Ничего не было

Ничего страшного не было. Совсем. И хорошо: случись с Дашей что-нибудь страшное, она бы не выдержала. Она ведь жуткая трусиха. Клоунов боится, темноты, резких звуков, ящериц, мотыльков… Где уж ей выдержать что-то действительно ужасное? Ничего страшного, что она рождается уродом. Что даже медсёстры в первые дни боятся её не то что трогать, но даже осматривать, пока врачи объясняют бледной несчастной женщине, что с её дочерью. «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку» — шутит папа, но целовать собственного ребёнка почему-то избегает. Ничего страшного, что на детской площадке никто не хочет с Дашей играть. Наоборот, её и её игрушки обходят за километр. Заразная ведь, сразу видно. «Лёшенька, ты больную трогал? Идём скорее домой, руки вымоешь, дай пройти, ты, мелюзга! И чего таким дома не сидится, надо всех вокруг перезаражать!» Ничего страшного, что даже в поликлинике врачам нужно каждый раз объяснять, что Дашенька не опасна. Что когда Даша ломает руку, фельдшер в медпункте отказывается накладывать ей гипс: «чёрт знает, что у тебя с руками, отсохнет чего — меня привлекут!» Ничего такого серьёзного в том, что в трамвае вокруг неё и мамы моментально образуется пустота, и мама привычным жестом натягивает на Дашу толстенные неудобные перчатки. Позднее, уже ездя в одиночестве, Даша всегда будет брать с собой салфетки и протирать после себя поручень. Даже в перчатках. Ничего страшного, что в школе в первый учебный день её приветствуют так: «Эй, ты, у окна, как тебя называть: дрыщ прыщавый или прыщ дрыщавый?» Ведь что бы люди ни говорили про внутренний мир и уникальные внутренние качества, никого не волнует — кто ты и что ты — если ты покрыт толстой коркой гнойников, нарывов, угрей и расчёсанных язв. Ничего такого, что учительницу каждый раз передёргивает, когда она смотрит на некрасивую и болезненную — как там в журнале? — Емельяненко Дарью Алексеевну. Даша её даже понимает. «Бедная… тут даже я привыкнуть не могу, зеркала пугаюсь, что уж о ней говорить» — с сочувствием думает Даша. Ничего страшного, что у неё нет друзей. Зато у Даши есть книги. Есть парк с конным клубом буквально в пятнадцати минутах от дома. Есть посаженный ею в этом парке дубок ЛевНик. Есть сколоченная папой кормушка для птиц, разрисованная Дашей в самые яркие краски. Есть ключ от подвала их девятиэтажки, куда Даша ходит кормить проникающих с улицы кошек. Муся, Дуся, Буся и Котофей Котофеевич — старшее поколение. А ещё полтора десятка котят, маленьких пушистых комочков, большая часть которых, скорее всего, не доживёт до весны. Даша бы с радостью взяла себе домой хотя бы трёх, если бы у папы не было аллергии. Нет, решительно ничего ужасного в том, что у Даши нет друзей в классе. Подумаешь. Ей же лучше. Не надо напрягаться, знакомиться, учиться взаимодействовать с кем-то кроме родителей. Даше кажется, что она сгорает от стыда, когда мама на родительском собрании вопрошает, почему её ребёнка избегают. Даша краснеет, кашляет, неловко дёргает маму за рукав, но она не останавливается, будто бы и вправду не понимает. Можно подумать, она ожидала чего-то другого. Теперь Даша окончательно изгой. Но и это, наверное, не страшно. Не страшно! Не страшно, слышите, не страшно! Не страшно, что ей режут туфли! Подумаешь! Не страшно, что закладывают снег в карманы пальто! Плевать! Не страшно, что тычут в неё на перемене шваброй, крича «Сифак!» Не страшно, что одноклассники отказываются с ней сидеть за одной партой. Что, когда она выходит к доске, ей норовят поставить подножку, а, возвращаясь, она приземляется в лужицу липкого чая или чего-нибудь похуже. Что на физкультуре её всегда выбирают в команду последней, хотя есть те, кто играют намного хуже. Не страшно, что матерят, показывают непристойные жесты из-за угла, сгребают тетради в мусорку и придумывают сотни обидных прозвищ. Ведь не бьют! А когда начинают бить, всё равно не страшно! Или ничего страшного?.. Неважно! Главное, что не в полную силу, главное, что не на виду у всех, главное, что только одиннадцать из двадцати восьми, главное, что две трети ударов не в лицо. Даша молчит. Родители всё равно приходят не раньше восьми — а значит, она успеет привести себя в порядок. Ведь ничего страшного не случилось. Морщась, Даша обрабатывает ссадины на коленях («просто споткнулась»), заново заплетает тонкие косички, осторожно, едва касаясь, смывает грязь с привычной коросты на лице, шее и руках. На левой руке, прямо у локтя, кровавый подтёк — Риткины ногти попали прямо по волдырю. Ничего страшного. Лишь бы не заражение. Ночью, как Даша ни старается не скулить от боли, родители все равно просыпаются. При включённом свете видно, что локоть распух и стал багровым. Корка вокруг стала облезать и осыпаться, а саму царапину жжёт изнутри. Скорая не едет. Не едет час, два, три. Папа, ворча, заводит машину, пока мама ругается с кем-то по телефону. Даша забирается на заднее сиденье, баюкая руку и жалея, что доставила родителям столько хлопот. «Ничего не нужно, — неизвестно кому шепчет она, — ничего страшного…» В приёмном покое очередь. Несмотря на тёмное время суток, как назло, именно сейчас там полно народу. Даше неудобно. Ей кажется, что все смотрят на неё и её волдыри. Ей хочется куда-то деться, хоть провалиться сквозь землю, но остаться в одиночестве. И, разумеется, когда ей нужно побыть одной, даже в туалете есть люди. Ну или точнее: людь. Очень настойчивый (то есть настойчивая) людь, упрямо не желающая понимать Дашиного стремления к одиночеству. Людя зовут Гелата, ей чуть больше двадцати пяти, она одета в ярко-оранжевую куртку и изодранные джинсы, и в целом выглядит слишком бодрой и жизнерадостной, особенно для трёх часов утра. А ещё Гелата, в отличие от самой Даши, явно не имеет проблем с социализацией. Шутит, что-то спрашивает и сама же отвечает, рассказывает какие-то истории из жизни про больных и раненых (хотя тема, в общем-то, трагичная, Гелата обыгрывает ситуации так, что Даша начинает смеяться). Потом она, разом посерьёзнев, начинает рассказывать что-то совсем невероятное. Валькирии, Свет, Мрак, Эдем, Тартар, копья, мечи, крылья, дархи… Даше кажется, что она попала в сказку. Даже не в сказку, а в какой-то волшебный мир из фэнтези-книжек, которых она проглатывала целыми тоннами. А ещё Гелата говорит, что если Даша станет валькирией, то избавится от проблем с кожей. Нет, не только на вспухшем локте. Вообще везде. И навсегда. Правда, тотчас предупреждает Гелата, путь валькирии сложен и лежит через трудности, страдания и самоограничения. Даше придётся много работать, многому научиться, забыть о тихой и спокойной жизни в родительском гнёздышке. Она столкнётся с нежитью, с ведьмами, со стражами Мрака, её могут убить… — Ничего страшного. Ничего страшного… — упрямо шепчет Даша. И правда. Не страшно смотреть на её предшественницу, теперь передвигающуюся на коляске. Не страшно, что на тёплом шершавом древке копья семь зарубок, оставленных теми валькириями, которых сейчас уже нет. Её паж, непонятный гибрид кикиморы и домового, тоже не страшный, а, скорее, смешной, несмотря на свою ворчливость и угрюмость. Даже мрачный темноволосый юноша, про которого Гелата говорит Даше, что он некромаг, совсем не такой страшный, как их описывают в книжках. И единственное, что всё-таки немного страшно, это рытвинка на месте царапины у локтя. Глубокая. Как напоминание. Не страшно, что Таамаг ругается на Дашу так, будто пытается одним голосом отправить её в нокаут (и, надо сказать, у неё это почти получается). Даша видит, что ей больно и тяжело. Таамаг похожа на медведицу, у которой отняли её любимого детёныша, и которая не может с этим смириться. «Я — не она» — мысленно повторяет Даша, надеясь, что Таамаг как-нибудь поймёт. Даша не похожа на Ирку вообще ни разу — не такая сильная, не такая пылающе-бесстрашная, не такая умная и наблюдательная. Но Даша будет стараться. И вскоре Таамаг перестаёт на неё рявкать и даже по-своему к ней привязывается. И Даше немного страшно, когда она погибает — ведь если убивают таких, как Таамаг, то у неё шансов нет вообще. Но жизнь идёт своим чередом, и Даша постепенно привыкает к своей новой жизни. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Как бы душераздирающе не кричали и не грозились комиссионеры и суккубы, как бы не визжали ведьмы-полуночницы, как бы мерзко и отталкивающе не выглядели мавки и хмыри, для валькирии в них нет ничего страшного. Даже такой трусливой и неопытной, как Даша. Но перед первым настоящим боем Даше страшно. Полные трибуны, алчные глаза стражей мрака, циничные джинны-букмекеры, холодная, равнодушная ко всему луна. Слишком много народу, слишком много внимания, слишком мало сил и уверенности в себе. Даше кажется, что психологическую войну она уже проиграла. Когда она видит этот безупречный строй и тяжёлые щиты тартарианцев, слышит одобряющий рёв толпы, ей едва не становится дурно. Даша чувствует, как подкашиваются ноги, а ладошки намокают, совсем как в школе, когда нужно было выходить к доске. Когда же стражи вытягиваются в цепочку и совершают круг почёта, показывая себя публике и давая комментатору время их представить, Даше хочется заткнуть глаза и уши и завопить дурниной. Или, ещё лучше, проснуться на диванчике в гараже в Битце, и понять, что всё это был только сон. Даша изо всех сил пытается не заплакать. «Самое тяжёлое в битве — это ожидание. Иногда достаточно морально измотать противника, запугать его, лишить его воли сражаться — и победа, считай, в кармане. Мрак знает это и любит психологические уловки. Главное не психовать и быть готовой ко всему» — слова Матвея, добросовестно выученные наизусть, словно стеклянные шарики проскальзывают в сознании у Даши. Когда же и вправду начинается бой, то бояться просто нет времени. Погибает бесстрашная Радулга, падают геройской смертью Бэтла и Хола, гибнет похожая на амазонку Малара. Каждая смерть — словно рана на сердце самой Даши. Как так получилось, что они — такие сильные, опытные, смелые, которые должны были выйти из битвы победительницами — умерли, а она, маленькая трусливая Дашка-сифак, до сих пор жива? Так не должно быть. Нельзя отсиживаться за зубцами крепости, пока другие отдают свои жизни. Их смерть не должна быть напрасной. Даша высовывается как раз вовремя, чтобы увидеть, как падает Гелата. Гелата — всегда жизнерадостная, бодрая, воскрешающая в валькириях жизнь и радость жизни. Это даже не гнев. То, что охватывает Дашу, скорее похоже на огонь, ослепительно-яркий, стремительный, неугасимый. Огонь бежит у неё в жилах, огонь, пусть на доли секунды, но наполняет её сердце отвагой, огонь распространяется от её руки до наконечника копья. И копьё летит в цель. Динор падает. Оказывается, что страшно может быть, только когда ты позволяешь себя запугать. Но не тогда, когда идёшь мстить за погибших друзей, когда от твоей стойкости зависит исход боя, когда сам Свет наполняет твоё сердце отвагой. Теперь Даша — настоящая валькирия, дева-воительница, достойная хозяйка копья. И ей не страшно. Совсем.