***
Вспоминает скрип заедающего замка, потянувший откуда-то справа сквозняк и тяжёлую дверь с подтёками старой краски. Вспоминает умоляющий лепет Зиги, из которого можно было разобрать только «мамоцка» и «Витя», тусклый свет коридора общежития и мрачного юношу с тёмным пятном ожога на щеке и с мечом за плечами. Вспоминает своё удивление — она ведь ожидала увидеть настоящего тартарианца — эдакого берсеркообразного краснокожего истукана, вооружённого до зубов. Какого-нибудь нового Кводнона, беспощадного и жестокого, который — в отличие от неё и Буслаева — оправдает надежды мрака. Но уж никак не человека. Живого. И даже с эйдосом. Но это человек, самый настоящий человек из плоти и крови. Который — и она чувствует это совершенно точно — жил и воспитывался в Тартаре. Как и она. И обладает Даром Кводнона. Как и она. И с лёгкостью может убить её. Как и его она. Так есть ли смысл сражаться, рискуя жизнью, если единственный, кому выгодно их стравить, это Лигул, давно уже живущий принципом divide et impera? Прасковья не собирается верить этому незваному гостю. Но ещё меньше она хочет помогать дядюшке избавляться от его врагов и выступать пешкой в его игре. А если играть всё-таки придётся, то ей и этому юноше лучше быть в одной команде. И, кажется, он с этим согласен.***
Первое время он держится отстранённо. Приходит лишь несколько раз в неделю, всего на пару часов, и всегда в разное время. И никогда не предупреждает заранее, лишь за минуту до прихода посылая дротик с коротенькой запиской. Входя, он всегда отправляет морока проверить, есть ли кто ещё в доме. Один раз, ради интереса, Прасковья прячет в шкафу комиссионера, а потом находит там пятно на стенке, набор фарфоровых зубов и пузырёк от эйдосов. Поначалу он отказывается пить и есть в её доме. Потом (после долгих слёзных уговоров Зиги-Никиты) соглашается, но проверяет каждый кусочек серебром. И никогда не упускает Прасковью из вида. Ах да. Его зовут Виктор Шилов. Ему двадцать лет, он вырос в Тартаре, и он ненавидит Лигула. А ещё, судя по всему, Мефодия, потому что всякий раз, когда они сталкиваются в коридоре общежития, оба хватаются за оружие, и лишь появление Никиты заставляет их разойтись. Чем-то они — МБ и ВШ — похожи: оба упрямые, насмешливые, вспыльчивые и независимые. Неудивительно, что чем-то Виктор Шилов Прасковье нравится. Например, ей нравится, что он такой подозрительный и недоверчивый. Дядюшке будет нелегко подловить его на неосторожности. Нравится, что Шилов почти всегда молчит. Игнорирует банальности вроде «привет»/«пока», не надоедает бесконечным трёпом (как это делал Ромасюсик) и не требует говорить её саму. Просто молчит, а она отвечает тем же. И оказывается, что чтобы понимать друг друга, слова не нужны. Прасковье нравится его ненавязчивость, безупречно холодная вежливость и полнейшее равнодушие ко всему. По сути, с появлением Виктора в жизни Прасковьи мало что меняется. Разве что появляется немного больше свободного времени, когда Шилов забирает Зигю на прогулку. Хотя свободным это время назвать сложно. Потому что свободой — от мрака, от подавляемой внутри тёмной силы, от отчаяния, от собственных тоскливых мыслей — здесь и не пахнет. Скорее это напоминает пытку — пытку одиночеством. Поэтому, когда однажды Шилов, уже стоя в дверях, оборачивается и протягивает ей руку, Прасковья принимает её. Виктор сжимает её ладонь неожиданно крепко и тянет за собой на улицу. А Прасковья удивляется, что у него такие тёплые руки. С того дня её одиночество навсегда заканчивается.***
«А они неплохо поладили» — отмечает Даф, вернувшись из Эдема в общежитие, но Меф слишком счастлив её присутствием, чтобы думать об окружающих. Хотя Дафна как всегда права. Прасковье с Виктором… легко? Может быть. Как-то они включают Зиге какой-то лопухоидный мультик. Про мальчика, растущего в стае волков. Ничего особенного, но одну фразу Прасковья запоминает на всю жизнь. Мы с тобой одной крови — ты и я. Вот и они с Виктором одной крови, поэтому им выгоднее держаться вместе. Она считает, что он помогает ей справиться с одиночеством. А он — что вдвоём у них больше шансов противостоять Лигулу. В этой игре они точно на одной стороне. И, кажется, это лучшая стратегия.***
Прасковья в определённой мере рискует, укладываясь на колени к Шилову, но тот отыгрывает свою роль безупречно. Послушно замирает, позволяя ей устроиться поудобней, заботливо убирает с лица мешающую прядь, едва заметно дёргает уголком рта — типично шиловская усмешка. Да, игра безупречная, но лишь игра. Игра в «что бы было если бы этого всего не было» или в «прямо как у нормальных людей» Прасковья запрокидывает голову назад и закрывает глаза. Ей не нужно смотреть на Виктора, чтобы прочитать в его усмешке «телячьи нежности». Она и без того знает, что в то время как его пальцы касаются её волос, сам Шилов, скучая, отрешённо смотрит в потолок, безразличный к ней и всем остальным. Да, Шилов готов ей подыграть, но это никак не отменяет того, что они друг другу никто. Просто союзники, объединённые заботой о Зиге и ненавистью к Лигулу. Никакой симпатии, а тем более, упаси Тартар, влюблённости, между ними нет и быть не может. Случись что с Прасковьей, уж кто-кто, а Виктор точно скорбеть не будет. И от этого ей почему-то грустно.***
Любви нет — и этот новый мир Прасковье это быстро доказывает. Любви нет — но сердце почему-то сжимается, когда она замечает, как Мефодий смотрит на светлую. Любви нет, но сама светлая буквально наполнена этим чувством. Любви в ней так много, что она льётся через край и, подобно солнцу, освещает и греет всё вокруг. Любите врагов ваших, — неизвестно почему вспоминает Прасковья, когда светлая заслоняет собой Шилова от Мефодия. Наверное, из всех присутствующих только Шилов не чувствует никакого расположения ни к светлой, ни к кому-то ещё. Чем-то Прасковье это даже нравится. По крайней мере, он честен. Нужно называть вещи своими именами. Это война — и как бы они не улыбались и не играли в вежливость, выживет только один. Хотя… это ведь не мешает им объединяться во временные союзы, правда? В первую ночь в Семидорожье Шилов влезает к ней через окно, непонятно как минуя и стражу, и охранные заклинания, и защитные барьеры. Хотя мог бы предупредить. Она бы впустила. Прасковья разливает горячий кофе по чашкам и демонстративно отпивает первой. Шилов усмехается уголком рта, и ей кажется, что где-то она эту усмешку видела. — А если бы отравил я? — спрашивает Шилов, и Прасковья лишь пожимает плечами. А ОтРАвИЛ бы? — Нет. Но мало ли…— говорит он, задумчиво касаясь ожога, и Прасковья едва заметно улыбается. Да, временные союзы — это хорошая идея.***
Последнее, что отчётливо помнит Прасковья, прежде чем потерять сознание, — это обеспокоенное, обращённое к Зиге, белое лицо Шилова. А затем комната стремительно прокручивается вокруг неё, в голове что-то звенит, а грудь пронзает болью, будто бы изнутри неё прорастает что-то тёмное, раздвигая рёбра и продираясь сквозь грудную клетку. Когда же это что-то касается эйдоса, бывшей королеве мрака кажется, что внутри у неё что-то взрывается и волной боли прокатывается по всему телу. Прасковья не знает, что Виктор успевает подхватить её за секунду до того, как она падает на пол, и на руках относит на диван. Не знает, чего стоит Шилову послать Зигю к Б у с л а е в у за помощью. Не знает, что Дар Кводнона, возбуждённый проснувшимся подселенцем, обрушивается не только на неё, но и на самого Виктора, поднимая в его душе все самые тёмные, путающие, сбивающие мысли. Маголодия Даф ударяет не только по подселенцу — в первую очередь, она поражает скопившийся в Прасковье мрак. Мрак, окруживший её эйдос со всех сторон и не дающий даже увидеть дороги к свету. Прасковье кажется, что она висит над тартарианской расщелиной, слабея с каждой минутой, а на дне расщелины — адское пламя, с поднимающимися вверх клубами дыма, источающими запах серы. Руки уже сковывает от напряжения, а скользкие пальцы — далеко не самая лучшая опора. Сама Прасковья оттуда не выберется. И нет никого, кто мог бы ей помочь. Ведь любви не существует. Даже если у любви есть конкретное имя и фамилия и знакомая усмешка уголком рта. Прасковью бесцеремонно хватают за руки и вытаскивают на поверхность. Видимо, сегодня она не умрёт. Видимо, кому-то она всё-таки нужна.***
Любви нет. Совсем. Есть только их временный взаимовыгодный союз против мрака. В рамках которого им нужно держаться вместе и помогать друг другу. Её спасение — лишь одно из проявлений этого союза, и ничего сверхъестественного тут нет. Виктора ни капли не заботит, что с ней, он даже не дожидается, пока она придёт в себя. Прасковья с трудом находит его в подвале какой-то заброшки. Наверное, нужно поблагодарить — но голос как всегда не слушается, а для эпистолярного общения слишком темно. Когда она подходит сзади и молча прижимается щекой к его плечу, Виктор даже не пытается сделать вид, что ему приятно, что он тронут или польщён. Просто равнодушно царапает влажные стены, испачканные чем-то красным, и думает о чём-то своём. Прасковья Виктора не любит. Скорее, она его ненавидит. За это идиотское благородство. За его безукоризненное поведение. За холодную вежливость. За поистине оскорбительную бесстрастность. За его невозмутимость, терпение, выдержку, гордость, недоступность... Любви не существует, — напоминает сама себе Прасковья, а потом, чуть привстав на цыпочках, целует его куда-то в шею. — Задушишь, — безразлично бросает Шилов, но его пульс бьётся с какой-то ненормальной частотой, и Прасковья, чтобы не засмеяться, целует его ещё, и ещё... Любви не существует, совсем. Но иногда об этом позволительно забыть.