а темнота гудит от насекомых как будки всех высоких напряжений
загадочен сумрак и свят
♫ Fleur — Летняя ночь, летящая в пустоте
Цикады сегодня пели особенно громко, а темнота ночи казалась призрачной из-за лунного света, словно весь мир внезапно стал миром духов. Спать не хотелось. Мурой Сейшин, монах буддистского храма в маленькой забытой богом деревне Сотоба, был скорее ночным человеком, чем дневным. Днем он выполнял обязанности — иначе не назвать, служение богу было именно обязанностью, не им избранным путем, а навязанным родителями долгом. Сейшин не хотел быть священником, он хотел быть писателем, но его поставили в такие жесткие рамки… слишком жесткие для подростка. В результате Сейшин сдался, и у него навсегда остался след пореза на запястье, как напоминание, что никуда не деться от тягостной рутины. В их деревне ничего не происходило. Совершенно. С трех сторон окруженная пихтовыми лесами Сотоба производила лесоматериалы, и в основном древесина с лесопилки Микиясу использовалась для гробов. Деревня, окруженная смертью — так Сейшин написал в своем эссе, которое опубликовали в журнале. Писателем он не стал, но пару книг все же выпустил, в частности, ту заметку про пихты и смерть — и теперь это медленно становилось реальностью. В Сотобе ничего не происходило с самого момента ее основания, но этим летом всю деревню потрясло сразу два события. Сначала — приезд семьи Киришики, семейной пары с дочерью лет семнадцати и дворецким, которые появились посреди ночи и поселились в замке Канемаса на холме. Потом — эпидемия странной болезни. Оба события взволновали жителей Сотобы примерно одинаково. Сейшин же не знал, что делать и думать — да и что он мог? Его лучший друг Одзаки Тошио — мог, как врач, и он делал все, что от него зависело, но не справлялся, а Сейшину что, молиться? Он ведь сам в свои молитвы не верил. Он пытался подбадривать людей, не давать им паниковать, но на душе у самого было тошно, особенно, когда хоронили шестнадцатилетнюю Шимизу Мегуми, совсем девочку, она не должна была умереть, но… Симптомы болезни у всех проявлялись одинаково — слабость, вялость, бледность, апатичность, анализ крови показывал анемию, помогало, как обнаружил Тошио, переливание крови, но все равно многих не удавалось спасти. А еще все больные, все до единого с удивительным единодушием упрямо отказывались обращаться к врачу, даже если в обычных случаях ничего не имели против больниц. Сейшин снял очки и потер переносицу, давая себе передохнуть. Буквы начали плясать перед глазами, но это не заставило его пойти спать — сна не было. Только усталость, и то небольшая. Он хотел подольше поработать над своим новым романом об Авеле, воскресшем из мертвых брате, что ночью восстает из могилы и приходит к Каину. Приходит неожиданно, и выдает его появление скрип половиц… — Сунако, — прошептал себе под нос Сейшин, услышав скрип двери и легкие шаги. Сунако. Киришики Сунако. Та самая девочка… девушка из Канемаса, дочь семьи Киришики. Она говорила, что может гулять только ночью, потому что страдает наследственным заболеванием и не переносит солнце, и что обожает книги Сейшина, и на том их прошлый разговор закончился, но были еще. Много. Сунако приходила часто, с тех пор, как спросила у Муроя разрешения, она говорила с ним на самые интересные темы, она говорила о смерти, о книгах, о Боге — она сказала, что Сейшин похож на проклятого Богом, судя по тому, что он пишет, но внешне не кажется проклятым, потому что у него нет ни копыт, ни рогов… зато есть шрамы. Услышав это, Сейшин ощутил холодок по спине — как девчонка могла знать? Иногда Сунако пугала, но она была всего лишь ребенком. Подростком. Молодой девушкой. Подростки много говорят о смерти. Подростки — эксперты в смерти. Сейшин хорошо помнит себя в таком возрасте, и не так уж давно были его семнадцать лет и порезы на запястье. Каково семнадцатилетней девушке с невозможностью гулять днем оказаться в почти отрезанной от мира деревне, где к тому же эпидемия? Сейшин все чаще ловил себя на том, что думает о Сунако, беспокоится о ней, ждет ее, хочет ее увидеть. — Мурой-сан? Сёдзи раздвинулись, и на порог аскетично обставленной комнаты шагнула невысокая девушка с длинными черными волосами и в готическом платье. Она улыбнулась в знак приветствия и села рядом с Сейшином, не дожидаясь приглашения. — Возможно, не стоит так близко, — предупредил ее мужчина. — Все-таки неизвестно, насколько болезнь заразна, и тебе стоит поберечься. — Все в порядке, я пью витамины, — уверенно ответила Сунако. — Вы еще не закончили свой роман? Сейшин пересказал ей содержание новых глав, поделился мыслью, что хочет назвать восставшего мертвеца в своей книге «шики», чем по неизвестной причине вызвал у Сунако восторг — она захлопала в ладоши и радостно заявила, что это прекрасно, а то все вампиры да упыри, шики звучит гораздо лучше. — Ты любишь вампиров, да? — спросил Сейшин. Сунако улыбнулась как-то странно. Нехорошо улыбнулась. Сейшин заметил, что ее глаза слишком черные, такие черные, будто белков в них вовсе нет — только темнота. И кожа у нее очень белая, не болезненно-бледная, как у пациентов Одзаки, а именно белая. Странно как-то… Да нет, глупости какие, что тут странного? Если у нее генетическое заболевание, то ничего страшного нет. Вот так и рождались легенды про вампиров. — Нет, не нравятся, — внезапно сказала Сунако. — Но я много знаю о них. Чересчур много. Цикады затихли, понял Сейшин. Цикады затихли, и в молчании летней ночи остались только они с Сунако вдвоем. Среди темноты, нарушаемой только лунным светом и лампой, о которую бились ночные мотыльки. Сунако коснулась его руки, и Сейшин чуть не вздрогнул — ее кисть была холодной. Не ледяной, но холодной. Он сжал руки девушки в своих, не думая, что делает, поддавшись порыву, желая согреть, ничего больше, и услышал ее серебристый смех. — Вы такой заботливый, Мурой-сан. А как же опасность заразиться? — Прости, — Сейшин убрал руки. — Я не хотел. Сунако закатила глаза, пока он не видел. Не хотел, конечно же. Хотел он всего, но его останавливало все, что только можно было придумать. Нет, она не планировала бросаться мужчине на шею и в постель через неделю знакомства, но в целом планировала сближение даже сильнее, чем в постели. Сунако много чего планировала, и ее не остановило бы ничего. Киришики Сунако была вампиром, и была им гораздо дольше, чем семнадцать лет. В семнадцать лет ее обратили — в доме родителей внезапно появился новый гость, знакомый отца, он проявлял интерес к Сунако, в те времена это считалось нормальным, их могли бы даже поженить, если бы отец с матерью так решили, но все закончилось иначе. Сунако очнулась в могиле, поняла, что не мертва, что не умирает, что ее сердце не бьется, и, значит, тогда она все же мертва, но жива — она запуталась, перепугалась, звала на помощь, и когда ей помогла выбраться домашняя служанка, Сунако, не думая, впилась клыками в ее горло. Все сразу встало на свои места. Вампир. Ее не пустили домой, но и не убили, не отвели к священникам или экзорцистам, не прогнали, ее заперли в библиотеке, куда каждую неделю отправляли слуг с едой. Едой были сами слуги. Сунако пила их кровь, а в остальное время читала, читала, читала… Потом еду перестали приносить, и Сунако сбежала. Прошло так много времени, что все ее родные уже умерли от старости, даже ее младшая сестра, а ей все еще семнадцать — и так будет всегда. Сунако нашла новую семью, обращая людей. В Сотобу она приехала не случайно — вдохновилась эссе Сейшина про деревню и смерть, подумав, что может превратить это место в деревню для вампиров. Для шики; такое название ей нравилось больше. Они могли бы жить здесь, как обычные люди, а не переезжать туда-сюда и прятаться. У них были бы свои магазины, клубы, кино, библиотека, только работало бы все ночью. Они бы обратили в шики жителей деревни, и те стали бы частью их семьи… Сейшин в первую очередь. Только, в отличие от остальных, его Сунако обратила бы лишь по его собственному желанию. Если бы он сам ее попросил. Она планировала открыться ему, и почти не сомневалась, что мужчина захочет стать таким, как они. Но пока рано. Пока что они только знакомятся, пока что узнают друг друга. Сейшину сначала нужно принять свои чувства к девушке-подростку — что чувства есть, Сунако не сомневалась. — А вам нравятся вампиры? — спросила она. — Вы так красиво пишете о них. С любовью, я бы сказала. — Нравятся, — усмехнулся Сейшин. — Красивая и жуткая легенда о мертвых, пьющих кровь живых людей. Этим легендам есть объяснение, но кому нужен рационализм, если есть красота и эстетика? В реальности же вампиры, скорее всего, были страдающими от генетических заболеваний людьми, вот как ты, например… Прости. — Что вы, — засмеялась Сунако. — Это приятно, вы назвали меня красивой! А я правда похожа на вампира? Такая же жуткая? — Нет, ты не жуткая, зачем говорить так о себе? — нахмурился Сейшин. — Но, думаю, лет сто назад тебя бы считали вампиром, просто потому, что ты гуляешь только ночью. А еще, подумал он, потому, что у тебя бледная холодная кожа, черные глаза и ты слишком много говоришь о смерти. Иногда действительно жутко, например, сейчас, когда цикады молчат, когда весь мир в тишине, и комната словно летит посреди пустоты летней ночи. — Скоро рассвет, — сказала Сунако. — Мне пора. — Что с тобой случится, если ты попадешь на солнце? — спросил Сейшин вслед девушке. Сунако обернулась у двери и растянула губы в улыбке. — Сгорю, — ответила она. — Обращусь в прах. Шутка, — Сунако засмеялась, помахала рукой и исчезла в темноте. Сейшин остался сидеть над своей книгой, прислушиваясь и не слыша ее тихих удаляющихся шагов. Почему у него было ощущение, что Сунако вовсе не шутила?