И последние станут первыми

— Все-таки уходишь, Стеф? Принимая от Стефана бумагу с прошением об отставке, господин Риттер не стал скрывать, что ожидал от него чего-то подобного — и все равно оказался опечален принятым им решением. По счастью, он больше не задавал никаких вопросов, даже если ему очень хотелось их задать, и за это Стефан был ему благодарен от всей души, а, вернее, той ее части, что оставалась еще при нем. — Да, — ему приходилось рассудочно доводить себя до мысли, что господин Риттер его слышит, ведь сам себя он слышал, как сквозь наброшенный на голову мешок. — Я думаю, мне будет лучше… вернуться домой. — Что ж, — вице-консул глянул на него проницательно и понимающе, но все-таки ничего не спросил, только согласно наклонил голову, — если ты так считаешь, никто не вправе тебя удерживать. — Спасибо, господин Риттер, — произнес Стефан уже у порога. — Я был рад нашему знакомству. Господин Риттер, стоящий у окна (солнце било ему в спину, создавая вокруг его силуэта тонкий светящийся ореол) в прощальном жесте приподнял руку. — В добрый путь, Стеф. Служебную машину пришлось оставить во дворе консульства, но Стефан и не испытывал в тот момент желания садиться за руль. Торопиться ему теперь было некуда, и он, оказавшись на улице, неспешно зашагал в сторону своего дома. Вокруг него полыхал всеми своими красками разыгравшийся в полную силу май; жизнь в городе постепенно входила в мирную колею, хотя регулярно видеть на улицах солдат в советской форме и танки с украшающими башни алыми звездами Стефану было все еще непривычно. С тротуаров и дорог убрали уже следы недавних боев, отбитые от стен осколки, нагромождения баррикад; на Старом месте о былой битве напоминал только замерший, расколотый Орлой — в его искореженном облике, в разбитых шестернях, в погнутых, ничего не показывающих цифрах и стрелках Стефану привиделась болезненная и скорбная гримаса тяжело раненого. — Как думаешь, его восстановят? — услышал он голос рядом с собой: спрашивала какая-то девушка своего спутника, с которым они пересекали площадь, держа друг друга под руку. — Конечно, восстановят! — заявил тот с непререкаемой уверенностью. — Разве может быть по-другому? Стефан проводил их недолгим взглядом, затем посмотрел еще раз на остановившиеся, будто ослепшие часы и продолжил свой путь — мимо мрачных стен церкви, через хитросплетения опутавших ее улиц, к дому, в который он сейчас отчаянно не хотел возвращаться, ведь это значило встретить лицом к лицу одиночество, которое вновь настигло Стефана, сколько бы он ни пытался уйти от него, ничуть не менее исступленно, чем люди, которым он помогал, пытались сбежать, спрятаться от всевидящего ока гестапо. Им повезло больше, чем Стефану — от одиночества было не уехать за границу, его было не подкупить, не обмануть фальшивыми документами или хорошо продуманной легендой; он давно уже стал его добычей, и ему пора было смириться, что оно останется с ним навсегда. В квартире было пусто, тихо и порядком пыльно: прислуга давно уже не навещала эти комнаты, а самому Стефану, конечно, было не до уборки. Не зная, с чего начать сборы, он какое-то время слонялся по коридору, заглядывая во все двери, кроме той, за которой когда-то располагалась спальня Дениса — открыть ее Стефан не решался, будто за ней притаилось чудовище, готовое наброситься на него, растерзать, выпустить внутренности и вырвать сердце; правда, он не был до конца уверен, что неведомому монстру осталось, что вырывать — если и было еще что-то на том месте в его груди, то только нечто такое же смятое, искривленное и бесполезное, как развороченные снарядом куранты. Зайдя в гостиную, он остановился, будто ощутив на себе чей-то взгляд. Пресловутый плюшевый медведь с разномастными глазами сидел все там же, на полке, где Стефан когда-то его оставил; подойдя к игрушке, Стефан взял ее в руки, посмотрел в глуповатую мягкую морду. — Хочешь поехать со мной? — спросил он и тут же вздохнул, будто и впрямь услышав ответ: — Ладно уж. Думаю, в чемодане для тебя найдется место. Наверное, в первую очередь надо было разобрать шкаф в спальне, отобрав те вещи, которые стоило взять с собой; правда, проходя мимо кабинета, Стефан решил вдруг, что не хочет делать это в тишине — проигрыватель стоял на прежнем месте, и там же, рядом с ним, были небрежно свалены пластинки. Стефан перебрал их лениво, почти сонно — ему было совершенно безразлично, какая именно музыка будет сопровождать его отъезд, но в конечном итоге выбор его пал на одну из тех, которые когда-то зимой показывал ему Денис. " — Давайте, я угадаю — поется о тоске по родине? — Да. Родители часто ее переслушивали. Им казалось, эта песня им очень близка». Пожалуй, этот романс подошел бы как нельзя лучше — вспоминая свой давний визит в эмигрантское кафе в Нью-Йорке, Стефан ощутил необычайную близость с его завсегдатаями, людьми-призраками, у которых отняли все, оставив только, будто бы в издевательство, право на физическое существование — совершенно бессмысленное и пустое, лишенное всего, кроме тоски по тому, что уже никогда не вернется. Замело тебя снегом, Россия, Запуржило седою пургой, И печальные ветры степные Панихиды поют над тобой. Пытаясь подпевать вполголоса, что было весьма затруднительно, ведь он по-прежнему не разбирал ни одного слова в этом потоке звуков, Стефан направился в спальню. Первым в чемодан отправился пресловутый медведь, дальше — сорочки, пиджаки и несколько пар брюк, составлявших содержимое шкафа. Стефан укладывал их бездумно и беспорядочно, только примяв ладонями, дабы оставить больше места для книг, письменных приборов и прочей утвари из кабинета: конечно, он был далек от мысли забрать с собой все, но помнил смутно, что есть среди этих вещей те, которые представляют некоторую ценность. На самом деле, к этому он был так же безучастен, как и ко всему остальному — но если бы он не делал всего этого, то ему оставалось только лечь на пол и лежать неподвижно в ожидании смерти, а перед ней Стефан все был способен испытывать пусть миражный и вялый, но страх. Доносящаяся из кабинета музыка оборвалась на полуслове. «Наверное, соскочила игла», — подумал Стефан с чуть заметным раздражением и шагнул в коридор. В намерениях его было устранить это досадное недоразумение или даже поставить новую пластинку — он даже успел начать размышлять, какую именно, прежде чем зайти в кабинет и понять, что он не один. — Стефан, — Денис, одетый в какое-то странное подобие формы, лишенной погон и нашивок, явно доставшейся ему с чужого плеча, обернулся, держа пластинку в руке, — я не думал, что ты… Его голос прервался, появившаяся на лице улыбка вмиг исчезла, сменившись выражением смятения и испуга — должно быть, одного взгляда на Стефана хватило Денису, чтобы понять, что тот находится в шаге от обморока или вовсе лишения рассудка. — Стефан! Подлетев к нему, Денис крепко схватил его за локти; хватка его была крепкой, сквозь ткань рубашки чувствовалось живительное тепло его ладоней — нет, это был настоящий Денис, не привидение, не галлюцинация, не игра измученного и вывернутого наизнанку сознания. — Ты… — прохрипел Стефан, пытаясь найти слова и не находя их. — Ты… ты жив… — Да! — подтвердил Денис, торопясь подвести Стефана к стулу и усадить на него. — Я… прости, что я так, без приглашения, просто дверь была открыта… — Без приглашения? Теперь настала очередь Стефана думать, что его собеседник повредился в уме. Иначе бы Денис просто не стал говорить что-то настолько чудовищное — особенно после того, как Стефан успел мысленно похоронить его. — Я… ты… ты же… — он с трудом сглотнул, судорожно расстегнул ворот рубашки, неожиданно вдавившийся ему в горло. — Но я был в лагере, и там… — Я знаю, Стефан, — порывисто заговорил Денис; себе он подвинул другой стул, до сих пор стоящий у стены, чтобы сесть рядом со Стефаном, бегло, будто в извинении, коснуться его ладоней. — Я не сказал тебе сразу, но я не мог, у меня не было времени… и нас могли услышать. Мы подняли в лагере восстание. Чтобы все могли уйти. — Восстание?.. — Да. Поэтому я сказал тебе тогда, что не могу уехать. Мне надо было проникнуть в комендатуру — никто, кроме меня и еще одного заключенного, не мог этого сделать, — и освободить проход в арсенал. Только так у нас получилось бы принять бой и не оказаться сразу же убитыми. Стефан все еще не верил. Поднял руку, чтобы дотронуться до лица Дениса, до его неровно остриженных, едва отросших волос, чуть сжал пальцы, чтобы убедиться, что осязание его не обманывает, что перед ним действительно сидит человек из плоти и крови — и вымолвил с усилием, еле шевеля губами: — Ты везде… ты везде, куда тебя занесет, будешь устраивать бунт?.. И все же не выдержал и разрыдался. Дениса это, должно быть, напугало еще больше — по крайней мере, его голос задрожал, и Стефан рад был бы утешить и успокоить его, но не мог, потому что вместо слов с его губ срывались только всхлипы, глухие и обрывочные. Денис говорил ему что-то, нерешительно обнимая за плечи, и наверняка не подозревал, что этим заставляет Стефана рыдать еще пуще — просто это не имело ничего общего с тоской и безнадежностью, а с одним только невероятным облегчением, слишком оглушительным и всеобъемлющим, чтобы его можно было пережить безболезненно. — Может… может, тебе выпить? Я принесу, — наконец сказал он и сделал попытку подняться со стула, но сделать этого Стефан ему не дал — сам вцепился в него так, будто от этого зависела его жизнь. — Нет, не уходи, даже не думай… — Ладно, — выдохнул Денис изумленно и сидел дальше молча, прижимая Стефана к себе и рассеянным, умиротворяющим жестом проводя по его спине раскрытой ладонью. Кожа отзывалась на прикосновения волнами горячих мурашек, да и в самом Стефане что-то словно оттаивало, пробивалось сквозь казавшийся непреодолимым ледяной панцирь — столь сильна была его тяга к тому, кто сидел рядом, не просто живой, но обманувший смерть. Не сразу он нашел в себе силы отстраниться и посмотреть Денису в лицо — чтобы заметить, перед тем как тот воровато утерся рукавом, что щеки его тоже мокры от слез. — Ты… ты расскажешь, что с тобой случилось? — спросил Денис, оглядывая Стефана и, конечно же, задерживаясь взглядом на его обритой голове. — Только не говори, что ты тоже… — Нет, — сказал он, обреченно понимая, что нескоро еще сможет отделаться от подобных вопросов. — Просто это… в общем, считай, что это знак моей с тобой солидарности. У вас, я вижу, парикмахеры тоже были неважные… и расскажи мне для начала, что произошло с тобой. *** На помощника коменданта вид наставленного на него оружия произвел точно такое воздействие, которого они ждали — он притих, втянул голову в плечи и беспрекословно позволил отвести себя к командной рубке, где Михаил, едва не напевая, поставил перед ним микрофон и сделал широкий приглашающий жест, точно предлагал роскошной даме удостоить его честью и сесть на заднее сиденье его не менее роскошного авто. — Давай сделаем так. Скажи своим: пусть сдадутся и сложат оружие. А мы, так и быть, никого из них не убьем. Скворец медленно сморгнул, будто с трудом понимая смысл сказанного. Михаил нетерпеливо подтолкнул его дулом в бок: — С твоей стороны это будет разумно. Я ведь и твою шкуру оставлю при тебе. Скворец продолжал молчать. Денис ощутил, что ладони у него взмокли до такой степени, что приклад винтовки вот-вот выскользнет у него из рук. Михаил, похоже, начал терять терпение. — Ну?! Передернувшись от его окрика, Скворец наклонился над микрофоном. Денис затаил дыхание, не веря, что все может получиться так просто; даже Михаил как будто чуть расслабился и немного опустил оружие, прежде чем их пленник, сделав короткий лихорадочный вдох, повернул к нему ничего не выражающее лицо и произнес очень тихо и четко: — Пошел ты. Без лишних слов Михаил нанес ему по затылку удар прикладом; Скворец упал ничком на пол, ударившись затылком о край стола, и остался лежать неподвижно, но слабое биение жилы на его бледной шее доказывало, что он еще жив. — Убьем? — прошептал Денис, наводя на него дуло; голос его прозвучал совсем не так решительно, как он желал бы, но он ничего не мог с собой поделать: ведь одно дело — прикончить врага в бою, в пылу схватки, и совсем другое — застрелить бессознательного и безоружного. — Не сейчас, — процедил Михаил, быстро выглядывая в окно: Денис догадался, что там бродят солдаты из патруля, которых выстрел непременно привлек бы. — Сначала надо дать сигнал, а потом… — Ребята! Как ваши делишки? На пороге рубки вырос Морис — довольный донельзя, широко улыбающийся, будто они находились на празднике, и он готов был вот-вот пуститься в пляс. В арсенале он разжился автоматом, а ручными гранатами увешался чуть не с головы до ног; едва увидев его в таком виде, Михаил схватил его за грудки и поспешно втянул внутрь помещения. — Отдай сюда, — прошипел он, отбирая у того гранаты; Морис не протестовал, только возмущенно сопел, — ты останешься здесь. Большинство охраны мы берем на себя, но и сюда будут ломиться, твоя задача — никого не пустить. Закрой дверь и отстреливайся… потом — уходи, но перед этим прикончи его. Тут только Морис увидел лежащего у них под ногами Скворца, и у него вырвался изумленный присвист. — Ого, вот дерьмо! — Дерьмо начнется сейчас, — пообещал ему Михаил и подступился к микрофону сам. — Что ж, дадим сигнал сами. Раз уж по-простому не получилось… Наклонившись и нажав на тумблер включения, он тоже сделал вдох — и тут, наверняка одновременно с Денисом, увидел стоящий у стены проигрыватель, а в шкафчике по соседству — целую армаду пластинок, занимавших собой несколько широких, весьма просторных полок. — Господин комендант любит послушать классику, — зачем-то пояснил Морис, наблюдая, как Михаил почти ныряет в шкафчик, распахнув стеклянные дверцы. — Вагнера, Шуберта, Баха… иногда не прочь разбавить их французами… — Я вижу, — Михаил выпрямился, сжимая в руке футляр с пластинкой; «Кармен. Хабанера» — прочитал Денис, вглядевшись в потертую надпись. — Побудем мятежными птичками, товарищи. С таким сопровождением умирать хоть немного, а приятнее. — Говори за себя, — пробормотал Морис, украдкой подпихивая Скворца ногой; тот как будто начал шевелиться и даже негромко застонал, но замолк снова, когда Морис, выходя из себя, отвесил ему пинок. Михаил, правда, всего этого не заметил, всецело поглощенный своим занятием: подвинул проигрыватель ближе к микрофону, дабы сделать звук как можно чище и громче, устроил пластинку в гнезде и, торжествующе улыбнувшись Морису и Денису, опустил на нее иглу. Денис неловко замялся. На лицо его набежала тень; догадываясь, о чем пойдет речь дальше, Стефан осторожно и сочувственно осведомился: — Многие погибли? Денис кивнул, мучительно поморщившись: очевидно, ему стоило немалого труда справляться с собой. — Был бой… многих успели убить, но мы сняли пулеметчиков с вышек у ворот и смогли прорваться наружу. Убегали в лес, отстреливались как могли… Мориса я больше не видел. Не знаю, удалось ли ему бежать или он так и остался там… он был в лагере со дня его основания и любил говорить, что он чуть ли не дух-хранитель этого места. Может, когда лагеря больше не стало, это был конец и для него? Стефан подавленно смолчал. Сказать ему на это было нечего. — Несколько дней мы провели в лесах, — закончил Денис, вздохнув. — Ели что придется, шли на восток, пока не встретили русских. Они нам помогли… раненых направили в госпиталь, остальным дали поесть, помыться и переодеться. А потом мы узнали, что война кончилась. И я пошел пешком в Прагу. Стефан вернул на стол чашку, из которой пил — просто подогретую воду, ведь ни чая, ни кофе в квартире не нашлось. Они сидели в гостиной, на диване, бок о бок друг к другу; все то время, что Денис продолжал свое повествование, Стефан не отпускал его напряженного, исхудавшего запястья. — Я же должен был вернуться, — наконец произнес Денис со смущенной улыбкой, от вида которой у Стефана что-то щемяще встало в груди. — Я же обещал. Может, будь Стефан чуть более собран и спокоен — он смог бы взять себя в руки, напомнить себе о благоразумии, запереть в себе порыв, что поднялся в нем в ту секунду. Но на то, чтобы удержаться, нужны были силы, которых у Стефана не было, и поэтому он, потянувшись к Денису, взял его лицо в ладони и оставил на его губах поцелуй — летящий, ненавязчивый, почти целомудренный, простое прикосновение, которое, тем не менее, заставило Дениса вздрогнуть всем телом. Боясь, что совершил роковую ошибку, Стефан поспешил отстраниться, но понял внезапно, что Денис не дает ему этого сделать, более того — притягивает обратно к себе, чтобы поцеловать самому, горячо и жадно, пусть неумело, но с неизбывным пылом. С чувством — тем самым, от которого Стефан полагал себя очень давно отверженным. Потерять счет времени в такой ситуации было чем-то самим собой разумеющимся; по крайней мере, когда они оба наконец оторвались друг от друга, Стефан был даже удивлен, что на улице не успела сгуститься ночь. — Я… — он снова не мог найти слова, вернее — не мог поймать их, хотя они лежали перед ним на самой поверхности. — Денис, я… я уезжаю в Швейцарию совсем скоро. Я оставил свою службу и совершенно об этом не жалею, но… если мне придется прощаться с тобой опять, я не знаю, как смогу это вынести. Может, это звучало жалко, беспомощно — ему было все равно. Для них двоих намекам и недомолвкам больше не осталось места, и от этого Стефан ощущал себя так, будто скинул с себя, наконец, тягостный и мешающий груз или окунул перепачканные в липкой грязи руки в прозрачную прохладную воду. Дениса понемногу оставляло ошеломление, вызванное поцелуем; теперь он выглядел задумчивым и едва погрустневшим. — Когда я зашел сюда сегодня, — произнес он, ожесточенно потирая ладонью лоб, — я не мог поверить, что слышу эту песню. Помнишь, я говорил, что плохо ее понимаю? Она значила что-то для матери и отца, но для меня — совсем нет. А теперь… теперь я, кажется, понял. Понял, что она может значить. И это немного странно, но… наверное, необходимо. И мне всегда было необходимо, просто я толком этого не сознавал. — Ты… — Правда, Стефан, — перебил его Денис, чье лицо стремительно заливалось румянцем, — все то время, что я провел… там, я только и думал, как вернусь сюда. Вернусь домой. Я хочу, чтобы мой дом был рядом с тобой, и если ты уезжаешь и зовешь меня — я уеду тоже. Открытость в ответ на открытость обезоруживала не хуже самого расчетливого удара, и Стефан почти растерялся, с трудом принимая то, что только что услышал. Ответить он ничего не смог — да и что было ответить? — да и вообще сумел только замереть, положив ладонь поверх ладони Дениса и стиснув его пальцы, будто давая тем самым какую-то немую клятву. — И что будем делать? — внезапно спросил у него Денис. — Я имею в виду… я столько раз думал о том, как все будет, когда война закончится, а теперь… — Что делать? — переспросил Стефан, стараясь не поддаться горечи, неожиданно тронувшей его сердце. — Будем жить. Раз нам, в отличие от многих, все же выпала такая честь… *** На границе с Австрией, конечно, стояли солдаты; открыв окно машины, Стефан протянул им собственный паспорт и удостоверение личности Дениса — выписанное господином Ритером лично, «теперь-то настоящее», как усмехнулся Денис, впервые получив заветную бумагу в руки. Один из солдат, нахмурившись, принялся изучать документы, а Стефан, впервые за много месяцев не чувствуя ни малейшего повода для тревоги, воспользовался предоставленным моментом, чтобы полюбоваться окружающими их красотами. Лето уже стояло на пороге, и вокруг царило настоящее буйство зелени и первых цветов; даже сегодня, в пасмурную погоду, в глазах у Стефана чуть не зарябило от обилия теснящихся у дороги соцветий. «Может, выйти и сорвать парочку?», — мелькнула у него в голове шальная мысль, но он все же остановил себя, решив, что это будет неразумно. Вот когда пограничный пункт останется за поворотом… — Смотри, — сидящий рядом Денис тронул его за плечо. Стефан не сразу увидел, откуда доносится странный беспокойный шум. Ему пришлось обернуться, чтобы определить его источник — колонну людей, показавшуюся на дороге и явно направляющуюся к границе. Решив поначалу, что видит марш пленных, Стефан уже через минуту осознал, что ошибся — в колонне шли и мужчины, и женщины самых разных возрастов от глубоких стариков до детей; их сопровождали солдаты, регулярно награждавшие отстающих тычками, а то и ударами ружейных прикладов. Зрелище выглядело пугающим, в определенной степени невероятным — будто Стефан и Денис угодили во временную ловушку и перед ними разворачивалась картина того, что должно было остаться теперь лишь в человеческой памяти. «Неужели?!» — успел подумать Стефан, почти что впадая в панику, но затем, приглядевшись чуть внимательнее, заметил, что на руке каждого из идущих в колонне белеют повязки с нашитыми буквами N. Němec. Немцы. — Ублюдки! — крикнул кто-то из солдат, охранявших заставу. — Убирайтесь из Чехии! Кто-то из идущих упал, не в силах больше стоять на ногах, но его тут же подняли и швырнули обратно в толпу. Где-то истошно зарыдал ребенок. — Катитесь к дьяволу! — Здесь вам больше нечем поживиться! — Мрази! Стефан будто закаменел; то же самое, как он чувствовал, произошло и с Денисом. — Можете проезжать, — сказал ему солдат, возвращая документы. Стефан забрал их исключительно машинально, не в силах отвести взгляда от надвигающейся на них толпы. — Что это? — Что? — солдат обернулся к несчастным, которые были уже совсем близко — по ту сторону границы их поджидал еще один взвод, готовый в собственную очередь заступить на роль конвоя. — А, эти. Это все немцы. Пусть проваливают. Достаточно мы их тут терпели. В Чехии им не место. Ответ был исчерпывающим и не предполагал продолжения разговора, но Стефан все равно не сразу завел мотор. Взгляд его приковала к себе девочка, идущая в одном из первых рядов — никого из старших как будто не было рядом с ней, никто не держал ее за руку, и она одна бесстрашно двигалась вперед, будто вовсе не боясь быть затоптанной. На ней была надета ярко-красная, хоть и испачканная в пыли блуза; одной рукой девочка прижимала к себе плюшевого медведя, уставившегося на Стефана пустыми, неровно нашитыми глазами-пуговицами. — Sic erunt novissimi primi, — пробормотал он, чуть отмирая, — et primi novissimi… — Что? — Денис явно не был силен в латыни. — Подожди меня, я сейча… Он сделал было резкое движение, потянувшись к ручке двери, но Стефан успел схватить его за руку. — Денис. Пожалуйста. Поедем. Он уже ни на что не надеялся — но Денис, посмотрев на него, остался сидеть на месте. О чем он подумал в тот момент? Увидел ли с той же ясностью то, что увидел Стефан — тот маятник, что непреклонно раскачивается из стороны в сторону, безжалостно сметая победителей и превращая их в побежденных, а тех, кто еще недавно был побежден — вознося на вершину победы? Первые станут последними, а последние первыми — возможно, именно в этом таится непреложный закон, заставляющий биться сердце мира; возможно, пока закон этот действует, пока ломаются копья, сталкиваются судьбы и проливается кровь в попытке потворствовать или противостоять ему — в мире продолжается жизнь. — Поедем, — сказал Денис, и машина, повинуясь Стефану, тихо тронулась с места. *** Стефан и Денис обосновались в небольшой горной деревушке во французской Швейцарии. Денис нашел работу в местной кондитерской; что до Стефана, то он довольно быстро понял, что его привлекает стезя сельского учителя. Дихтвальд и Юльхен сумели добраться до Португалии и, к своей радости, обнаружили дом нетронутым. Их дальнейшая жизнь прошла в уединении и спокойствии; после смерти Дихтвальда Юльхен не пожелала возвращаться в Чехию и навсегда осталась на своей новой родине. Не вернулась в Чехию и Скрипачка, эвакуированная в Мальмё среди прочих освобожденных Красным Крестом узников; через два года после окончания войны она смогла (не без помощи Каро) получить шведское гражданство. Эрих Тидельманн был повешен по приговору военного суда осенью 1945 года. Незадолго до казни он совершил неудачную попытку побега и был возвращен в тюрьму усилиями не только полиции, но и местных жителей, принявших активное участие в его поисках. Детлефа Штурнберга так и не удалось поймать, хотя он был объявлен властями в розыск. В разные годы его видели в Судетах, Брно и даже Праге; тем не менее, его следы затерялись, и его дальнейшая судьба остается неизвестной. Себастиан, как и планировал, добрался до Буэнос-Айреса. Его средств хватило, чтобы открыть собственный маленький бар; десять лет спустя он был найден застреленным в собственном доме. Имя убийцы остается неизвестным. Алеш пополнил ряды эмигрантов, отправившихся в созданное государство Израиль — и ни разу не пожалел о принятом решении. На новой родине он открыл в себе талант фельетониста; сборники его работ расходились немалыми тиражами, а некоторые были даже изданы в Европе. Русские «товарищи» Дениса по восстанию благополучно вернулись на родину. Как и многим побывавшим в плену, им было предъявлено обвинение в дезертирстве; тем не менее, им удалось избежать чрезмерно сурового наказания, а в дальнейшем все трое были амнистированы. Разбитые Пражские куранты были восстановлены к 1948 году. Все детали механизма были отремонтированы и собраны заново, после чего часы возвратились на свое место, где продолжают находиться и по сей день.