Будем свободны

Анжольрас с азартным нетерпением наблюдал, как красный колпачок ручки расчерчивал воздух словно маяк или сигнальный флажок. Решительный взмах слева направо означал, что на листочке в этот миг появлялся беспощадный минус. Движение посложнее – угловатая неравномерная спираль – была сигналом маленького триумфа, плюса. Признаться себе в этом Анжольрас упорно не хотел, но он втянулся в процесс учебы. Особенно трудно скрыть это было сейчас, когда Реми проверял очередной его тест. Минусов пока было на порядок больше, каждый из них отдавался легким уколом досады, "ну ничего, еще посмотрим, кто кого..." – мстительно думал он. Наконец, Реми поднял глаза на него и, с удовольствием отметив, какой горящий взгляд был у подростка, сказал: – Тест пока слишком трудный для тебя, но ты усвоил алфавит. – Издеваешься? – Разочарованно протянул Анжольрас. – Вовсе нет. Вот, посмотри, с временами еще есть проблемы, но в самих словах нет ошибок. – Он протянул ему листок, и взгляд Анжольраса невольно скользнул по запястью и пальцам с россыпью белесых тонких линий. Короткие и не слишком заметные шрамы. Анжольрас пробежался глазами по листку. Большинство временных конструкций так и остались для него загадкой. Это было обидно. Обидно до жути, он как дурак просидел вчера и позавчера по часу над учебниками, а результат был почти нулевой! – Для чего мне вообще греческий?! Я живу во Франции и менять этого не собираюсь. – Изучить чужую культуру всегда полезно, – Грантер не мог сдержать улыбки, в минуты отчаяния, как эта, восклицания Анжольраса были до забавного наивными. Но получив ответы и уверившись, что он не тратит времени впустую, Анжольрас с прежним энтузиазмом принимался за дело. – Расширяет кругозор и позволяет увидеть то, чего, может быть, не видят другие. – Но это просто слова и правила, при чем тут культура? – К нему вернулась холодная собранность, эмоции уступили желанию добраться до сути. – Иногда синтаксис и словообразование могут рассказать больше, чем исторический музей. Это интуитивное знание, его трудно объяснить напрямую, но... ты, кажется, понимаешь, о чем я? – Не совсем. – Анжольрас посмотрел в сторону. Должно быть на лице слишком красноречиво отобразилось, что на секунду он действительно понял, о чем говорил Реми. То чувство необъяснимого диссонанса, когда видишь неверно написанное слово, не зная при этом ни одного правила. Что-то в этом и правда было. – Совсем понять это и невозможно. И все-таки в учебе было польза, но не смысл. Все это было уж слишком далеко от настоящей жизни. Спорить как-то вдруг расхотелось. К тому же, взявшись за что-то, Анжольрас обычно доводил все до конца (по этой же причине он редко за что-то брался), хотя бы, чтобы подкормить свое самолюбие, так что поиски ответа на вопрос "зачем мне это?" можно было оставить на потом. Анжольрас посмотрел на Реми. Захотелось сменить тему разговора, да и вопрос, который он хотел задать, так и вертелся на языке. Но он в один момент страшно оробел. Реми был, на его взгляд, очень странным человеком. Явный моралист, но на все недостатки Анжольраса он смотрел сквозь пальцы. Учился на преподавателя, но не был похож ни на одного учителя в школе, похвала который всегда сопровождалась упреками: "ты же умный, а ничего не делаешь! знаешь, как родителям за тебя стыдно?". Реми говорил с ним на равных и подбадривал без всякого двойного дна. Однажды Анжольрас поймал себя на том, что хочет быть похожим на этого студента, вечно бодрого, успевающего всегда и везде и образованного как какой-нибудь чертов профессор. Казалось бы, лучше человека, чтобы поболтать между делом не найти, но почему-то заговорить сейчас было почти невозможно. – Слушай, – переборов неловкость, сказал Анжольрас, все еще глядя куда-то в угол, на пыльный плинтус, – а что у тебя с руками? – А, это? – Он кивнул на свои запястья. – Первый опыт работы на заводе. – На заводе?.. Ты же учишься. – О, нет, это было давно, к тому же летом, я тогда младше тебя еще был. – По всей видимости, нужно было рассказывать подробнее, слишком уж округлились глаза Анжольраса. – Мои родители лишились всех своих вкладов, когда обанкротился один из самых популярных банков страны. По закону им была положена выплата, но в итоге в договоре нашли какую-то нестыковку и мы остались ни с чем. Как раз были каникулы, и я решил подработать. Поставили на конвейер, дали секатор: острый, но ржавый, заедал постоянно... и, как видишь. – Он постучал пальцами по столу. Один из шрамов тянулся косой линией с безымянного пальца на средний. Реми невесело усмехнулся. – Но мне повезло больше, чем другим, стоя на станках можно было и вовсе пятерни лишиться. – Но ведь это ненормально! Грантер даже вздрогнул от его внезапного восклицания, он посмотрел на полное искреннего негодования лицо Анжольраса. – Должны же быть... какие-нибудь... меры безопасности? – Если все их соблюдать, можно потратить много оплачиваемого времени, а это невыгодно владельцам производства. – Просто объяснил Реми. Чего он точно не ожидал – так это такой заинтересованности в социальных проблемах от Анжольраса, сына богатых родителей, которого это все вряд ли когда-то коснется. – Ты думаешь, им действительно интересно здоровье рабочих? – Но ведь есть еще это... общества каменщиков, или как их там? – Не унимался Анжольрас. – Ты про профсоюзы? – Сдерживая смех, спросил Реми. А в чем-то мальчишка был не нарочно прав, профсоюзы давно стали мистикой, как масонские общества или рептилиоды. – Обложены ограничениями и непосильными налогами, и уже почти не существуют. Анжольрас хотел возразить еще что-то, но ничего не придумал и так и остался сидеть с открытым ртом. Небрежный рассказ Реми показался чем-то, что не может произойти в реальности.... не в двадцать первом веке точно. В нем было неправильно все, от начала и до конца, и даже снижение возраста для работы в полный рабочий день, о котором он знал раньше, выглядел совершенно недопустимо на фоне остальной картины его мира. Оттого он и стал забрасывать Реми вопросами, как будто, найди он изъян в его логике, окажется, что всего этого не было, или вскроется какое-нибудь обстоятельство, объясняющее все. Но этого не происходило. Реми, видя его заинтересованность, стал рассказывать подробнее про то, как проходили дни на заводе, про жуткие условия и поломанные судьбы несчастных коллег. – И никто с этим ничего не делает?! – Это не так. – Грантер заколебался. Почему-то на него нахлынуло смутное тревожное чувство, когда он захотел рассказать ему про оппозиционные движения. Кончится ли это хорошим, если подросток, неделю с небольшим назад задиравший своего сверстника просто потому, что "бесит", вдруг так пламенно увлечется политикой? С другой стороны, разве не этого он искал: куда бы приложить энергию Анжольраса во благо для него же? В конечном итоге, Грантер решил, что его, как преподавателя, дело рассказать, а последствий, может, не будет никаких и вовсе. – Ты, наверное, слышал о Жане Вальжане? – Мама говорит, что он британский агент. – Неуверенно ответил Анжольрас. – Любое мнение имеет место быть. – С усмешкой ответил Реми. – Хотя разведке Соединенного Королевства ради своих коварных целей пришлось бы серьезно раскошелиться. Лично мне известно, что это крупный бизнесмен, вложивший немало денег в благотворительность и открывший пару своих фондов. Но года полтора назад он сделал громкое заявление, сказал, что благотворительностью может вытащить со дно только единицы, а помочь тысячам можно только большими переменами. Не буду грузить тебя пересказами, лучше сам найди его блог и реши, что ты об этом думаешь. Анжольрас слушал внимательно, а чуть позже с удивлением отметил, что ни урок греческого, ни разговоры на нудные, как казалось ему раньше, темы не были ему в тягость. Совсем наоборот, Чувство сосредоточенной собранности развеяло, наконец, тянувшуюся много месяцев скуку серых дней. Всего лишь слушая о бедах народа, он уже ощущал свою причастность к чему-то по-настоящему важному. Покоившийся на столе телефон Реми вдруг зазвонил. Коротко извинившись, он поднял трубку. А Анжольрас продолжал наблюдать. Вот он радостно улыбнулся, поправляя зачем-то очки, отвел глаза в сторону, глядя в окно. В стеклах очков отразилось затянутое светлыми облаками небо. Из опрятнейшего хвоста выбилась тонкая прядь, похоже, разговор был действительно важным, раз такое дело! В какой-то момент Анжольрас сообразил, что вот так пялиться на человека, должно быть, неприлично. Еще и неизвестно, какое у него самого было при этом лицо. – Привет! Что? Без меня? Даже не думай, Николь, я через двадцать минут буду! – Все еще сверкая улыбкой, Грантер положил трубку. "Черт, а он ведь со мной так дружелюбно общается, потому что по-другому и не привык..." – Анжольраса вдруг кольнула какая-то тоска. – Сегодня отпускаю тебя пораньше. Учи грамматику и скоро в Афинах как свой будешь, обещаю. – На что мне эти Афины... – Угрюмо пробормотал про себя Анжольрас.