Темерия ищет данные из крепости ведьмаков в горах Амелл. Нильфгаард озабочен тем же самым. Ждут. Готовятся. Эльфы зовут ее Королевой Зимы и ждут ее пришествия, как манны небесной. Чудовища ждут ее пришествия. Горы сотрясаются повсюду… или всем, или никому! Просите – требуйте! – торговой блокады для Нильфгаарда!» Тонкий блестящий клинок – и лезвие не длиннее ладони… Тренхольд, проливший вино. –Тогда я не просто рад. Тогда я горд, что ты на моей стороне, Малгожата. Знакомые стены посольства Темерии. – Прочь пошла, шлюха нильфгаардская! Обезумевшие, налитые кровью глаза краснолюда… Снова Фабиан де ла Брии, протягивает на ладони кольцо. – Я боюсь. Но мне есть, для кого стараться. Я сделаю все, что смогу. Монеты с насечкой, мешок с гвоздями и больничная койка… Письмо. Камин. Магический маяк. Перчатка, брошенная в сторону Тренхольда. Колючий взгляд Они Херзета. Крик княжны. Пророчество, стучащее в ушах, и ураган, выжимающий жизнь, будто воду из половой тряпки… – Обстоятельства изменились. Мы теперь в одной лодке. Везде вне закона. Медленный, мучительный, согласный кивок повстанца. Ее швырнуло обратно в башню. – Я еще не закончила! – возмущенно выкрикнула Эвелин, – кто отравил вино? Ни звука, ни шороха – ничего. Эвелин разъярилась; чародейка не могла вспомнить, когда в последний раз ощущала такую злость. Она терпеливо дожидалась, покуда они наговорятся, она удерживала дух в этом мире, что непросто давалось даже ей, никого не поторапливая, а стоило задать простой вопрос… и она перестала церемониться. Она нажала, как следует. – Я НЕ ЗНАЮ! – надрывался дневник, про который она забыла.***
Они уже несколько минут так стояли – в бальных платьях, коленопреклоненные, не шевелясь… будто статуи. Назойливый ночной холод, между тем, начинал донимать даже его. Каэл вспомнил, что Делайла, вроде как, упоминала про снаряжение… уж плащи теплые должны быть, куда без них в горы? Прикрыть бы их, чтобы не расхворались… но покидать их в такой момент тоже казалось неправильным, и Каэл, решив подождать еще немного, описывал вокруг них круги. Сквозь плотно сомкнутые губы Делайлы прорвалась фраза, отдаленно и неразборчиво похожая на ругательство. Каэл остановился. И Малгожата захлебываясь, часто схватывая ртом воздух, стала кричать. Он замер, не зная, что предпринять... не вмешиваться? Вмешаться? Останется ли он в живых, если вмешается? Но жалобный, заполошный крик раздирал его на рваные лоскуты… да гори оно… да будь, что будет! И он содрал ледяные пальцы Делайлы с висков Малгожаты, растолкал женщин в стороны друг от друга. Ему вдруг стало очень громко, а после… после мир лишился всех звуков. Он обнаружил себя лежащим в горящей траве, в камзоле, который начинал тлеть. Звуки вернулись вместе с голосом Делайлы и воплем алхимика. – Трижды проклятый идиот! – разорялась чародейка, – так нельзя было делать! Нельзя! Он задрал голову вверх, услыхав странный шум, и большая масса ледяной озерной воды рухнула на пылающий луг. По лицу шлёпнуло дохлой рыбой.***
Малгожата захлебывалась криком, и в предгорьях рождался ветер. Делайла бросилась к ней, обхватила ее голову ладонями – крик оборвался, и женщина рухнула навзничь в траву. – Черт с вами. Не будем об этом, – нахмурилась чародейка, утирая пот со лба, – в этом моей вины не меньше. – Что с ней? – Будет спать. Делайла выразительно оглядела выжженный луг, усеянный мертвой форелью. – Вам исключительно повезло, Тренхольд, – сказала она негромко, – но в заслуги записывать не спешите. – Не понимаю. – Как махакамская сталь. Каэл кашлянул, чтоб не наговорить грубостей. Он и безо всяких допросов утверждал то же самое, но кто его тогда слушал? – Но заточка необходима. – Мы ведь так и не поговорили. Какие планы? – спросил он резче, чем, наверное, собирался, – Квентин не советовал соваться наобум. Советовал найти Тайлера. Я думаю, что он прав. Делайла фыркнула, ежась на ветру в мокром до нитки платье. – А ты не так плох, Тренхольд, – сказала она задумчиво, – я-то думала, из портала сразу во дворец! На аудиенцию к королю! – Я хотел бы, – проворчал рыцарь, – но, боюсь, нас слишком мало, чтобы прорваться в его покои. – Надо бы подсохнуть. Даже пара-тройка часов на сон еще осталась, – ответила чародейка и вдруг развеселилась, – надо будет, так и прорвемся! Каэл подхватил на руки Малгожату, и они вошли в дом.***
Ветер прокатился над белыми горными пиками, раскрутил флюгер на башне в боклерском дворце и полетел дальше, дальше, на юг, трепать черно-золотые занавеси у настежь распахнутого окна. Мужчина раскрыл глаза, потер пальцами шрам на носу, тут же налившийся кровью, пригладил пропотевшие светлые волосы и рывком встал с широкой кровати с богатым резным изголовьем. В окно пахнуло прохладой, долетевшей с берегов Альбы. – Солнце затмится луною? – прошептал Ян Кальвейт, глядя на город, широко раскинувшийся внизу, – такого я еще не слыхал… Заснуть он так и не смог.***
Как, впрочем, и Эвелин. Желчью разливалась в груди горькая обида, не имевшая ни имени, ни лица. Дружба, любовь – какой вздор! – костыли для тех, кто слаб духом. Самообман… да, самообман, и ничего больше. Но как порою люди умели обманываться! Так умели, что душу стискивало судорогой и щипало в носу. Она подошла к окну, сжимая в кулаке маленький золотой медальон. Засомневалась, едва не спрятав обратно, но все ж раскрыла. Маленькая девочка с густыми веснушками на носу смотрела на нее, не осуждая. Эвелин хранила медальон, куда бы ее не забрасывала жизнь, какие бы глаза не глядели на нее из зеркала. Чтобы не забывать – но с каждым разом все меньше сходства находилось меж ними. Слова, что почудились ей в дыхании ветра, покоя нисколько не прибавляли. Однажды солнце уже затмилось. Она помнила гневные крики отца и лицемерно громкий плач матери. – Так мы спасем ее! Пусть не с нами, но она будет жить! – Нет, пусть проклятый колдун убирается! Пусть его вышвырнут вон! Он не получит мою девочку, нет! – Мне не с руки ссориться с Советом, Марианна… Сколько слов было брошено – и все впустую. Безумный Эльтибальт выпотрошил дочь ключницы, сходную с ней и лицом, и годами, а Эвелин тайно перевезли в Темерию и бросили в сиротский приют. Но – ненадолго. Ненадолго. В Аретузе она, наконец, снова смогла есть досыта и платья носить по размеру. Она училась. Дни и ночи проводила в библиотеке, старалась изо всех сил, втайне надеясь на доброе слово, но нет, нет – умудренные наставницы были скупы на слова и холодны, будто змеи. Они были такими, какими и должны быть настоящие чародейки. И все же ее старания не остались незамеченными – юная двимвеандра была принята в темерский диверсионный отряд. Грязная работа вдалеке от страны, ставшей ей родиной, первые практические навыки в черной магии – разговорить языка силой мысли, поднять павшего товарища, чтоб вобрать в себя его последние воспоминания, да мало ли что приходилось делать... десять долгих лет. Не за идею, не за золото – за доброе слово, за простую человеческую привязанность. Но они гибли – боевые товарищи, любовники и командиры, женщины и мужчины, а к тем, кто приходил после них, она относилась, как к будущим мертвецам. Какая разница, завтра или через пару недель? Никакой. Только щиплет в носу, когда глядишь на очередной могильный холм. Дружба, любовь – какой вздор! – костыли для тех, кто слаб духом. Самообман… и ничего больше. Как же ей хотелось вновь суметь обмануться…