Терапия

Лежать было неудобно. Это ощущение возникло первым. Затем он понял, что замерз, хотя под спиной был явно не камень, а что-то похожее на подстилку. Прислушиваясь к себе, он попытался не открывая глаз понять, где находится и что происходит вокруг. Ощущение реальности проступало медленно. Мозг был непривычно заторможенным, тело слушалось плохо: попытка пошевелить рукой провалилась. Потом вернулся слух. Медленно, как будто из ушей постепенно вынимали вату, проступали звуки. Оказалось, что рядом что-то противно пищало, раздражая все сильнее и сильнее. Он дернулся и обрадовался этому движению — смог! Медленно разлепил налитые свинцом веки, опасаясь, что яркий свет ослепит, сделает больно, но вокруг была зеленоватая полутьма. И писк. Отвратительно монотонный. Глаза привыкли к слабому свету довольно быстро, и очертания комнаты проступили яснее. «Скорее всего, маггловская больница», — подумал он, разглядывая бегущие линии на мониторе, стоящем возле кровати на специальной тележке. Звук издавал этот же прибор. Ему вдруг захотелось дотронуться до светящейся линии, проследить ее пальцами, почему-то казалось, что она должна быть теплой. Только сейчас он понял, как замерз. За рукой потянулась тонкая трубка, и стало больно — в тыльную сторону ладони оказалась воткнута иголка. Он с остервенением выдрал эту гадость из своего тела. Рывок почти лишил его сил, пришлось откидываться на подушку и пережидать приступ слабости. Прибор запищал в другой тональности, заставляя морщиться и соображать, как же отключить глупую технику. Затекшее тело настойчиво требовало сменить положение, но попытка пошевелиться натолкнулась на препятствие — опутывавшие со всех сторон провода, тянувшиеся к приборам. С другой стороны, оказывается, тоже стояли темные коробки, к недрам которых и шли путы. Злость придала сил. Мужчина яростно срывал с себя провода, отшвыривая как можно дальше, немилосердно выдирая катетеры. Мерзкие ящики сошли с ума, заходясь самым настоящим воем, и он, не задумываясь запустил в них разрушающее заклятие, радуясь внезапно наступившей тишине, как ребенок, и не обращая внимания на накатившую как следствие дурноту. В помещении стало темнее, сразу стала заметна полоса света, пробивающаяся из-за неплотно прикрытой двери. Оттуда не доносилось ни звука, как бы долго он ни прислушивался и как бы сильно ни напрягал слух. А потом пришло понимание, что на нем нет одежды. Совсем, никакой, даже больничной пижамы или на худой конец ночной рубашки или какой-нибудь майки. Он сидел на высокой кровати, свесив ноги вниз, привыкал, кутался в простыню, сжимая ее слабыми пальцами. Головокружение постепенно отступало, мысли прояснялись: раз на шум никто не явился, не обратил внимания на молчание приборов, значит, в соседней комнате никого нет. Значит, нужно собрать волю в кулак и прояснить обстановку, пока те, кто оставил его здесь, не явились и не стали диктовать свои правила. «А вдруг я в тюрьме?» — пришла и обдала внутренности холодом запоздалая мысль. Он поспешно сполз на пол, придерживаясь руками за спинки. Постоял, привыкая, и побрел, едва переставляя непослушные ноги, к полоске света. За дверью оказался не подспудно ожидаемый сестринский пост или комната охраны. То, что ждало его снаружи, вызвало изумление и недоумение. Собственная гостиная. Кажется. Все было вроде бы знакомым и до боли привычным. Камин, уютное родное кресло рядом, которое он тщательно выбирал однажды осенью по каталогу, но плед, небрежно брошенный сверху, был чужим. Отвратительной красно-зеленой расцветки, ужасно безвкусным и не вписывающимся в строгий интерьер. На журнальном столике вповалку лежали книги, несколько свитков пергамента и стояла чашка с недопитым чаем, а на блюдечке осталось несколько кривоватых печений. Такие выходят у замученных домохозяек от усталости и спешки. Чай был еще теплым. Он жадно выпил его, несмотря на то, что в принципе не выносил бергамот, и проглотил не жуя песочные печенья, которые тоже в общем-то не жаловал. Правда сейчас это не играло никакой роли — внезапно проснувшиеся жажда и голод не оставили никакого выбора. Дальнейшее обследование ничего съестного больше не выявило. Теперь надлежало озаботиться одеждой. Ее следовало ожидать в шкафу, в спальне. Вид комнаты озадачивал — в ней явно кто-то жил. Посторонний. Постель была застлана чужим покрывалом. Обычным коричнево-красным стеганым покрывалом, вместо атласного темно-зеленого. В шкафу висела одежда: черные мантии, черные брюки. Чужие. Руки автоматически перебирали вешалки в надежде найти хоть что-то подходящее, и — о чудо — в глубине шкафа отыскалась его собственная одежда. Тщательно вычищенная, подновленная, она разительно отличалась от той, что висела рядом. Пальцы скользнули по плотной ткани, шерсть слегка кололась, привнося нотку реальности в абсурд происходящего. Отыскать нижнее белье оказалось довольно просто, для него был выделен отдельный ящик. Поиск одежды и затем облачение в нее заняли много времени и отняли последние силы. Он чувствовал себя беспомощнее котенка, хотелось лечь и отдохнуть. Противная слабость накатывала как безжалостный прилив, но поддаться сейчас, уступить себе же значило проиграть. Да, можно было бы подождать того, кто живет в его комнатах, выяснить отношения, но отсутствие волшебной палочки и желание разобраться во всем раньше, чем придется разбираться с наглым узурпатором, гнало вперед. Перед серьезным выяснением отношений следовало быть во всеоружии. Знакомые до последней выщербины коридоры подземелий Хогвартса были пусты. Не раздавались звонкие голоса школьников, не слышался шум шагов многочисленных ног. Тишина. Он настороженно оглядывался, внимательно прислушивался, но ничего подозрительного вокруг не замечал. На лестнице пришлось отдохнуть. Смотреть на свои побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в перила, было странно. Откуда эта странная слабость? До кабинета директора оставалось не так уж далеко, когда пришлось сделать еще одну остановку. Здесь, на лестничной площадке было окно. Он вперил взгляд в покрытые сочной зеленью холмы, в небо, по-летнему пронзительно-голубое, и легкие перистые облачка на горизонте, предвещавшие скорую смену погоды. Ветерок колыхал листву деревьев и кустов во дворе древнего замка и убегал дальше, к запретному лесу, кажущемуся отсюда сплошной зеленой стеной. «Лето, — подумал он с облегчением, — каникулы», — накатила почти эйфория от найденной разгадки странной тишины вокруг и безлюдья. — Северус?! Он оглянулся на знакомый голос. Минерва Макгонагалл стояла на верхней ступеньке лестницы и неверяще смотрела на него, нервно комкая ткань блекло-фиолетовой мантии. — Северус, — повторила она, поспешно спускаясь вниз, — Северус… Она выглядела старше, чем он помнил. Волосы, которые выбивались из-под странного головного убора, напоминающего скорее чепец, нежели шляпку, были совсем белые. Тонкие губы стали еще тоньше, щеки как будто ввалились, и сама она как-то усохла и даже, кажется, стала меньше ростом. — Минерва, — произнес он, поражаясь хриплости собственного голоса. — Пойдем, Северус, — женщина подхватила его под руку и повела вверх, к двери в директорский кабинет, — проходи, устраивайся поудобнее, — суетилась она как наседка, устраивая в кресле и предлагая то чаю, то плед, то порываясь вызвать домовика. — Минерва, сядь! — сказал он и, немного подумав и решив, что прозвучало это слишком по-командирски, добавил: — пожалуйста! — Северус, как ты себя чувствуешь? — она села в кресло напротив, но была натянута как струна. — Харви как назло вызвали в больничное крыло, — добавила женщина невпопад. — Я чувствую себя хорошо, — раздраженно ответил он, — и хотел бы понять причину твоего странного поведения, а также узнать, почему в моих комнатах находятся чужие вещи! — Северус… — Да, это мое имя. Я помню, как меня зовут! Сколько можно повторять одно и то же? И я, кажется, задал вопрос! — Понимаешь, Северус, во время последней битвы ты пострадал… — голос старухи звучал неуверенно, а на него накатили воспоминания. Память вернулась резко, как будто где-то открыли шлюзы и вода шумным потоком хлынула, затапливая и лишая возможности дышать. Так значит, он был серьезно ранен и его лечили, отсюда и приборы в комнате и соседство постороннего человека. Только почему не больничное крыло? Не больница святого Мунго? — Темный лорд? — покрываясь холодным потом от внезапной догадки, спросил он. Ведь так просто не будут прятать предателя в подземельях, наверное, он жив и война еще продолжается. — Двадцать лет как мертв! — воскликнула Минерва и всплеснула руками. — Гарри его победил, как и было сказано в пророчестве! — Поттер! — выплюнул Снейп, моментально представив себе, как зазнался мальчишка после такого события, и как носит его на руках весь магический мир, разве что в попку не целует. А потом он вдруг спохватился и переспросил: — Сколько лет? — Двадцать, Северус, — повторила Минерва, — двадцать.